Голосование за ходы

Недоумение.

Легкое, когда мальчишка выворачивает руку, так ловко, легко освобождается из его хватки: раз мог, то чего вначале-то так не сделал? Идея о доброй воле в седую голову как-то не приходит.

Чуть более сильное недоумение возникает от слов Пармено. Чего он-то? Кто вообще придумал, что он, пришелец, не знакомый ни с кем и ни с чем в этом месте, имеет больше шансов помочь, чем тот же староста? Эта мысль написана растерянностью на лице, неуверенным подергиванием плеч. Кивок выходит уже более твердым - в ответ на своеобразное приглашение в гости. Конечно, пока что лично некроманту все равно, где сидеть-болтать, но от тенька дома он не откажется.

Если бы реальность была такой, какой выглядела - Лой бы шел следом за Пармено, уверенно, оставляя блондинистого паренька позади. Но все было чуть интереснее - и потому упускать храмовника из поля зрения, пусть и совсем бокового, не хотелось. Потому и идут они вровень, чуть ли не бок о бок. Открыто пялиться, впрочем, некромант позволяет себе лишь один раз - когда парниша предлагает и свою помощь. Смотрит без доверия, без радости - но и без неверия в силы того. То ли выдыхает громко, то ли так хмыкает - непонятно, но звук какой-то издает. Выражает то ли скепсис, то ли задумчивость - как хочешь, так и понимай.

Впрочем, у хижины Инны так выходит, что некромант выбивается вперед. Он успел всего лишь приветственно кивнуть девушке, искренне улыбнувшись - грех ведь быть угрюмым с обладательницей такой-то внешности! - сделал от силы один шаг, стремясь уже поскорее зайти в дом, как тут откликнулся Альзас.

Вот тут недоумение уже переваливает за грань: что этот белобрысый несет-то? И чего это он так... а, черт! Лой дергается обратно, едва успевает подхватить обмякшее тело - бесцеремонно, сперва, кажется, даже за ворот одежды, и лишь потом - под руки. Не отказывает Вардьяс себе и в удовольствии дать пару раз по щекам пацану. Не, ну чтоб очнулся - и только потому! Не будет же он еще и в хижину того тащить, ну в самом-то деле.

Лой реагирует быстро, неосознанно - крепче сжимает руку, едва замечает, как паренек пошатнулся. Ну-ну, еще свались тут. На предложение присесть здесь он отвечает согласием - благо, яркая трава действительно создает впечатление мягкого домашнего ковра, а не сорняков с грязью вперемешку, на такую не грех и задницей примоститься.

То, что до этого он стоически терпит все нытье про собственную злую удачу, про нелюбимую, кажется, сестру - вообще кажется подвигом. А то, что он и не комментирует это никак, и язвительных подколок не отпускает - так вообще вдвойне благодетель. Вместо этого отвечает о том, что Альзаса действительно интересовало.

"Мне тридцать восемь", - отвечает с нерадостной улыбкой. Боги, он что, действительно так плохо выглядит? - "И я бы сказал, что мое ремесло наоборот истощает, а не поддерживает. Если что, я не просто колдунишка", - считает нужным пояснить, - "а некромант. Хотя здесь у меня что-то с навыками... Не особо ладится".
Только бы эту мерзкую историю с поляны слишком ярко не вспомнить.


Епископ осторожно уселся на поляну, точно не в ином мире приземлял свою пятую точку, а на дорогой бархатный ковёр восточного шаха, при полном зале высоких гостей. Идеальные манеры, от которых многих всегда передёргивало, но, к сожалению, священник делал это вовсе не специально. Просто в него раз за разом вдалбливали нормы этикета и добились в своём рвении того, что мальчишка следовал им неукоснительно, где бы он ни находился. При посадке раздался тихий шорох металла, выдающий скрытые клинки, от которых ребёнок пока не стал избавляться, ограничившись сдачей видимых частей вооружения.
- Вот значит как, так ты всего на восемь-девять лет старше меня, а для них, - кивок в сторону аборигенов, - так ты мне в отцы годишься. - Альзас рассмеялся и, поджав ногу под себя, облокотил на неё сначала руку, с намотанным поверх запястья шарфом, а затем положил на раскрытую ладонь голову, слегка забурившись в белоснежные локоны пятернёй. И, разумеется, каждое совершенное им движение сопровождалась перезвоном украшений.
«Чистый детский смех, вызывающий у окружающих невольную улыбку – ещё одна причина, по которой я ненавижу себя!» - чёткая чистая мысль, так не сочетающаяся с милой внешностью ребёнка. А ведь если бы не шрам и эта пугающая аура «присутствия бога», то мальчишка был бы необычайно красив. Чего только стоили совершенно белые, пушистые ресницы, какие и не у всякой взрослой красавицы бывают.
- Ты же слышал её? Мою мысль. Верно? Ты можешь слышать мысли, значит, я смогу научиться общаться с тобой не произнося ни звука, если только попытаюсь сделать это правильно, - внимательный взгляд продолжал изучать мага, в то время как мысли пошли немного дальше…
«Я понял кто ты, по твоему посоху и тому, как ты дёрнулся от меня, приготовившись к бою. К сожалению, на братство Зари так реагируете только вы!» - немного насмешливая улыбка всё ещё оставалась на губах парня, в то время как во взгляде сквозило некое понимание, понимание и даже участливость. Словно ребёнок понимал сожаления Лоя о том, что его магия работает не так как надо. Что опять же не удивительно, если только вспомнить уже полученную ранее информацию о том, как мальчишка потерял мать.


