Голосование за ходы

Катеньке за меня не просто попало, её чуть под суд не отдали. Когда три дня спустя я вернулся в лагерь, посреди ночи, грязный, бледный, осунувшийся, она пулей выскочила мне навстречу из вожатской, всклокоченная, в одеяле, и первое, что она сделала — залепила мне звонкую пощёчину. Я обомлел даже, никак такого не ожидал. Тем более от Катеньки. Больно мне не было, я удар скорее услышал, чем почувствовал, но растерялся совсем. «Как, интересно, она меня почуяла?» — подумал я. Откуда-то я точно знал, что хожу теперь совершенно бесшумно. И ещё о другом подумал, когда у неё одеяло с плеча сползло. Я и раньше об этом часто думал, но тут она рядом совсем стояла, в одеяле, и плечо голое, и никого больше, только мы вдвоём... А она разревелась. Привалилась к стене, да так по ней и сползла на пол. Замоталась всё в своё одеяло, лицо ладонями закрыла и плакала так, и плакала. Она потише старалась плакать, чтоб весь отряд не перебудить, но я всё равно слышал. Я теперь вообще очень хорошо стал слышать. И что мне было делать в эдакой ситуации? Сел тоже на пол, напротив, да так и сидел молча, пока она не проревелась.

Оказалось, без меня тут ужас что творилось. Ребята думали сначала, что я их разыгрываю, что я нарочно в пещере затаился, кричали, что, если я не выйду, они пойдут к директору лагеря и всё расскажут. Сделали вид, что ушли, спрятались, за выходом из пещеры проследили. Когда я и тут не вышел, тут уж они перетрухнули не на шутку. Прибежали в лагерь, проверили, что я кружным путём не вернулся, и пошли сдаваться. Не директору, конечно, Катеньке сначала. Тимур всю вину на себя взял, сказал, что это он меня подначил. Да так оно, в прочем, и было, подначил, но я на него не сердился больше. Сам дурак. Искали мне всем вожатским составом, с физруком во главе, лазали в эту пещеру, всё осмотрели там, да ничего не нашли. Потом милиция приезжала из города, тоже искали, с собаками, и тоже ничего.

Проплакавшись и приведя себя в порядок, Катенька, крепко взяв меня за руку, повела меня сначала к директору лагеря, а потом в медпункт. Сонный, разбуженный по случаю врач быстро меня осмотрел, помазал шею зелёнкой, и сказал, что у меня переохлаждение и дефицит массы тела, и что денёк-другой надо мне полежать в лазарете. Дали мне горячего чаю, койку и лишнее тёплое одеяло да и разошлись спать. Мне и правда было жутко холодно, холод просто до костей продирал, сковывал члены, туманил голову, но чай с одеялами мне не помогали. Зато наутро это одеяло спасло мне жизнь...

Тубал говорил, что солнечный свет губителен для меня, но я не воспринял его слова слишком уж серьёзно. В конце концов, он говорил, что я умру, а я вот он, живёхонек.
В итоге проснулся я от того, что по щеке мне будто раскалённой бритвой полоснули. В ужасе я забился под кровать, замотался во все одеяла, какие у меня были, звал на помощь, умолял задёрнуть шторы. Сказать по чести, сцена вышла преотвратнейшая. Позорная вышла сцена. Врач, когда это увидел, покачал головой, но шторы велел задёрнуть наглухо и нипочём не открывать. Потом ещё раз сокрушённо покачал головой и вышел. Через несколько закрытых дверей я слышал, как он роется в картотечном шкафчике, скрипит авторучкой по бумаге, листает какие-то книги.

