Голосование пользователя

Игнорируемый обоими спутниками, но чётко ощущающий нарастающее между ними напряжение, Виктор Алексеевич не знал, что предпринять и только и делал, что шамкал губами, переводя растерянный взгляд с Барташова на Шнейдера и обратно.

Спровадить? Угрохать? Как Платонов? Да что же он такое несёт, этот милый молодой человек, их единомышленник и помощник, вместе с ними прошедший неблизкий путь!

И тут Коробецкий осознал наконец, что нет никаких "мы" в этом отнюдь не круглом, но треугольном деле, есть только рюкзак с весьма ограниченным запасом ничейных денег и слишком много людей вокруг, знающих об этом его содержимом.

Неужели так было с самого начала?! С того уже момента, как оглушили Платонова, а может и раньше - как устроились батрачить на проклятую ферму, а то и ещё раньше, каждый раз, когда хватались за любую мало-мальски посильную работу в целях... правильно, в целях добыть деньги. Не заработать даже скорее, а добыть, урвать, разжиться! После первой уже неудачи с трудоустройством не ощущали они более работу - трудом, делом всей жизни, не чувствовали стабильности и постоянства, не видели перспектив. Все они временщики, даже те, кто мастерски овладевали языками, прочно устраивались на удачных предприятиях и бракосочетались с местными в попытке выдать суррогат родины за полноценную жизнь, вернее даже за остаток её. Привыкнуть в конце концов удастся ли к ratatouille и soupe à l'oignon, и как долго можно поправлять себя педантично и внешне хладнокровно в вопросах грамматики, и сколь принципиальными можно продолжать слыть в сферах истории и политики при жгучей тяжести нансеновского паспорта во внутреннем кармане ношеного пиджака? Да ровно столько, сколько в силах продержаться на сборе фруктов на очередной Домен де Больё.

Снявши голову, по волосам не плачут. Так значит, разговор сей был предопределён?

Виктор Алексеевич коротко сжал пересохшие губы и сказал так, с лёгким удивлением прислушиваясь к самому себе словно со стороны:

- Побойтесь Бога, господа, коли ни порядочность, ни честь ни у кого тут больше не в почёте. Вы нас не для того той ночью разбудили, Пётр Францевич, чтобы ныне подозревать... вот так. Вы в нас неделю назад ещё верили. И мы в вас. Что изменилось, господа?

Он очень боялся, что его не дослушают, перебьют, замашут на него раздражённо руками, рискуя задеть и сбить очки, и не оглянутся даже в запале спора пока согбенный Коробецкий будет по мостовой шарить. Он боялся и самого себя вдруг, своего внутреннего нарыва, прорвавшегося в ответ на конфликтную ситуацию. Возбуждённая речь его ускорялась.

- Вы хоть помните, что помимо франков в рюкзаке ещё и складень лежал? Успение? Вознесение? Богоявление, наконец... Вы хоть понимаете, господа, насколько этот вопрос... личный, деликатный? Это вам даже не мимо подворотни пройти, где бандит клошара бьёт, это жизнь, и смерть, и грань наконец! Илья Авдиевич нам никому другом близким не был, но позвольте, повод ли это разграбить ещё не выкопанную могилу? А не наоборот ли? Мы этими руками его с верёвки сняли, да дальше спальни не унесли! Уж коли считаете приличным кладбище спальней подменять, а проводы в последний путь - уведомлением родных, то возымейте ж совесть до конца дойти! Хотя бы письмо написать!

Коробецкий схватил записную книжку покойника и несколько раз размашисто взмахнул ей, не очень контролируя свою жестикуляцию.

- Вот только попробуйте о долях договориться, Пётр Францевич, Ефим Антонович, только посмейте банкнотами карманы забить - и никто, слышите, никто вашим родным и близким о вас не расскажет, когда промотаетесь до нитки да на ней в клоповнике каком-то с горя и не удавитесь!

Абди явно был человеком, которому случалось ходить по минному полю. Он замер при первых же словах Мануэля, как статуя. Вообще без единого движения. Только капельки пота катились по темной коже затылка.

Сбоку, где стоял Алекс послышался легкий шорох - когда Мануэль обернулся, тот уже выглядывал из-за ствола дерева, сканируя местность сквозь прицел. Да, напарнички, может, попались и те еще ебанаты, но хотя бы компетентные.