Лой снисходительно наблюдает за манерными движениями, морщится от звуков, которые издают все понавешанные колокольчики и украшения - орденец, кажется, ассортимент целого магазина побрякушек на себя напялил! - и даже спускает тому укоряющий тон последнего предложения.

То, что говорит парень, может и соответствовать истине. По крайней мере, часть про то, что свои мысли Альзас утаить не мог. Не очень-то тому нравится пребывать в теле ребенка, видимо - осталось теперь только прикинуть, настолько ли, чтобы хвататься за оружие при одном упоминании этого, или Лой сможет позволить себе пару "дружеских" шуточек...

Мальчишка - все же глаза получали больше веры, чем услышанная правда - сам даже любезно напомнил ему о неприязни. "Я не готовился к бою", - сам не знает, насколько и кому он сейчас врет. "Просто рефлекс. Честно говоря, никто не рад видеть того, кто убил - или еще убьет - немало твоих друзей, иногда без существенной причины". Все же у адептов магии смерти были свои представления о границах безопасного и этичного.


- Ну, вот, - мальчишка поднял голу с такой удобной «подставки», как собственная рука и улыбнулся. На этот раз по-настоящему, дружелюбно. – Сейчас ты ведёшь себя как большинство так называемых тёмных магов. Равняешь всех представителей церкви под кого-то одного, кто нанёс тебе душевную рану. Возможно, если ты назовёшь дату, я расскажу о причине атаки на твоих, - священник запнулся. Но продолжил, как ни в чём не бывало, - братьев по искусству. Как ребёнок Его Святейшества, - при этом епископ чуть скривился, словно вспомнил нечто отвратительное, но его мысли, если и были, так и не достигли Лоя, - императора Фольмагаута, я обязан знать причину каждой зачистки, нравится мне или нет. Впрочем, решения о том убивать магов или нет, я никогда не принимал. У епископа столицы и без того слишком много обязанностей. Ты можешь ненавидеть меня, можешь обвинять во всех бедах, случившихся с твоими, - ещё одна пауза, но уже куда более короткая, - друзьями, если тебе от этого станет легче. Не стану отрицать, что я мог быть причиной смерти одного из них, а возможно и нескольких, ведь от меня так старательно пытались избавиться, но… не сравнивай меня с ними! Никогда и ни при каких обстоятельствах не смей сравнивать меня с моими «братьями» и последователями церкви Кровавой зари.
Во взгляде ребёнка полыхала самая настоящая ненависть, но не к некроманту, задевшему что-то, она была направлена куда-то в другое русло, просто Лой каким-то образом сумел заставить священника раскрыться или же тот просто не пытался ничего утаить изначально? И словно в ответ на это мальчишка продолжил:

- Я не хотел быть избранником Единого, просто в моих руках, - Альзас поднёс к себе детскую ладошку, - заключена сила способная вернуть едва ли не из-за грани, но цена за это… возможная смерть возвращаемого в столпе белого пламени, так умерла моя мать, униженная и выкинутая моим же отцом на улицу. Меня заставили стать одним из них, обещали милый домик, куда я смогу забрать мою мать, но вместо этого…

Мгновение и воспоминания против воли унесли епископа в тот день, когда его жизнь перестала приносить ему хоть какую-то радость…

В залитой помоями улочке, почти на самом отшибе, в ветхой лачуге он нашёл её, свою умирающую мать. Ей оставалось не долго. Тогда же Альзас без раздумья кинулся к ней. Ему говорили, что у него истинный дар, что он может стать лучшим священником. Превзойти всех, но… ребёнок был слишком беспечен. Сейчас сознание понимает и принимает это, но не тогда…

- Мама! – юноша в одеянии из красного шёлка и бархата кинулся к умирающей женщине, чьи часы жизни сменились минутами, да и те утекали, словно вода сквозь песчаные барханы юга.
- Мама, нет! Прошу, не умирай, не оставляй меня! Ведь я вернулся, теперь всё будет хорошо, всё наладится. Мы будем жить лучше, мне дали дом. Мама, ну пожалуйста!

Из-за слёз он едва различал её контуры, ему было больно, больно и обидно, юный Альзас не знал, что ему делать и тогда… он решил рискнуть. Обучение подразумевало несколько кругов пути к свету. К тому моменту тринадцатилетний ребёнок едва осилил второй и всё же, всё же…

Священник опустил тело умирающей женщины на грязный пол и закрыл глаза, сложив руки в молящем жесте. Секунды томительно бежали, но мальчишка не совершал ни единого движения. Снова и снова падали десятки частичек в песочных часах, но дыхание «Умиротворения» так и не приходило к нему. Тихо, словно боясь разбудить спящего ребёнка, юноша запел молитву.

