Голосование пользователя

Страх все еще пронизывал кости, да так, что боль от явного перелома достигла мозга лишь спустя мгновение. Пит был зол. На недальновидного дьяволенка? Кто знает, что было бы не вызови мы гнев этих тварей сейчас. Может дальше нас ожидала бы засада этих самых мутантов. На себя? За то, что обосрался от мчащих на него крыс и не смог сделать и шагу, что бы избежать плачевной участи своих пальцев. Боль набирала обороты, и слеза невольно выкатилась из уголка его глаза. Винить можно только себя. И в том, что в ближайший месяц он не сможет нормально управлять рукой, и в том, что вообще оказался на этом дне, в самом, что ни на есть буквальном смысле. Хотелось крикнуть что есть мочи, но крик явно привлечет внимание местных обитателей, а ведь может случиться и так, что метаморфированые грызуны самые безобидные обитатели этой вонючей преисподней. Освободив пальцы изо рта тлеющей тушки, парень быстро подошел к ближайшей стене и со всего маху врезал здоровым кулаком об нее, в попытке приглушить боль болью. Хоть это не слишком помогало, но эффект чувствовался. Сквозь стиснутые зубы, Пит прорычал искреннее благодарное "Спасибо, бесеныш".

Когда добрый дядя пообещал накормить свинцом всех желающих, Меф понял, что дальнейшие расспросы как-то неуместны. Да и дядя что-то засуетился. В броневичек залез, в матюгальник вопить принялся... Скорее всего свинцовый аргумент был все еще в силе, и Мяф обреченно потопал вперед через громадные гермоворота. Когда те звучно щелкнув захлопнулись позади них, Мефестофель первым делом сочно, с целой кучей нелицеприятных подробностей и важных с анатомической точки зрения уточнений выматерился. Обкладывая трехэтажным матом каждого мудака, что он встретил по пути из клуба сюда, он швырнул багор с лопатой на пол и сконцентрировал поток витиеватой похабщины на судье с его роднёй. Не забыв помянуть всех тех дебилов, что придумали систему Бригад, он сложил руки в нехитром, но от того не менее обидном жесте, топнул ногой по каменной крошке под ногами и, наконец, раскрыл карту местности. Затих на секунду, всматриваясь в кусок пластика, недоверчиво поправил фонарь, посмотрел еще раз... И разразился новым потоком брани, в этот раз поливая дерьмом тех кто этот гребанный завод построил. Пообещав засунуть загадочный багор в задницу той суке, что ответственна за засор, он устало задышал. После тяжелого дня, танцев в клубе, полицейского рейда, целого дня кислотного трипа наложившегося на терки с копами и попутные побои, он чувствовал себя наиомерзительнейшим образом. Усталый, побитый, голодный и мучимый похмельем Меф хотел просто пожрать и завалиться в койку часиков на двенадцать. Он, в общем-то, был даже готов сначала поспать, а только потом пожрать... А вот пиздовать семнадцать, СЕМНАДЦАТЬ ГРЕБАННЫХ КИЛОМЕТРОВ по холодным и заваленными всякой хуетой туннелям, что бы в конце пути еще и в химическом говне рыться ему ни хотелось. Вот совсем. Прям Ващеееее. А что самое паршивое - сидеть у гермошлюза пока он не сдохнет от голода, холода, похмелья или еще какой шлаеботы ему хотелось еще меньше. Переведя дыхание, он выпрямился, размял спину и обратился к прочим невольникам:
- Господа... Знаете че? Согласно вот этой фиговине нам светит замечательный круиз по по славному подполью нашей, несомненно щедрой на всякое несуразное дерьмище, Родины! Уверен, вам, как и мне, уже не терпится пустится в путешествие по столь уютным туннелям, что бы как можно скорее выполнить доверенное нам задание! Но знайте же, цель нашего пути... В СЕМНАДЦАТИ ГРЕБАННЫХ КИЛОМЕТРОВ ОТСЮДА!!! ГНОЙНЫЕ ПИДОРЫ, ДА Я НА... - Завелся он вновь, размахивая пластмассовой картой и размахивая руками. По его мерзким, режущим слух воплям выходило, что до ближайшей комнаты отдыха было восемь километров, да только часть пути придется пробираться по туннелям поуже. Да еще и до цели потом нужно добираться еще пятнадцать км. Чавкающее дерьмо под ногами, усталость, темные углы и черный стрём от звуков шебуршения во тьме вряд ли позволит им идти быстрее трех-четырех километров в час, а значит в этом подземелье им предстояло пробыть минимум часов десять. А еще невесть сколько придется возиться с трубами...
В этот раз Мяф выдохся быстрее. Опять потянулся, сглотнул слюну и сказал:
- Кто-нибудь вообще представляет, что мы там должны сделать? Ну хотя бы примерно? Я вот ваще понятия не имею каким хером мы там этот кислотоустойчивый засор ковырять будем... Ладно, предлагаю дружно взяться за руки и маршировать по главному туннелю, незачем нам впустую накручивать километраж и тратить бесценное, отпущенное нам самим господом и посланцем его - сержантом как-там-блядь-его, время шароебясь по боковым коридорам!