Убедившись, что никто не спешит открывать шквальный огонь из засады, Алекс бросил мексиканцу: "Прикрывай" и пошел вперед осмотреть конструкцию.

- В общем, охуительно, - выдал он своё экспертное заключение. - Срезы свежие. Её делали у нас на пути. Сечешь, что это значит? Значит, они нас вели, а мы их прошляпили. И они где-то рядом, только почем-то медлят. - В глазах у британца разгорался нехороший огонёк. - Блять, ну надо же! - все-таки сорвался он. - Это же капкан, сечешь? Это охота. Какой-то чурка, заработавший свой миллиард на продаже дури, решил позабавиться, блять. Ну, мы теперь просто обязаны эту суку пидарнуть. - Алекс хорошо так завелся, не на шутку.

Достал пистолет, протянул Абди, сказал пару слов по-арабски. Потом снял с разгрузки ручную гранату. Эту протянул Мануэлю.
- Бери. Теперь надо придумать, как мы его натянем. Или их. Играть вздумали, сафари херово устроили...

Если бы за улыбки давали рейхсмарки, Лара была бы уже безумно богата. Она была очень хороша собой и знала это. Знала и пользовалась, когда полагала это разумным. На сей раз она сочла, что от ответной улыбки будет больше пользы, чем вреда, хотя на фоне формы штурбманфюрера СС ее улыбка смотрелась несколько нетрадиционно. Все знакомые ей штурмбанфюреры СС улыбаться, конечно, умели, но в присутствии нижних чинов вели себя, как правило, сдержано и даже суховато. Лара, впрочем, подумала, что перевести отношения с лейтенантом в более формальную плоскость она сумеет всегда, а также, что сейчас взгляд страшего лейтенанта перетечет на ее ноги и задержится на них чуть дольше, чем это подразумевают приличия. Ни один из известных ей штурмбанфюреров, и даже оберштурмбанфюреров не обладал ногами, которые могли бы сравниться с ее, зато пялились они на ее коленки, словно на каждой был вытатуирован портрет фюрера. К сожалению, женщины Германии еще не доросли до того уровня свободы и раскрепощенности, который позволяют себе некоторые американки и, как она сама видела, француженки, и носить брюки в рейхе считается дурным тоном.
- Вы можете звать меня Лара, а можете госпожа фон Кёниг, - сказала она, протягивая руку для приветствия. Ей не нравилось, когда ее фамилию коверкали, и каждый раз, когда кто-нибудь забывал сказать "фон" перед ее мысленным взором проскальзывала череда портретов благородных и степенных предков, адмиралов, министров, вояк и сифилитиков, смотрящих крайне неодобрительно на подобное неуважение. - Лара вполне устроит.

Она поглядела на машину. "Опель" она не любила инстинктивно, причем объяснить этот факт была совершенно не в состоянии. Вот не любила и все. Настроение Лары упало на полградуса, но она подумала, что ее "Хорьх" уже наверняка доставлен сюда поездом, она припомнила название гостиницы, где ей заказали номер люкс и назвала его Гансу.
- У меня багаж, горничная и Ева, - сказала она следом, как раз, когда горничная вывела на поводке овчарку. Ева слегка одурела от долгого перелета, от тряски и духоты, но вела себя паинькой. - Я опасаюсь, мы не поместимся в вашей машине.

"И что я такого сказала?" - недоумевала Сарин, почувствовав раздражение караванщика, - "Это между прочим даже умереть по-человечески не дадут!" - хотела она крикнуть вслед, но сдержалась, представив всю гнусную патетику картины. Лицо вспыхнуло румянцем в тон мыслям, но ученая продолжала шагать рядом с закованным в металл воином. Дойдя до поляны, она приметила местечко в стороне от лошадей, повозок и снующих людей у гостеприимно раскинувшихся корней гигантского дерева. Указав на него Бладрайду, Сарин проследовала за ним и опустилась на выступающий поросший мхом изгиб.
- Ну и что Вы об этом всем думаете? - она кивнула в сторону располагающегося на отдых каравана, но в возвратном движении обвела глазами весь окрестный лес - в вопросе явно было меньше глубины, чем она хотела вложить.
- Мне кажется, они не совсем нам рады. Но меня все же смущает, что они понимают о нашем появлении гораздо больше нас. А еще, - ее голос снизился почти до громкого шепота, - я иногда думаю, что же случилось с теми тремя. Они в этот раз умерли? Можно ли отсюда умереть? или это и есть жизнь после смерти?

