Голосование за ходы

— Потому что Шей Судра не хочет вредить Джинтауну. Он пришел сюда только супруги ради. Это злой замысел адхэне. Судра благороднее многих ши, — усмехнулся туата. — Неприятности я хочу доставить адхэне, Судры, насколько я его знаю, это заклинание не коснется.

— А что до компонентов зелья — почти все они у нас есть. Кроме исполненного Кодекса Благого Двора, — договаривая фразу Бринэйнн звучал так, словно ему пришла какая-то мысль, но то ли он в нее не верил, то ли еще не до конца ее додумал.

— Это значит — одежда, — спокойно и слегка удивленно ответил туата.

Если еще был шанс просто сбежать, уйти, оставив врага в неведении о количестве и способностях их небольшой группы, то теперь действительно все карты были вскрыты. И город всегда можно было обойти, чтобы дойти до этого Акиры, но...
Туата поджал губы и не последовал за ши.

Вместо этого он прикрыл глаза, поднял руки на уровне груди и сложил ладони параллельно земле, одну на другу. Его губы зашевелились в беззвучном шепоте, и воздух вокруг туаты начал светиться прозрачным светом. Он медленно развел руки в стороны ладонями вверх, словно желая обнять мир, продолжая шептать никому не слышные слова заклинания. Сияние усилилось, и теперь светился весь туата: его кожа, его волосы, его одежда. Медленные движения текли, словно таинственный, первобытный танец Грезы; руки сплетались в жесты, пальцы сплетались в знаки. Волшебство окутало туату сверканием утренней росы на стеблях травы, раздуло его волосы и одежды вечерним летним ветром, ивовый кокон наполнился пением птиц и запахом нагретых солнцем ягод. Наконец его голос стал слышен, и в шелесте ивовых листьев можно было различить песню. Наверное, такие песни когда-то пели в Краю Закатов.

Когда Адерин заговорила о потерях, других жизнях и новых путях, облик туаты пошел рябью, из-под лица тонких черт, как из-под маски, проступило другое, в целом весьма похожее на лицо Третьего Князя Закатов, но будто на тысячу лет старше — если бы туата вообще могли стареть, — выражение его было жестче, решимость и боль залегли в уголках рта. Вместо серебра длинных, чуть не до колен волос, проступила ржавая рыжина, сотканный из гламура шелк одежд сменился черным доспехом. Это видение было сродни наваждению, появилось, исчезло, вновь появилось и пропало без следа.

— У Дан на все свои резоны, — пустым голосом ответил туата — скорее, чтобы не оставить слова собеседницы без внимания, нежели самого ответа ради.

А дальше он слушал рассказ ши и рассказ Города. Это было сложно — следить за двумя повествованиями одновременно, но картина стала приобретать хоть какие-то очертания.

— Буду, — спокойно ответил на финальный вопрос Адерин князь. Без спешки или колебаний, словно это решение было принято им давно. — У каждого из нас своя клятва.

— Это нити сильного заклинания, — Бринэйнн качнул головой в сторону этих самых отсюда не видимых нитей. Они питают заклинание, которое само по себе не здесь, не в Дальней Грезе. Его суть — погрузить всех жителей Джинтауна в сон. Зачем? Фоморам нужен гламур? Но им проще перебить всех живых, чем творить такой сложный ритуал.

— И еще — к ним прибыл какой-то клан с Востока. В поисках чье-то суженой, — Теперь туата обращался уже к Мусэю. — Вам известно что-то о перемещениях темных или кто бы это мог быть?

И теперь снова ко всем:

— Они что-то говорят фоморе, он ищет жену, но девушку — потенциальную жену? — кто-то увел. Это не дочь графа, которую вы ищете?

Не сказать, чтобы туата, только-только проснувшийся от без малого вечного сна, чувствовал уверенность в своих силах. Он вообще сейчас ни в чем не чувствовал уверенности. У него просто не было выбора. Тут оставалось лишь руками развести.

— Я принимаю эту сделку, — спустя паузу ответил Бринэйнн.

Это "мне" на несколько мгновений развеяло туман боли и эгоистичной потребности найти жену и дочь — и туата вдруг очень ясно осознал — внутри себя осознал, — что Грёзе нужна помощь. Грёзе — нужна помощь. Это тоже причина и повод — помогать подменышам, сохранить очаг во фригольде, приспособиться к новому миру.

Оказавшись на приеме у госпожи Корсак, Тадеуш принялся с замиранием сердца взглядом искать ее среди присутствующих, дабы засвидетельствовать свое почтение и, конечно же, усладить свой взор и душу ее присутствием. Совершенно не хотелось думать ни об Элиасе Рексе, ни о Вацлаве Сиверс, ни о чем произошедшем и вторгшемся в его жизнь так внезапно и бесцеремонно. Хотелось, как и ранее, беседовать с господином Рексом на ни к чему не обязывающие темы, слушать его рассказы, а не устраивать тому подобие допроса на тему того, где и что он делал прошлой ночью. Но сделать это было нужно.

Отыскав взглядом Ружену, которая как раз беседовала с художником, он и направился к ним.

— Доброго вечера, госпожа Корсак, — он наклонился, чтобы поцеловать даме руку. — Несказанно рад Вас видеть. Господин Рекс, — полагающийся поклон в сторону мужчины. И уже к обоим: — Я вам не помешаю?

Фото Хейси 74 прилагалось к документам, вскрытым по прибытии, оттого альбиноса Абель узнал тут же.

— Сэр, — универсальное обращение заменяло любую фамилию и чин, коих в случае Хейси 74 он не знал. Парень в синей форме ВВС Объединенных сил обратился к альбиносу: — Вы — Хейси 74, командующий оперативной группой УДАРа?

— Я даже не знаю, госпожа Хорате, что хуже в наше время: иметь интрижку или быть ловцом, — Тадеуш сдавленно улыбнулся.

— Если бы на них напали, не проснулся бы и клиент. А пострадала только Милена, — прокомментировал он услышанное. — Скажите, может ли дохара как-то понять, что именно произошло? Можно ли понять хотя бы, бес это был или человек? — Помолчал. — И все-таки я настаиваю, чтобы к ней пришел еще и дохара. Неизвестно сколько мы будем искать Степную ведьму, а у Милены осталось три неполных дня.

— Постойте, госпожа Хорате, — не дал девушке так сразу уйти. — Я не успел вам все рассказать. Вчера ночью мою клиентку хотели убить во сне. Я спугнул его, быть может, полученные во сне раны — если они вообще были — как-то скажутся на его самочувствии. Если он человек, конечно. Это первое. Второе: моей клиенткой была Вацлава Сиверс. — Он замолчал, борясь с угрызениями совести и чувства полнейшей неправильности от того, что нарушил правила ловцовой этики. — Убийца плел узлы для нее — а это значит, он знает ее слабые места. Кто-то очень близкий. После вашего рассказа об Андресе Сиверсе я думаю, что, вероятно, ее смерти может желать именно он.

Он сделал паузу, чтобы передохнуть, и продолжил.

— А сама Вацлава Сиверс — одержимая. Грезой, судя по цвету глаз. Однако она марионетка, кто-то ею управляет. Одержимость под контролем человека.

— И еще. Этой ночью в Жестяном квартале нашли труп, который был заколот точно так же, как и Милена. Только другим оружием. Опытные ловцы говорят, что-то из Сомноса вышло в наш мир.

— О... — Тадеуш искренне удивился подтверждению своих предположений. — Я не знал, что он еще кому-то прислал такое письмо, не догадался поинтересоваться. Думал, только мне, потому что... — и он осёкся, чуть не сболтнув лишнего. — Так вы тоже должны защищать его дочь? Он объяснил вам от чего? Кроме нас с вами господин Сиверс еще кому-то слал такие письма? — Тут Тадеуш оборвал сам себя. — Но это все можно обсудить позже. Простите, я сумбурен, потому что... меня просили поговорить с вами. Один мой знакомый, ловец снов, очень нуждается в вашей помощи. Очень срочно. Чем быстрее, тем лучше. От этого зависит жизнь человека — это его слова.

Когда дверь за спиной доктора мягко закрылась, Вэйлин снова посмотрела на капитана.

- Ответ на ваш вопрос: Альянс.

Она сделала паузу в полсекунды и продолжила:

- Нет, я не сделала ничего такого, за что меня следовало бы убить. Я просто ищу своего мужа. И судя по тому, что меня таки хотят убить, я на верном пути. — В спокойном ее взгляде что-то изменилось: он стал чуть жестче и словно бы спрашивал у МакМиллана: — Капитан, скажите... у вас достаточно безрассудства, чтобы помочь мне в поисках? Не за «спасибо», разумеется. Если да, я продолжу рассказ. Если нет, я сойду на Ленноксе и вам и вашей команде ничего не будет грозить. Я надеюсь.

По мере того, как говорил человек, представившийся доктором Кентой, лицо пациентки становилось все более недоуменным.

- Как я здесь очутилась? — услышав английскую речь, она тут же перешла на английский, — Что произошло? — Она огляделась: — Почему я в медотсеке... доктор Кента?

У Ив-в-кабине перехватывает дыхание. Мозг, один на двоих, мечется в поиске верного решения. Верного во всех отношениях. Верного для нее. Если оно есть. Слабый голосок здравого смысла пытается кричать что-то на задворках ее сознания, требует задуматься о том, что ничегошеньки она не знает, кроме того, что Рэт принес ей киберлинк, из-за которого ее хотели прибить; а сам Рэт влез по самое небалуйся — и вот...

Они с Сайбер-Ивом нервно сглотнули.

- Это... ведь ты слал мне эти смс? — она пытается выиграть время. Для себя. У себя же. Потому что цепкие и сильные пальцы любопытства уже душат здравый смысл, и он, бедолага, издает последние хриплые звуки.

Мэттью очень рассчитывал на свое прописанное в легенде звание. И сейчас, видя растерянность лейтенанта, мысленно кивнул сам себе. Но надо было работать.

- Чрезвычайная ситуация? — "удивился" он. — А, точно, меня обогнал транспортер. А что случилось? — Он открыл дверцу кабины и вышел наружу, тут же доставая сигарету и закуривая. — Да ты не смотри на меня так, лейтенант, — отмахнулся он. — Это я так со студенчества выгляжу. Сильно много панковал. А ты думал, в меде одни ботаны учатся? Да я тоже ботан в каком-то смысле. Но сейчас-то не попанкуешь, — он затянулся. — Как привезут тебе какой-нибудь особо мерзкий труп на вскрытие — тут уж силу воли в кулак и вперед. — Вольф прекрасно знал, как на неподготовленного человека действуют рассказы про криминалистическую медэкспертизу, и да, он собирался вынести лейтенанту мозг, — Самое отвратное — это трупы, которые уже полежали. Не день или два, а так, с недельку. Мне тут перед самым отпуском утопленника привезли, на дне недели полторы пролежал. Так его уже и рыбы пожрали. А как я его вскрыл — у него в легких рак сидит, речной. Прикинь. Вскрываю я, значит, ему ретрактором ребра, развожу их в стороны — ну, соединительные ткани-то уже мягкие, столько-то в воде пролежать — раскрываю, значит ему грудную клетку, а оттуда, из проеденных легких — они уже такие все, бледно-зелеными ошметками стали — на меня клешни щелкают. Вот я ахринел! Но знаешь, что самое жуткое в трупах? Вонь. Когда приходится вскрывать разложившийся труп — это ад. От вони блевать хочется, как бы ты ни привык. Даже фильтры порой не помогают. Помню, привезли мне однажды труп... — снова затяжка. — Ой, лейтенант, извиняй! — Он сделал вид, что ему очень жаль, что бедному лейтенанту поплохело от рассказов. — Я увлекаюсь — люблю свою работу. О, кстати, ты не поможешь? Где тут улица Кирифальди? — Мэттью прекрасно знал, что в нескольких поворотах отсюда есть улица Гарибальди. Он изменил в названии несколько букв, прикидываясь заблудившимся неместным. — Я тут уже минут тридцать петляю — не могу найти.

Трепался Вольфштайнер знатно, и надо сказать, выглядел во время своего рассказа весьма увлеченным своей работой человеком — задержи его еще минуты на три, так он еще про десяток трупов расскажет. Замолчав, он вопросительно воззрился на лейтенанта в ожидании помощи.

Стена выходила в озеро метров на десять. Так что огибать стену Тиму так или иначе пришлось бы вплавь.

Идущая вокруг замка стена выглядела неприступной. Ворота в ней, обитые металлическими полосами, увенчанные по верху шипами, — массивными. Да впрочем, не только выглядели — так оно и было.

Пока Тим бесшумно и невидимый для всех крался вдоль стены, он слышал разговоры шагающей туда-сюда стражи о том, что где-то скоро должен будет вернуться патруль.

Твою мать, что же это такое? Дрожащей рукой убрала прилипшую ко лбу влажную челку — то ли от влаги дождевой, то ли от нервной испарины. Сердце колотилось так, что было больно ребрам, и от страха щекотало язык и тянуло рассмеяться.

Темно, шумно. Машина несется по только ей известному маршруту. Куда? К кому она привезет? Запрыгивая внутрь, подтягиваясь на слабых руках да скользя подошвами кед по металлическому крылу, не задумывалась — лишь бы сбежать. Что теперь?

Принялась шарить руками по кабине в поисках консоли. Где же она? Слабым лучом телефона пришлось посветить, чтобы тьфу — и правда — гробовую хоть как-то развеять. Вот она! Вставила разъем в гнездо за ухом, пальцы привычно по кнопкам запорхали — и ощущение такое, будто порция наркотика в кровь: "ломка" сходит, нервы уже не гудят проводами под высоким напряжением — еще немного и станет она бессмертным аватаром из жидкого золота, набором кодов, поддающимся любым изменениям по ее воле, по мановению ее пальцев. Сyber iv, прекрасный, свободный, неуязвимый. Наверное. Почти. Рэт, ты там?

Через секунду войти в Сеть, очень осторожно, готовой к любой неожиданности. Вплоть до того, чтобы строить стены из кода и перепрограммировать маршрут грузовика.

Феи непонимающе посмотрели на мальчика. Но на всякий случай Эалга Дей заверил:

- Не придется.