Всевышний, внемли нашим мольбам!
Будь милостив к нам, освети наш путь!
Дай нам сил научиться любить и жертвовать собой!
Согласно твоей воле, я следую по твоему пути. Аминь.

Достигнув предписываемого единения души и мыслей Альзас начал рисовать в воздухе знаки один за другим шепча при этом уже нечто совершенно иное.

Всевышний, к тебе владыка небес я взываю, воля твоя пусть ведёт в путь меня.
Силу святую твою, призывая смиренно молю, пропусти сквозь меня.
Боль я готов принять без остатка, бездарно я влез в планы твои
Ты волен забрать своё чадо обратно, я же молю - останься, живи!
Ты волен карать меня дланью своею, готов я все кочки в пути собирать
Судьбою я выбран целителем, что же позволь же мне долг до конца исполнять!
И как среди ночи мерцание звёзд, за свет исцеленья отдать жизнь я готов!

Несколько секунд ничего не происходило, а после на лачугу, пробивая тяжёлые снежные тучи и кровлю, упал с небес столп ослепляющего света. Священника отшвырнуло прочь. Пролетев несколько метров, Альзас со всего маху врезался в стену и потерял сознание. Что было дальше, он не знал, да и никто точно не скажет, что именно пошло не так в тот вечер. Известны лишь последствия… Тело женщины было сожжено праведным светом ещё до прибытия местных священнослужителей и карательного отряда, а Альзас пролежал без сознания почти три дня. Когда же юноша открыл глаза, то выяснилось, что половину мира Всевышний у него забрал, оставив помимо прочего красноречивый шрам, что не смогла вывести ни целебная молитва, ни редкие мази алхимиков, ни даже магия. Но самое главное. Мальчишка использовал пятый уровень и тот пусть и с осечкой, но получился. Сила, что доступна лишь горстке архонтов, посвятивших служению всю жизнь, оказалась внутри того, кто не особо то и шибко отличался верой. Слухи разлетелись крайне быстро и у патриарха не оставалось иного выбора, кроме как признать в чудесном юноше своё дитя, чем ещё более упрочнить свою и без того идеальную власть. Правда, живой наследник начал очень многим мешать, так началась «великая» охота.

- Понравилось? – ехидно осведомился епископ. – Я помню все подробности того дня, от того где какое тряпьё валялось, до последнего услышанного мною вздоха единственной женщины, что для меня что-то значит. В это превратила меня церковь, которой я служу. Если хочешь, получишь ещё одно воспоминание, о зиме, что ты пропустил, когда некроманты пришли в собор убить патриарха, но к их сожалению вместо моего отца службу проводил я. Да, я знал, что твои товарищи опускаются до низостей, но чтобы обратить новорождённого в нежить и заставить напасть. Это слишком отвратительно, такое простить нельзя. Однако же я не переношу свою ненависть и неприятие на тебя, так зачем ты сравниваешь меня с ними?


Лой даже не комментирует обвинения в подобном обобщенном мышлении и перекладывании вины организации на всех его членов. Да, есть за ним такое. Шаблоны здорово экономят время, а презумпция виновности - нервы. А то, что кого-то подобное отношение может задеть - казалось бы, не его проблемы. Но мальчишка не был похож на лжеца, да и неприятие к "братьям" подкупало, заставляло напряженные плечи немного расслабиться, а взгляд - смягчиться.

Внимает дальше - рассказу о чудесных чуть ли не воскрешениях. О подобных способностях храмовников Лой раньше слышал больше в качестве преданий и преувеличений, потому, кстати, и не рассматривал серьезно в своих поисках. Да еще и этот "столп божественного света" - не самая приятная возможность, не особо надежный способ. Всегда может статься, что что-то пойдет не так, что спасительный ритуал обернется провалом...

Какая. Знакомая. История.

Ему кажется, что он видит все это своими глазами - или это просто воображение дорисовывает картину: грязь улицы, боль потери, обжигающе-белый свет... Лой уже не уверен, что это исключительно чужие воспоминания.

Рассказывая, показывая эту историю, мальчонка не увидит отклика, реакции - некромант сидит, низко склонив голову, так, что отросшие волосы почти полностью закрывают лицо. Пытается быть внешне спокойным, но все же сдается к самому концу монолога.

Ржет.

То, что начинается как просто подрагивание плечей, превращается в пародию на смех: нечто среднее между клекотом птицы и резкими, частыми выдохами, будто некромант сейчас задохнется. Смех - страшный, нерадостный, ненастоящий. Хочется запрокинуть голову, торжественно объявить лазурному небу, что Фортуна - та еще шутница, будь ей неладно. Мог бы - сделал бы.