Состояние моё всерьёз озаботило доктора. В самом деле, ни обильное питьё, ни дневной сон, ни даже усиленное питание никакого эффекта не давали, а уж о солнечных ваннах и говорить не приходилось. С каждым днём он всё больше мрачнел, и однажды он перестал рыться в справочниках и определителях и начал звонить в Москву. И тут я понял, что пропал. Мне очень не хотелось верить в то, что поведал мне Тубал, но, чем дальше, тем больше я убеждался в его правоте. И, если он говорил правду, то, как только молва о моём случае дойдёт до ушей тех, кто обладает тайным знанием, за мной придут и, в лучшем случае, уничтожат на месте. Хотя, даже если и нет, провести остаток дней в застенках какого-нибудь НИИ мне тоже не хотелось. Нет, я должен был бежать. И, стоило мне прийти к этой мысли, как навестить меня явился Тимур. Вид у него был хуже, чем у побитой собаки. Щёки осунулись, вокруг глаз нарисовались чёрные круги, будто он вместе со мной переживал мою хворь. Он пытался извиняться, но я его остановил. Я же знаю, что он мне зла не желал. Каждый день миллионы мальчишек друг друга подначивают, такова уж природа. Кто мог знать, что оно вот так обернётся? Да и не нужны мне были его извинения, мне дружба его была нужна. Так что это он молодец, что пришёл, не побоялся. Очень странно было, что он пришёл ночью, но я сначала даже внимания на это не обратил, настолько естественным для меня стало днём спать, а по ночам бодрствовать. Второй странностью был объёмный портфель, который он мне притащил.

— На вот. Тут твоя форма и вещи твои я собрал. Одевайся. Сховаться тебе надо. Ребята всякое разное про тебя говорят, я уж и не знаю, чему верить. Верю только, что ты мой лучший друг, а друга я в беде не брошу. У нас сегодня генеральная уборка была, весь день всем лагерем образцовый порядок наводили. Значит завтра большое начальство приезжает, это как пить дать. Может даже из самой из Москвы. Вот я и подумал, а как за тобой? Не к добру это всё. Ну? Оделся? Тогда ходу.

Полная луна жирно сияла на летнем небе. Лагерь казался мироно спящим, но я чувствовал висящее над ним тревожное ожидание. Было очень холодно, в горле у меня пересохло. Тимур мрачно стоял возле дырки в заборе и смотрел на меня.

— Не знаю, куда ты двинешь, Егорка, да и знать не хочу. Вдруг меня чекисты спросят? Лучше не говори мне ничего. Ступай, заховайся где-нибудь и не высовывайся. Ладно? Я скучать буду. Может и свидимся ещё.

С этими словами он крепко пожал мне руку. Его ладонь была такой горячей, такой сочной… Я поспешил руку отдёрнуть. У меня ком стоял в горле.

— Спасибо, Тимур. Ты настоящий друг. Может и свидимся. Ну, прощай, — только и смог я ему сказать. А потом юркнул в дырку в заборе и быстро побежал к лесу. Обернувшись, я увидел Тимура. Он по-прежнему стоял на том же месте, и, хоть он и не мог меня видеть в темноте за стеной деревьев, смотрел в мою сторону. Таким я его и запомнил. А потом я начал бежать.

Я бежал очень быстро, я раньше и не знал, что могу так быстро бегать, воздух стал вязким, как масло, а я всё бежал и бежал, не ведая усталости. К утру я был уже в Керчи. В Керчи и в отчаянии, потому что небо над морем уже окрасилось красным, а у меня не было ни убежища, ни идей, где его искать. Даже одеяла тёплого не было. Сначала я думал спрятаться на каком-нибудь корабле, но вид морской глади вызывал у меня смутную тревогу, а при мысли о том, чтобы её пересечь, у меня ноги прилипали к полу и начинали подкашиваться колени. Я просто не мог пересечь трап и подняться на борт корабля. Я отчаянно нуждался в помощи.

Порт — такое особое место, в котором жизнь идёт своим чередом независимо от времени суток. Быстро обежав глазами не слишком многочисленную публику, я остановился на одном матросе. Он немного пошатывался, видимо, был подвыпимши. Он был смугл, черняв, и форма на нём была не наша, хоть и похожая. Немного подумав, я снял пионерский галстук и обмотал им шею на манер шейного платка, а затем бросился к моряку, очень надеясь, что он понимает по-русски.

— Товарищ! Товарищ! Постойте! Помогите! Пожалуйста! Мне нужна ваша помощь! За мной гонятся! Если поймают — убьют. Я ничего дурного не сделал, клянусь! Заберите меня на корабль! Умоляю! Засуньте меня в любой ящик, положите в любую коробку и увезите отсюда. Это вопрос жизни и смерти. Времени нет совсем. О, я пропал, пропал, пропал!