Тут перед ними выпорхнул фейри, выглядящий совсем подростком и, задиристо скрестив руки на груди, сообщил, что Тим Рэдклиф, видимо, не понимает, кто перед ним находится и насколько серьезной должна быть ситуация, раз принцесса фейри ищет помощи человека.

- Эйд, — ладонь принцессы Ивенн легла на плечо подростка, и тот затих.

- Прости моего пажа, Тим Рэдклиф. Но Эйд прав, все действительно серьезно. Мой младший брат, Его Высочество наследный принц Нуаду, попал в ловушку ведьмы. Мы, фейри, мы не можем его освободить. Согласишься ли ты помочь, Тим Рэдклиф?

Этель пошла в дом и сделала Тиму завтрак. Пока мальчик ел, она суетилась по дому, открывала и закрывала сундук, что-то искала.

- Вот, — наконец она села. — Собрала тебя. В сумке еда на несколько дней: хлеб, сыр, яблоки и груши из сада, вода. А еще, — снова поднялась и принесла из дальнего угла комнаты сапоги и что-то сложенное, — в сапогах тебе, мне кажется, будет удобней. И вот, возьми плащ. Если будет холодно, он хоть немного, да согреет, а на ночлеге им можно укрыться.

Она расправила плащ, который дошел бы Тиму до лодыжек. Простой плащ из плотной коричневой ткани, с капюшоном и прорезями для рук. Только подкладка его словно бы светилась молочно-белым светом в затененной темноте комнаты.

- Раньше ночи не получится, — она, опираясь сухой рукой о стол, с кряхтеньем поднялась и направилась к печке. — Да и все равно вечер уже.

За окном, и правда, уже стояли первые сумерки и ночь была недалека.

Дом Этель был простой и опрятный, состоял всего из одной комнаты. Добротный деревянный стол стоял под окном, которое как раз и выходило на деревню. А в поле зрения попадал кусок почти развалившегося забора и старые измученные яблони с маленькими больными яблочками. Под другим окном, в противоположной стене, — кровать. И что было странным и совсем уж невероятным — в это окно на Тима смотрел буйный сад: плодовые деревья с тяжелыми ветвями вдали, а ближе к самому домику — клумбы и клумбы разнообразных цветов, и ярче всех — большие темно-розовые пионы. Еще в комнате было кресло-качалка, старое-престарое и скрипучее-прескрипучее, и в нем, свернувшись клубком, спал черный кот; и печка. Все стены были завешаны травами, и оттого в доме стоял легкий и чуть терпкий запах позднего лета и смешивался с до головокружения сильным запахом пионов.

- Покормлю я тебя, пожалуй, да спать уложу. А ночью про брата твоего будем узнавать.

Гвирит поднялся со стула, сел рядом с Миной и обнял ее.

- Мина... Я просил Эридана отвести тебя в Обители Света. Надеюсь, мы окажется там все вместе. Я сделаю все, чтобы оказаться там вместе с вами, — пальцы его поглаживали жену по плечу, губы коснулись светлой макушки.

Рэт, это ты? Телефон подрагивает в ставших вдруг неловкими пальцах, холодных, влажных. И по спине медленно ползет холодная улитка, словно считая каждый позвонок. Ползет снизу вверх, и доползая до затылка, останавливается.

"БЕГИ ИВ БЕГИ". Если бы не сообщение, она бы, наверное, уже протянула руки вперед, в наручники, и не холодела при мысли о том, что им ничего не стоит пристрелить ее прямо здесь и сейчас. А в Матрице смерти нет. А там они боги — как закатное солнце, как жидкое золото или текущая медь, светящиеся, прекрасные, цифровые — бессмертные.

Сердце прекратило биться, а редкие голоса вокруг тонут в нарастающем гуле. И когда гул этот вырос то предела, когда захотелось закрыть уши руками, худая бледная девушка сорвалась с места, кидаясь в сторону толпы, в сторону вагона.

"cyber_iv"
"ок, жду."

Ив смотрит на них. Наверное, это здорово, когда люди вот так, бывают вместе в реальном мире. Наверное. Она не знает, как бывает в реальном мире — она не живет в нем. И она точно не смогла бы так — прижиматься к кому-то и хихикать, как дура. Но у нее есть всего десять минут, чтобы съесть свой рамэн.

Допив последний глоток бульона, Ив взглянула на часы в углу виртуального экрана. В запасе еще две минуты. Девушка поднялась и вышла из рамэнной, направляясь обратно в свой подъезд. Но не поднялась к себе на этаж. Она зашла за дверь и принялась ждать Рэта тут, чтобы утащить его куда-нибудь подальше. Ей не нравилось, что он едет к ней домой, если нельзя в сети. В сети можно всегда, когда знаешь как. А Рэт-то как раз знает.

Дверь с шипением закрылась за спиной, а перед лицом — спины и головы. Ив встала на цыпочки и вытянула шею, чтобы рассмотреть людей в вагоне. Вот он! Она дернулась вперед, следом за синим капюшоном — и остановилась.

Уж слишком это походило на... на что? На то, что ее пытаются куда-то заманить. Если бы ему было надо с ней поговорить, он бы уже давно взял и поговорил. Ив закусила губу, разрываясь между желанием немедленно знать — догнать, расспросить, — и доводами разума. Прикрыла глаза. Выдохнула. Осталась стоять на месте.

Если она ему все же нужна, он придет сам.

От неожиданности дернулось сердце — больно. Ив машинально отпрянула от окна, отпуская полоску жалюзи.

Кто он? Что ему надо? Он знает Рэта? Хакер? Перед глазами сами собою всплыли десятки аватар — кого она знала в сети. Но кто из них?! Ив самым кончиком языка нервно облизала верхнюю губу. Снова коснулась жалюзи и выглянула в серость реального мира.


Нет его! Кинулась в коридор, ноги в кроссовки сунула, куртку схватила и выскочила из квартиры, бросаясь к лифту — едва успела услышать щелчок замка за спиной. Ив вылетела на улицу и кинулась ко входу в метро, ища того, в толстовке.

Получатели: Гвирит.

Пока смотрела на него, на его эту нервность, запуганность, Ив сама незаметно для себя втянула голову в плечи. Было плохо, было некомфортно, хотелось убежать. В Матрицу — там все свое, знакомое, родное, там по лбу у Рэта не стекает капля пота, и ты знаешь, что всегда можешь убежать — в реальность. А отсюда бежать уже некуда. Если только в октагоновые галлюцинации.

Она сделала шаг назад и прижалась спиной к стене, буравя Рэта взглядом.

Она зажмурилась и крепче сжала руки на шее воина. Пришел страх — страх за свою жизнь, но было уже поздно. Холодное касание короче мгновения, боль короче секунды — и она ощутила, как из нее стали уходить силы. Как тогда, на болоте, когда она лечила Саргона, а из кончиков пальцев вытекала ее жизнь. Но только сейчас жизнь лилась из раны, горячей кровью, а она этого уже и не чувствовала, проваливаясь в бесконечное небытие.

В небытие, из которого три дня назад ее вернул воин из Киммерии, по имени Саргон. Она снова проваливалась в сон, который будет длиться несколько десятков лет, или сотен, или еще больше — она не будет знать. И не будет больше воина, который сможет ее разбудить.

Она проваливалась и ощущала, как мерно покачивают ее волны теплого моря, знакомого с детства, теплого, ласкового, как руки мамы... по глазам ударил яркий свет, вырывая обратно из небытия. Нет, это была не мама. Это было не море. Это был мерный, но быстрый шаг Саргона, который нес ее куда-то — прочь из темной затхлой пещеры, оттуда, где могли оборваться их жизни. И не оборвались...

Она успела, смогла. Сделать хоть что-то. Пусть так глупо. Так отчаянно и без надежды на будущее. Но ведь только это только она без надежды. А он будет жить. Как жаль, что его женщины... как же ее звали? он говорил ее имя?.. не будет рядом с ним.

Свет бил по глазам, и после темного подземелья было больно. Она попыталась повернуть голову, чтобы уткнуться лбом Саргону в грудь. Но не вышло.

"- Живи," — хотела сказать она, и губы даже шевельнулись. Немые непослушные губы, которых она уже не ощущала. Не ощущала и пальцев рук, ног. Все, что еще пока было здесь, с ней, — теплая грудь воина и солнечное тепло на лице. Она снова начала проваливаться в сон. Уходить, оставлять его здесь, на Алом Тартаже... или нет? Уже неважно... потому что ощущение тела пропало, и она, легкая, невесомая осталась одна. Но не было горечи или страха — просто где-то там мама, которую она не видела уже столько лет, и Хавьер.

Сначала Ноэль несколько секунд недовольно смотрел на то, как младшая сестра пробует эти пироженки с чаем. Против пироженок он не имел ничего, и против чая тоже — нормальных пироженок и нормального чая, а не вот этого непонятного напитка с какими-то начиненными наркотиками конфетками неестественных цветов. Но манеры, манеры... Поэтому он с улыбкой принял из рук Роазы (-Благодарю.) чашку и отпил, даже не скривившись. Разумеется, не шло ни в какое сравнение с черным чаем с деликатным бергамотом от "Her Majesty's Tea House", недаром получившего Crown of Excellence.

Затем он внимательно слушал. На упоминание об Аданорах кивнул.

- В каком временном промежутке происходили все четыре конца света и как это происходит? — Снова глоток чая, и точенным жестом отломанный лепесток сладости отправляется в рот. Еще глоток. — Я верно понял, что этот ваш временной артефакт сам перемещает вас во времени? Вы сами можете задавать точную дату? Стольких фаэ вы набрали в Тир Эренноне?

- Править? С тобой? — пошептала она, широко раскрытыми глазами глядя на то, как Саргон подносит кинжал к своему горлу. — Саргон, что ты делаешь?! — взвизгнула она — ей стало страшно. Вокруг не лязгало оружие, их не окружали толпы врагов — не было ничего, что ярит, заставляет сражаться, посылая в кровь тот самый дух сражения, который и дает сил противостоять. Здесь и сейчас все было тихо, покрыто вековым прахом, и будто бы предрешено. Их приход сюда — не их добрая воля, а решение старого разложившегося колдуна.

Нет! Их жизни не стоят того, чтобы Малахай правил этим миром. Она снова вспомнила крошечную запертую комнатушку без окон. Если ему так нужна ее сила, сила, которую она не просила и не желала, он ее не получит. Пусть лучше безнадежно умереть здесь и сейчас, чем позволить колдуну получить то, что тот желает.

Она мотнула головой и кинулась к Саргону. Что могла она? Схватить его за крепкую руку, которая бесконечное множество раз поднимала и опускала тяжелый меч? Попытаться отвести эту руку в сторону? Бороться с воином, который в несколько раз большее ее самой? Нет. Все, что она могла, это скользнуть между кинжалом и киммерийцем, обнимая его за шею, подтягиваясь, вставая на мысочки, закрывая его горло собою.

Перед глазами стоял образ Хавьера. Бледного, мертвого, окоченевшего, в сточной канаве. Слезы полились из глаз. Может быть, в этот раз она сможет что-то сделать?
- Саргон, не надо, — бессмысленно и бесполезно — будто бы она надеялась, что ее простые слова помогут сломить колдовство.

- Эстетики для? — предположил Корица, подмигивая маленькому магу.

- А что за сказка, Ранма-сан? — нэк опустил на глаза киберочки и уже открыл окно браузера, собираясь искать эту сказку.

Тэнно чуть лопаточку из пальцев не выронил. За такое неподобающее обращение с Его светлейшеством захотелось стукнуть мелкого паршивца лопаткой по лбу. Но Император был воспитанным молодым человеком, и даже умным, как для своих шестнадцати лет, поэтому положение свое вполне осознавал, равно как и разницу с Минору-куном в возрасте.

- Да нет, просто пытаюсь поддержать беседу, — ответил он, предварительно сделав глубокий вдох и выдох.

- Ты тоже хочешь вечно сиять? — не отводя взгляда от тела в гробу.

Мгновение, чтобы принять решение. Девушка, которую она не знает. Саргон, которого она знает всего три дня. А кажется, полжизни.

Пальцы сильнее сжались на рукояти крошечного ножа, ногтями впиваясь в ладонь. Резкий короткий замах — и Махаон вогнала нож в горло девушки, рассекая сонную артерию, в которой билась жизнь.

- Сегодня явно День непонимания речей Ноэля ди Калонг.

Лорд открыл пришедшее от Гауров письмо.

- Да, вот, Кон, полюбуйтесь, смайлики они уже освоили. И поверьте, магия тут не при че~ — и Ноэль на секунду завис.

- Слушайте, мне тут подумалось, а был ли вообще "дедушка"? В смысле, действительно ли первое письмо от Санфора ди Гаура? Он шлет письмо с просьбой о нашем содействии в то время, когда мы все точно в клубе, и, не дожидаясь ответа, уходит погулять. Кроме того, он сообщает нам вести о конце света по мылу! Не просит официальной встречи, чтобы сообщить сии трагические вести лично, а шлет нам даже не официальное письмо. Мне только одному подумалось — хотя и запоздало, — что Санфор ди Гаур вообще может быть не в курсе этого письма?

В любой другой момент он обязательно бы поправил Сииеру — беззлобно, но тем не менее акцентируя внимание на своем статусе, полученном по праву рождения. Но сейчас Ноэль читал и ощущал, как внутри все медленно, но уверенно холодеет. Папка выскользнула из подмышки и чуть не упала на пол — он успел зажать ее локтем. Отчего пролил остатки чая на пол. Затем перечитал еще раз и внимательно рассмотрел фотографии.

- Кон, пишите~ — начал было он голосом, без тени той обычной ироничной улыбки, которая звучала в нем всегда. — Нет, надо сначала поговорить с Кэрролом.

Он скользнул рукой в карман брюк, достал телефон и вызвал лорда Остролиста. Ожидая ответа фаэ перевел внимательный взгляд на Эштона.

