Голосование за ходы

Подталкиваемая в спину невидимыми руками, сотканными из солнечного света, ветра и паутинок ты пересекаешь парк - теперь уже в обратную сторону. Хорошо бы, наверное, уметь так перемещаться и во времени. Назад, по своим следам. А еще лучше - выбирать каждый раз дорожку. Хочешь - гуляешь по старым, приятным и изученным. Хочешь - пробуешь новую, нехоженую.
Город пробуждается особым, вечерним оживлением. Дети, прибежавшие из школ, спешно пообедав, высыпают на улицы шумными стайками. Спешат по домам счастливчики, успевшие уйти с работы пораньше. Выбираются на вечерний марафон пенсионеры. И все же, этим человеческим ручейкам далеко до шумного моря голов, лиц и тел, бьющегося в каменных берегах мегаполисов. А твой город хранит тебя от бурь - тишиной улиц, опрятностью двориков, неторопливостью существования.
В магазине продавщица кивает тебе, как кивают полузнакомым людям. Часто заходишь. Примелькалась. В картонном пакете прячется кулечек с мясной обрезью для дворняги, бутылка жгуче-янтарного коньяка и немного «человеческой» еды. Чувство голода хитрой многоножкой ползает под ребрами, щекочет тебя своими усами-лапками. Зовет поскорее домой.
Пересекаешь проспект - наверное, самое нелюбимое место в городе – слишком шумный, много машин. Стоя перед зеброй, выжидаешь разрыва в потоке. Вечер. Все спешат домой, равнодушно скользя по тебе глазами из-за стекол авто. Паренек на новенькой «девятке» притормаживает, давая тебе дорогу.
Выходишь на дорогу. Полосы зебры как ступеньки.. Усевшееся на кронах деревьев солнце отбрасывает твою тень под колеса рычащих на холостом ходу автомобилей, прыгает бликами на стеклах.
И тревожный рев мотора, до этого бывший лишь далеким фоном, врывается в уши. Две с половиной сотни килограмм металла, пластика и амбиций, воплощенные в легендарную «Хаябусу», выскакивают в междурядье. Слишком быстро, слишком неотвратимо. Слепящий свет ксеноновой фары, холодно-белый,бездушный, набрасывается на тебя, до этого омываемую желтым теплом осени.
На бесконечные доли секунды ты стоишь закутанная в свет этих двух солнц. Живого и неживого
И тень твоя, испугавшись, трепещет. И исчезает

Серега шевельнулся, аккуратно примостил бокал на пол. Затем молча, вынул из чехла на поясе свою верную "Нокию" и потыкал в кнопки, вызывая из недр записной книжки знакомое имя. Приложил трубку к уху.
Ира, уже чуть захмелевшая, протяжно мурлыкнула

- И-и-и чтоб ника-а-аких "Плюс одина-ак!"

Сергей кивнул, улыбнувшись. И заговорил

- Жека, хай! Ты доехал? А? Ага, понял, у своих? А когда? Ну чудненько. А мы тут сидим, празднуем. Что значит - "Кто и что?" Угадай! М-м-мг. Мг. Ну да, все трое. Тю, ну не день Конституции же. Светка вернулась. Через плечо! Едь, если еще помнишь куда, не "чо-кай". Да только начали, да. Ага, она и спрашивала. Нет, блин, маму возьми. Давай-давай. Пока..

Телефон снова спрятался в его кармане. Сергей кивнул в ответ на твой взгляд и ласково провел ладонью по твоей лодыжке. Теплый, дружеский жест.

- Через полчаса. Сказал - сувенир привезет

Ира прыснула, явно вспомнив что-то из прошлых Женькиных "сувениров".
Сергей потянулся к бокалу и подняв его пробормотал

- За грядущее воссоединение. И, чтобы эта зараза, не дай бог, не застала нас трезвыми...

