Голосование за ходы

Зарзу лазал по деревьям лучше всех в племени. Там, наверху, ему нравилось больше: ветер завывал в ушах, и никакие старшие не мешали. Обычно стражам не разрешалось задерживаться на месте дольше одной доли хода Светила, но Зарзу очень не вовремя задремал. А когда проснулся, дунувший ему в лицо ветер принёс с собой запах Древних.

И страха.

Маленькую человечью фигурку он заприметил ещё издалека. Вгляделся, прижал ладонь к пухлым губам и заколотил вдруг по толстым ветвям, завыл во всю мощь своей глотки:

— Бежит! Возвращается!

Слишком поспешно спускаясь вниз, незадачливый Зарзу едва-едва не свалился с дерева. А потом, потряхивая копьём, устремился вперёд, всё ближе и ближе к черте. Туда же — только с другой стороны — опрометью мчался старый друг. В племени его называли Тернэ. Тернэ Пропавший, который ушёл проходить испытание семь дней тому назад, возвращался домой.

Вот только за ним, кажется, шла погоня.

Криками Зарзу собрал толпу. Сбежались на знакомые вопли друзья-стражи, пара охотников, вооружённых копьями покрепче, и даже кто-то из детей вождя. Все они стояли у черты и смотрели, не осмеливаясь ступить за её пределы. Не осмеливаясь, потому что за Тернэ гнался Древний.

У Древнего были длинные крылья, крепкая, словно панцирь, шкура и острый клюв. Древний летел за Тернэ, а Тернэ убегал, топтал землю быстрыми ногами, молил о помощи. Зарзу слышал его голос. Тернэ никогда не плакал при других стражах, но сейчас ему было по-настоящему страшно. Жутко до дрожи в коленях, как и всем им.

Зарзу проглотил застрявший в горле комок. Зарзу тряхнул копьём и сжал зубы. Зарзу обернулся к остальным и зарычал так громко, как только мог:

— Впер-р-рёд!..

И все действительно побежали.

Кто-то подхватил Тернэ — исхудавшего, грязного, дрожащего Тернэ — на руки, прижал к груди и тут же устремился обратно за черту. Кто-то остался на месте, карауля Древнего, корча страшные рожи и сотрясая кулаками. А сам Зарзу побежал дальше. Прямо на противника.

Ладонь, которой он сжимал копьё, не дрогнула. Как учили старшие: отставить ногу для опоры, замахнуться как следует, сосредоточить всю силу в каждом из пальцев и...

Не хватило сил. Лишь немного задело копьё крепкую Древнюю шкуру: оцарапало бок и упало в кусты. Зверь взмахнул крыльями, рванув выше, и совсем скоро исчез. Позади охали мужчины и плакали женщины. Тернэ остался в живых и вернулся домой. Это хорошо. Зарзу слабо метнул копьё и не отомстил за друга. Это плохо.

— Будь проклято всё ваше племя, — процедил он тогда, кусая губы и хмуря брови в отчаянии.

— Будь проклято всё ваше племя, — сказал спустя дюжину дней совсем другой мальчик по имени Вахво, отводя в сторону пожилую собирательницу.

Так её называли теперь. «Пожилая». Не больше четырёх десятков странствий прошло Светило, следя за ней своими очами, но за последние ночи она сильно изменилась. Обросло морщинами некогда гладкое и крепкое лицо. Согнулись плечи под гнётом тяжёлых мыслей. И руки начинали дрожать всякий раз, когда мимо проходил молодой загорелый страж — один из тех, кому удалось завершить испытание. Его звали Тернэ.

Пожилую собирательницу просили замолчать. Умоляли оставить стража в покое, не донимать одинаковыми вопросами. А некоторые (нетерпеливые охотники — чаще всего) говорили: она погибла. Нет смысла скорбеть, нужно двигаться дальше. Двигайся дальше, пожилая собирательница. Забудь о своей маленькой дочери по имени Венге, ибо она ушла.

— Будь проклято всё ваше племя, — рявкнул тогда Вахво, и ретивые охотники мигом замолчали, потому что Вахво был сыном вождя.