Мастер, это ТЕБЕ спасибо )

Я почти никогда не играю женщинами и роль Тавии я у тебя, если ты помнишь, выгрызла чуть ли не зубами. Я знала, я чувствовала, что это нужно сделать )
Играть порой было сложно — из-за большого количества информации, которую я получала за короткое время в реале. В игре-то проходили дни, недели, а ирл — часы, ну от силы дни. Отсюда и были тормоза. Спасибо за пинки и напоминания.
Мне безумно понравилось играть за Тавию — она стала моим вторым любимым персонажем.

Огромное тебе спасибо и записывай меня в очередь в твои следующие партии )

Оказавшись в своих покоях, Тавия отдала прислуге короткий приказ: запрягать повозку — она уезжает в Дом Можжевельника.

И пока в конюшнях впрягали лошадей, она заперлась в своем будуаре, открыла секретер и, обмакнув перо в чернила, начала писать. Рука дрожала, и буквы выходили неровными и скачущими. Леди порвала первый лист и начала писать заново, пытаясь побороть дрожь в руках, во всем теле и в душе. Она порвала еще один лист. После четвертой попытки Тавия сдалась и дописала свое короткое письмо до конца.

"Ваше Превосходительство, — гласило оно, — прошу простить меня за то, что не встречаюсь с Вами лично. Но в сложившихся обстоятельствах я не могу найти в себе для этого сил.

Я освобождаю Вас от Вашего обещания, данного мне несколько дней назад в Вашем кабинете. Ваше Превосходительство не сможет его выполнить, как и я — свое, данное моему супругу.
Прежде чем Вы дочитаете письмо до конца, пообещайте мне, что останетесь верны себе и Дому и, что бы ни случилось, будете бороться за честь и жизнь Дома до конца.

Лорда Лаэра больше нет.

С уважением,
Тавия Румай ди Кондор.

P.S.: прошу простить, что не смогла сообщить Вам известие о смерти Его Превосходительства лично."

На слова хозяина нэк улыбнулся, а затем повернулся к военным и очень серьезно посмотрел на них.
- Главное, чтобы Кацу-сама не пострадал. Вы же выведете нас отсюда? — парень робко передернул плечами, словно сгоняя с спины мурашек.

Получатели: Грау, Тавия Румай ди Кондор.

Ей не нравились улыбочки, которые то и дело бросал ей Думак. От них по коже пробегали мурашки и кусок не лез в горло. Так и хотелось спросить, что эти улыбки значат, и в то же время хотелось уйти отсюда подальше. Так что она больше бессмысленно ковырялась в тарелке да отпивала вино крошечными глоточками, усиленно играя свою роль.

При виде измученного старца в груди что-то екнуло. Она не знала этого человека, он был ей совершенно чужим, но она знала, что именно он никакого отношения к странным смертям, о которых сейчас говорил Думак, не имеет. И она могла за него вступиться, рассказать, объяснить... Но! Не заподозрит ли после этого Думак их? Сейчас крайний этот старик — через мгновение станут они. И их всего лишь двое против целого зала вооруженной обученной охраны и озлобленных и — как ни крути — перепуганных пиратов. Она ненавидела подобный выбор.

Она подняла глаза на Думака:
- А что если и после его казни эти смерти не прекратятся? — негромко, так, чтобы слышали только Думак, Саргон и, может быть, еще кто-то из тех, кто рядом. — Сколько дней назад начались эти смерти?

Она села на скамью рядом с Саргоном, напротив Крогана. Все-таки уже один внешний вид этого здоровяка заставлял нервно ерзать. А сидеть рядом с таким великаном и чувствовать себя муравьишкой вообще было как-то... не по себе.

При виде еды, от ее запахов рот мгновенно наполнился слюной. Было такое ощущение, что вчерашнего ужина и не было вовсе — а только голодные дни и ночи борьбы за выживание. Так что дважды упрашивать рыжую не пришлось. Руки сами потянулись к тарелкам, и девушка нагребла себе еды столько, что впору было засомневаться, куда в эту худенькую фигурку столько влезет. Первыми попали в рот овощи и сыр. Блаженно зажмурившись, Махаон жевала нормальную свежую пищу. А затем запила ее глотком нормального свежего пива. Вкус вчерашней еды она почти не помнила — проглотила ее с такой жадностью, что не успела даже насладиться.

Она внимательно смотрела на Крогана, пока старик говорил. Было понятно, что говорит он о ней, о Саргоне, и снова о ней. Но вот что? Оставалось только молча жевать и ждать, пока киммериец растолкует ей позже.

Острые зубы впились в кусок мяса и откусили. Затем кусок хлеба, кинзы какой-то, сыра и снова глоток пива — маленький, в меру — напиваться Махаон не собиралась.

- Благодарю, Ваше Превосходительство. Этой ночью она предложила мне то же. И я собираюсь согласиться. Ваша причина не кажется мне убедительной — для меня, конечно же, — поэтому я соглашусь.

По своему обыкновению говорила Тавия спокойно, но внешний ее вид, излишняя ее бледность, выдавали тревогу и волнение.

Да! Как же она могла сразу не узнать этот голос, этот шепот?!

Махаон резко дернулась назад, отступая, отдаляясь. Она невольно согнула колени и собралась вся, как животное, готовое кинуться или бежать. Внутри разом взорвались страх и ненависть, ненависть и страх — и чего из них было больше, она понять не могла. Эти последние дни она жила одной мыслью — найти и убить его. И пусть за чередой безумных событий эта мысль всегда отходила на задний план, она, тем не менее, оставалась в ней движущей силой. И вот он — здесь и сейчас. И что?

- Помню, — прошипела, выплюнула Махаон, сжимая кулаки.

Пригнувшись, она стремительно соображала, что же делать. Что тут вообще можно сделать? Кинуться на Малахая? Вцепиться в глотку и держать, пока не сдохнет? А выйдет? Или бежать? Но куда? Где вообще она? И что это за чувство? Чувство, словно что-то ускользает из рук, вытекает сквозь неплотно сжатые пальцы.

Когда перед ними раскинулось море, распахнуло свои бесконечные нежные объятья, она чуть не сорвалась с места, чтобы со счастливым улюлюканьем ворваться в теплые ласкающие волны. Она манила, звала, эта бездонная лазурь, у кромки горизонта превращавшаяся в жидкое золото.

Но осторожность, за последние несколько дней — первые несколько дней ее жизни — превратившаяся в жизненную необходимость, удержала на месте, не позволив радостному крику сорваться с губ.

Она улыбнулась Саргону, ставшему почти что рыжим в лучах закатном солнца, молча кивнула и вприпрыжку понеслась к воде, предвкушая, как теплые ласкающие волны будут качать ее уставшее измученное за эти дни тело.

Тряпка с монетами упала на песок, кинжал — тут же, рядом, и Махаон, как была в тунике и безразмерных штанах, влетела в набегающую на берег волну; она врезалась в массу теплой воды всем своим хрупким телом, разбрасывая вокруг себя россыпь золотых брызг. Не сдержавшись, девушка взвизгнула от радости и тут же рассмеялась. А через мгновение нырнула в парную воду.

Как давно она, ребенком, так же резвилась и ныряла в водах Месшанты?
Чуть в стороне от города, там, откуда уже не видно порта с его причалами и бесчисленными кораблями, есть утес. Он небольшой, но если с его вершины смотреть на волны, то все равно захватывает дух. Они, резвые и непослушные, своими синими лбами ударяются скале в ноги и рассыпаются белой пеной. Страшно. Страшно даже смотреть. А когда стоишь и знаешь, что надо прыгнуть, внутри тебя расползается приятный холодок — такой, какой бывает во рту от мятных лепешек, — и страх этот твой, почти шуточный, словно толкает в спину, а ветер шепчет "давай!". И ты разбегаешься, толкаешься босой ступней от края камня, на мгновение ловишь своими руками ветер, за крылья ловишь время, саму вечность ловишь — и чувство первозданной свободы накрывает тебя на бесконечное, короткое мгновение падения... пока твои сведенные ладони не врезаются в прохладную воду, а волны не смыкаются над твоей головой — и ты камнем, камнем идешь ко дну, выгибаешься, тянешься руками с светлому пятну над головой; движение-другое ногами — и с жадностью хватаешь ртом воздух, снова вырываясь к солнцу, или к звездам.
Сколько времени прошло с тех пор?

Махаон вынырнула из воды, сделала глубокий резкий вдох и перевернулась на спину, позволив волнам качать ее, как им вздумается.

Парнишка шел следом, тихий, смирный, казалось, хотевший собраться в комок.

Кажется, опасность миновала, кажется, теперь, под крылом Коргана можно не переживать ни о еде, ни о крыше над головой, ни тем более о постели... ни о холоде, ни о проливном дожде, ни о болоте, ни о крокодиле... Но на душе было неспокойно. Внутри Махаон гулял страх — свободным и ледяным ветром выхолаживал он изнутри и натягивал нервы. И причиной тому была девушка, шедшая впереди, — шедшая впереди рабыня.

Сейчас, в облике тощего мальчишки, она не привлекает ничьих взглядов, но она прекрасно знала, что, пусть и не первая в Месшанте красавица, но точно уж не последняя уродина, и на ее специфическую внешность всегда найдется специфический вкус. Как только всплывет, что тощий парнишка вовсе и не парнишка.
Она нервно сглотнула.

Куда ведет ее эта рабыня? Почему седой гигант не оставил ее с ними? Внутри настойчиво начинала расти паника. И она вытеснила собою и состояние колоссальной усталости, и дикое чувство голода, наполнившее рот слюной при виде одного только края стола.

Она не поняла всего, что ей сказали — только "идем", которое она не раз слышала от Саргона, и имя.
В ответ парнишка промычал, указывая на рот и качая головой.

Говорят, счастье всегда одинаковое. Говорят, оно сладкое и тягучее, как мед. И яркое, как россыпь цветного драже в ладони. Говорят, оно еще слаже, когда делишься с теми, кто рядом.
Так говорят те, кто никогда не пробовал другого. Есть счастье с горьким привкусом. Неповторимым, заставляющим сжиматься горло, заходиться сердце. Когда душат слезы, а душа мечется от эмоции к эмоции. И тогда сладкое делается слаже. А горькое — горше. Еще слаже. Еще горше. И тогда твоя душа захлебывается от избытка жизни в тебе.

Она выкричала себя всю, без остатка.

Худые руки опустились, голова упала вперед, ладони легли на колени. Махаон четко ощутила под ними свои острые чашечки. Внимание застыло на этом ощущении, теряя мир вокруг. Она стояла наклонившись, упираясь руками в колени, и часто дышала. Плечи поднимались и опускались, рыжие ее волосы плескались на ветру, как рваный парус. И она дрожала.

Горькое счастье набухало на глазах и горячими каплями падало на скудную траву у ее ног. Да, она свободна. Теперь она свободна. СВОБОДНА! Этот человек освободил ее. Она не знает, как он это сделал, и не знает, зачем. Но сейчас это не важно. Важно, что она выдержала. Когда ты круглые сутки предоставлена сама себе, когда ты даже не знаешь, светит ли сейчас солнце или бледная луна заливает мир молочным своим светом, когда время начинает душить и ты чувствуешь, как сила воли твоя сменяется упрямством — а время идет, — упрямство сменяется отчаянием — а время идет, — отчаяние сменяется желанием, потребностью сделать назло. И ты уже живешь, засыпаешь, просыпаешься только с одной целью: не дать ему того, что он хочет, сопротивляться до конца. И ты уже смирилась с мыслью о смерти, но до самого последнего вздоха ты не позволишь ему получить желаемое. Из последних сил, назло, с детской обидой, с беспомощным остервенением — но НЕТ!

Она разогнулась и поднесла руки к лицу. Повернулась к Саргону. Закусив губу, она улыбается.

Отерев последние слезы костяшками пальцев, Махаон окинула взглядом открывшуюся часть острова.
- Дэмну... — она задумалась, вспоминая слово, — ... по-одзём?

Дрожащие нервы дрогнули. Едва заметно, едва слышно. Но самой Махаон показалось, что сердце сорвалось со своего места и упало куда вглубь живота.

Медленно мальчонка поднял голову и посмотрел на говорящего широко раскрытыми испуганными глазами, с совершенно отчаянным выражением лица — беспомощным и растерянным. Так смотрят на людей бродяжки в ожидании подачки.

По мере того, как лорд Грау говорил, Тавия бледнела. Хотя на ее и без того не слишком ярком лице это было не особо заметно.

Несколько секунд она молчала не дыша, глядя перед собой широко раскрытыми, какими-то отчаянными глазами. Затем, наконец, горько улыбнулась и заговорила. Тихо и спокойно.
- Если кого и называть убийцей, лорд Грау, то это меня, а не моего супруга. Поэтому я прошу отбросить все мысли подобного толка в отношении Его Превосходительства. В тот день я, со свойственным мне напором, просила лорда Брана защитить Дом.

- Да, знаете, у меня тоже появилось такое чувство, когда мне приставили нож к ребрам, — рассмеялся бродяга. Можно было подумать, что он либо идиот и не осознает, что серьезно вляпывается, либо ему было совершенно плевать на риск. Он принялся застегивать куртку. — А, вот еще, хотел спросить... Вы не знаете, когда тебе дают птичье перо, это не несет в себе никакого смысла? Перо такое странное, маховое, с серебристым отливом. Приличных размером птица должна быть, судя по перу.

Эльф подставил Лонни руку.

После рывка для нее все превратилось в одно зелено-болотное пятно, в котором смешались почти черные стволы деревьев, хлещущие по лицу ветки, коричневая земля под ногами... Больше Махаон не помнила ничего.

Когда включилось сознание, она сидела на траве, в лучах яркого солнца. Целая, невредимая, грязная. И такой же Саргон. Живы? Убежали? Она подняла чуть согнутые в локтях руки перед собой, изучая их так, словно видела впервые, рассматривая ладони, предплечья в каком-то полусонном трансе, в котором перемешались видения детства и непонятные звуки, природу которых проваливающееся в сон сознание тщетно силилось определить.

Она мотнула головой, словно скидывая пелену. Вслушалась. Долго, внимательно, одновременно машинально снимая с руки корку подсохшей грязи.
- Саргон, — хрипло позвала она, — мавта, — рука указывает на густые темные джунгли, — есс новир. Контаро! — она поднесла указательный палец к уху и коснулась того и снова указала на лес.