Но пока что просто пытается успокоиться, сам стыдясь звуков, вырывающихся из глотки. Не зря, в конце концов, так старается не нарушать тишину. Пытается пояснить парнише причину такого нерадостного веселья.
"Так уж иронично вышло, что у меня тоже есть подобная история. Не про родных, правда - но тоже про то, как пытался не отдать смерти одну душонку, а получил только член за щеку".

Впрочем, все равно - вряд ли после такого парниша не разобидится на него до полусмерти. А ведь некромант только-только начал походить на того, кто сейчас общается с товарищем, а не врагом, только забрезжило желание пораспрашивать еще, о храмовниках, об их мире - ведь что-то интересное он уже пропустил.
"Знаешь, я бы послушал про эту зимнюю историю. И - может, как-нибудь потом - про всех из Ринтмана и окрестностей, убитых вашим орденом от тридцати до двадцати лет назад. Так сказать, посмотрел бы на это с другой стороны баррикад".

Не то, чтобы переметнулся, но - посмотрел бы.

Едва мрачное зрелище перестает давить на душу, Лой вновь оживляется, вертит головой по сторонам. Может, того розового зайца высмотреть хочет, кто знает.
Эта зеленая деревня, домик, производящий впечатление укромной лесной поляны - все приковывает к себе взгляд, ведь выглядит таким непривычным после тесных городов. Никаких тебе узких улочек, каменных стен, высоких сводов, под которыми чувствуешь себя ничтожным узником. Наоборот: здешняя простота и естественность неким образом подкупают, помогают расслабиться - даже если знаешь, что тут все не так гладко. В конце концов, никакие проклятия не мешают прямо сейчас устроиться посреди кучи подушек, принять ароматный напиток, кивнуть в благодарность.

Мягко. Прохладно. Уютно.

Неожиданное прикосновение заставляет дернуться против воли, едва сохранив лицо, как и все разы до этого. Некромант не был привычен к подобному: была бы собеседником миловидная девушка - тогда ладно, тогда без вопросов; но с этим стариком, если мог бы, ограничился лишь рукопожатием при знакомстве. А Пармено и в ус не дует, уже начал разговор, да и запястья помнят, каково это - болеть после попытки изложить что-то побольше пары фраз. Тут уж не повыделываешься - сиди, слушай, отвечай. И надейся еще, что старик слышит лишь то, что хочешь ему озвучить, а то "С какого хрену это ему интересно?" слишком уж отчетливо проносится в голове после вопросов, последнего - особенно.

Над первыми вопросами Лой ненадолго задумывается. Да, поди, опиши свой мир - ведь черт его знает, с какой стороны к нему подступиться! Все в этом описании будет казаться очевидным, законом природы, прописной истиной: солнце встает на востоке, у людей по две руки и две ноги, на севере холодно, на юге - не очень. Где бы найти ту грань, за которой пролегают отличия между схожими по шаблону мирами?

"Ты сказал, что в вашем мире люди изничтожили природу. У нас, наоборот, природа - лидер в этом противостоянии. Некоторые, правда, пытаются примазаться к этой славе. Небезуспешно." - наконец нащупывает ту самую нить, подсказанную раньше стариком, и сплетенную из еще давно поработившей некроманта идеи.

"Большая часть людей рождается только для того, чтобы всю жизнь горбатиться на поле или в цеху, живя в бедности, пока не настанет война, или особо холодная зима, или голод из-за вытоптанных и промерзших полей, или вообще мор. Знать прячется по роскошным замкам, повелевает землями, проливает реки крови ради какого-то клочка земли, урванного соседом - только чтобы в процессе затоптать и выжечь всю ту землю до основания. И народ почему-то не против. Некоторые пытаются изучать законы этого мира, пробуют изменить окружающую действительность. Спасти людей если не от их натуры и раболепия, то хотя бы от гнева природы. От болезней и увечий. Я был одним из них, но я хотел пойти дальше".

Победить человеческую природу. Спасти людей от привычной ничтожной жизни и смерти.

"Я искал той самой силы изменять живое, которой владеете вы. Буквально слово в слово просил такого у источника, перед тем как он закинул меня сюда. Не мог найти ничего подобного в нашем мире."

Не то чтобы он не пытался.

"Оттуда же, кстати, и... травма", - слова подбираются туго, лицо слишком уж очевидно морщится. Вспоминать о своих провалах никогда не бывало приятно. "Когда еще был молодым и наивным, пытался не дать одной девчонке умереть. Привязать ее душу, как мы обычно делаем с мертвыми, когда поднимаем их на долгий срок. Разве что тогда я пытался сделать такое с еще живой душой. Не отдать ее смерти. Как мне потом рассказывали - свалился в припадке, не выдержав ритуала. Очнулся уже таким, да еще и все тело болело как переломанное. Вот так вот."