День разгорается над тобой. Холодная синева утреннего неба светлеет, наполняясь желтым теплом неторопливого осеннего солнца.
Налил в миску курам воды свежей. Насыпал в лоток зерна. Маловато осталось. А скоро холода, букашки всякие попрячутся - а на одной траве куры быстро отощают. Придется в корм кукурузу добавлять. Надо бы Гелю попросить - пусть договорится в Няше, чтобы привезли пару центнер зерна - как раз на зиму запас сделать.
Согнувшись в двое, забрался в курятник, собирая яйца. Восемь штук. Значит снова, парочка, решила схитрить. Обошел сарай, где стоял ржавый, проросший бурьяном, остов уазика, списанного невесть когда. И точно. Находишь вытоптанное в траве гнездо в котором покоится еще парочка тонкокорых, словно светящихся изнутри яиц.
Двор подмел, занялся воротами подтесал кое-где рубанком. Петли подкрутил и смазал.
Фанера на окошках сидит чуть неровно - дожди прошли, от влаги покоробило. Но, к счастью, подложенный полиэтилен все еще закрывает щели, не давая ветру и ночному холоду попадать внутрь станции. Покрасить хорошо бы. Вот только, какой цвет выбрать - непонятно. Станция снаружи, когда-то белая, теперь бурая стала. Не считая, подкрашенного к приезду начальства, фасада. Впрочем, заколоченные окошки на фасад и не выходят. Так что - никто их не увидит. Хоть крась, хоть картины вешай.
Устал. Рука почти не ноет, только постреливает боль в ней иногда. Кащей успокоился, дрыхнет на крыльце. Ухо его подергивается, лениво отгоняя таких же ленивых мух. Вот она, доля собачья.
Достаешь из кармана часы - оказывается уже два часа почти. И в такт мыслям твоим - звук мотора. Но - не Геля. У того драндулет так звучит - ни с кем не спутаешь - до сих пор 80-м бензином заправляется. Раритет по нашим временам. Говорят, в городе сейчас его и не купишь.
Из-за холмов вылетает уазик Ломоносова. Несется участковый, обратно теперь уже. И Кащей, тут как тут, в дыру под воротами проскочил - и на улице уже, стойку занял азартную. Пригнувшись к земле. Ни дать, ни взять - в засаде. Ждет гостя.
Долго ждать не пришлось. Пару раз скрывшись из виду, автомобиль вырулил на кусок асфальтовой дороги, тянущийся на полсотни метров в обе стороны от станции и, облаиваемый Кащеем, затормозил возле тебя. Мотор заглох и псина, тут же, успокоившись, с чувством выполненного долга, принялась помахивать хвостом, обнюхивая ботинки выбравшегося наружу представителя власти.
Василий Николаевич потрепал хвостатого по загривку. Затем шагнул к тебе, протягивая широкую ладонь.

- Здорово, Григорий!

Вот ведь. Лет уже сколько знакомы - а называет тебя Григорием отчего-то. А лицо его, не степенное, как обычно. Растерянное. Жмет твою руку, вызывая в ней еще одну колющую вспышку боли. И кивает куда-то в сторону Няши.

- Тут у нас ЧП, Васильич. Даже два сразу. Ну одно - то по твоей части, может тебе и звонили уже. Насчет рельс. А вот второе - вообще черт знает что. Люди пропали, понимаешь ли. Туристы какие-то. Ты смотри, может на тебя выйдут.

И он хмыкает, словно сомневаясь одновременно и в том, что сюда могут приехать какие бы то ни было туристы. И в том, что заблудившись, они способны будут выйти к станции.