"Мать моя, куда это я влез?!" — пронеслось в голове у эльфа, пока он послушно растягивал рот до ушей.

- О, привет! Ну надо же какая встреча! — можно было подумать, Люцифер, и правда, рад встрече. — Сколько лет, сколько зим! (да лучше бы вообще не встречались) О, пироги! Пироги это здорово же. Обязательно зайду, вот буквально на днях. (Что делать? Что же делать?!) Мне обязательно с корицей, ты же знаешь, я обожаю, чтобы было побольше корицы, — встречные могли подумать, что у эльфа начался словесный понос — он тараторил, тараторил, поглядывая то на одного своего конвоира, то на другого. — Ой, Яник, Даник, слушайте, вы же знаете, что Марселла родила мальчика? Так вот, тетя Агата счастлива! Внука с рук не спускает, нянчит, нянчит. Она просила передать вам, как увижу вас, чтобы вы в гости-то заезжали — скучают они по вам. (Черт, держат крепко.) Но тебе, Даник, я бы не советовал ехать — Джером считает, что сын на тебя похож. Обещал набить тебе морду, как только увидит. Так что пусть Яник один ежзает. Ты, Яник, — Люцифер взглянул на того из типков, который прижимал ему под ребра нож, — как поедешь, купи тете Агате имбирных пряников непременно, ты ж знаешь, она их обожает. Так вот, они переехали, так что теперь живут на Амбарной улице. (Фургон? Ну нет, ребятки!) Джером там дом купил, два этажа, окна огромные и мезонин! Всю жизнь мечтал жить в мезонине — вот как осяду, так сто процентов куплю дом с мезонином! Ой у меня шнурок развязался! — с этими словами эльф зацепился ногой за ногу и стремительно полетел на асфальт.

- Нет, не послышался, — Люцифер потупил взор и изобразил на лице раскаяние, — это птица разбила окно. Я заплачу, мистер Бейли, — бродяга поднял на хозяина гостиницы чистый невинный взгляд и покивал головой в подтверждение своих слов. Нет, на самом деле Люциферу не очень-то хотелось платить за разбитое не понятно чьей птицей окно, но изобразить готовность-то надо — ну, приличия ради, что ли. — "Шершень", говорите... — парень сделал паузу и отпил еще глоток кофе, которого оставалось уже меньше половины чашки. — Ну и ладно, раз не пустят. Ну и фиг с ними, — эльф улыбнулся до ушей и одним глотком допил кофе. — А его, — он кивнул на голубя, — владельца я не я знаю — вот как раз хотел бы найти.

Слушая хозяина гостиницы, Люцифер откладывал на полочку все имена и адреса. Владельцы почтовых голубей казались наиболее подходящими кандидатами. А заодно может статься, что его голубь принадлежит кому-то из них. Тогда можно будет найти отправителя письма.

- Ну не то, чтобы есть, и не то, чтобы певчая... — протянул эльф, соображая, как бы корректнее информировать Бейли о разбитом окне, — сегодня утром ко мне в окно залетел,.. — и он отогнул ворот куртки, показывая перевязанную птицу. — Но спасибо огромное, я и не думал, что тут столькие горожане держат птиц. Вы мне очень помогли. Значит, "Слон и мышка" и "Ветка оливы"... Кстати о слонах и оливах! — вдруг словно ему вспомнилось что-то давно забытое, — Вы не знаете, "Осиное гнездо" — где это? И что это вообще такое?

Келли бросил на Денама раздраженный взгляд — такой бывает у взрослых, когда они сконцентрированы на решении какой-то до жути сложной задачи, а дети ноют им под руку — и вернулся к тому, чем занимался. "Склеивать" листки плевры было сложно — тонкая полупрозрачная ткань выскальзывала из испачканных в крови пальцев. Сожми сильнее, дерни резче — и порвешь пленку.

Стоя на коленях в крови, Алан уже не обращал внимание на то, что рукава его рубашки пропитаны ею же. Все это сейчас было неважно — главное было спасти человека, чья жизнь могла пойти взамен жизни Роналда. Конечно, и боевика потом можно воскресить — но нахрен нужно такое воскрешение, когда за твою жизнь отдают чужую? Неправильно, неправильно все это.

- Блазон! Кретен! — это было все, что смогла сказать Махаон, когда прошел приступ бешеной радости после того, как киммериец прокашлялся и вообще оказался жив.
Она смотрела на него серо-зелеными своими глазами, в которых помимо радости читались укор и порицание. Она покрутила пальцем у виска — весьма экспрессивно, вкладывая в жест все, что думала и чувствовала. А затем заговорила снова.

В голосе ее не было страха, отчаяния, неописуемого счастья или истерики; в нем не было даже крика. Махаон вычитывала воина, героя, кинувшего вызов твари богов, словно мальчишку. Она корила его за глупость, за ненужный риск и совершенно дурацкую и никому не нужную храбрость. Только на последних словах тон ее стал подниматься выше, а правая рука метнулась назад и застыла заведенной с плотно сжатым кулаком. С секунду девушка колебалась, глядя Саргону в глаза, а затем опустила руку. Он и так в ранах — зачем же еще в челюсть бить... Жалко ведь дурака. Слава Митре, что жив остался.

Удар в живот был весьма внезапен. Особенно внезапен он был тем, что последовал не от Косова сотоварищи, чья агрессия была бы вполне закономерна, а от Хаоды, который до этого момента собственного мнения, кажется, не имел, а просто инертно следовал за общим течением событий в группе. Кроме того, это была всего лишь вторая подача, которую Алан получил за всю свою жизнь. Все вместе эти обстоятельства привели к тому, что бедняга Келли сложился пополам, выплевывая из легких глоток воздуха, и с болезненным, глухим и гавкающим кашлем упал на колени. На глаза навернулись слезы, пока диафрагма лихорадочно сокращалась, пытаясь заставить легкие сделать глоток так нужного сейчас воздуха.
А в голове была одна лишь мысль: только бы Павел не вышел из комнаты.

Все еще кашляя, Келли испытал огромное облегчение, когда за ПСВ закрылась дверь портала. Он поднялся с колен и, согнувшись и прижимая к нижним ребрам правую руку, пошел вслед за Сморном. По пути он остановился около Старка и приложил пальцы к его сонной артерии.
Хаоде Келли не сказал ни слова — кто знает, на какую еще внезапность способен этот боец. Видимо, буралий в воздухе срывал у ПСВ крыши.

Пробежав взглядом по тарелкам, Келли понял, что кушать он сможет вряд ли. Обычная, нормальная еда и так была чужда его организму, взращенному на принципах максимальной полезности при минимальных затратах, из-за чего желудок едва справлялся с крошечными дозами нормальной пищи, а сейчас, когда в прямом смысле слова кусок в горло не лез...
- Спасибо, я лучше съем капсулу. Процент усвоения питательных веществ будет в разы выше.

Далее он внимательно выслушал мага и кивнул — да, буду рядом и сделаю все, что смогу.

- По поводу Рура... Я скорее хотел не спросить, а высказать свои предположения. Я совсем мало знаю о ситуации здесь, о ситуации, которая была при высадке Творцов... но кое-какие выводы делаются сами собой. Смотрите, Рур живет уже три тысячи лет, при этом он на этой планете чужой. Вы все — уже дети Найры. И жизненный срок каждого из вас уменьшается с каждым последующим поколением. Это наводит на мысль, что ваши организмы эволюционно адаптируются к буралию, воспринимая его как неотъемлемую часть условий жизни, и его специфическое влияние на организм сходит на нет. Поэтому вы все слабее в сравнении с Руром.

Затем Келли понизил голос до шепота и наклонился к магу:


Договорив, Алан снова сел ровно. Какое-то время он молчал, а затем почти что выдавил из себя вопрос:
- Сморн, вы видели, как мы проголосовали. Скажите, кого вы будете воскрешать, — в голосе Келли было что-то еще, что-то, кроме простого вынужденного интереса. Совсем неуловимое, едва различимое — надежда?

- Хорошо, — кивнул Келли. Он поднялся, ушел в угол, опустился там в кресло, стоящее в самом отдалении, закинул ноги на кресло рядом, сполз пониже, затем снял очки и закрыл глаза. Он надеялся, он сможет заснуть. Но знал, что вряд ли.

Келли покивал Денаму и переключился на мага.

- После воскрешения? Что вы имеете в виду? Магическое вмешательство в сознание? Сколько времени это занимает и насколько результативно? Это можно делать, если объект находится под другим заклинанием, конкретно под этим... как его... Двойным параличом? И еще: чего лично вам будет стоить воскрешение хотя бы одного человека?

Картинка мира не изменилась. Она только наклонилась на бок: свинцовое небо со сверкающими трезубцами воюющих богов оказалось справа, слева же был мокрый холодный берег, прямо под щекой. Но все те же темные холодные цвета, все тот же хлещущий дождь, все тот же холод, поселившийся глубоко внутри. Уже даже перестали стучать зубы, а перед глазами словно клубится туман. Холод, и туман, и дождь — они баюкают, шепчут свою монотонную колыбельную, чаруя сознания, проваливая его в небытие. И веки опускаются, отяжелевшие от влаги, уставшие от борьбы. И сердце бьется так медленно — кажется, оно тоже засыпает под тихий шелест колыбельной и раскаты громовых колесниц.
И во сне — Саргон: касается ее плеча, легонько трясет за руку; в тумане, где-то там, такой далекий. Пожалуйста, не буди, дай поспать...

Келли удивленно поднял бровь.
- Капитан, тогда непонятно, отчего вы против воскрешения Екатерины. Вроде как морально-этическая сторона вас не должна волновать. Или вас волнует исключительно ее лояльность как подчиненной после всех этих... манипуляций?

На самом деле Алан еще не разобрался, как же Келли-человек смотрит на подобное "воскрешение", но Келли-медик требовал и настаивал. Наука, вероятно, самая аморальная сторона прогресса. Или нет?

Келли улыбнулся, пожал плечами, посмотрел на трубку и вернул ее владельцу, так и не затянувшись в третий раз. Курить инопланетную коноплю в больших количествах могло быть весьма фатально, если не летально, по его скромному мнению.

Махаон моргнула, прогоняя наваждение. Наваждение никуда не делось. Черно-рыжие червяки как были на ноге, так никуда и не делись.

Голова кружилась от этой мерзости. Бывает же так, что хватает духу, чтобы отстоять себя перед сильными здоровыми мужиками, а вот перед мерзкими скользкими, но в целом-то безобидными тварями Митровыми силы уходят и сознание начинает куда-то подло ускользать. Девушка задергала ногой, пытаясь сбросить эту гадость. Но бесполезно. Тогда она просто беспомощно и коротко взвизгнула, борясь с душащими ее слезами омерзения.

Слушая Денама, Келли искренне удивлялся и даже проникался уважением к человеку, способному с полностью замороженной челюстью — считай, он ее вообще не ощущает, словно нет ее — издавать еще хоть какие-то звуки, окромя носового мычания. С точки зрения медика это был подвиг!

Келли начал немного нервничать. Все-таки, ситуация явно накалялась: с одной стороны, а точнее за спиной, был Этерсон, у которого уже вообще нет никаких путей назад и он пойдет на все ради своего, и даром, что Келли такой классный парень и вообще натура харизматичная, и, по ходу, самая здоровая из всех здесь и там собравшихся; а с другой был капитан Фредериксон, с которым отношения не заладились как-то сразу и категорически. А между ними, между этими двумя здоровыми, красивыми и сильными бугаями в БК был он, мелкий тощий умный очкарик с ножом у горла. Келли даже начал ощущать гордость за то, что умудрился оказаться в такой патовой заднице.

Первым был док.

- Ну, б***ь, вы все рехнулись тут, что ли?! — даже нервы Келли, кажется, не выдержали. Хотя уж кому-кому, а ему вдержки и хладнокровия было не занимать — таким уж уродился. Он схватился за голову руками, зарываясь пальцами в волосы, убирая те со лба и глядя перед собой, на всех вместе и на каждого по-отдельности взглядом готового убить человека. Он на секунду отвернулся к стене: — Б***ь, б***ь, б***ь!!!

Еще секунда тишины — и док снова повернулся ко всем. Спокойный и рассудительный, словно и не было этого взрыва.
- Кхм... прошу прощения. Был несдержан, — он присел на колени возле Вовочкиной и проверил пульс. — Мертва, — сухо констатировал он. — Косов, Денама на кровать и снять БК. Точнее, наоборот. Сморн, пожалуйста, разморозьте Роналда. Анжелу пока не надо. Кирк, пойдем со мной в "лазарет".

Келли говорил сухо, словно выплевывая все эти фразы-приказы. Ему стоило просто чудовищных усилий — взять себя в руки. Потому что такого апокалипсиса от своих же он не ожидал.

- И еще, — взгляд на мага, — Сморн, простите за наглость, но у нас не найдется щепотки драконьего порошка? Мне почему-то кажется, что у бойца вместо челюсти крошиво.

Келли наблюдал, как мисс Дауф точно и четко ударила Денама в челюсть. Увидев, на какое расстояние отлетел рядовой, на мгновение он удивился, но тут же на его лице отразилось ироничное понимание. Грязно, но эффективно. Келли криво улыбнулся. Он поправил очки и поднялся на ноги — медленно и неспешно. А куда было спешить? Идиоты обездвижены, наступила благословенная тишина — словно всем буйным вкололи по лошадиной дозе транквилизатора. В том, что Денам жив, Келли не сомневался — не тот он бугай, чтобы вот так запросто приказать долго жить. Удар Анжелы, несомненно, был хорош — да только анатомию девушка не знала. Не стать ей хорошим художником без таких знаний.

- Сморн, спасибо, — скромные слова благодарности. — Могу вас просить еще о помощи? Выделить комнату под лазарет — мне надо уложить туда бойцов. И пожалуйста, не размораживайте мисс Дауф и Роналда. А вот Денама и Екатерину надо бы — мне надо их осмотреть и получить чистую реакцию на раздражители, без искусственного торможения/возбуждения.

- Здравствуй, Тим! — женщина отпустила свою дочь и развернулась к мальчику. Не успел он дернуться, как она сгребла его в свои мощные теплые объятья и прижала к груди. Тим утонул. — Спасибо тебе. Спасибо!