Май 1943 года. Хутор Малый. 30км от линии фронта. 20ч 00 мин



Старенький зеленый Зис с одной фарой , тарахтя своим расшатанным кузовом и деревянной кабиной неспешно бежал по раскисшей после сильного ливня грунтовой дороге. Превратившаяся в скользкую жижу грязь так и норовила выбросить деревянный грузовичок на обочину, заставляя немолодого Михалыча с силой вцепиться мозолистыми руками в баранку своего старичка. От натуги и чрезмерной сосредоточенности его лицо покрылось испариной, торчащая изо рта дымящаяся газетная самокрутка время от времени вспыхивала алыми угольками и наполняя салон едким ядреным дымом. Времени на то что бы стряхнуть пепел не было, и он хлопьями падал на выгоревшего цвета зеленые штаны, пополняя на них коллекцию мелких прожжённых дырочек.

Мимо пролетел стоявший на обочине штабной легковой газик. У ребят по-видимому лопнуло колесо, заменой которого и занимался водитель легковушки , а вокруг него как и водиться в России стояли двое помощников и с деловым видом, глядя на работу измазанного грязью товарища , тыкая пальцем в какие то ведомые им места что то советовали. Глядя на все это Василий только неудовлетворительно крякнул и мотнул головой, после чего резко выплюнул в окно дотлевшую папироску. Останавливаться он не захотел – у ребят и без него по-видимому уже все налаживается , к тому же было бы что чересчур критичное то один из них непременно выбежал к нему на перерез размахивая руками. А так самому бы доехать до темна в целости и сохранности.

Словно услышав его слова, старенький Зис вдруг неожиданно задергался и из-под капота неожиданно послышался резкий монотонный стук.

-Ну вот едрёна кочерышка, вспомни черта и он тут как тут! – зло пробубнил Михалыч.

По-видимому доехать до темна не получиться, а перспектива заглохнуть где то посередь леса так же не прельщала Кузина. До фронта рукой подать, а дорогу он как на зло выбрал малоиспользуемую, подальше от основных путей. Хотел так сказать сократить путь - вот и сократил называется. Словно вновь подслушав его мысли черт или же бог, а может и его старенький Зис, но вскоре Михалыч увидел в с права от дороги небольшой хутор, домов на двадцать не больше.

- Ну вот и славненько- довольно улыбнулся Василий Кузин- лучшего места и придумать нельзя. Как раз и отремонтируемся, переночуем и самогончика хряпнем , да и что греха таить, можь и вдовушку какую на ночь под бочек получиться положить.

Последнее да еще в купе и с самогоночкой особенно понравилось Михалычу. Резко свернув на протоптанную телегами колею Василий поддал газку , что бы не увязнуть в огромной луже, и уже через пару минут был на территории хутора. Заглушив мотор Михалыч кряхтя вылез из машины и, постучав ладонью по борту кузова, громко крикнул:

- Все сынок выпрыгивай, приехали. Конечная покась. Сломался я. Здесь переночуем, а завтра, если бог даст, доставлю тебя по назначению.

Не дожидаясь ответа, Василий подтянул съехавший под пузо ремень, одернул вниз задравшуюся гимнастерку, и ловким движением руки накинув на лысину пилотку, быстрым шагом побежал к ближайшей хате. Вскоре, откинув мокрый брезент и выбравшись из-под тюков с письмами и бельем, через борт перемахнул молодой сержант. По новенькой , подогнанной по фигуре форме по началу можно было решить что он только что с курсов и едет в расположение будущей части , но знающий наметанный глаз сразу приметил бы в нем бывалого фронтовика не раз нюхавшего порох и пролившего не один литр вражеской крови. Общего у него с тем фантомным сержантом было лишь то , что он действительно ехал в часть, но только свою и не с курсов , а с заслуженного отпуска. Но видимо увидеть своих ребят ему пока было не суждено, по крайней мере сегодня. Вскоре следом за своим хозяином из-за борта грузовика под ноги упал видавший виды старенький вещмешок, а на плече занял свое привычное место проверенный не раз в боях друг ППШ. Как не крути, но взглянув на склонившееся над лесом солнце и мелькавший впереди зад бегущего к хате Михалыча, Сергей Мальцев вынужден был согласиться с неизбежным – дальше машина сегодня уже не поедет…