Отчаянно крича в след умело игнорирующего его тираду охраннику, Меф стал подозревать, что дела у него совсем уж плохи. Ну, типа как еще чуть-чуть и совершится смертная казнь в особо извращенной форме. Не понимая, какого хера его судьба так и мотается меж "ого, повезло!" и "да что это за дерьмище-то такое?", он зачем-то перевел плаксивый взгляд своих сатанинских, желтых с вертикальными зрачками, глаз на здоровяка.
- Миил чело... - Прервавшись от того, что позади распахнулась дверь, Меф тут же вскочил и выпрыгнул на улицу. Огляделся и приуныл - древняя, осыпающаяся прямо на глазах, архитектура погребенная под новыми кварталами города ничуть не вдохновляла.
- Анк-Морпорк строился, главным образом, на Анк-Морпорке... - Выдал он какую-то несуразицу глядя в темноту улицы. Задумавшись о том, что даже если ему сейчас скажут "ты свободен" и отпустят на все четыре стороны он все равно не сможет выбраться, Меф едва успел отскочить в сторону, чтобы выбирающийся из машины бугай его не сшиб.
Устроившись сбоку от охранника, Мефистофель по кошачьи внимательно следил как тот тыкает пальцем в погрызанные багры и лопаты и объясняет, что это вообще такое. Вид потертого гермошлема явно прибавил ему уверенности в завтрашнем дне и "дьявол" принялся снаряжаться, пытаясь распихать по карманам всего и побольше. Особенно ему понравился шокер и ядреный стальной шип на палке. "Багор", как его назвал охранник. Не особо понимая, что это вообще такое, он попытался приспособить его в качестве костыля, но под суровым взглядом верзилы с пистолетом послушно закинул на плече. Убедившись, что на него больше не смотрят как на конченного идиота, а значит он на верном пути, Меф вытянул свободную руку, что бы привлечь внимание и спросить, что это все же за "багор", но в ладонь тут же сунули карту и вопрос сам собой застрял у него в глотке.
- Амн... Аааа... - Замямлил он, судорожно соображая. Жир? Жопа? Да щас вообще куда не плюнь - всюду жопа. Пытаясь одной рукой развернуть карту он по инерции спросил:
- Ааа.. это... А как эту жоп...засор-то искать? Он же стопудово в трубе какой-нибудь будет, иначе какой это нафиг засор-то?

Соломон не нервничал. Бабушка учила его не нервничать, потому что от переживаний и стрессов у него в старости будут болеть кости и дрожать руки, прямо как у неё. Закрыть глаза, сделать глубокий вдох и сосчитать до десяти - и жизнь невероятным образом становится не так уж и плоха. "Пока ты умеешь считать", скрипуче смеялась старушка при этом.
Когда он поёрзал на узком сиденье броневичка, чтобы сесть поудобнее, под ним что-то хрустнуло и лавка просела на пару сантиметров. Сол виновато улыбнулся охраннику, как раз показывающему внушительный пистолет. Честно говоря, он не совсем понимал, зачем ему сбегать, ведь он и так уже натворил дел, хоть и не знал, откуда у него в сумке появились эти странные таблетки. Видимо, опять пил пиво, которое бабушка не разрешала ему покупать, и запамятовал, как сделал что-то неправильное. В любом случае, Соломон не унывал, ведь если следовать не таким уж и сложным правилам, то вскоре можно снова выйти на свободу с чистой совестью! Все плакаты в полицейском участке с весёлым офицером в фуражке говорили об этом, и здоровяк не считал нужным сомневаться. Он же не убил кого-то, в конце концов! Пустяки, живём дальше...
- Мистер офицер, у меня маленький вопрос! - с широкой добродушной улыбкой на лице Соломон поднял волосатую ручищу, в полусогнутом положении достававшей до потолка броневичка - А мою зарплату можно перечислять на другой счёт? У моей бабули Синдром Кроргера, и она сказала, что если я найду работу, то деньги за неё должны пойти ей на лекарства!
Что это за синдром такой, Соломон, не будучи профессором медицинских наук, не совсем разобрался, но судя по гневному сдавленному шипению и периодическим выкрикам на непонятном языке посреди ночи, бабуле вправду нужна была помощь. А кто он такой, чтобы тратить деньги на свои нужды, если его родные в беде?