Сперва улыбка и мягкость исчезают из его глаз, оставляя золотое безумие под белесой пленкой боли. Затем, приподнятые уголки губ превращают улыбку в застывший оскал. Миша молчит. Ты молчишь. Рев мотора и стук капель по крыше исчезают, только стук сердца – как метроном в тишине.
Мужчина резко выдыхает, что-то грубое, резкое, на том же незнакомом языке, что и в самый первый раз. И с неприятным, чавкающим звуком, выдергивает из раны то, что пыталось его убить.
Мелькает в свете лампы неприятного вида обломок, длиной в твою ладонь, измазанный кровью. Иззубренные края, несколько изогнут. Не нож, однозначно, но рассмотреть подробнее не удается.
Пациент выгибается дугой, удерживаясь на пятках и голове, глаза его закатываются. Из горла вырывается полурык-полустон. Боль и торжество в нем. И вдруг напряжение уходит из его тела. Еще миг он остается застывшим в этой безумной позе. Затем – валится на кушетку. Рука мужчины ослабевает и бессильно падает, но добыча по-прежнему крепко зажата в кулаке. Дыхание становится ровным. Глубоким и спокойным. А лицо - вновь безмятеженым. Похоже, он вырубился.
Миша дергается зажать рану, но вместо ожидаемого ручейка крови, дыра в боку вяло выплевывает багровый сгусток, и чуть-чуть алой сукровицы. Края упруго подтягиваются, закрывая раневый канал.
Смотришь на Мишу. Он смотрит на тебя. Тишину можно резать ножом. И взрезает ее визг тормозов. Приехали. Сквозь окна видны знакомые стены больницы.

Что же так зацепило тебя-то? Будто в воздухе с утра тревога разлита какая-то. И невозможно перестать дышать. И осенний яд этот делает тебя пронзительно живой. Смертельно живой, как ни глупо это звучит.
Молодые люди двинулись через улицу. Пропали на секунду из виду. Или сейчас откроется дверь, впустив пряный воздух и две юные души. Или их подошвы истопчут асфальт вниз по улице, а ты останешься наедине со своей тоской.
Рассеянно перелистываешь листочек в блокноте. Крепко сжав его пальцами, оставляя вмятины на бумаге. Зацепилась взглядом за каракули - наброски мыслей, на предыдущей странице. Зацепилась и.. удивилась?
Твой почерк.. Неуверенно тонкий, будто ты боялась нажать на грифель слишком сильно. Неожиданно длинная фраза. Не помнишь, чтобы писала ее - казалось просто, водила графитом по бумаге, пока мысли витали в пронзительных синих далях. А вот же..
"Дверь распахнулась, квадратом солнечного света, впуская в полутемный зал двоих, еще счастливых в своем неведении.."
И, еще через миг, дверь распахивается. Солнечный свет, желтый от листвы, обрисовывает в прямоугольнике дверного проема две тонкие фигуры, хрупкие и прозрачные, в эти волшебные секунды оптического обмана. Затем они обретают плотность. Держась за руки и улыбаясь друг другу, ребята ныряют в наполненный запахами еды уют столовой.
И надпись, под твоими пальцами, словно успокоившись, удостоверившись в случившемся, приобретает, положенные ей, глубину и насыщенность.

Щелчок замка возвещает о том, что подсказка была верной. Секундная заминка - пока ты обдумывала ситуацию. Затем решительно поднимаешь крышку. И, тут же, слегка опускаешь ее - не стоит привлекать внимание окружающих к нескольким тугим пачкам купюр, схваченных разноцветными резинками, зелеными и синими. Глаз у тебя наметан - денег там больше, чем ты привыкла брать, даже за самые щекотливые дела. На порядок больше. Под резинку одной из пачек подколота записка. Текст рукописный. Странный, очень правильный, каллиграфический даже. С такими, архаичными книжными завитушками букв. Дорогая, тисненая бумага. И написано явно чернилами. Parker? Возможно.
"В файлах - имя и краткая информация. Это мужчина. Он тяжело пойдет на контакт, но ты должна сделать все, чтобы добраться до него и убить. Будь осторожна - он слишком похож на тебя. Его обязательно надо устранить первым. Методы оставляю на твое усмотрение."

Под этим хозяйством лежит прозрачный файлик, и несколько листов А4.

Первый лист - цветное фото.
Мужчина, лет 25-30. Белый. Волосы темно-русые, Коротко пострижен. Голова чуть повернута, фото явно не для паспорта - снято где-то на улице. Замечаешь маленькие родинки на ушах, как будто следы от прокола.

На втором - ксерокопия характеристики с места работы.

"Веселов Дмитрий Сергеевич, является старшим специалистом в отделе по работе с недвижимостью ООО "Фемида". Проявил себя, как инициативный сотрудник..".