Сначала матрос смотрел непонимающе. Потом, когда понял, о чём я его прошу, рассердился. Но, глядя в моё лицо, он хотел меня прогнать и не мог. Я сделал самые большие щенячьи глаза, какие только можно себе представить, состроил самую невинную мордашку, даже слезу пустил. Да, это было подло. Знаю. А что мне оставалось делать? И через полминуты напряжённой внутренней борьбы матросик сломался. Схватил меня за руку и, непрестанно ругаясь на каком-то смешном языке, куда-то меня поволок. Дело было сделано. Что он сдаст меня милиции, я нисколько не боялся. Во-первых, он шёл, ссутулившись и озираясь, как вор. Во-вторых, я знал, что он в моей полной власти. Мне ещё только предстояло разобраться с теми силами, которыми наделил меня Тубал, но с одной, я, кажется, разобрался: мои щенячьи глаза, которые и раньше действовали на людей магнетически, теперь обрели поистине магическую силу; я знал, что могу сломить волю любого, если только он будет смотреть в них достаточно долго.

Когда я уже плыл на корабле, я вдруг вспомнил про свой портфель, который вручил мне Тимур. Открыв, я обнаружил внутри свои главные сокровища: перочинный нож и альбом с марками. Из альбома торчал какой-то белый уголок. Раскрыв его, я обнаружил там кучу новых марок и среди них ту самую злосчастную, полрублёвую с Белинским. Похоже, Тумурка на прощание отдал мне всю свою коллекцию. А ещё там была чёрно-белая фотокарточка — мы с Тимуром на Львином мостике. С самого начала я не очень-то верил, что мы с ним снова увидимся, и теперь я понял, что он тоже с самого начала в это не верил. Поэтому и дал мне эту карточку. На память. Бережно убрав её в альбом, я улёгся спать. Солнце уже взошло. Меня ждала незнакомая страна, и я даже не знал точно какая.

Чёрная Смерть пребывал в нерешительности. Что-то было не так с этими чужаками. Чужой кот вёл себя неправильно. Странная двуногая дичь вела себя неправильно. Единственное адекватное существо на всей поляне — маленький котик. И откуда вообще взялась эта поляна? Вчера же ещё её не было... Хищник уже сто раз пожалел, что ввязался во всю эту чертовщину, и рад был бы поскорее уйти и забыть это безумие, но он не мог потерять лицо.

И тут он почувствовал запах. Запах растерзанной добычи. Повертев головой, он заметил на берегу тёмную громаду безжизненной туши. Смерть-с-неба! Но это невозможно! Никто не может победить смерть-с-неба! Только Тому-кто-живёт-в-лесу это удавалось, и то однажды. Так-так-так, надо поскорее уносить ноги... Чуть поодаль Чёрная Смерть заметил ещё несколько туш. Духи Леса, да они их даже не едят! Кончик его хвоста нервозно задёргался. Не едят... А ведь это решение... Если Чёрная Смерть заберёт у чужаков их еду, это однозначно покажет, что он главнее. А если они бросили её гнить на берегу, вряд ли они станут её защищать.

Решительно развернувшись и старательно не обращая на чужаков никакого внимания, кошак подошёл к туше птерозавра впился в неё зубами, понатужился и потащил её в джунгли. Как бы невзначай по широкой дуге обходя лагерь.

Вражеский кот был в сотню раз больше, но Васко чувствовал поддержку. Маленькое сердечко колотилось в груди как бешенное, но терять лицо было нельзя. Уловив настроение своего напарника, кот лениво обошёл лагерь, потёрся о ноги каждого из людей, обозначая их тем самым как членов своей стаи, потом нагло развалился возле самого костра (он заметил, что пришелец огня побаивается) и начал как ни в чём не бывало вылизываться, демонстративно не обращая на чужака никакого внимания. Чёрная Смерть был деморализован. Даже не так, он был просто раздавлен. Он смотрел на наглую рыжую мелочь и... и... С ним ещё никто и никогда так не разговаривал. Решив, что не хочет на практике проверять, так ли этот нахал крут, как хочет казаться, Чёрная Смерть начал потихоньку и с полным достоинством стратегически отступать обратно в джунгли...