Он дал пожилой собирательнице напиться и проводил до шалаша. А потом отправился к костру — туда, где сидели отец, мать и братья с сёстрами. Все они смотрели Светилу в глаза — таков был обычай Самой Короткой Ночи. И Вахво тоже сел смотреть, думая о своём. О том, что из светлых перьев забитого накануне Древнего выйдет корона отцу, а крепкая панцирная шкура пойдёт на одеяние охотникам. О том, что когда-нибудь вернётся Йарру — так же, как вернулся недавно Тернэ. Может быть, Лахме приведёт его домой.

Светило смотрит на него каждым из своих светлых очей, и Вахво становится спокойнее.

Так же, как становится спокойнее многим другим. Тем, что сидят у племенного костра под ночным маревом. И другим, согревающим у Сердца свои хвосты, уши и мягкие шерстяные бока.

— Лахме, — говорит одна из них, поднимая косматую голову высоко-высоко в небо. — Где твой маленький брат, Лахме?

Длинный тонкий клюв показывается на миг из-под крыла. Смотрят улыбчиво на старую знакомую все четыре глаза. Лахме сегодня весел и безмятежен: вот ещё отдыхает у костра, укрывая весь лагерь Древних широким, заботливым крылом, а в следующее мгновение взмоет под самые небеса. Раньше он слыл могучим, но мрачным, нелюдимым, холодным, будто бессмертное изваяние. Теперь — иной цвет заиграл в прежде чёрных насквозь перьях.

Задирает Лахме голову, вторя собеседнице, и чуть склоняет набок. Там, наверху, носится меж очей Светила крошечная тень.

— Ты же видишь его, Певчая, — отвечает он неспешно. — Он там, наверху. Ему ведом звёздный язык, он мудрее любого, кто ступал на эти земли; таков мой маленький брат. Вошёл гордым воином, а остался — родителем мира, провозвестником тиши. Сияет огонёк в вышине, одно странное отличное от прочих око, а рядом — два крыла; видишь? Это наш Йарру. Наш Йарру — и его друг.

* * *

Когда пожилая собирательница заканчивает задавать вопросы, то всегда смотрит в небо. И Тернэ тоже направляет туда внимательный взгляд. Пожилая собирательница видит: там, в поднебесной ночи, кто-то рождает причудливый танец. Одно из очей Светила ярче всех прочих, будто из огня его сплели, будто из самого Сердца взмыло оно в поднебесные объятия. Живое. Не Древний то, но уже и не человек. И если иные очи кажутся хрупкими и холодными, то это горит истым теплом. Защищает. Может быть, и Венге он защитит.

— Может быть... — начинает она вслух, но не заканчивает.

Тернэ кладёт ладонь её на плечо, но не помнит, как касался мягких перьев таким же движением. Зато, вновь поднимая взгляд к Светилу, невольно ахает: распахивает что-то в поднебесье пару широких крыл, и ещё ярче загорается тогда странное око, ещё теплее становится у костра.

— Может, — говорит он зачем-то, не отнимая руки, а потом исправляется: — Наверняка.

— ...ААААААААлександр! — бодро закончил за умирающим Грэм. — Совершенно верно, мой дорогой друг! Мистер Александр Грэм — к вашим услугам.

Тётушка Люси всегда мечтала о том, чтобы её единственный и ненаглядный племянник стал врачом: профессия солидная и уважаемая. Однако Александр был лучше любого врача. Александр был учёным! А настоящий учёный, как известно, способен найти выход из любой ситуации. Даже если лежащий прямо перед ним человек стремительно теряет кишки.

Кстати об этом. Засунуть обратно? Ха-ха! Ха. Умирающий джентльмен, кажется, расслышал его мысли, округлил глаза и завопил пуще прежнего. Или это от боли? Вот и гадай теперь. Как хорошо, что он всё-таки не стал врачом: это, должно быть, чертовски скучно.

— Вот только не говорите мне, уважаемый сэр, — оживлённо забормотал Грэм, стягивая с себя свитер, — что вы тоже сторонник этого, с позволения сказать, «субъективного восприятия»! Иначе зачем это я вас сейчас на ноги поднимаю, правда? Если всё субъективно, то вы сейчас вполне можете воспарить поднебесным ангелом, обрушиться на головы наших зеленоголовых врагов и закончить это пренеприятнейшее столкновение. Иными словами, моя помощь вам совершенно без надобности. Впрочем, уверен, вы джентльмен порядочный и сознательный, и придерживаетесь совершенно иной точки зрения. Не правда ли? Ну конечно. Конечно!