Лой пытается улыбнуться, пожать плечами, мол, "неудачи случаются" - но движения выходят неестественно резкими, а "улыбка" нервно перекашивается в одну сторону. Перед бесцветными, глядящими в никуда глазами вспышками мелькают картины из прошлого. Зажмуриться, отвернуться, скрыться от них - нельзя.

Вот смесь жалости и брезгливости, подступившая к горлу, когда принесли девчонку. Какая-то уличная бродяжка лет семи, худая, как скелет, полностью грязная и, кажется, завшивевшая - Вардьяс мысленно отмечает, что потом самому надо будет тщательно отмыться. Бледную, почти прозрачную кожу покрывают поровну ошметки тряпья, грязь и струпья на язвах. Волосы так давно не мыли, что они слепились в некое подобие сосулек. Черт побери, у них тут половина города больных - неужели нельзя было найти кого-то получше из умирающих?

Начало ритуала. Покорные зомби, которые должны удерживать девчонку на месте, выглядят явно презентабельнее. Та, до того пребывавшая в забытьи, даже ненадолго приходит в себя, что-то жалобно скулит. Лой, не слушая ее, начинает работу. Ножом - не его нынешним костяным красавцем, а обычным, одолженным у лекарей, вырезает руны привязки под левой ключицей умирающей. Сам про себя ухмыляется, думает, то, что он делает - глупость, будто связанного пленника обмотать еще и травинкой, утверждая, что это здорово поможет делу. Парень еще не знает, что именно эта травинка - единственное, что потом позволит ему поднимать давно умерших. Девчонка даже не хнычет от боли - опять отключилась. Только неестественно горячая кровь размазывается по ее груди, и какое-то давящее чувство подсказывает юному некроманту: смерть - близко.

Слова почему-то даются слишком тяжело. Подсказка у него перед глазами - те самые вырезанные руны, да и забыть их он никак не мог. Не в том дело. Будто выучиваешься ходить, а потом пытаешься проделать это, войдя в бурный поток и повернувшись против течения. Сила, это отбирает много силы и не приносит никакого результата. Сравнение с потоком остается где-то на краю сознания, пока губы вновь и вновь повторяют слова. Стоит на секунду замолкнуть, и зубы сразу же сжимаются до скрипа - кажется, сейчас он раскрошит их, сотрет в порошок. Он чувствует нечеловеческий холод, чувствует, как потоки силы бьют по телу, как пытаются отобрать у него добычу, и потом отомстить за наглость.

Он давно уже вцепился в покрытые язвами костлявые ладони, позабыв всю брезгливость. Низко склонился над девчонкой, неотрывно глядит на ее лицо - наметанный глаз выискивает признаки жизни. А губы повторяют слова. Посмотри кто на них со стороны - наверняка бы поверил, что тут, на широком деревянном столе, умирает его сестра или дочь.

В свой последний момент она открывает глаза. Светлые, как льдинки; смотрят с мольбой, с отчаянием. Просят, чтобы ее спасли. Лой хочет спасти всех, все человечество, избавить их от ничтожности их естества. Но ему и дела нет до судьбы какой-то уличной замухрышки. Он не хочет спасти ее.

Это их и погубило. Поток силы побеждает, подхватывает их обоих. Выплюнет, знатно потрепав, только одного.

Очнуться сложно. Понять, что от того момента его отделяет почти два десятка лет и вообще неисчислимое количество километров, немного легче. Реальность своей яркостью настойчиво лезет в глаза, напоминает, где он сейчас. Тут, в доме-дереве, сидит, наверное, совсем оторванный от реальности, с потеряннейшим лицом. Боги, лишь бы только этот старикан не видел всего того. Стыдно.

Едва пространство вокруг приобрело устойчивость, Лой решился открыть глаза и оглядеться - и так и замер с открытым ртом. Таких пейзажей он не видел... да нигде не видел, пожалуй: даже глаза буквально заболели от того, насколько ярким, насколько живым тут все было. Что ж, чего-то такого он и хотел, верно? Разве что погодка могла быть попрохладнее.
В руке быстро нагревался металл: цветок, взявшийся непонятно откуда, кажется, и был тем самым "ключом", который вернет его назад. Как его активировать, правда, отдельный вопрос, но пока что главное - его нигде не посеять. Потому изящная штуковина оказалась глубоко в кармане одежд мужчины: тот не захотел прятать ее ни в сумку, ни в карманы плаща, который моментально оказался распахнутым, а через пару секунд - уже сложенным и перекинутым поверх сумки. Расстегнув еще, как мог, воротник робы, мужчина наконец почувствовал себя хотя бы немного лучше в этом непривычном климате.
Следующей проблемой был незваный голос в голове. "Помогите"? Обычно это было не в привычках Лоя, но сейчас голос мог принадлежать чуть ли не единственному разумному существу на мили вокруг, местоположение которого некромант мог определить. Демоны знают, какая там опасность ему угрожает - и под "ему" подразумевалось отнюдь не "этому детскому голосу", - но все лучше, чем бесславно заблудиться.
И Лой двинулся в сторону, откуда, как ему казалось, были слышны призывы о помощи. Посох, раньше служивший разве что инструментом повышения пафосности в глазах окружающих, сейчас пригодился как нельзя кстати: им оказалось невероятно удобно раздвигать разросшиеся чуть ли не до пояса или груди мужчины растения. Прикасаться руками к попадавшимся местами особо ярким кустам Лой опасался, хоть и рассматривал во все глаза: эти невероятные, выедающие глаза цвета на его родине обычно значили только одно: "я могу себе это позволить, потому что я смертельно ядовит". Потому более близкий контакт с чем бы то ни было в округе - только после теоретического ознакомления.