Далее следуют хвалебные отзывы, не несущие дополнительной информации, кроме, разве что, адреса его работы.

На третьем - десяток строчек, печатный текст.

Место жительства. понимаешь, что добираться недолго - самолетом пару часов. Или полдня в поезде потрястись. Ну или на колесах.
Еще данные о его авто - Мазда-3, номерной знак указан.
И о родственниках - родители, сейчас живут в том же городе. Адрес имеется.
В конце - особые приметы - чуть картавит; плохое зрение - морщится, глядя вдаль; шрам на ноге.

Не слишком много информации. Но вполне достаточно, чтобы разыскать человека в человеческом муравейнике.

Сумка, примощенная под зад, призванная обезопасить брюки от чуть подсохшей, осенней, но все еще маркой травы. Шершавый ствол липы, к которому ты прижался спиной. Импровизация комфорта. Иллюзия одиночества. Темные листья жимолости, украшенные тяжелыми ягодами, расступились, образовав пятачок твоего персонального уюта на, почти что «вражеской», школьной территории. И, судя по отсутствию окурков, презервативов и прочего человеческого мусора – ты первый гость этого места
Метрах в двухстах, дальше по тенистым аллеям - бетонный забор, разукрашенный граффити, плевками и пятнами от затушенных бычков малолетних курильщиков. Оттуда и сейчас доносятся голоса – пока педсостав лицемерно не обращает внимания на «школьничков» - те, густой, разновозрастной толпой, изображают крутых и прожженных мужчин, торопливо пыхая купленными утром, в киоске неподалеку, «Кэмелами» и «Кентами».
Где-то неподалеку, за стеной из листьев, слышен визг, иногда переходящий в топот и тяжелое дыхание. Гиперактивные первоклашки сбрасывают напряжение.
Большая перемена.
Секундная стрелка на твоем Orient’е пробежала еще один круг. До звонка - минут пятнадцать. Потом снова придется погрузиться в книги и конспекты, отстраниться от лиц вокруг и как-то пересидеть, переждать оставшиеся уроки. Алгебра, физика и две истории подряд. И, как всегда, опоздаешь. Совсем на немного – лишь бы учитель уже был в классе. Тогда можно, пробормотав извинения, быстро пройти к своему месту, сесть и уткнуться в учебники. Ну, еще, пару подколов пропустить мимо ушей. Все лучше, чем прийти заранее и наткнуться на этих.. Не хочется даже вспоминать их имена и лица.
Да, осталась в прошлом привычка, собраться толпой из пяти-шести заводил и десятка прихлебателей, и пропустить тебя, «сквозь строй», толкая и отвешивая зуботычины. Да, уже не пытаются спрятать твою сумку, когда ты отвернешься. Не плюются бумагой в затылок и не запирают в туалете.
Но взгляды. Статус. «They hate you if you're clever and they despise a fool». Презрение пополам с агрессией. От «Эй, мудрило, а ну порешай мне вот это» до «Ссыышь, мудило, быстро карманы показал, нах». А все остальное время – ты никто.
Девочки выросли. Изменились. Прелесть, какие глупенькие . И ужас, какие дуры. Те, которые поблядистее, смотрят на тебя пустыми глазами. У тех, что поумнее – во взгляде добавилась новая эмоция - жалость. Отличное сочетание, да.
Казалось бы - лицей. Жесткий отбор. Мощные преподы. Если бы это что-то меняло…Гоповатое быдло, мажоры, пробившиеся по протекции, фрики с красными от интернета глазами, живущие, как во сне. Уррроды. Однозначно, не стоит спешить.
Теплый ветер ранней осени. Гладит по лицу и путается в немытых прядях волос. Треплет рукав черной шведки, с недотертым до конца пятнышком известки – утром неудачно оперся на стенку. По бедру бежит представитель Formica pratensis. Осваивает новые территории. Иногда останавливается, словно принюхивается. Шевелит усами. Может быть, привлечен запахом сникерса, оттягивающего карман твоих джинс? Или у него свои, муравьиные, дела? Солнце мягко светит из-за плеча. Дарит последнее, скупое тепло. Запах листвы и пыли. И немного – мегаполиса.
Спокойно. Одиноко.