Вместо медицинской повязки — любимый свитер. Вместо фиксации — плотный узел из рукавов повыше раны, а пониже — ремень. Вместо болеутоляющих — радостная, восхищённая собственной предусмотрительностью улыбка. С кряхтеньем приподняв дружинника, Александр бодренько побежал вслед за остальными — туда, где маячила фигура сэра Холмса. Сквозь пули и грохот нарядов. Ради короны — и, разумеется, ради науки!

ссылка

За чертой Светило всегда ярче, чем в её пределах. Так вам рассказывали старшие. А сейчас и того хуже, потому что единственным источником света вам служит костёр: крепкое, могучее сердце племени. Никогда вы ещё не подбирались к нему так близко. У самого пламени дозволено сидеть только вождю, шаману и лучшим добытчикам; а ваши руки ещё слишком коротки, чтобы утащить с собой целую пригоршню плодов, ваши ноги слишком слабы, чтобы угнаться за Древним, и сами вы — только-только готовитесь стать взрослыми.

Но уже скоро.

— Скоро, — говорит вождь, отгоняя собратьев-охотников от костра. Те покорно уступают вам место.

Трава мягкая. Вождь следит за тем, чтобы каждый из вас лёг на спину и коснулся затылком тёплой земли — так, чтобы многочисленные глаза Светила смотрели на вас с высоты. Они действительно смотрят. Так всегда начинаются ритуал — об этом вам тоже говорили.

Ритуал — он всегда перед испытанием, и после него тоже. Четверо ложатся вокруг костра, совсем близко, в самом сердечнике племени, и спят до утра. В первый раз им снятся одни сны, детские, а потом — совсем другие. Но рассказывать об этом нельзя. Сны — великая тайна.

Сегодня всё племя поёт вам колыбельную. Шершавые ладони отбивают ритм по земле, топчут траву, ведут за собой остальных. Тихий голос становится громче, взвивается ввысь вместе с сердечником-пламенем, посылает мурашки вниз по вашим спинам. Сегодня нет на свете никого важнее вас.

— Йарру, — искрится уголёк в костре.

— Тишь, — шелестят перья в волосах шамана.

— Тернэ, — стучат о землю наконечники копий.

— Венге, — воет ветер далёким эхом.

А потом, наконец, приходят они.

Сны.


Йарру

Огонь лижет твою щёку длинным, горячим языком, но ты знаешь: подниматься нельзя. Даже если на какую-то долю секунды жар становится нестерпимым, ты всё равно держишься. Как бы невзначай касаешься прохладного амулета на груди. Сопишь, поджимая пальцы ног. Вслушиваешься в песню племени, чтобы отвлечься. И засыпаешь — одним из последних.

* * *

— Бейся, — говорит тебе отец. У него большие губы, большие кулаки, большой подбородок — и голос тоже как будто бы очень-очень большой. Больше обычного.

— Бейся, — повторяет он.

Перед тобой человек. Нет, страж. Нет, не человек и не страж — что-то другое. Тьфу, глупости... Человек. И выглядит по-человечески: повыше тебя, покрепче, с тронутыми Светилом плечами и жаркой уверенностью в глазах. Тянет к тебе руки, сверкает свирепым оскалом. Отец хочет, чтобы вы бились — и это, видно, какая-то проверка. Братья рядом склоняют головы, настороженно ждут. Отец хмурит брови. Большие, косматые.

А ты... Ты совершенно не знаешь, что делать.


Тишь

Племя звучит, костёр полыхает, тысячи очей Светила смотрят на тебя в вышине, но ты никак не можешь заснуть. Почему — не знаешь. Ты специально бодрствовал последние ночи, повторяя наставления учителя перед испытанием, но сейчас сомкнуть глаза почему-то не удаётся. Слишком жарко. Вдыхаешь множество запахов: гарь под костром-сердечником, пот чужих тел, терпкий травянистый аромат как будто из ниоткуда, запах пламени, запах знакомых, запах их песни...

Жарко.

Неожиданно прохладная ладонь ложится тебе на лоб: ладонь знакомая, морщинистая. Учитель касается горячей кожи своими спокойными пальцами и вкладывает что-то в твою ладонь. Что-то холодное. А потом шепчет — только это и позволяет тебе заснуть.