Действительно, хорошо они добрались - в этом Ларри был абсолютно согласен с товарищами. Почти всю дорогу до деревни парень провел, бездумно и безмятежно пялясь в небо, - благо, обстановка позволяет. Того и гляди поверишь, что путь их легкий, не такой уж опасный, и что завязнуть в снегу - это настолько же глупо и грустно, насколько и маловероятно. А сейчас, пока грустить не было повода, легкая улыбка играла на губах юноши, и какое-то непривычное для него желание не давало покоя. Поскорей бы добраться, поскорей бы подсмотреть, как там люди живут. Любопытство, чтоб его.
И это любопытство Ларри вскоре смог удовлетворить: пока все разбрелись по своим делам, охотник подошел к старосте деревни - статному мужчине, который держался так, словно это ему здесь все обо всем докладывать должны. Может, и выспросит чего про здешние окрестности - авось, новый удобный маршрут составить можно будет; или, если это не будет воспринято как наглость, спросит про караул, на который путники при въезде в деревню наткнулись, и про то, какие вести он приносит. Можно бы и с местными жителями пообщаться, узнать, о чем тут слухи ходят. Вдруг о чем-то... нехорошем. О месте, откуда кто ни ходил - ни один не вернулся, или о тварях в человеческий рост, или еще чего. Ну вдруг. Такой молве, конечно, веры всегда мало было, но сейчас, после всего увиденного, неверия меньше становится, и все больше - паранойи.
Потом, если останется время, чтоб его коротать, можно будет и на товары поглазеть - да и только: вряд ли у Ларри найдется чего-то такого, что можно торгашам предложить. Просто так побродит, народ честной поотвлекает.

Выбрались-таки. Все сразу что-то делать кинулись. Несомненно, что-то важное, необходимое - черт его знает, что. А рыжий - нет, не знает. Стоит себе... ну, как стоит - облокотился о холодный камень стены, оттого только на ногах и держится. Смотрит прямо перед собой затуманенным взглядом, все пытается откашляться, свежим воздухом надышаться. Как адреналин из крови начал выветриваться - так вернулись и боль, и усталость, навалились мертвым грузом. Сейчас, казалось бы, из реальности ну никак нельзя выпадать - а охотник в мыслях уже был где-то далеко; может даже, в конце их бессмысленного пути.
Потом, конечно, вроде очнулся, оклемался, даже вон трупы таскать помог - ну, попытался; проку-то от него всегда мало было. Да, вроде и делал что-то, но видно было по взгляду - еще не здесь парниша. Сбежал, надолго сбежал в царство своих грез - только к ночи взгляд оттаял. Еще бы, как не оттаять-то от такого яркого пламени. Слишком весело огонь пляшет, чтобы кровь в жилах стыла.
"Упокой Господи души новопредставившихся рабов твоих..." - звучит хорошо поставленный голос монаха; все возле погребального костра его слышат. И продолжает парень - тихим, хриплым шепотом, только себе и слышным - стал-то он подальше от других, особняком.
- И пусть судят боги каждого по заслугам и по грехам его. И покойных, и не умерших еще.
Пусть судят боги тех, кто любой ценой хотел выжить, может, и детей своим жизнь обеспечить. Пусть судят боги и тех, кто в гости заглянул, чтобы себя от смерти спасти, а потом половину тамошних перерезал. У каждого правда-то своя, в конце концов, и грехи за каждой душой найдутся. И, возможно, слишком слепы были остекленевшие зеленые глаза, чтобы увидеть разницу между теми, кто в костре горел, и теми, по чьей вине этот костер и зажгли.

Ларри обернулся в сторону Нэнси, боком к конюху повернувшись. Посмотрел на женщину в смятении, а рукой тем временем скользнул в карман, надо надеяться, незаметно для Дюка; миг - и словно и не было в ладони ничего. И тут же и конюха вниманием одарил, протараторил, чересчур по своим меркам эмоционально:
- Да вам-то что? Никто ни к кому не лезет!
Сам покраснел немного, голос возмущенным стал. Может, мужлану тому и покажется, что это парень его слова по-своему истолковал; на деле же - от ярости, что тут люди так таиться должны, что от одного слова сразу сгибаются так, будто слова те любых камней на сердце тяжелей.
Тут внезапно подал голос желудок Ларри, довольно громко намекая, что было бы неплохо, если б его тоже накормил кто. Тут уж юноша и вправду смутился, покраснел.
- Ох, извиняюсь... О хрюшках позаботился, да о себе забыл. Не будете ли любезны провести в трапезную, а то я с вечера пути не запомнил, - обратился парень к конюху. Не то чтобы он так уж плохо в замке ориентировался, но не хотело его сердце сейчас этого мужчину наедине с Нэнси оставлять. Впрочем, не сейчас - так потом, разница-то какая.