Тим успел заметить, что руки у мамы Красной Шапочки были в муке, и от нее пахло ванилью.
- Сейчас нагреем вам воды. Натаскаем вам целую ванну! Что с вами случилось, Мари. — Наконец объятия разжались, и Тим смог глотнуть воздуха. — Пойдем, пойдем в дом скорее.

Мари выпустила Дружка из рук, и тот тут же закружил у ног парня, глядя на того весьма злобно своими выпученными глазенками.
- Ну, я шла от бабушки и заблудилась в лесу...

Они все двинулись в сторону дома.
Внутри было уютно и вкусно пахло. Красная Шапочка указала Тиму на скамью, стоящую под окном. На ней спал невероятных размеров довольный рыжий кот и нагло занимал добрую половину. Другая половина скамейки была свободна.

Комната была из обычных деревенских: по центру большой стол с тяжелыми деревянными стульями и скамьями, в углу, напротив окна, печь (правда сейчас, летом, ее не топили), в другом углу стояла большая, застланная вышитым покрывалом и заваленная подушками всех цветов и размеров кровать. На стенах были прибиты полочки со всякой нужной и ненужной мелочью.

Когда Хаода направил ствол на мага, все, что смог сделать Келли, был фейспалм. Признаться, доктор разделял мнение мага: без мисс Дауф было как-то тише, спокойней и просто безопасней. Поэтому, когда катализатор проблем вернули в исходное состояние, Келли, в то время как Денам отводил душу, всерьез задумался о том, чтобы вколоть мисс Анжеле какое-нибудь успокоительное.

Папка в руках Вовочкиной заинтересовала, даже взволновала, но интерес не успел развиться — Сморн принялся объяснять.
- О боги, — Келли уже стоял рядом с магом, — это же чудесно! Возбуждение и торможение, сменяющие друг друга мгновенно. Это же "качели". Но мы пока не можем добиться безопасного эффекта, да и добиваемся этого пока только при помощи препаратов. А как вы воздействовали на мисс Дауф?

- Сморн, я бы не советовал, — Келли с опаской посмотрел на мага и мисс Дауф. Если она без магии, что стихийное бедствие, то с магией... Алан зажмурился. — Дайте мисс Анжеле лучше бумагу и кисти. А что до буралия... это такой порошок, с гранулами, насыщенного синего цвета. У нас он используется как топливо. По нашим данным его у вас тут тонны. Тысячи их!

Когда рука еще только коснулась лица, ее обдало холодом. Ужас от понимания безвыходности ситуации на мгновение парализовал. Было страшно за свою жизнь — но еще, еще было до отчаяния обидно, и стыдно, и страшно за то, что она так глупо попалась, так подвела Саргона. Что будет? Представить несложно. Махаон прикрыла глаза. При мысли об этом в ней начала подниматься паника.

Сердце дергалось визжащим щенком. Дыхания едва хватало, чтобы голова не пошла кругом. Жила на шее — та самая, к которой жалом прижималось холодное острое лезвие — дрожала, как натянутая тетива.

Пока он кричал, она досчитала до десяти. Она взяла себя в руки. Выставив перед собой ладони — совсем не заметно для разбойника, но очень заметно для Саргона, — она сделала ему останавливающий жест. Стоп! Не бросай лук. Хотя бы пока.
Сама же она чуть прогнулась, руки скользнули за спину и принялись аккуратно ощупывать пояс разбойника — и куда еще она могла дотянуться из такого положения.

Во все время "разговора" он стоял позадь забора и молча наблюдал за происходящим. Почему? Потому что поведение мисс Дауф криком кричало о нестабильности этой особы. А этот факт рождал собою столько вопросов, на которые искать ответ в данный момент было невозможным. В первую очередь потому что не менее интересно вел себя и маг. Келли еще не доводилось встречать людей, абсолютно не реагирующих на чужую агрессию, — если только это не ОЧЕНЬ уверенные в своих силах люди. В чем, собственно, они все тут же убедились: маг был не просто силен, по меркам Алана, — он был могуществен.

Когда мисс Дауф замолчала, он облегченно вздохнул, когда она и вовсе перестала двигаться, Келли вздохнул еще раз, глядя на девушку с истым любопытством в глазах. А вы бы смотрели иначе, видя перед собою человека, переставшего двигаться от одного только прикосновения? Для Келли-медика девушка сейчас представляла собою профессиональный интерес.

- Вы позволите? — спросил он у мага, уже, впрочем, принимаясь осматривать мисс Дауф. — Простите нашу... э-э-э... — Келли запнулся, подбирая слово, — нашего бойца. Переволновалась она.

Пальцы Келли легли на шею девушки, проверяя пульс. Затем аккуратно оттянули нижнее веко. Затем Келли вынул из кармана вайтбоди фонарик и посветил мисс Дауф в глаза — в каждый по очереди — проверяя зрачковый рефлекс.
- Ну надо же! — пробормотал он и продолжал.

Он достаточно болезненно ущипнул ее за кожу, все так же глядя в глаза.
- Потрясающе! — Келли резко обернулся к магу. В глазах врача горело полное восхищение. — Как вы это сделали?!

Сначала был рокот волн. Потом перед ней открылось море. Бескрайнее, ревущее, белыми барашками бьющее в ноги утесу. Влажный, пахнущий солью ветер в лицо. Здесь, сейчас, на краю обрыва, ее, стоящую над стихией, подставляющую лицо прохладным порывам, захлестнула свобода. Махаон словно окатило пенной бодрящей волной, отчего начинало кружить голову.

Киммериец что-то говорил за ее спиной, а ей хотелось расправить крылья и лететь. Подобно чайке рассекать воздух, скользить над волнами, слыша только шум моря и свист ветра. После недель (месяцев? лет?), запертых в маленькой комнатушке без окон, спрессованных до того, что теряется ощущение времени, эти солнце, и море, и ветер, и кромка горизонта заставляли ее трепетать. Сводили с ума.

Она набрала в грудь воздуха. Раскинула руки в стороны. И закричала.

Ненависть, страх, боль, отчаяние сплелись в одном выдохе, рвущемся наружу, взмыли вверх и застыли над морем крещендо, полным остервенелого счастья.

Она повернула голову, напряженно глядя на Саргона.
- Ни.
Говорила ли она правду и ей действительно было тепло у костра? Врала ли? Трудно сказать.

Каждая женщина чувствует такой взгляд. Она может не видеть его, она может даже не видеть человека, смотрящего на нее, но подобный взгляд ощущается нутром. Кому-то такие взгляды по душе, тем же девкам из грязных переулков, отдающих свое тело за монету. Для нее они всегда оборачивались побегом, или дракой, или долгим разговором — но это уже в лучшем случае.
Под этим взглядом она напряглась. Не изменилась поза, не шелохнулся ни волосок, но каждая мышца в теле Махаон напряглась для возможного рывка за пределы теплого желтого круга. Она все так же сидела, подперев голову рукой, глядя на костер и, наверное, только подрагивающая на шее артерия выдавала страх, с которым колотится сердце.

Бесконечные секунды ожидания, мучительного гадания, можно ли ему доверять. Они ползли медленно, не спеша, с насмешкой, пока языки пламени нервно дергались перед глазами. Она вся обратилась в слух. В напряженный, пружиной сжатый комок.
А потом мужчина заговорил.

Она повернула голову, напряженно глядя на Саргона.

- Кхм, — только и сказал нэк.

Он встал с края ванны, на котором до этого сидел, вскинул руку вверх и щелкнул пальцами. Свет в комнате тут же притух настолько, что разглядеть что-то в деталях стало невозможным. С потолка спустился тот самый стробоскоб, разбрызгивая лучи не понятно откуда идущего света. В ванной повисла истома. Заиграла музыка — тот самый айвилсервайв. Кошачьей походной, с кошачьей грацией, эротишшшно покачивая кошачьим хвостом, Нуар двинулся в центр комнаты — к неизвестно бывшему ли там ранее пилону. Мягко ступая, он сделал несколько шагов и, обхватив ладонью столб, грациозно крутанулся.
Играла музыка, пела Донна Саммер... Глория Гейнер... (да какая оптом розница?!) в общем, пела, а мерцание стробоскоба выхватывало из ароматной темноты движения кружащего мальчика-котика.
Вот он отпустил столб, вот он подошел поближе, вот его руки скользнули за спину, расстегивая молнию платья – то сползло с плеч, обнажая нежную белую кожу...

Так должно было быть.

Но было:
Он встал с края ванны, на котором до этого сидел, вскинул руку вверх и щелкнул пальцами. Свет в комнате тут же притух настолько, что разглядеть что-то в деталях стало невозможным. С потолка спустился тот самый стробоскоб, разбрызгивая лучи не понятно откуда идущего света. В ванной повисла истома. Заиграла музыка — тот самый айвилсервайв. Кошачьей походной, с кошачьей грацией, эротишшшно покачивая кошачьим хвостом, Нуар двинулся в центр комнаты — к неизвестно бывшему ли там ранее пилону. Мягко ступая, он сделал несколько шагов и, обхватив ладонью столб, грациозно крутанулся.
Играла музыка, пела Донна Саммер... Глория Гейнер... (да какая оптом розница?!) в общем, пела, а мерцание стробоскоба выхватывало из ароматной темноты движения кружащего мальчика-котика.
Отпустив столб, Нуар сделал два шага вперед и замер, заведя руки за спину. Несколько секунд он еще плавно двигался в ритме мелодии, пытаясь совладать с молнией, которая упорно не поддавалась. Наверное, ее заело. А может, это было следствием того, что Нуару доселе никогда не приходилось эротишно расстегивать платья, танцуя стриптиз. А может, из-за того, что Нуару доселе вообще не приходилось расстегивать платья.

Музыка все так же играла, свет все так же мерцал, нэко все так же стоял, заведя руки за спину, кряхтя, прижав уши и совсем не эротично дергая хвостом.

Смысл вопроса она скорее ощутила, чем поняла. Три слова из четырех были уже знакомы — четвертое понялось само собой. Очень серьезно Махаон смотрела на мужчину. Сейчас он спросил то, о чем думала она не раз. И не два. И даже не десяток раз. Она думала об этом каждую ночь, засыпая, и каждое утро, просыпаясь. Каждый день на протяжении долгого времени это была ее первая и последняя мысль. И это была ее последняя мысль перед тем, как ее тело превратилось в камень.

В серо-зеленом взгляде появилось что-то темное, что-то глубинное и страшное. Страшное тем, что способно поглотить, проглотить и уничтожить человека. Ненависть.
- Мэа воттэ коросье Малахай.

В подтверждение своих слов Махаон со всей силой, на какую только были способны ее тонкие руки, вогнала палочку в нарисованную фигурку старика.

Бедняга Нуар дернулся, когда чья-то рука содрала уютный занавес. Нет, он совсем был не прочь оказаться в центре внимания, но не в таком же, невинном, черт побери, виде! Нуар бесстыже-очаровательно покраснел и попытался прикрыться хвостом, отчаянно жалея, что он не персидской или хотя бы ангорской породы.


*** *** ***

Нет, он ничего не имеет против дамского нижнего, но не на нем же! Как-то ему было некомфортно — в этом кружеве, в этом платьице до тощих коленок. Хотя, может, со стороны он выглядит куда привлекательней, чем себя ощущает — кто знает, кто знает. Надо будет заглянуть в зеркало при первой возможности. Ползти-то как неудобно, черт побери! Платье это вечно задирается куда повыше, чтоб его.

Оказавшись в фиолетовом тумане — это поначалу так показалось, что туман, после ящика этого и электрических разрядов. Так вот, оказавшись в фиолетовой комнате, Нуар как-то сразу оробел. Не то чтобы он никогда до этого не был в фиолетовых комнатах... ну да, не был, ну что с того? Но дело вовсе не в комнате, а в девушке, возлежащей в ванне, в пене, всей такой милой, ароматной — и именно той, которая и забрала его из-за уютного такого занавеса. Подозрения закрались в тонкую нуарову душу. Ожидание подвоха, отчаянной подставы заполнили ушастую головушку, неприятной щекоткой добираясь до солнечного сплетения.

Прав он был!

Ее медово-стальные речи, ее требовательный взгляд, ее исключающее непослушание движение — и эти собачьи уши! Нуар ощутил, как шерсть, которой у него нет, встает дыбом вдоль позвоночника.

Танцевать?
Глаза Нуара стали как-то раза в два больше.
А как танцуют котики?
Хотел было спросить он.

Но вместо этого он запел и... затанцевал.

First I was afraid
I was petrified
Kept thinking I could never live
without you by my side
But I spent so many nights
thinking how you did me wrong
I grew strong
I learned how to carry on

- Я-айтса, — повторила Махаон, аккуратно принимая из рук мужчины тряпку с содержимым. — Пцичи... ммм... пташьи. Птах.

Она внимательно посмотрела на Саргона. Судя по всему, девушка твердо решила заняться изучением его языка. Или научить его говорить на своем. Затем аккуратно положила узелок рядом с фруктами и принялась помогать человеку, с которым так странно оказалась связана (но только чем, собственной беспомощностью?), собирать хворост. Махаон подобрала все сухие, способные быстро разгореться палки, валявшиеся в пределах выбранного Саргоном места для ночлега, и сложила их у камня, который подготавливал мужчина. Она стояла в шаге за его правым плечом, с любопытством поглядывая: когда был нужен огонь, она всегда приходила и брала его — будь-то горящий очаг, свеча или фонарь.

Она была почти уверена, что он не из Аргоса. Ведь если бы он аргоссцем, они бы понимали друг друга. Саргон был из чужой страны, из совсем другой, дальней, неизвестной ей страны с названием Киммерия. Киммерия? Или...
- Кхимер? — Спросила Махаон с неуверенной надеждой в голосе, ударяя в названии первый слог. — Т'ар да Кхимер?
Ее лицо осветилось радостью догадки, но огонек в глазах тут же потух — что толку от того, что она узнала название страны, если они все равно не понимают друг друга?