Всё же просто. С модификатором −1 к броску
шансы выкинуть 10+ = 3/36 ≈ 8.3%
шансы выкинуть 7–9 = 12/36 ≈ 33.3%
шансы выкинуть 6− = 21/36 ≈ 58.3%

Дёрнуло же меня залезть в эти пещеры. Ведь сказали же — в пещеры не ходить ни под каким видом. Но я может оттого и полез, что так сказали. Все же знают, что если взрослые много раз повторили «нельзя» — значит дело стоящее. Про сладкое перед едой и книжку с фонариком под одеялом они тоже «нельзя» говорили. Но здесь оказалось совсем другое. Зачем только вообще было нам говорить, что здесь пещеры какие-то?.. Что там дети пропадают?..

В общем, вернулись мы тогда в лагерь и ну с ребятами друг друга подначивать, кто мол не забоится в пещеры эти залезть. Ну и Тимурка, стервец, на марку со мной поспорил, что я забоюсь. С Белинским, полрублёвую, знал, что у меня такой нету. Ох и задам я ему, если живой выберусь!.. В полдник заховали себе тормозков, выждали время, дёрнули за территорию — и к пещерам тем. Думали сперва, по рассказам, что там как у Волкова в «Семи подземных королях», никак не меньше. Долго мы по горам лазили, хотели уж было назад ворочаться, как я щель эту нашёл. Кабы знал тогда наперёд, промолчал бы, и пропади она пропадом марка эта. Нет, обрадовался, закричал. Ну и полез конечно. Фонариком свечу — щель как щель, ребёнку можно пройти, а взрослый не любой влезет. Ничего особенного, страшного тоже ничего. Потом щель кончилась, и я в настоящую пещеру попал. Не как у Волкова, положим, поскромнее, но всё ж настоящая пещера. Даже сталагмиты небольшие имеются. Дай, думаю, минерал отковыряю какой-нибудь да назад полезу. Во-первых, трофей на память, а во-вторых, вещественное доказательство, а то скажут, что я так и просидел втихую в той щели, а пещеры никакой и не видал. Смотрю по сторонам, вожу фонариком, вдруг слышу — чу! — зовёт кто-то. Изглуби как будто бы. А там в дальней стене той пещеры ещё лаз был в следующую, а из той ещё в следующую, и так далее. Я зову: «Товарищ! Отзовитесь! Вы почему там? Вам, может быть, помощь нужна? Я Егор, пионер, из пионерлагеря. Если помощь нужна, вы скажите только», — а он внятно не отвечает, только стонет будто. Слышу только, что голос мужской, и что вроде громче становится, значит верно я лезу.

Как он налетел на меня — тут я сплоховал, не нашёлся. Из темноты выскочил, сбоку. Иссохший, как трут, бледный, как мел, волосы спутанные чуть не до колен, ногти и те на пол-локтя отросли, загнутые, как у коршуна, одет в лохмотья какие-то, навроде мешка. Схватил меня и за шею укусил, до крови. Мёртвой хваткой вцепился, я его в колено пнул, а ему хоть бы хны. Насилу вырвался и бежать. Вижу — в стене дырка выдолблена, навроде норы, я фонарик потушил и туда забился. Страшно, как никогда в жизни страшно не было, рубашка липнет, сердце в горле колотится. А сам думаю, что хоть бы ребята за мной сюда не сунулись. Сгубил себя по глупости своей и жадности — так пусть бы одному погибать. И что Катеньке, пионервожатой нашей, влетит за меня, подумал. Мы хоть и втихую из лагеря дёрнули, а отвечать всё одно ей. И ещё что мама наверно плакать будет. А потом я уже ничего не думал, потому что где-то рядом совсем услышал голос. Ни камень под ногой не шоркнул, ни дыхания даже я не учуял, а голос будто сразу сам из темноты появился. Я фонарик хотел засветить и не смог. Не смог себя заставить. А уж про ножик-то в кармане я и вовсе думать забыл.