Ларри брел молча, опустив голову, не сводя взгляда с сапог шагавшего перед ним Виктора. Шаг, другой, третий, десятый, тысяча триста пятьдесят восьмой... Вдруг остановился мужчина, замер, говорит чего-то. Ларри резко вскинул голову - и внезапно для себя обнаружил, что они дошли уже. "Не замок это, это рай на земле", - мелькнуло у парня в голове, стоило ему переступить через порог крепости. Посте метрового слоя снега идти по ворсистому ковру было так легко, словно ноги сами несут его, а про температуру и говорить нечего - так тепло в замке, что кажется, будто парень сам сейчас, как кусок льда, растает. Сам не зная как, он дошел до зала, буквально рухнул на резной стул, склонился, опустил голову на руки - и так и замер. Посидел так немного, а как отогрелся слегка - едва гнущимися пальцами расстегнул застежки на плаще, распахнул его, и вновь скорчился, лицо спрятал. Если поближе подойти - можно было бы услышать едва слышный шепот, тихие слова, среди которых время от времени проскальзывали имена богов да про хозяев замка что-то. И про человечность что-то, и про надежду новую, и про обычное тепло, как про благо наивысшее.

- Н... Нахуйидин? - тут же отозвался Ларс. Это, конечно, было не очень вежливо (и не очень цензурно - особенно при даме!), но парень ничего не мог с собой поделать. Этот Руфус все то недолгое время, что находился рядом, действовал блондинчику на нервы. Впрочем, злости в голосе Ларса не было - так, дружелюбная язвительность. В конце концов, могло случиться и что похуже, чем наглый спутник - да и без него было бы гораздо скучнее и грустнее, надо признать.

От былой расслабленности Феликса не осталось и следа. Подавшись вперед, убийца внимательно выслушал монаха, все больше напрягаясь с каждым услышанным словом. Фраза об удовольствии от убийств была настолько живописной, что казалось, будто говорящий знает об этом не понаслышке. А последовавшее за этим обещание того, что он "так давно потерял", хоть и было похоже на дешевый блеф, вкупе со странным взглядом заставляло насторожиться - а не было ли этому странному человеку известно слишком много о Лорнаре? Вернее, могло бы заставить, если бы не выпивка, не внезапно проснувшийся интерес и азарт, предшествовавший любому мало-мальски интересному контракту.
Покрутив в руках перстень, Феликс дал ответ ожидавшему мужчине:

-За задание-то я возьмусь, почему бы и нет, но хотелось бы обсудить пару технических моментов насчет оплаты. Во-первых, насчет денег: мне было бы достаточно ровно столько, сколько вы сами дали бы за это дело. Во-вторых, хотелось бы получить ответы на несколько вопросов относительно вас - не сейчас, после того, как работа будет сделана. Будьте добры, скажите, где и когда в таком случае с вами можно будет увидеться.

Феликс умышленно уточнил, что до исполнения контракта узнавать о работодателе ничего не желает. Как показывала практика, информация о личности жертвы или заказчика заставляла относиться к работе с предубеждением, недооценивая или же переоценивая сложность работы. Никаких последствий наемник не боялся: пусть он даже какого-то сына правителя укокошит или две страны к войне подтолкнет - к тому времени, как это сможет аукнуться незадачливому киллеру, он уже будет далеко. А если жертва окажется волком в овечьей шкуре, намного более сильным, чем сам Феликс - что ж, значит, суждено так.

-Ну и третье... Я хочу себе твою крысу.

На что ему сдался этот грызун, Лорнар и сам не смог бы ответить. Может, это было просто ребяческим желанием отобрать чужую игрушку - но кому какая разница? Скорее всего, питомец был довольно-таки важен монаху; но если бы тот отказал в просьбе Лорнару, то возник бы закономерный вопрос - что ж это за работа такая, за которую и жалкой крысы не отдадут?

Феликс сидел, развалившись на стуле в каком-то задрипанном трактире и допивая уже третью по счету кружку эля. Спиртное, казалось, выжигало глотку изнутри, голоса моряков, доносившиеся снизу, резали слух, а беспощадное солнце за день пути опалило неприкрытую кожу и почти ослепило глаза. С того самого момента, как он пересек границу Калимшана, наемнику казалось, будто он случайно забрел в какой-то из кругов Ада. Воспоминания о взглядах прохожих, таких же сухих, как и земля под ногами, причудливый контраст между богатыми купцами и потрепанным отребьем вроде воров и убийц, и свои, особые законы этого края, нравы которого были так же безжалостны, как и его природа - на самом деле все это привлекало Феликса, и именно эти аргументы послужили основными при выборе цели очередной поездки. Да и к тому же, еще ни один контракт, предложенный кем-то из пустынников, не оказался нудным, слишком легким или не заслуживающим внимания. Вот и в этот раз слова якобы монаха - и брошенный на стол кошель с изумрудами, если уж быть до конца честным - поневоле заставили Феликса прислушаться к предложению.