Однажды, я видел по телевизору, как ломается стекло батискафа, потерпевшего аварию в толще воды. Тонкие черточки трещин бегут по нему, сеточкой. Вовсе не страшной. Затем на них взбухают первые капли. Превращаются в злые струйки. Хлещущие плети. А потом, в платье из осколков стекла, сотканная из воды, врывается ее величество Смерть.
Астральный барьер оказался не прочнее. Мы были ручейками, мы стали смертью, несущейся к магу. И то, что этот безумец сам выбил стекло, не дожидаясь нас, говорило лишь об одном - он знал свою судьбу.
Слепящее своей безумной голубизной, даже сквозь веки, небо, звало, манило.
Я захохотал и ветер рвал с губ мой хохот, а твари за стеклами - вторили мне.
Я был Одним-Из-Многих.
Капли воды
Россыпь пуль
Крошево метеорита, несущегося к земле
Молния, сотканная из обезумевших электронов
Кажется, мы стали ангелами.
Смерти и Мести

Граната "Егеря" рванула, вспышка высветила, какие-то рваные тени на стене. Покатилось чье-то тело, мелькая рыжими, то ли от краски, то ли от крови волосами. Его смело с лестницы волной бойцов, устремившихся вверх - я перехватил АКМ, засовывая в разгрузку непригодившийся пластид, в два прыжка бросился к лестнице и наткнулся на застопорившуюся, отчего-то, Левину. Удивительная, непонятная и тревожащая тишина наверху, резанула по ушам. Да что ж там такое? Почему не стреляют?
Удивлялся я недолго. Полсекунды, может быть.
Когда маг еще только начал говорить - что-то сорвалось внутри и ухнуло вниз, в пятки. Сердце, что ли. Вот она, ловушка. Сработала.
С середины лестницы я не слишком хорошо видел происходившее в зале, но не мог не рассмотреть, приподнятую над полом, скомканную, окровавленную тряпку, бывшую за секунду до того человеком. Излишне много деталей.
"Интересно, стошнит ли?" - отстраненная мысль
На непростительные секунды я замер, ноги отказывались нести меня туда. В Ад. Еще один оборвавшийся стон.
Крики в шлемофоне - недоумение, ярость, отчаяние.
"Пентаграмма.." "Все на выход" "Неофиты со мной" "Паша - подорвать заряды"
Выстрелы и глухие удары, будто чем-то тяжелым лупили в стены. Или это стучит сердце?
Выронив автомат, я выдернул два заветных брусочка из разгрузки. Руки жили своей жизнью, автоматически взводя пластид в режим радиодетонации.
Бросил Левиной подрывающий детонатор - "Сержант, 5 секунд!"
"...5" - сухой щелчок в голове. Мысль-таймер.
Взбежал по лестнице. Над головой, выбивая каменную крошку, пронеслись отчаянные серебрянные шмели.
Отлично! Свои завалят, вот будет потеха.
"Почему Беркут бежит без шлема? Что за хрень.."
"...4" - Как перед новым годом. Только свечки другие.
Прыгнул, в противоположную от смерча сторону, распластываясь в полете, выбросил руки.
Один брусок в непонятную кучу стульев в углу. Нет времени разбирать что там...
Второй в сторону пентаграммы. Какая-то суета вокруг нее. Наши бегут, Егерь.. Грызть вы ее собираетесь, что ли?
"..3" - Дожить до взрыва. Пережить взрыв. Жить.. Отомстить. За ребят за все..
- Мать вашу, назад, заряды!!! - ору в шлемофон, не соблюдая субординацию
Перекатываюсь, выхватывая ПМ. Выцеливаю, поливаемый серебром вихрь. Я сейчас лежачая мишень. На, жри меня, сука. Я карты метнул. Во славу России.
"..2"- Как же время тянется..