— Егор, — сказал голос, — тебе не следовало приходить сюда. Моё имя Тубал. Я живу в этих горах уже очень давно. Я много имею тебе сказать, Егор, но нынче о главном. Сейчас ты умрёшь...

Прямое попадание топором в голову доконало-таки проклятую тварь. Хлестнув на прощание Саймона хвостом, она конвульсивно изгибается и переворачивается кверху брюхом. Чистая победа!

Пытаясь отдышаться, вы осматриваясь по сторонам и понимаете, что что-то явно не так. От одного маленького укуса на руке (ладно-ладно, одного огромного, во всю руку, укуса, но всё же) вода не должна быть такой красной. Тут вы замечаете посреди огромного багрового пятна спину, затылок и раскинутые руки Джава. Определённо, живые люди так не плавают. Чуть в стороне застывшим взглядом смотрит в небо Булко. Из его груди торчит рукоять ножа змеелова.

— Небо — птице, море — рыбе, презренье — презренным!* — доносится до вас. Безумно хохоча и что есть мочи налегая на вёсла, старик быстро удаляется от вас на запад.

Ролден сделал шаг в сторону, но кончик палочки, как заговорённый, смотрел ему в сердце. Казалось, Хончо стоит совершенно неподвижно, а палочка живёт своей жизнью и, подобно стрелке компаса, сама собой поворачивается следом за своей целью.

Первый удар Хончо отразил легко, отступил на полшага назад и одновременно, используя преимущество в длинне клинка, быстрым кистевым ударом полоснул по запястью нападющего. Широко замахнувшись, бросился в контратаку, отскочил и снова замер.

А потом началось неистовое стокатто безумного танца. Danza de la muerte. Хончо Панчо отскакивал и снова срывал дистанцию, нападал и защищался, рубил и колол. На какое-то мгновение он забыл про святую обитель, про пыльный двор и даже про горькую свою участь. Он снова был в фехтовальной школе и слышал суровые окрики учителя: «быстрее», «ещё быстрее», «держи угол», «движение от бедра»... В дни пылкой юности нелегко было выслушивать подобные замечания, но, Господь Всемогущий, как же они помогали сейчас! Ролден был очень хорош, очень хорош. Рыжей молнией он метался по двору, налетая с самых неожиданных сторон и снова отступая. В теории, такая манера ведения боя должна была его быстро измотать, в то время как скупая точность движений школы Дарди должна была, напротив, экономить силы. На практике же, был ли тому виной возраст или же тот факт, что Хончо Панчо не успел толком отдохнуть после тренировки, но выдохся он первым. Солёный пот заливал глаза, лёгкие горели, а мышцы начали наливаться свинцом, и каждое следующее движение давалось ему на крохотную долю секунды медленнее, чем предыдущее. Пока что противники успели лишь обменяться парой небольших (условных, разумеется) порезов, но никто так и не нанёс решающего удара, но у Хончо не было никаких сомнений, что, если так пойдёт дальше, то решающий удар пропустит именно он.

Со следующим отскоком он сделал вид, что оступился и потерял равновесие. Раскачиваясь на пятках, он нелепо размахивал широко расставленными в стороны руками. А то, что положение правой, отведённой далеко в сторону, руки идеально подходило для нанесения амплитудного рубящего удара — что с того? Кто вообще обращает внимание на такие мелочи, когда противник раскрылся, верно?

С Саймона пот течёт в три ручья, и по лицу видно, что всё, о чём он сейчас способен думать — это о том, чтобы лечь и отключиться. Джав, напротив, своим ледяным спокойствием и блуждающей улыбкой доводит всех до мурашечной оторопи. Но, так или иначе, вам удаётся выгрести на безопасное растояние, на котором течение, создаваемое водоворотом, почти не ощущается. Всем, кроме Кряпсота и Ивасько. Виток за витком их лодка всё разгоняется и разгоняется и уходит всё глубже и глубже вслед за останками корабля. С превеликим удивлением вы наблюдаете фантастический балет — паренёк и овцы. Причём самое фантастическое в нём — это то, что это действительно работает: в бурлящей воде, среди бешенно проносящихся мимо обломков лодка умудряется сохранять равновесие, не опрокидываться и даже не черпать бортами воду.

