| |
- Я знаю об отчаянии больше, чем кто-либо из здесь присутствующих. – Колдун тяжело глянул на высокомерного вампира, и стылая морозная пустота засквозила во взгляде его единственного глаза, - А в страхе нет ничего постыдного. Ничего не боятся лишь безумцы и боги; крыса, что бежит из приютившего ее дома, не боится ни за тех, кто жил в нем, ни за сам дом, она спасает лишь свою шкуру: это достойно только жалости.
Внезапно заныло в груди, глубоко и тянуче, как будто пальцы неумелого барда задели перетянутую струну, и отозвалось ослепляющим огнем в правой глазнице – не успел, опоздал, только обернулся туда, где за домами смутно виднелись ворота, обернулся, чтобы, не обращая внимания на собеседника, в следующий момент кинуться в узкий переулок. Никчемный, никчемный, даже не успел добраться до дома, чтобы взять свои снадобья, не быть безоружной мишенью перед врагами, ничего не успел. Человек, смертный, бессильный, и что было у бездомного колдуна, кроме заботливо взращенной ненависти, диковинного растения с восковыми листьями, с жадными корнями, с ядовитыми черными плодами, которые уже давным-давно созрели и теперь ждут протянувшейся к ним неопытной руки, которая сорвет, которая только коснется… кому вдохнуть аромат янтарной смолы, смертельной отравы? Несколько воинов-сатаров, быстрых, сильных, наверное, даже красивых, как бывают красивы хищные звери, свернули вбок, отдаляясь, теряясь за поворотом. Колдун зачарованно следил за ними, вперившись вслед остекленевшим взглядом и шепча что-то, потом медленно наклонился, голой рукой зачерпнул снега у самой стены дома и кинул вслед. Безобидный чистый снег, рыхлый, рассыпчатый по морозу – его подхватил ветер, рассеял по улице и взвыл в какой-то трубе, как воет брошенный в лесу старый пес. Простая завистливая злоба смертной плоти, которой идти в землю, которой облазить с желтых костей, ненависть живого и алого, которое упорно не хочет умирать, бессильная мука одиночества над родной могилой, какие силы сравнятся с этим? Ожесточившийся колючий ветер, который уже не был ветром, нес вслед сатарам мелкий мусор, прах и жирные хлопья пепла, и темные птичьи перья, и невесть взявшиеся посреди белой зимы пожухлые черные листья. Что-то, что тысячами глаз смотрело из-под земли, сотнями ушедших поколений стертой памяти, сожженного жилья, оно здесь, оно близко и бег куда-то превращался в бег от чего-то, осколки жгучего колдовства летели в морозном воздухе, садились на плечи содрогающейся в рыданиях овдовевшей женщины, признавая ее за свою, путались в светлых волосах ребенка, невидяще уставившегося в небо, бились в доспехи воинов, но что они могли? Жалкая потуга беспомощного бродяги, которому просто стало некуда деть свою злость и он швырнул ее в ветер как семена сорной травы: пусть летит. Бессмысленный жест. Ида тяжело прислонился к стене, опустошенный, как будто его чародейство забрало у него что-то, что единственное давало волю куда-то идти и что-то делать. Черное перышко танцевало на снегу в крутящем завихрении, придавив его сапогом, колдун медленно побрел в сторону своего дома, стороной от широких улиц и стараясь держаться в тени. Все повторяется снова, идет по кругу, и мировой змей вгрызается в собственный хвост замкнутым циклом, опоясывая и не позволяя вырваться из кольца предопределенности. Так было и так есть, опять и снова. Становятся бессмысленными все попытки, это барахтанье в ледяной черной воде, когда на сотни верст не видно берега, но почему-то он еще торопится добраться до своего дома раньше, чем это сделают пожары. Надежда, дитя со светлым ликом, живучая тварь, что даже с перебитым хребтом ухмыляется врагу в лицо и, видят боги, страшен ее оскал.
|
...В итоге они купили, а точнее, взяли в аренду у Альтара оба самозарядных автомата (АК-47 и английский L85A2), "уменьшитель" с тремя батареями и мини-бластер; все трое мужчин экипировались такими же, как у Ганса, бронежилетами и касками. На всякий случай они взяли и несколько коробок с бронебойными патронами; Ганс плюс к этому нагрузился боезапасом к своей новой штурмовой винтовке. "Скорпионы" и "узи" решено было оставить пока у себя, а дальше видно будет.
Кроме того, Альтар дал им удобные рюкзаки, которые можно было как нести на спине, так и грузить на спину лошади, большую палатку, спальные мешки и коврики, моток прочной буксирной верёвки и всё прочее, необходимое в походе. И, наконец, одну из своих лучших, как он сам сказал, лошадей, приученную к звукам боя, послушную и способную возить тяжести. В результате друзья теперь должны были ему восемьсот золотых монет (за драконий меч и ножны к нему Мария расплатилась сразу). Вернее сказать, должен был Артём, поскольку браслет Альтар надел на его правую руку.
-Через месяц жду вас в Хал-Дагее, -сказал торговец, прощаясь. -Надеюсь, мы не зря всё это затеяли.
Ах да, чуть не забыл: друзья также купили такую простую и необходимую, но совершенно не знакомую местной цивилизации вещь, как наручные часы. Они, правда, имелись всего в двух экземплярах; одни надел Ганс, другие Артём.
Оставалось запастись продовольствием. Ведя под узцы коня, компания направилась к трактиру. Облачившись в бронежилеты и каски, все чувствовали себя немного увереннее, хотя ощущение опасности, будто растворённое в самом воздухе, не исчезло. Пока они говорили с Альтаром, погода снова начала портиться - небо затянуло белой кисеёй, влажный холодный ветер принялся упорно дуть со стороны моря, то есть прямо им в лицо. Собаки за заборами как лаяли с утра, так и продолжали надрываться невесть почему.
Рядом с трактиром никого не было. Оставив Артёма сторожить лошадь, Мария, Ганс и Михаил вошли внутрь. Зал тоже был пуст, только вчерашний громила-бармен ходил между столами со шваброй, мыл пол. На компанию он взглянул как-то очень странно. Это заметили все, и всем это не понравилось.
-Что-нибудь не в порядке? -вежливо осведомился Михаил, подходя к бармену.
-Да как сказать.. -ответил тот. -Вам виднее. Спрашивали тут вас.
-И кто же? -спокойно поинтересовался Михаил, хотя внутри у него всё напряглось.
-Да двое каких-то типов. Я сначала подумал, тоже солдаты: в пятнистой одежде оба, с оружием огнистым, в чёрных очках. Но странные какие-то, морды будто у статуй. Говорят, а губы почти не шевелятся. Картинки показывали, вот вас, -бармен ткнул рукой в сторону Ганса. -И негра ещё какого-то. Я про вас хотел было сказать, что вчера тут были, но в них обоих что-то такое.. жуткое, что ли. Идите вы, говорю, к чёрту, нет тут таких. Так они по улице пошли, во все дома стучаться, и к прохожим пристают. Не к добру всё это, и чего их привратник впустил?
|
|