-Итак, вы предлагаете мне гоняться за неизвестно кем, в неизвестно каком количестве, которые приезжают неизвестно когда, да и неизвестно, сюда ли. Я что, должен прямо сейчас пойти к воротам и шинковать всякого, кто войдет в город? И все за шанс получить денег... и неизвестно что впридачу!

Слова, полные скептицизма, маг произнес ледяным голосом, глядя даже не на собеседника, а на его крысу, вцепившуюся своими маленькими когтями в ягоду. Хотя наверняка сказать было нельзя - как и у грызуна, направление взгляда алых глаз мужчины нельзя было определить, и казалось, будто он смотрит в пустоту. Но, несмотря на впечатление, которое он производил со стороны, Феликс был скорее заинтересован в контракте, и даже перевранное имя его не покоробило - видать, тому виной был эль. Но, раз уж он собирался взяться за задание, нужно было узнать подробности.

-Мне кажется, вы могли бы сказать больше, - мужчина сделал акцент на последнем слове, будто бы подразумевая не только информацию, связанную с контрактом, но и вопросы, связанные непосредственно с личностью убийцы. Ну а что, надо же дать монаху повод нарваться, а то даже невежливо как-то получится. Да, взгляд, которым буквально пожирал его монах, не остался незамеченным - но Феликс уже привык к тому, что его вид шокирует каждого первого встречного. Впрочем, по отъезду из любого города его все равно опасались уже не из-за вида, а из-за поступков. И, похоже, так случится и в этот раз: выпивка, призванная дать магу возможность расслабиться после путешествия, возымела слишком сильный эффект, подталкивая к необдуманным поступкам - как благородным, так и не очень.

-О, ну и ладно, - ответил Лео на молчание пирата, ничуть не обидевшись. - Понял-понял, Лия, кто старое помянет - тому глаз вон, - невнятно продолжил он, обращаясь куда-то к потолку. "А кто забудет - тому оба", - прозвучало продолжение пословицы в голове.

По правде сказать, из-за оружия эльф беспокоился вовсе не потому, что подозревал необходимость самозащиты там, по другую сторону портала. Рандир по какой-то необъяснимой причине вызывал доверие, несмотря на тот факт, что он был магом; и в том, что за магической пеленой окажется безопасное место, Лео мало сомневался. Ему было жаль не двух острых кусков металла, а воспоминаний, с ними связанных; тонких нитей судьбы, связывавших его с людьми, кровь которых давно стерлась с гладкой поверхности клинков, но осталась где-то в выемках резьбы и в самых потаенных уголках души Лео темными пятнами.

Так вышло, что за десять долгих лет Лео как-то не доводилось расставаться со своими кинжалами. А тут вот, пришлось - и оказалось, что своя жизнь, да еще и шкура невинного попутчика впридачу, гораздо дороже. Чего уж там, даже жизнь нападавшего оказалась дороже. Эльф предпочитал выпутываться из неприятностей точно так же, как он в них обычно и впутывался - словом, а не делом. Ведь кинжалы - это не серьезное оружие, а так, зубочистки. И раз уж ввяжешься в битву, особого выбора, кроме как сражаться до самого конца, не останется. А убивать Лео не любил и не умел. И даже в тех немногих случаях, когда другого выхода не оставалось, он, нанеся смертельный удар, всегда сбегал, не дожидаясь, пока противник истечет кровью - мол, "это не моя вина, и к его смерти я уже отношения не имею". Да, глупо, да, некрасиво - но так гораздо легче засыпать по ночам.

Но время не стоит на месте, один день сменяет другой, новые знакомые - ушедших... Так разве не пора оставить в прошлом того парня, от которого не осталось даже имени, с его глупыми заморочками, и начать новую жизнь? С пребывания в гостях во влиятельном ордене - почему бы и нет? Ну или, как вариант, попасть в какую-то задницу и бесславно там сдохнуть. В любом случае, все лучше, чем это аварийное освещение, действовавшее на нервы и напоминавшее о текущем незавидном положении. Глубоко вздохнув и отругав себя за сентиментальность, Лео пробормотал "К черту это", - и шагнул в портал.

- О, ну отлично. - Лео поморщился. - Тебе выпала честь познакомиться с вором, гей-шлюхой, и просто редкостным отморозком без дома, семьи и друзей. Давай, скажи, что тебе перехотелось меня убивать.
Эльфу тут же стало стыдно из-за того, что он так вспылил; но выкладывать правду-матку перед орком, к которому он проникся неким подобием уважения, и обаятельным вампиром тоже не очень хотелось-то. Но что уж теперь поделать...