Голосование за ходы

И мы были погребены под толщей льда, снега и земли… Возрождение надвигается на нас, подобно айсбергу, хотим мы того или нет.

Ногти девушки рефлекторно царапали землю, процарапывая себе ход к свободе, где-то на задворках сознания шевелилась мысль: «Хорошо, что ты не в гробу, правда, Евангелина?» Евангелина переводится, как «благая весть», ты помнишь?
Её грязная изодранная одежда не сохраняла тепла больше, да оно было и не нужно. Ей больше ничего было не нужно. Она рвалась сквозь мокрую землю, сквозь рыхлый снег. Она рвалась в Ад под луной…
В голове девушки шумел океан.
Чувство необъятного простора и… поднявшийся из глубин естества голод затопили её сознание, а в душе проснулся, невиданный раньше, азарт погони.
Бежать! Бежать!
И убивать… А потом поглощать плоть, как вакханки от убитого ими оленя.
Она неслась вперёд вместе с теми… людьми вверх по лестничным пролётам. Вверх и вверх. Она спотыкалась и падала, обдирая ладони, локти, колени, превращая их в сплошные кровоподтёки, но она рвалась.
Туда.
Вверх.
К крови.
Юноша лежал на одной из балок, а Евангелина, почти на четвереньках подползла к нему.
Он был действительно похож на златокудрого Орфея.
Уайт вцепилась ему в горло, подобно тренированной гончей, нашедшей свою добычу, обломанные ногти оставляли кровавые полосы на его теле. Она рвала его, сама того не подозревая.
Наконец, голод чудовища был утолён и та, кого когда-то звали «благой вестью», устало прислонилась к холодной, изрисованной стене. Всё её лицо было в крови. Кровь на руках и одежде и кровь внутри.
И что-то рвалось наружу, будто личинка шершня.
И готка заплакала, заревела в полный голос, размазывая по лицу остатки туши и кровь. Её вопли казалось доходили до самого дьявола, а потом… Потом она стала рвать тело выпитого ей юноши. Получая от этого какое-то странное удовольствие, будто бы сейчас, в эту секунду женское торжествовало над мужским, а чудовищное над человеческим, вечная смерть над только что ушедшей жизнью.

Ева кричала и плакала, терзая тело юноши раздирая его раны ногтями, чьи чёрные крошки оставались в его открытых ранах.
А потом…
Потом наступила апатия и Евангелина, продолжая плакать иприжалась к трупу и поцеловала, окоченевшие на морозе губы.
«В своих фантазиях я убиваю их тысячами и целую их обескровленные губы», - пронеслась в голове строчка из Мисимы.
Она всё ещё обнимала труп, первого парня в своей жизни, а её пальцы, мокрые от его крови вывели на балке имя:

Eva.