Она шла все так же в шаге от мужчины, все так же готовая нырнуть в заросли. Однако, от разговора с Саргоном, пусть и разговора бессмысленного, разговора, в котором двое едва понимают друга друга, только угадывая десятую часть ими сказанного, становилось немного спокойнее. А может, дело не именно в этом человеке, а просто в человеке? Махаон пока не хотела задумываться. Она шла следом, внимательно осматривая лес. По пути обломала тонкую палку, оборвала с нее листья и тонкие ветки, разломала надвое и, скрутив из волос узел, проткнула тот палочками, собрав тяжелую медь своих волос со спины и плеч.

Солнце нырнуло куда-то в глубину леса, спрятавшись его густой листве. Тени стали совсем длинными и растянулись настолько, что меж зеленых стволов стояла уже почти темень. Махаон шла за мужчиной, держась на шаг-два позади, в любой момент готовясь к бегству. Она продолжала внимательно изучать его: спину в шрамах, которые были видны даже из-под тряпки, болтающейся на мощных плечах, "браслеты" стертой кожи на запястьях. Раб, значит.

Он снова заговорил. Она не поняла... нет, стоп!
- Аргос! — взволновано повторила она за ним и тут же затараторила, быстро, певуче, засыпая Саргона словами. Она еще несколько раз повторила "Аргос", касаясь своего лба сведенными пальцами.

Обернулся всем корпусом, когда машина снова тронулась. Смотрел на странных ребят, смеющихся над чем-то своим. Стало интересно. Может, даже немного завидно. Завидно, что есть у них что-то общее, из-за чего можно вот так втроем сидеть на скамейке, странно смотреть перед собой и потом смеяться. Они ведь друзья?
Вспомнил Витьку. Вспомнил, как мяч пинали, сбивая обувь, поднимая сухую пыль, желтым слоем оседавшую на старых кедах. Как в классе сидели за разными партами: Витьку — он повыше — сажали назад, с Машкой Перепелкиной, а его, мелковатого, вперед, поближе к учителю, это чтобы еще и слушал и не вертелся. Но теперь Витьки не будет. Витька остался где-то там, в другой жизни. В той, где бьет пьяный отец, плачет мама, плачет Сашка. Наверное, Витька был плюсом, выравнивающим большой и жирный минус. Витька был. Что же выходит, он променял Витьку на эту жизнь, на черный форд, на новую красивую форму, на дорогой рюкзак за спиной? Нет, он променял Витьку на белые Сашкины банты и мамины улыбки.
Друга своего променял.

От этого понимания внутри как-то защемило и стало очень одиноко. И ждущая впереди школа, новая и чужая, стала казаться совсем страшной. Он словно переступил полосу, отделяющую что было от того, что есть. И совсем не уверен, что в есть у него будет новый Витька. Да и быть такого не может.

Хочешь,..?

Перед глазами все еще стоят ржущие над чем-то мальчишки.

Хочешь,..?

Дружно хохочушие.

Хочешь,..?

Дружно.

Хочу.

Вмешиваться в разговор Келли пока не собирался. Идею он подал, а там уж как решат. Вообще, по ходу, он ждал решения капитана, которое положит конец военно-научным прениям. Ситуация же сама по себе была крайне занятной, однако, по мнению медика, типично военной: Старк, делайте плоты. А вот каким образом Старк должен делать плоты, капитана не волновало. Вспомнилась древняя народная сказка про щуку. Оставалось благодарить капитана за то, что не приказал добыть розового единорога.

Келли взглянул на Роналда и поднес указательный палец к губам — тс-с-с. Но ни звука он не произнес, продолжая скромно стоять в сторонке. На самом деле он опасался, что его могут заставить пилить деревья скальпелем. Однако Алана интересовал один вопрос, который он решил озвучить до тех пор, пока не нарубили дров вхолостую.
- Простите, — наконец проговорил он, — а чем скреплять бревна между собой?

Бабушка!
Сильные пальцы сжимают предплечье. Даже через рукав формы слышно, какие они крепкие. Вырывался, упирался. С секунду где-то. А потом...

Сидел в машине, бессмысленно глядя в спинку переднего сидения. Ждал маму. Сердце раздражающе тревожно ныло в груди, и душили слезы. Не смог. Не успел. Не успел вырасти.
Мама будет плакать. Сашка ничего не поймет. Но тоже, наверное, будет плакать — потому что мама будет. А ему плакать нельзя — мужчина ведь. Бабушка. Бессилие. Ненавистное детское бессилие. Неспособность защитить. Даже Витьку.

Боялся, что отец вернется.
После его исчезновения стало тихо и словно бы спокойно. Мама плакала, шептала, успокаивала. Но больше никто не орал, не доводил Сашку до истерики, не бил. Ни его, ни маму, ни Сашку. Было спокойно. И поэтому было страшно, что отец может вернуться. Пусть лучше мама тихонько плачет, сидя у телефона, но не вздрагивает при звуке открывающейся двери, не пытается защитить их с Сашкой, не прикрывает ладонью красную припухшую после удара щеку. Ведь он все замечал и понимал. Она просто не знала. Не возвращайся. Сдохни где-нибудь там. Только не возвращайся!

Без бабушки плохо. Сашка по ней скучает, спрашивает, где она. Она уехала, Сашка. Надолго. На всю жизнь. Не вернется она к нам. Потому что все закончилось. Она тоже по нам скучает, Сашка. Птички приносят ей о нас весточки, и она улыбается. Там. Далеко. А приехать не сможет, нет, потому что из такой дали никто не приезжает.

Если смотреть на него из окна второго этажа, он не кажется таким уж огромным. Не кажется таким страшным. И наверное, даже почти не верится, что он одним ударом огромной ладони сбивал с ног. А в голове потом гудело, словно там сотни моторов, и комната шла хороводом. И сквозь эту гудящую вату пробивались мамин плач и Сашкины испуганные визги. Опустил голову, ссутулился, в одежде этой темной — и не верится будто бы, что это он бил маму, заставляя ее рыдать, умолять его остановиться. Заставлял их всех дрожать, напряженно ожидая очередного его движения. Будто бы. Не. Он.
С высоты второго этажа.

Сдохни там. И никогда! Не возвращайся!

Келли осмотрел Вовочкину и довольно заключил, что она, по сути, отделалась легким испугом. Она была цела, практически здорова и даже прекрасна. Все, что надо было сделать, это обработать рану. Этим Алан и занялся. Хотел заняться. Он уже даже успел вынуть из кейса ватный тампон и бутылек с перекисью, как голос Денама в наушнике заставил его подпрыгнуть.

- Екатерина, простите! — Он зашвырнул вынутое обратно в кейс и в несколько шагов был около раненого и Денама. Глаза Келли округлились и стали, наверное, больше очков, челюсть упала куда-то за ворот скафандра. Доктор стоял и молча проводил связь между порошком, словом "живит" и полным отсутствием следов какого-либо ранения. Логика трещала, стереотипы ломались, шаблоны рвались. Мозгу было больно.

- Какого хрена? — наконец выдавил Келли, поднимая взгляд на Денама. — Что произошло?

Алан пропустил мимо ушей капитаново "Кейли", как до это пропускал не самые приятные для воспаленного самолюбия высказывания о научных сотрудниках и медиках. Самолюбие у него, Келли, было вполне себе нормальных размеров, так что он мог себе позволить роскошь не обращать внимание на чужие всплески чувства собственной важности.

- Денам, приглядите за Угрюмом, пожалуйста. Доверяю его вам. Если что с его состоянием, тут же зовите меня.

Келли поднялся на ноги, взял дауншвайг и направился к Вовочкиной.
- Присядьте, — сказал он и опустил кейс на землю. Когда особистка уселась, Алан принялся ее осматривать: измерил давление, сердцебиение и частоту дыхания, оценил зрачковый рефлекс. Затем аккуратно откинул волосы, там, где они были в крови, и осмотрел рану. Большего в этих условиях, и тем более при наличии на Вовочкиной "варяга", Келли сделать не мог.

Ким Йен внимательно посмотрела на швейцара, словно бы собираясь с мыслями. А может, она и вправду собирала их со всех сторон, чтобы сейчас выдать этому человеку что-то, что поможет ей сэкономить целых 5 самоцветов. Хотя, если задуматься, разве стоит исполнение мечты столько? Нет, оно стоит непомерно больше — оно не стоит ничего.

Жил-был на свете Мальчик, — начала Ким Йен, обняв хобот Ардхаматанги. — И этот мальчик был очень одинок: у него не было ни друзей, ни брата, ни сестры... Вернее, брат был, но он был уже взрослым, женился и ушел жить отдельно. Жена у Брата была просто красавица: темноволосая, светлолицая, с большими темными глазами и аккуратными пухлыми губками. Брат очень любил свою жену. А Мальчик... ну, он не очень ее любил. — Йен сделала паузу, глядя на швейцара немного извиняющимся взглядом. — Вернее, он ее любил — но все же немного не любил, потому что она забрала у него брата и он остался совсем один. Нет, у него, конечно же, были родители. Но ведь с ними не поиграешь. Да и Мальчик все время болел, поэтому оставался дома, а мама и папа уходили на работу рано утром и приходили только поздно вечером. И весь день Мальчик или играл в одиночестве своими паравозиками и кубиками, или рисовал на больших листах бумаги толстыми цветными карандашами, или подолгу смотрел в окно, как там, на улице, в сугробах играют другие дети... как они катаются на санках с укатанной горки, как лепят снежную бабу, как кидают друг в друга снежками. И ему очень, очень хотелось надеть свою красную курточку, сунуть ноги в свои серые сапожки и сбежать к ним, и тоже лепить с ними бабу, и кидаться снежками, и кататься с горки на санках.

А вечером, когда за окном становилось очень-очень темно и, казалось, темноту можно пощупать рукой, зажигались фонари и возвращались с работы Мама и Папа. Мама готовила ужин и накрывала на стол. А иногда она звала Мальчика, и он помогал ей: расставлял тарелки, раскладывал салфетки, а на каждую затем клал вилку. И шел звать Папу. И тогда они все вместе ужинали и смеялись и пили сладкий чай с печеньем, и с вареньем тоже. Мама накладывала в маленькую тарелочку с голубым цветком несколько ложек вишневого варенья — непременно вишневого, потому что это было любимое варенье Мальчика — и пододвигала ее к нему, и давала ложку. Мальчик сначала выбирал ягоды, а затем съедал сок, а уж затем тщательно вылизывал ложку и запивал чаем. И всегда оказывалось, что длинная минутная стрелка часов показывает на двенадцать, а толстая часовая — на десять и Мальчику пора спать.

И тогда он шел в свою комнату, ложился в свою кроватку и накрывался своим одеялом по самый нос. Он немного отодвигал штору, так, чтобы видеть луну, которая висела как раз перед его окнами, над крышей соседнего дома огромным светлым диском, приколоченным к чернильному синему небу. И она бледно светила, разливая молоко по заснеженным скатам крыш, выливая его на улицы, она даже проливала его на подоконники на самых высоких и самых нижних этажах. И Мальчик просил Луну подарить ему друга, чтобы ему было с кем играть, и рисовать, чтобы было с кем болтать и делиться своими мыслями, и кому читать свои любимые книги и показывать красивые в них картинки. А Луна только бледно смотрела в его окно, пока он не засыпал, а утром сосем исчезала с неба.

Шли дни, одинаковые-одинаковые, похожие один на другой как вчерашняя и сегодняшняя луна. Паровозики все так же ездили по своим рельсам, дети все так же играли за окном, стопка с рисунками все так же становилась выше и выше. Только на полке снова появились новые книги, да на столе теперь лежал новый набор карандашей. И Мальчик начал болеть сильнее. И даже весна за окнами, зазеленевшая улица и расцветшие на подоконниках герани не могли помочь ему выздороветь. А он все так же просил Луну подарить ему друга.

И вот однажды ночью, когда Мальчик в очередной раз, глядя на молочно-желтый диск сквозь щель между шторами, шептал бледными губами свою сокровенную мечту, что-то за окном изменилось. С Луны на его подоконник спустилась лунная дорожка и по ней, не спеша и гордо подняв хвост, спустилась Лунная кошка. Да-да,— заверила швейцара Ким Йен, — самая что ни на есть лунная, самая что ни на есть кошка. Она уселась на подоконник с той стороны стекла и принялась деловито вылизывать свои лунные лапки, то и дело поглядывая на Мальчика.

А он смотрел на нее во все глаза и не верил. Неужели, неужели Луна услышала его просьбу, неужели Она исполнила его мечту? Он подскочил в кровати, встал на колени и принялся открывать окно. Сил из-за болезни у него осталось совсем-совсем мало, и пришлось повозиться, прежде чем он смог провернуть все время заедвшую ручку и открыть раму. И вот... и вот он смотрел на Лунную кошку, а она смотрена на него.
- Можно я поглажу тебя? — спросил Мальчик, все еще до конца не веря.
- Можно, — ответила Кошка и улыбнулась. ("Да-да, лунные кошки умеют улыбаться!"— заверила швейцара Ким Йен.)
И тогда Мальчик протянул руку и трепетно коснулся шерстки. Гладить Лунную кошку было немного щекотно и очень странно. Пальцы каждый раз чуть проваливались в шерсть и утопали в лунно свете.
- Здорово, — прошептал Мальчик, глядя на Кошку горящими, лихорадочно блестящими глазами. — Здорово! Я всегда мечтал о друге! Столько времени уже... я просил, просил! — Он начал задыхаться от эмоций, и от своей болезни, но в его глазах было беспредельное, сказочное счастье! — Ты ведь будешь, будешь моим другом?
- Мр-рда-а-а, — протянула Кошка, прекращая вылизываться. Теперь она поднялась на четыре лапы и принялась ходить по подоконнику возле Мальчика, то потираясь щекой о его подбородок, то щекоча его хвостом.
- И ты будешь приходить ко мне каждую ночь?
- Мр-рда-а-а.
- И мы будем играть?
- Мр-рда-а-а.

В эту ночь они играли долго, очень долго, наверное, до самого утра — Мальчик не заметил, как заснул, а когда проснулся, было уже очень светло и кошки, понятное дело, уже не было. От усталости из-за ночных игр он даже не смог встать с постели. Почти весь день Мальчик дремал или читал книгу и, конечно же, с нетерпением ждал ночи. А ночью снова пришла Лунная кошка, и они играли, играли, играли... Каких только игр она не знала: и прятки, и крестики-нолики, и морской бой, и угадывать слова, и много-много других. А еще она знала совсем неизвестные Мальчику игры, ведь они были с Луны.