Соединенные Штаты, которые начали свое существование с Войны за Независимость, всегда должны были уделять достаточное внимание армии... но не уделяли. Мирная жизнь расслабляла, притупляла воинственность, заставляла думать, что в цивилизованном обществе войны между белыми людьми невозможны (во всяком случае на американском континенте). Мелкие стычки с индейцами или мексиканцами не в счет. После войны 1812-го года* боевой пыл американцев, кажется, совсем угас и даже бывшие военные теперь почивали на лаврах, занимались сельским хозяйством или торговлей, даже не помышляя о военной службе.

Однако для семьи Фицджеральдов всё было наоборот. Прадед Роберта сражался вместе с Вашингтоном - он не был профессиональным военным, но сумел сделать карьеру офицера в Континентальной армии. После окончания войны, он отошел на покой, но своего сына послал в армию, где тот застрял в звании майора. Оба они, отец и сын, принимали участие в Войне 1812-го года, где даже были отмечены несколькими наградами.

Отец Роберта, родившийся в 1820-м году, пошел по стопам предков. Он поступил в Вест-Пойнт и даже закончил его (тридцать вторым из пятидесяти курсантов - не первым на курсе, но и не последним), а затем был отправлен на восточную границу гонять индейцев. Юношей он был видным и вскоре нашел себе жену, Катарину Стокворт, которую и привез домой, в Вирджинию, в имение Фицджеральдов. Юная девушка сразу не понравилась его отцу: была она, по его мнению, чересчур изнежена и ни на что не годна. В доме, где царила почти армейская дисциплина этой юной девушке было сложно ужиться.

Всё изменилось, когда в 1841-м году она родила сына. Назвали его Питер, в честь прадеда и был это крепкий, здоровый мальчик. А через два года родился второй сын - Роберт. Мальчики были похожи на своих предков, но если Питер пошел в деда, то Роберт в отца. Казалось, что крови Стоквортов в них совсем не было, хотя дедушка и бабушка по маминой линии, приезжающие время от времени в поместье, баловали их и нянчились, ничуть не смущаясь этого.

В 1846-м году отец Роберта ушел на войну с Мексикой. Война была победоносной, но для семейства Фицджеральдов не принесла ничего хорошего: отца ранили и множество средств ушло на его лечение по возвращении. Оказалось, это была только первая неприятность: вскоре заболела и скончалась бабушка Роберта, а спустя полгода умер и отец. Семейство начало беднеть. Государственного пособия едва хватало, чтобы сводить концы с концами, а дедушка, майор в отставке, заниматься сельским хозяйством отказывался наотрез.

Дед теперь был главным в доме. Сухопарый, загорелый, со сморщенным суровым лицом, Эдуард Джон Фицджеральд был настоящим ужасом индейцев, британцев и всех прочих врагов Союза. Во всяком случае, из его рассказов можно было сделать один правильный вывод: если бы не он, Штаты давно были бы захвачены краснокожими дикарями или красномундирными чаехлебами.

Однако же внуков он любил, хотя и была то странная любовь отставного военного. Он купил каждому из детей коробку с оловянными солдатиками и бравые полки в треуголках часто маршировали по полу гостиной, вызывая негодование старой экономки, которой приходилось обходить разыгрывавшееся сражение под стенкой, подбирая юбки. Дедушка Эдуард знал множество военных баек и умел, кажется, всё: ездить верхом, работать по дереву (столярное ремесло было его страстью), танцевать и даже играть на банджо. Порой, когда он был в хорошем расположении духа, семейство устраивало музыкальные вечера: Катарина играла на клавесине, а дед подыгрывал на банджо и распевал старые песни со своей молодости.

Мать мальчиков была женщиной худощавой, невысокой, с большими светлыми глазами. Она была нежна и добра, всегда заботилась о детях и помогала им во всем, как могла. Ее отношение к ним так резко контрастировала с дедушкиным, что сбивало мальчишек с толку. Катарина Фицджеральд не ладила с их дедушкой, искренне считая его грубым солдафоном, он же, называя Катарину "неженкой", был не менее искренен в своих чувствах. Единственное, в чем сходились эти двое - любовь к детям и внукам.

Семья Фицджеральдов жила уединенно. На несколько миль вокруг не было ни единой живой души (в 40-х годах такие места еще попадались в Вирджинии), а к ближайшему крупному селению нужно было ехать не меньше пяти часов. Не удивительно, что с другими детьми Роберт и Питер почти не виделись и о мире за пределами поместья знали мало.

Так прошли первые 7 лет жизни Роберта: в строгости со стороны деда и в любви со стороны мамы. Питер, как старший, больше времени проводил с дедом, слушая его рассказы, Робертом же больше занималась мать. На свой седьмой день рождения Роберт получил королевский подарок: настоящую маленькую саблю в ножнах. Дедушка привез ее из ближайшего городка и вручил внуку с такой гордостью в глазах, какой Роберт еще не видел. Это была серьезная конкуренция игрушечному пистолету Питера и мальчик радовался, как никогда прежде,