Я выглядывал из-за угла киоска, водя стволом АКМ по окнам, и встречая лишь темную, глубокую пустоту. Ветер злорадно трепал рукава куртки, в вялой попытке превратить меня в девочку Элли, покидающую Канзас. Не думаю, что если бы он преуспел, то меня ожидала бы дорожка из желтого кирпича.
Темные, молчаливые пятна бойцов, перебегающих ко входу - защелкнутые визоры, напряженные руки и спины. Но пока здание не огрызнулось огнем - все неплохо. Только как-то очень уж... неприятно. Похоже на ловушку. Предлагают играть на своем поле? И счет до начала матча уже открылся. Не в нашу пользу.
Псионики за спиной бормотали что-то невнятное, вроде и на русском, а хер разберешь их птичий язык. На секунду мне показалось, что у них началась истерика и они просто скулят. Я полуобернулся и наткнулся на напряженный взгляд Левиной. Хорек ей что-то втолковывал, судя по оживленному писку, и лицо ее выражало нечто среднее, между "Мать твою так.." и "Валить надо, заметут нас здесь.."
Взревел мотор и наш бравый автобус, натужно рыча, словно провинциальный родственник Гастелло, воодушевленный подвигом предка, бросился ко входу в ресторан, заставив атакующие фигуры рассыпаться, образовав коридор.
Мда. Наши люди в булочную на такси не ездят. А вот в ресторан на автобусе -всегда пожалуйста.
Грохот осколков и столб пыли. Вспышки выстрелов изнутри и тишина. Кажется штурм-унд-дранг удался.
Я взглянул на сержанта Левину, ожидая приказа - прикрывать яйцеголовых, или штурмовать вход. И похолодел.
Глаза у нее стали какие-то. Больные. Старые. И безумные одновременно. Ее голос резанул дважды - неразборчиво сквозь пластик и громко - в шлемофоне. Титаны.
К горлу подступил комок. Сразу вспомнились лекции; отснятый видеоматериал, с восстановленной базы; фамилии, выбитые на "Стене Памяти" - стальном листе, закрепленном у парадного входа. Почти каждую неделю на нем добавлялись новые имена и звания.
Титааааны.. Вот уж повезло, так повезло.
Левина, очевидно забыв о псиониках, понеслась ко входу, выкрикивая предостережения.
Я обернулся к этой троице, качнул стволом.
- Держитесь за мной, не отставать!
И припустил следом за сержантом, к пролому.

Расслабиться не получалось – скорее наоборот. Пьянящая, нервная легкость нарастала откуда-то изнутри. Электрическая такая, колющая. Заставляющаяя нервно щелкать пальцами в такт музыке и поглаживать ствол АКМ. А вместе с ней накатывали волны мутного, липкого предчувствия. Будто съел что-то не слишком свежее. Будто родственника увезли в реанимацию, и каждая минута тянется в ожидании страшного звонка.
Я открыл глаза и поднял голову – лица окружающих изменились. Веселая, истеричная злость. Нетерпение. Три десятка зеркал, отражающихся друг в друге. Лишь Могила, продолжал сидеть нахохлившись. Как старый, больной сыч, в ожидании необходимой, но утомительной охоты.
Поймал на секунду взгляд Дементьева. Оценивающий. Скользнувший не по мне персонально - по всем нам. Сержанты выглядят спокойными. Не волнуются? Вполне возможно. Вон, Левина, правда, играет со своим зверенышем и хмурится. Хотя кто ее знает, чего она хмурится. Назия – вообще отправилась щебетать с нашим красавцем-мавром. А глаза у нее забааааавные. Особенно когда она не видит, что за ней наблюдают. Темные, бездонные.
Откуда-то всплыла картинка - Самба «исповедует» издерганного психопата. Спокойно, уверенно. И из его глаз, призрачными нитями, перетекают, тонут в глубине ее черных омутов - его страх и безумие.. Или просто кусочки души? И что потом она делает с услышанным, с полученным? Не хотел бы я знать.
«Бородач», как мы прозвали его между собой, или сержант «Егерь» - в обращении, молился. Призывал свои новообретенные силы. Эх, мне бы кто на помощь пришел. Представил на миг – вот, сейчас, случится «прорыв». Я инициируюсь, и… и дальше фантазия не сработала. Воспоминания детства попытались вырваться, но я загнал их подальше. Сейчас мое дело – оружие, посылающее злых серебряных шершней в тех, кто променял слишком много человечности на эктоплазму.
А чувство беды не проходило. Доложить что ли старшему по званию? Вон, Дементьев, явно что-то просчитывает. Наверное, стоило бы, но.. Вспомнилось, некстати, давнее – «Шебловский, к доске! - и ноги ватные».
Давно не ребенок, да и здесь не школа, а ощущения похожие.
Покосился, на сидящего через проход «Птаха». Вот кто у нас жопой беду чувствует.
Поднял визор, ветер лизнул губы. Мерзким и в то же время желанным поцелуем. Да что со мной такое?
Кивнул товарищу головой, призывая пододвинуться поближе и в пол голоса спросил
- Ощущаешь? Что-то не так..