* * *

Узнаёшь в щуплом мальчишке Йарру, в нависающей над ним фигуре — вождя. А того, кто стоит напротив них, не узнаёшь. Он страшен: заросшее шерстью лицо, толстые лапы, крепкие зубы, и каждый — шириной с твою собственную ладонь, не меньше. Боишься.

— Помоги ему победить, — шепчет голос учителя совсем рядом. Ты знаешь, что спишь, но указание исходит от настоящего шамана. От того, что дал тебе прохладу и помог погрузиться в сон.

— Спой ему яростную песнь, — говорит он снова.

Ты знаешь все песни на свете.


Тернэ

У костра тепло. Ночами ты иногда замерзаешь, но сейчас всё в порядке. И племя поёт специально для тебя, и присутствие остальных ощущается почти кожей. Твои ступни смотрят в макушку Йарру, а позади шуршат в траве пятки Венге. Чувствуешь покой. Чувствуешь усталость.

Чувствуешь дом.

* * *

А потом всё вдруг застывает и темнеет. Ни света костра, ни песни соплеменников — ничего. Только тёмная чаща — одна из тех, что виднелись иногда за чертой — и ты посреди неё. Один.

А тот, другой, догоняет.

Ты точно не знаешь, кто он. Страшный — да. Опасный — тоже. Иной. Такой, с каким тебе пока не совладать. Молодые стражи любили хвастать, но ты не из таких, ты точно знаешь, когда противнику лучше уступить. Остальные обозвали бы тебя трусом за такие мысли.

А может, Тернэ, ты и вправду всего лишь трус?


Венге

Трава щекочет тебе спину, шею, мочку уха. Пробирается ловко меж пальцами, шелестит в такт песне. И ты тоже чуть-чуть шелестишь. Тебе нравится всё это: общий ритм, общее дыхание, бережно обнимающий за плечи огонь и то, как наблюдает за тобой Светило. Всеми глазами одновременно. Однажды ты подслушала слова шамана. Теперь знаешь: из этих глаз можно составлять причудливые узоры, и каждый обязательно будет значить что-то важное.

Пробуешь наугад. Соединяешь одно не мигающее око с другим, второе — с третьим, третье — с четвёртым...

И погружаешься в сон раньше всех.

* * *

Мать кричит тебе вслед:

— Венге!

Мать, кажется, плачет. Когда она плачет, над носом у неё появляется морщинка — тонкая и глубокая, как ручеёк в знакомом тебе залеске. Но сейчас у тебя своя дорога, и мать стремительно остаётся позади. А ты жадно вдыхаешь травянистый запах и быстрее взрываешь землю пятками.

— Вернись!

Точно плачет. Обычно тебе хватает одного слова, чтобы понять, как она себя чувствует, но сейчас все смыслы ускользают в свистящих порывах ветра. Это всё потому, что ты бежишь очень быстро. А мать продолжает плакать.

Колючки врезаются тебе в плечи, листья больно шлёпают по лицу, и ты не можешь сказать наверняка, за чем гонишься. Зато точно знаешь: это «что-то» нужно тебе.

Очень. Нужно.

Монеты Бряк любил. Если бросить такую о твёрдый камень в Пещерах, она издавала приятный звук, походивший на Бряково имя. А ещё монеты помогали утолить голод. Не напрямую, конечно, хотя однажды Бряк попытался. Взял медяк, пожевал как положено, а потом ещё неделю валялся пузом кверху. Ценить деньги после этой истории он меньше не стал, а вот к собственному рациону начал относиться внимательнее. В общем, монеты Бряк любил; а вот работать ради их получения ему откровенно не нравилось. Но что поделать! Не отказываться же от возможности заплатить Много Денег, чтобы заполучить Ну Очень Много Денег, да?

Радовало хотя бы то, что медяки можно было отнять. У мелких, у слабых, у тех, кто сам отдаст, лишь бы Бряк хвостом так злобно не размахивал. Оставалось только найти подходящую жертву, а в Лесу, в Руинах или в родных Кучах — не так уж важно.

Раздумывать почём зря он не стал. Вздохнул завистливо, наблюдая за тем, как Штука стягивает с лап когти (вот Бряку бы такие пригодились, Бряк бы их ни за что просто так не отдал!), поклацал зубами на крикливого скелета с топором, чихнул пару раз (уж больно свежий воздух на этой вашей поверхности!) — и был таков.