Ночи летели в играх, дни летели в дреме. Чем больше Мальчик играл ночью с Кошкой, тем крепче он спал днем, тем меньше вставал. Но в те часы, когда он просыпался и ужинал вместе с Мамой и Папой, он был удивительно счастлив. Он рассказывал Маме и Папе чудные и чудные небылицы, которые рассказывала ему Кошка, и они все вместе удивлялись и смеялись. А после ужина наступала ночь.

Однажды Лунная кошка по своему обыкновению спустилась по лунной дорожке и уселась на подоконник. В окно залетал холодный ночной августовский ветер, первый предвестник грядущей осени. Но Мальчик не обращал на него никакого внимания — когда приходила Кошка, он переставал чувствовать боль и холод, забывал о том, что он болен. Кошка уселась напротив Мальчика и заглянула ему в глаза.
- Мы с тобой уже очень давно дружим, — сказала она, немного наклонив голову на бок.
- Да, — кивнул Мальчик, счастливо улыбаясь. Он упер руку локтем в подоконник и теперь кончиками пальцев ерошил лунную шерстку.
- И ты готов, — она продолжала мурлыкать.
- К чему? — удивился он.
- К тому, чтобы отправиться на Луну и подружиться там с такими же, как ты, детьми.
- Такими же как я?
- Да, с теми, кто много болеет и мечтает о друге, — она улыбнулась. — Там, — Кошка повернулась мордочкой к Луне, — такие, как ты, находят свою мечту — друзей.
- Но у меня уже есть друг — это ты!
- Я не могу быть с тобой все время. Здесь, в твоем городе, в твоей стране, на твоей планете, есть еще очень много детей, которым нужна я. Они еще не готовы отправиться на Луну.
- Это значит, что ты скоро уйдешь от меня?
- Да, — не поворачиваясь, ответила Кошка.
- И я должен выбрать, да?
- Да.

Несколько секунд Мальчик молчал, глядя на лунный свет, отражающийся в соседнем окне. А затем он протянул Кошке руку, и они пошли — вверх по лунной дорожке.

Вместо тела — грязный сиреневый туман. Он не видит, он точно знает. Потому что не ощущает.
Кто это? Что это с ним? Чьи голоса? Влад? Это он Влад. Влад. Владик. Кто эти люди? Где мама? Сашка? Бабушка?

——————

Лежал на кровати и прижимал Сашку к себе. Хотелось забиться в угол и там дрожать — но было нельзя. Когда-нибудь он вырастет и сможет защитить маму, и Сашку, и бабушку. И себя самого. Но это только потом, еще нескоро. А сейчас... а сейчас он может только прижимать Сашку к себе и гладить ее по плечу, шепча в ее крошечное ушко какие-то глупые слова успокоения, в которые и сам-то уже не верит. Когда был совсем мелкий, верил — верил маме, которая вот так же обнимала его и шептала, что все будет хорошо, все пройдет. Что папа не такой уж плохой. Что он случайно и совсем не хочет их обижать. Мама была права: прошло. Прошла его вера. Скоро пройдет и Сашкина. Но пока, пока он шепчет ей на ухо и крепко прижимает к себе.

Он сжался, когда открылась дверь. А свет, прямоугольником нарисовавшийся на красно-зеленых полосках, показался предательским и опасным. Сильная рука на вороте футболке — и он щенком летит на пол. А в ушах испуганный плач Сашки. И в голове ненависть, недетская ненависть к отцу, к собственной беспомощности, к бессилию своему. Не успевает даже подойти к маме, помочь ей подняться. Он бы хотел ее обнять, прижать к себе, как Сашку, но лапища отца выволакивает на свет, к игрушкам, кубикам и машинкам, к мозаике, в которой не хватает частей...

Руки быстро хватают кубики, выкладывая их в коробку — один за другим, красный, желтый, желтый, красный, зеленый, синий — у этого сбита краска по ребру, — снова синий и еще один зеленый, ободранный весь — это Сашка его погрызла, когда совсем мелкая была, — и следующий кубик, и следующий... Губу закусил, чтобы не плакать. Ведь он мальчик, парень, мужчина. Мужчина. Защитник. Ведь он вырастет и не позволит отцу обижать маму, Сашку, бабушку. А руки дрожат. Он никогда не допустит, чтобы они плакали. Когда он вырастет, они никогда, никогда не будут плакать! Сгребает мозаику обеими ладонями, в коробку высыпает, канву туда же. Слышите! Вы никогда больше не будете плакать! Сколько времени прошло? Он успевает? Еще машинки: обычный грузовик и легковушка, у которой открываются двери и капот — гордость его. Он вырастет, точно. Ему нельзя плакать. Должен быть сильным. Он. Мужчина в их семье. Руки лихорадочно убирают в ящик коробки и машинки. А сердце колотится и страшно, до жути страшно.

Девочка. Снова коснулась хобота слона. Оказавшись наверху, она отвязала одну из сумок и попросила Ардху опустить ее вниз. Там она присела у огромных его ног, раскрыла сумку и извлекла из нее длинные полосы чистой ткани, бутылек с прозрачной жидкостью, смешную пузатую баночку и огромный кусок ваты. Она оторвала от него поменьше, смочила прозрачной жидкостью и начала аккуратно промокать раны на ногах Ардхаматанги. В это же время она поглаживала его левой ладошкой и тихонько говорила себе под нос:
- Терпи Ардха, вожаком будешь.
Когда раны были промыты, Йен открутила крышку с пузатой банки и пальцем зачерпнула мази.
- Видишь, Ардха, — она вытянула руку высоко вверх, демонстрируя слону чудо-лекарство, — сейчас я замажу твои раны, и они мигом заживут. Это такое волшебство. Я специально его учила, когда была принцессой.
Она болтала и накладывала мазь на раны. А следом обмотала ноги Ардхи полосками ткани, убрала баночки-бутылочки-бинты в сумку и встала. Йен довольно осмотрела свои труды и еще раз изо всех своих детских сил обняла ногу слона.
- Ты у меня самый лучший на свете.

Дрожь земли передалась им всем. Йен медленно обернулась, внутренне предвкушая и боясь. Чего она боялась — она не знала. Быть может, просто подсознательное осознание размеров приближающегося "поезда в мечту" вызывало почтенный страх перед размерами, величием и силой зверя.
Она положила ладошку на хобот Ардхи, успокаивающе поглаживая.

Слон. Снова начал переминаться с ноги на ногу, нервно хлопая ушами. Он молчал и только косил глазом в сторону, откуда, как он уже услышал своими чуткими ногами, приближался трамм.

Они смотрели на него огромными глазами, чувствуя, как крик животного проникает сквозь них.

Вот оно! Вот то, чего он так ждал и чаял, — инопланетная цивилизация, еще один разум, кроме земного. И надо было что-то делать, надо было налаживать контакт. Как там в книжках-то пишут: Приветствуем тебя, о найранец... найранен... найра-как-его-там?! мы не причиним вам вреда. Мы только выкачаем с вашей планетки весь буралий, по ходу убив добрую половину биосферы вашего шарика. Черт! Что за мысли! И когда? Когда перед ними стоит человек! В том, что это человек, Алан не сомневался ни на секунду. Просто, как знаешь, что кошка это кошка, щегол это щегол, так и тут было ясно, как божий день, что перед ними стоит человек.

В Алане поднял голову ученый: вот бы его в лабораторию! Рентген, УЗИ, флюорография, биопсия, анализы, пробирочки, пипеточки, укольчики, клеточки в окуляре микроскопа — и вуаля! Леди и джентльмена, встречайте, первооткрыватель иноземного разума, Алан Келли! И тут внезапно и совсем ни к месту ему очень четко представился он сам: в лесах родной планеты, с каким-то мечом в руке — а перед ним стоят какие-то мужики в странных одеждах, со сложными непонятными железными штуками в руках, в шлемах, а между ними какой-то тощий, с непонятной хреновиной на лице, вроде как дужки со стеклышками, или со слюдой... А дома у него детишки мал-мала меньше, и жена еще одним беременна...
Резкий приступ горького стыда за самого себя накрыл Келли, и он как стоял, так и покраснел до самих ушей.

Как и сержант Старк, он поднял руку в приветственном жесте, смущенно улыбаясь хозяину здешних мест.
- Здравствуйте, — выдавил он, ощущая себя полным кретином и, как оказалось, совершенно не зная, как надо вступать в контакт с другой разумной формой жизни.

- Удачи тебе, Тимоти Рэдклиф, -- негромко сказал единорог в спину подростку, когда тот сел на подоконник.

Кролик словно бы кивнул и, когда Тим спрыгнул на землю, поскакал вперед. Остановился, дождался, когда мальчик его догонит, и снова поспешил к известной только ему цели. Бежали они долго, и казалось, этому не будет конца. Вот уже закончились аккуратно стриженные кусты, вот уже на газоне пробивается высокая дикая трава, вот сорняки стали выше и крепче. А они все бежали.

Наконец игрушка немного свернула, совсем чуть-чуть, и поскакала к огромному дубу. Был ли он тут все время, Тимоти не знал -- он никогда не заходил в эту часть парка. Дереву было, наверное, более ста лет. Оно подняло свои ветви высоко вверх, доставая до самого солнца, раскидывая тень широко вокруг. Отчего трава под ним была не такой густой и высокой, а корни поросли пушистым ярким мхом. Кролик подскакал к дереву и замер, дожидаясь Тима. Затем перепрыгнул огромный корень, закрывающий собою обзор, и исчез.

Столб качался, извивался и дрожал в горячем воздухе, иссушивающем траву и землю. Он виднелся вдалеке обманчивым миражом, вот-вот грозясь исчезнуть в волнах зноя. Он был хрупким и неверным, как мечта. Как мечта, какой она должна быть — удаляться всякий раз, когда твои пальцы уже почти коснулись ее тени, дразнить и указывать путь, быть несбыточным и эфемерным столбом в знойном воздухе степи.

Слон мерно ступал ногами по траве, перебирая массивными лапами, покачивая огромной головой. Он был, как гора — незыблемая и непоколебимая, уверенная, реальная гора. В отличие от неверного столба с рупором. Слон шел сквозь горячие волны, плыл по зною, рассекая расплавленные потоки жары. Он двигался медленно, не спеша, не сворачивая, как тектоническая плита медленно плывет по раскаленной магме. Издалека казалось, он стоит на месте. Отчего еще больше походил на гору. А на вершине горы сидела маленькая девочка.

Девочка даже не сидела — она лежала на огромной голове животного, спустив свои худые босые ноги по обе стороны от шеи, свесив свои тонкие ручонки вдоль его ушей. Девочке, как и всему миру вокруг, было жарко.

- Вон он, Ардха, — она подняла руку и указала на мерцающий вдали столб, — мы уже почти пришли.

- Я же говорил! — В восторге воскликнул Алан, — Говорил, что у них должна быть система эхолокации! Стало быть, это ночные животные. Хоть что-то новое!
Он был счастливсчастливСЧАСТЛИВ.

Когда все более-менее стихло, он развернулся к Фредериксону.
- Капитан, имею счастье вам доложить, что снаружи — наша родная Земля, можно считать. Никаких, угрожающих нашему здоровью вирусов и бактерий в образцах не обнаружено. Как мы ни старалась.
Последняя фраза была насквозь пропитана печалью, грустью и разочарованием.

Добежал. Остановился. Над Иваном замер, согнувшись, ладони в колени уперев. Слышит только, как дыхание его в фильтрах надрывно свистит, да сердце в голове бьется. На ногу Иванову глядит -- и уже понятно, что дело худо. Хуже, чем он надеялся. Так, как он боялся. Отдышался малость, движением, для самого уже незаметным, "Ласточку" с плеч снял, на землю привычно-бережно положил, на колени возле Найденова опустился.

- По сторонам смотрите. Я его ранил, он ушел. Но кто знает... -- говорит. Говорит, а сам уже аптечку из Ивановой сумки вынимает, пальцами белыми замки отщелкивает, крышку откидывает. Жгут.
- Я сейчас жгут наложу, потом обезболивающее. Терпи.
Выше колена ремешок положил, серый такой, прорезиненный. Тот сразу в крови измазался. Еще бы. Хлещет ведь -- из двух артерий разорванных и четырех вен. Зубы стиснул, затягивает, пока кровь хлестать не перестала, а у самого мысль в голове, понимание жестокое, чувство ненавистное -- что зря все это, зря.
Затянул. Остановился на секунду -- дрожь в руках унять. Не было с ним такого еще. Сколько раз слушал, к "Ласточке" приникнув, как звенят нервы, как тягучие секунды дергают их раз за разом сильнее, но палец на крючке никогда не дрожал -- не могут у снайпера руки дрожать. А тут. Сжал в кулаки. В крови.

Шприц. Прозрачная ампула. В ней жидкость плещется. Заветная. Помогает, умница, боль снимает. Пальцы о марлю отер, ампулу взял, ножом по шейке -- чирк! -- и сломал. Набрал. Воздух выпустил -- и несколько капелек по игле. И снова подумал, что как слезы они. Второй раз за сегодня. Второй раз за несколько часов. Сколько он еще так за сегодня подумает. За всю свою жизнь?
Вошла игла в плоть измученную, прямо через ткань штанов, прокалывая, совсем незаметная на фоне всей той боли, что сейчас живет в развороченном колене Ивана. И лидокаин в мышцу пошел. Сейчас, сейчас легче станет.

Убрал шприц. Руки снова марлей оттирает. Смотрит куда-то вдаль -- на Ивана не может.