Выбравшись вслед за герцогом из повозки, Сарин с удивлением рассматривала лес. Пожалуй, он вызвал в ней больше эмоций чем Белая дорога. Дорог она видела не мало, а вот в лесу, да еще таком древнем и могучем - по пальцам пересчитать. Да и сравнятся ли светлые леса Даэруса, поросшие стройными высокими соснами с этими многовековыми великанами?
- Если честно, я себе иначе представляла конечный пункт следования. Разве, Гинхорн, Вы не хотели доставить нас в город? Да и с кем Вы собираетесь тут торговать? На поляне.
Ученая с удовольствием наслаждалась бы чудным лесом, но произошедшее часами (или минутами - трудно сказать) ранее события не отставляли шанса быть беспечной. Все еще не решаясь отойти далеко от каравана, словно он тоже неведомым образом исчезнет, Сарин чуть топталась по травяной подложке, привыкая подошвами к новым ощущениям.
Невысказанный вопрос висел у нее в голове: "И что тут будет делать она? Она не умеет жить в лесу!" Быть может, остаться с караванщиками и колесить по странное Белой Дороге? Неужто он не справится с лошадью?

-Благодарю вас мастер Гинхорн. - За время пути герцог успел успокоится и вернуть лицу спокойное выражение. Лес поражал величием и первозданностью. Если он не ошибался, у него на родине, настолько древних лесов не водилось, да и духи лесов, давно уже перестали контактировать со всеми кроме эльфов, которым они изредка показывались. А этот лес, напротив, был живее всех в этом караване, живее его, живее Гинхорна, и уж точно живее дамы в белом. Лес вызывал впечатление одного, огромного слаженного организма, и это было... Необычно. Еще в детстве покойный отец рассказывал ему сказки о могучих духах населявших все уголки когда мир был еще молод. Сказки о творениях, и о деяниях этих духов.
- Не могли бы вы кратко поведать об этом месте? - Спросил он выбираясь из повозки, и подавая руку Леди Сарин.

Смерть.
Это слово всегда было на слуху. Он много раз видел ее, и уже давно смирился с мыслью, что вскоре она его настигнет. Каждый новый бой, она улыбалась Спартаку, призывая в свои объятия. Но он всегда выживал.
Некоторые, считали его богом. Порой и он сам так думал. Но боги бессмертны.
А он все же пал.
Ребра до сих пор ныли от тех ощущений. Вражеский клинок, разрезающий плоть. Не было времени отвлекаться. Он продолжал кричать: "вперед!", и шел дальше, пока силы, вдруг, не оставили тело.
Один мудрый галл говорил, что после смерти душа устремляется домой. Спартак в это верил. И каждый раз он храбро шел в атаку, считая, что так или иначе, но он вернется в родные края.
Дом, что был оставлен много лет назад, золотые всходы, и самое теплое солнце в мире. Солнце, светящее свободному человеку... Он готов был поклясться, что видел все это. Но нет. То не было смертью. Это был просто бред умирающего гладиатора.
Теперь он здесь. И он не один. Сквозь решетку фракийского шлема, мужчина напряженно вглядывался в лица. Может, он прогневил богов, подобно Сизифу и Танталу? И сейчас его должна постигнуть кара, что будет вечно истязать его душу?.. Нет! Он не был ни римлянином ни греком. Их боги не имели над ним власти!
Но кто же были эти люди?..
Один был уродлив. Его лицо, будто гнило прямо живьем. Он буквально источал опасность, и Спартак ни за что бы не повернулся к нему спиной.
Второй походил на гопломаха. В замешательство приводили лишь черезчур тяжелая броня, и странный, треугольный щит.
И две женщины. О половой принадлежности первой, он узнал лишь по голосу, когда она выставила вперед свою флейту. Вторая выглядела как знатная дама, во время флоралии. Пожалуй, из всех она привлекала больше внимания, оттесняя даже непонятного зеленого урода: на него смотреть просто не было желания.
Как и подобает женщинам, они сразу открыли рты, и начали что-то говорить. Спартак поморщился, снял с себя шлем, и обвел девушек суровым взглядом, призывая к тишине и спокойствию. Он не понимал, что они говорят, и от этого их речь весьма раздражала.