Вскоре шлюп скрывается в горловине воронки, и вы видите лишь верхнюю половину неистово танцующего Ивасько. Остаётся только сидеть и бессильно смотреть, как их засасывает... Или нет?..

Стороны света в открытом море можно определить по звёздам или по солнцу. Ну или по компасу. К счастью, у вас он есть. Ещё у вас есть странная блестящая металлическая штуковина, похожая на миниатюрную подзорную трубу, прикрученную к покрытому цифрами куску шестерни. Только не очень понятно, как ею пользоваться. Вы уже готовы были начать оживлённое обсуждение этого интереснейшего вопроса, как вас отвлекает от него прощальный сюрприз от «Милый девы».

Стоит палубе поравняться с уровнем моря, как вода начинает захлёстывать в трюм через край. Корабль камнем проваливается в морскую пучину, а на его месте остаётся быстро расширяющийся водоворот. Предвидеть вы это предвидели, но всё равно оказались не готовы. Кряпсота подвела больная спина. Ивасько очень старался помочь, но в итоге утопил нечаянно весло, и вся помощь на этом закончилась. Курогао просто в панике шлёпал веслом по воде и не столько грёб, сколько поднимал брызги. Грумпус с Саймоном решительно вырвались вперёд, но будет ли этого достаточно? Ваши лодки растягиваются в цепь, и последняя из них, с Кряпсотом и Ивасько, начинает, понемногу разгоняясь, куружить по широкой спирали.

Что вы будете делать?

Дюжину дней «Милая дева» бодро бороздила морские волны, а сегодня утром на вас внезапно обрушился штиль, и корабль встал как вкопанный. Капитан и команда по этому поводу пребывают в прескрвернейшем расположении духа, так что вы стараетесь по возможности не показываться на палубе, дабы не попадать лишний раз под руку. И под ногу. Особенно под ногу. Особенно капитану.


В трюме царят жара, духота и невыразимая вонь. Запахи моря, смолы, бергамота, ещё каких-то специй, человеческого пота, а также множества животных и навоза смешиваются в непередаваемый коктейль, от которого хочется просто молча закатить глаза и упасть в обморок. Впрочем, человек ко всему привыкает. Большую часть трюма занимает всевозможная скотина. Клетки с курами и утками просто составлены штабелями. Для коз, овец и свиней дощатыми заборчиками огорожены загоны. Всё остальное пространство плотно заставленно ящиками, мешками и бочками.

Ранняя ночь.

Райтон сидит в своём «гнезде» на штабеле из ящиков, возле маленького зарешёченного окошка в потолке и при неверном свете луны пытается читать свою книгу. Надо сказать, воздух здесь почище.

На Ивасько, Грумпуса, Кряпсота и Джава, почти уже было привыкших к постоянной качке, морская болезнь почему-то обрушилась вдруг с новой силой. С позеленевшими лицами, они грустно сидят в обнимку с грязными ведёрками на полу возле свинарника и смотрят в них глазами обречённых на казнь.

Остальные спят в кое-как пристроенных между нагромождениями ящиков гамаках.

Вдруг, резкий удар бросает вас на жёсткие резко пахнущие смолой доски пола. У себя над головой вы слышите крики и топот. Кто-то начинает раскручивать пращи. А уже через секунду вы слышите, как с оглушительным треском кормовая надстройка разлетается в щепки. Дружный вопль ужаса обрывается, как обрезанный ножом, и эта внезапно наступившая тишина ещё страшнее, чем жуткие крики, ей предшествовавшие. Что-то плюхается в воду. Впрочем, тишина не длится долго, вы снова слышите крики и топот, но уже беспорядочные, панические. Корабль крутится как сумасшедший и кренится под самыми невозможными углами. Это никак не могут быть морские волны.

Хлипкое ограждение козьего загончика разлетается на куски. Вусмерть перепуганные животные вот-вот начнут с громким блеянием беспорядочно носиться по всему трюму.

Что вы будете делать?