Замер. Застыл. Как те деревья, что вокруг стоят, не колыхнутся. Даже сердце замерло, а потом больно так дернулось и снова забилось, нервно, боязно. И во рту сухо-сухо, а дыхание неровное после бега, в фильтрах свистит. Пальцы снова щелкунчик сжали, сигнал своим посылая: долго прижал и два раза коротко. Чтобы знали, что опасность рядом, чтобы приготовились. И, если повезет, все выжили, до бури до пещерки той добрались. Голова еще мысль думает, а руки уже к плечам скользнули, пальцы за лямки чехла зацепились, с плеч стягивают, замок неслышно на "Ласточке" расстегивают. А глаза по кустам шарят, по деревьям, по камням серым, высматривают врага, камуфляжный плащ его незаметный, невидимку этого, убийцу невидимого ищут.

- Сержант Старк, скажите своим людям быть осторожнее и не палить по сторонам в случае внезапности. 90%, что планета населена разумными существами.
Ну, насчет 90% он, может, и загнул, но сейчас Алан был слишком возбужден, чтобы дотошно вычислять степень вероятности.

- Кирк, -- он снова переключился на базу, -- я бы не тянул его на базу. Во-первых, черт его знает, какую заразу мы на нем приволокем. Я не гарантирую, что наши антисептики -- самые лучшие антисептики во Вселенной. Во-вторых, представь панику аборигенов -- а я уверенуверенУВЕРЕН, что они здесь есть, -- когда они вдруг не обнаружат своего идола или кто он там для них на месте. Вдруг он у них -- что-то вроде вестника неприятностей или еще что, -- Келли уже понесло, -- мы же вызовем панику. А вдруг войну? Ненене, я бы очень не советовал соваться во все, что касается чуждой нам культуры.

Говоря все это, Алан машинально поглаживал шероховатый камень скульптуры, с восхищением ребенка глядя на этот грубый образчик местного творчества.

Пошел первым, приказ выполняя. Непривычно. Боязно. Первый раз в бурю снаружи. Ноги аккуратно ступают по сухой земле, по трещинам, по корням корявым, из земли вылезшим, свернувшимся, словно кабели рваные. И пугает не столько сама буря идущая, сколько незнание. Вон, Снеговой, не одну такую пережил, видать. Значит, нет все так страшно.
- Товарищ полковник... -- наконец голос подал, а сам глазами по кустам шарит, по кустам убогим, по камням крошенным, серой пылью присыпанным, по стволам деревьев измученных, умерших, по небу даже, серому, злому, в тучах тоскливых. И не верится, и представить не можется, что когда-то поднимешь голову -- а там синь, и облака белые, барашками такие, а если дождь, то радостный -- и радуга во все небо после, и деревья эти -- с листьями, на ветру шумят, дождем умываются. Не верится. Так не бывает, сказать хочется. А бывает буря. И будет, -- что такое буря?

Тавия все так же молчала, слушая и наблюдая. Она не могла не заметить состояния господина фон Кайлена, не могла не обратить внимания на крепко сцепленные руки лорда Грау, не могла не взглянуть на лорда Лакруа, когда тот принялся писать что-то в блокноте.

Члены Дома разговаривали, совещались, волновались. А Тавию все это время не покидала сильная тревога из-за того, что некоторые знают куда больше, чем говорят, если вообще говорят. Сама она знала слишком мало, чтобы делать какие-либо значимые выводы -- и очень боялась, что из-за чьего-то молчания такие выводы не будут сделаны никогда. Ее грудь нервно приподнималась в такт дыханию, и если кто-то за ней пристально наблюдал, то понял бы, что спокойное выражение лица, несколько отстраненный взгляд, опущенные плечи -- всего лишь маска. Ей очень хотелось сорваться с места, побежать в детскую, распахнуть дверь и сгрести их -- и хулиганку Ялию, и сорванца Саэфела, и кроху Тонин, и даже уже взрослую и независимую Эйлин -- сгрести их всех и крепко-крепко прижать к себе, закрыть от того непонятного, неизвестного, но неминуемого, что случится, закрыть, спрятать, уберечь! Тавия волновалась, переживала, очень переживала, что кто-то -- кто-то, кому ее не понять -- сделает неправильный выбор.
Фаэ обвела всех и каждого внимательным взглядом.

- Лорд Грау, -- она подняла взгляд на мужчину. Тавия хорошо помнила, что сказал он ей за столом, и сейчас она вцепилась в его слова как в обещание, -- Вы сказали, есть какие-то зацепки. Вы имели в виду то, что уже было сказано, или есть что-то еще, что нам всем поможет.

Арлекин продолжал двигать ногами, стоя на месте -- как сломанный механизм, который не в состоянии остановиться.
- Звезда не вернулся, -- донеслось со стороны комода. Там стоял игрушечный единорог, белого цвета с золотой гривой и копытами. Когда-то рядом с ним красовался второй -- точно такой же, только черный, с белой звездой на лбу.

Получатели: Тавия Румай ди Кондор, Лаэр ди Кондор.

С тех пор, как пропал маленький Дэниел Рэдклиф, прошло уже полгода. Так случилось, что накануне вечером Тим и Дэн сильно повздорили. После ужина младший брат допекал Тимоти своими просьбами поиграть: он то приносил паровоз, то предлагал порисовать, то раскладывал перед братом солдатиков. И Тимоти не сдержался.
Это была самая обычная ссора двух братьев, каких случается двенадцать на дюжину. Поэтому, когда с десятым ударом часов дети пошли спать, все ложились в полной уверенности, что утром мальчики встанут словно ничего и не произошло. Однако того, что случилось утром, не ожидал никто. Горничная пришла будить Дэниела -- и не нашла того в его кровати. Подушка была примята, одеяло отброшено в сторону, простыня в складках -- все говорило о том, что малыш Дэн ложился спать. Но постель была уже холодной, а все окна закрыты, и никто из слуг не видел, когда и куда пошел Дэниел. Его искали весь день -- и не нашли. Семья и слуги обыскали весь дом, но нигде, ни в одном потаенном уголке, ни в одной темной комнате мальчика не было. А за окнами с самого утра шел снег, и если Дэн и сбежал из дома, то следы его давно уже были спрятаны под толстым белым покрывалом. Тогда позвонили в Скотланд Ярд. Пришли детективы и предположили, что Дэниела могли украсть. Они сказали ждать звонка. И все телефоны в доме стали прослушиваться, полицейские следили за домом, но все это было без толку. Никто так и не позвонил, чтобы потребовать выкуп, никого так и не заметили. Тогда Дэниела объявили в розыск, а отцу и Тимоти только и оставалось, что ждать и надеяться. Месяц, два... полгода.

Уже было лето, каникулы. И Тим вернулся из лагеря. В свой огромный дом, с огромным количеством комнат, полный прислуги, в котором не хватало одного человека -- маленького светловолосого мальчика с серыми глазами.

Кодзиро улыбнулся мальчику.
- И не страшно тебе здесь находиться?

Тавия хотела задать еще вопрос, а потом, получив на него ответ, еще и еще. Но Его Превосходительство непрозрачно намекнул, что больше ничего не скажет -- дальнейшие вопросы с ее стороны будут грубостью.
Девушка медлила с благодарностью. Она думала. И мысль о том, что ее детям наверняка -- поведение всех представителей старшего поколения Дома просто кричало об этом -- грозит опасность больно защемила сердце. Тавия на секунду прикрыла глаза, стараясь задавить эмоции, но безуспешно. Наконец она снова взглянула на мужчину.

Получатели: Тир Эреннон, Грау.
Она что-то ответила ему и снова вернулась к еде. Ее тонкая кисть подняла со стола бокал с водой, и Тавия сделала несколько нервных глотков. Затем вернула стакан на место.

Положив в рот очередной кусочек безвкусной пищи, прожевав его и проглотив, Тавия обвела взглядом присутствующих за столом. Внимательно посмотрела на мужа -- он тоже не в себе, хотя виду и не подает, улыбнулась Элисте, взглянула на Эрнесто, затем -- совсем коротко, чтобы не выйти за рамки приличий -- изучала незнакомую ей фаэ, Алису фон Гизендей -- так их представили, -- и вот наткнулась на взгляд господина Шарпа.

Очень хорошо Тавия знала такой взгляд. Она ловила его на себе еще с юности, с первых выходов в свет -- взгляд, говорящий ей о ее же собственной красоте. Юную Тавию такой взгляд радовал, Тавию, только что вышедшую замуж, уже смущал, а Тавия, какой она была сейчас, научилась принимать его как должное. Девушка ответила господину Шарпу улыбкой -- вежливой, мягкой, теплой -- но тем не менее, улыбкой замужней дамы, не позволяющей себе ничего выходящего за рамки.

Ее отвлек слуга. Тавия повернула голову, коротко кивнула и что-то тихо ему ответила.

Получатели: Тир Эреннон, Гра.

Кодзиро негромко рассмеялся.
- Для астропатов будет введен ограниченный рабочий день. А остальным гражданские права помогут защитить себя в том числе и от некоторых отдельных людей, которые с ними плохо обращаются.

Тело сначала само дернулось на рефлексах -- откидывая прочь кусок трубы, подальше от крови, -- ударяясь спиной о "заднюю" стенку куба. А уже только потом Кристиан ощутил выхолаживающую волну ужаса, пошедшую от от грудной клетки вниз. Он ощутил, как млеют губы, как медленно и неотвратимо что-то словно ползет вдоль позвоночного столба вверх, поднимая волосок за волоском, и замирает на затылке, в том месте, где к первому шейному позвонку крепится череп. Кристиан невольно дернулся, поднял руку, попытался стряхнуть это. Движение было резким, рваным.
- Oh, God*... -- прошептал, скорее, даже выдохнул он и следом облизал губы, которых почти не чувствовал. Сердце в груди колотилось -- часто и поверхностно, словно дрожащая туда-сюда стрелка.

Воспоминания заполонили сознание и мешали связно думать. Мысли метались туда-сюда, перескакивали с темного ноябрьского вечера на стены куба, хватались за нечеткие варианты последующий действий, упускали и снова потоком неслись куда-то, наполняясь ударами и стонами.

Кристиан поднес ко рту кисть и прикусил согнутый указательный палец -- прикусил до крови, до резкой, прочищающей сознание боли. Pull yourself together... pull yourself together... pull... yourself... together... pullyourselftogethertogetherpullyourself...**
Наконец он смог сделать глубокий болезненный вдох -- словно бы усилием воли раскрывая смерзшиеся ребра, заставляя сжиматься и растягиваться околевшие от приступа страха мышцы. Он сжал виски, силой воли заставляя мозг работать. Щели... Он приник к одной -- и увидел снаружи еще один такой же куб. И вспомнил, что ранее, кажется, слышал чей-то голос, на который в приступе паники и ужаса не обратил внимания.
- Is there anybody***? -- Прокричал он далеко не твердым голосом.



*О, Боже...
** Возьми себя в руки
*** Есть там кто-нибудь?

Стоя посреди ставшей мощеной дорогой тропинки, Тавия смотрела на горы. Смотрела долго, пока от игры призрачного лунного света на снежных шапках, не заслезились глаза.
Тогда она перевела взгляд ― перевела на Его Превосходительство, совершенно неосознанно, неожиданно для самой себя, ― взгляд заинтересованный, любопытствующий, изучающий ― и от этого ей стало неловко. Смотреть так на Лорда Лаэра, пусть и супруга, пусть и отца ее ребенка, но, тем не менее, человека совершенно чужого, хоть и глубоко уважаемого ― тем более, глубоко уважаемого ― было верхом неприличия. Тавия снова отвела взгляд.
- Лорд Лаэр, Вы же уже бывали тут ранее? – спросила она скорее для того, чтобы прервать неловкую паузу, а не из любопытства.

Делать шаг было тревожно. Нет, Тавия не сомневалась в своем супруге ― но Тир Эреннон до сих пор был местом, в сознании девушки окруженным сакральным ореолом, местом, которое надежно соответствовало самому понятию «мечта», местом, где нет никаких рамок, кроме своих собственных, где можно вздохнуть полной грудью. И делая шаг, она с трепетом в груди, словно там бились сотни бабочек, явно ощущала, что идет навстречу своей мечте. Что это была за мечта, Тавия не знала: она вот-вот ловила ее в своем сознании, но та всякий раз выскальзывала ― как веревочка воздушного змея из некрепкой ладошки. Но змей, уносясь в небо, маячил где-то в самой выси, оставляя внутри Тавии неизбывное ощущение того, что в Тир Эренноне для нее что-то изменится.

Когда ветер подхватил их с Его Превосходительством, тонкие прохладные пальцы Тавии невольно обхватили запястье супруга, словно она искала поддержки и защиты. Но через мгновение первый испуг прошел ― появилось ощущение... странное ощущение... удивительное ощущение того, что она здесь дома ― дома после долгого-долгого отсутствия, настолько долгого, что любимое молодое деревце превратилось в векового исполина, а каменные плиты когда-то залитой солнцем аллеи заросли буйным в густой тени мхом. Легкая дрожь внутри ― дрожь волнительного ожидания щекотала душу, которая захлебывалась от мириадов ощущений, идущих извне: от избытка красок, от разнообразия звуков ― от ощущения той первородной совершенной красоты, которой никогда не сыскать в мире, в котором она живет.

Тавия вдруг осознала, что она держит запястье мужа. Она тут же разжала пальчики и одернула руку.

- Простите, Лорд Лаэр, – девушка неприлично долго смотрела на Его Превосходительство, впуская в себя песню, словно видя его впервые. Нет, она, и вправду, видела его впервые. Наконец она смущенно опустила взгляд, краснея и чувствуя, как бьется сердце в преддверии... чего?

Такой странный и в то же время узнаваемый и родной город оказался за спиной ― а впереди были горы. В их мире никаких гор в этом месте не было, но сейчас, здесь и сейчас, у нее было чувство ― нет, знание! ― что эти горы здесь были всегда. Это нормальный порядок вещей, коим испокон веков он был и будет вовеки, и что там, в материальной и рациональной Астави, все неверно, неправильно, ошибочно.

Кодзиро заговорил медленнее, старательно подбирая выражения:
- Генанты создаются для определенных целей. Поэтому полную свободу и все права они не могут иметь - их свобода изначально ограничена предопределенными обязанностями. Если дать генантам возможность полностью выбирать свою судьбу, их перестанут создавать, начнется революция, гражданская война... Здесь нужно действовать осторожно и постепенно. В любом случае все генанты должны иметь право на жизнь, на человеческое отношение, здоровье, отдых.