- Блядский сквозняк.
Высказавшись в пространство, я развернул голову так, чтобы тактический шлем хоть немного перекрывал поток воздуха, рвущийся в уши. Опустил забрало, отгородившись от унылости нашей скотовозки.
Когда откручиваешь на байке - ветер тоже бьет в лицо. Но там ветер другой, радостный, расправляющий твои крылья. А здесь накатывало гаденькое такое чувство бессмысленности и беспощадности происходящего. Ночь, слякоть и ветер. Another way to die..
Пожалел, что так и не обзавелся плеером. Идиотский рефрен из колонок автобуса нисколько не воодушевлял. Сейчас бы что-нибудь тяжелое, ритмичное. И в то же время с долей стеба. Rammstein? Да, пожалуй..
Потянулся, зачем-то размял пальцы. Нервничаю.
Сегодня, кажется, я проверю, имела ли смысл моя бестолковая жизнь. Я ухмыльнулся, край губы коснулся прозрачного пластика визора, вызвав недобрую ассоциацию с пластиковыми мешками и добавив мурашек на спину.
Осмотрелся - на миг захотелось увидеть уверенные, спокойные лица. Ну просто - когда кто-то говорит что «все получится», можно и не верить. А в душе как-то сразу теплеет..
Впрочем.. Несмотря на попытки сплотить и унифицировать нас - прошлое висело над каждым, читалось в глазах, жестах. Большая часть была когда-то профессиональными убийцами. Меньшая - неудачниками, вроде меня. Who cares. Судя по рассказам старичков, магическая мясорубка всех уравняет.
На секунду, мне показалось, что где-то в груди, мелькнул отголосок того, давнего, тепла и света. И ветер, резвящийся под слоями ткани и кевлара, взвизгнув, отступил.
На секунду.
Затем ощущение исчезло - я вновь был сам собой - пещерный человек, заглядывающий в опасно-темное жерло пещеры. Только ствол вместо кремниевой дубины. И усталая самоирония, вместо инстинкта самосохранения.
Что бы там ни было - быстрее бы доехать уже.
Поерзав на жестком сиденье, я закрыл глаза, прислушиваясь к истеричному реву двигателя и пытаясь понять - чего же во мне больше - азартной нервной дрожи, от близости первого боя, или холодных мурашек, от дурного предчувствия.

Валера.

Андрей, Айка.

Айкин полукрик-полустон раскатился по бетонной коробке.
Словно отвечая на него, посыпалась пыль, миллионами крохотных десантников, наполняя воздух и в слабом пятне света, оформленном неровными краями зияющей шахты, показалось лицо мужчины. Встревоженное, решительное, словно окаменевшее. А в глазах - смятение и надежда.
Какие-то три метра отделяли Андрея от девушки на полу. Неловко подвернутая нога, закушенная губа, огромные родные глаза, наполненные отчаянием и болью, капельки пота на лбу - кажется он успел вовремя.
Где-то позади, в коридоре, перекатывая обрывки бумаги, пронесся сквозняк.