Ветер из Промежутка выл в граните древнего спанжа. Его порывы точили лезвия кряжа и вытянутые пики скал. Сочная многолетняя трава степной волной лилась по крутобоким холмам, шелестела и смеялась над коротким веком ушедших в вечность аборигенов. Увы, от былой славы долины Дикобраза остались разбитые стены крепостей, поросшие мхом дольмены, да старая мощеная дорога, змеёй петлявшая среди вездесущих одиночества и запустения.
В час заката через краеугольный камень в спанж явились молодые тропы. Их встретили не привычные авантюристу удивлённые взгляды оседлых лабушей, но пустой зев каменного ублюдка. Треснувший остов здания рядом с исчерченным рунами порталом принадлежал постоялому двору и стойлу для ездовых существ. Принадлежал когда-то давно, в эпоху трансспанжевых караванов и повсеместного достатка. Всё, что могло сгнить внутри помещения, сгнило годы назад, оставив в комнатах труху и каменную крошку.
Над героями в зените застыла птица. Чудище, напоминавшее ворона с облысевшей багровой головой гавиала, расправило два громадных чёрных крыла и парило в потоках ветра, наблюдая за непрошеными гостями. Сырой камень тракта хрустел под их ногами, и тот хруст эхом отзывался по пустым пространствам между скалами. Слышали ли его тропы? Вряд ли. Их вёл голос Промежутка. Он не принадлежал мужчине или женщине, слова его языка терялись в веках, но он манил новообращённых, как свеча манит мотыльков в летнюю ночь.
Свеча. На холме в четверти лиги от краеугольного камня горел скудный костерок. Тракт огибал холм, но пришельцы знали, что их путь лежит прямиком к чадящему ориентиру. Дорога давалась легко, лишь редкие стебли временами оплетали обувь и грозили порезать открытые участки кожи. По обе стороны от путников из зеленого моря выныривали призраки минувших дней: остов каменного здания; прогнивший коробок телеги со сломанной осью; повалившаяся оградка пастбища. За очередным безликим холмом в лиге от бредущих показался старый замок. Над треснувшими стенами возвышались клыки башен, и в их некогда крепкой кладке пробивались ветки кустарника. Но пришельцы смотрели только на огонь почти каждую отведенную для путешествия секунду, не произнеся и слово приветствия друг другу. Таков был ритуал, заочно знакомый каждому тропу.
Смеркалось. Взобравшись на макушку холма, тропы остановились перед кострищем. Выложенное по краям булыжником, оно лениво тлело крепкими корнями местной травы. Скудное топливо сочно щелкало, выбрасывая угольки к ногам пятерки путешественников. Поодаль, привалившись к гранитной плите, сидел седовласый старик. Он затягивался длинной трубкой и выпускал колечки дыма, при этом умудряясь сохранять лукавый прищур. Сделав несколько затяжек, он неожиданно резво встал и вошел в круг света.
На его ноги с желтыми нестрижеными ногтями натянуты деревянные сандалии. Он одет в длинную тунику из выцветшей зеленоватой материи с многочисленными пятнами на ней и прочный шерстяной плащ. На плече болтается увесистая котомка. Его руки, мозолистые и не по возрасту крепкие, сжимают трубку и тонкий клевец, или его подобие, с длинной, в половину его роста, резной рукоятью. На каждый палец его правой руки напялено кольцо с драгоценным камнем. Он хоть и ниже Айвана, но всё же может похвастаться широкими плечами и небольшим животом. Лицо его, изрезанное морщинами, украшает куцая бородка и густые брови. Глаза большие, серые, жадно изучают героев. Нос с горбинкой похож на клюв коршуна. Жидкие волосы средней длины стянуты в пучок.
– Приветствую вас, тропы. – Начал он сиплым баритоном. – Я Аркей Жуваль, арбитр Трибы, сын Мариока, помазанный куафер тетраэдра Калхили. – Он сделал короткую паузу и добавил. – Бывший. И просто небогатый старик, которого цирцы потянули на старости лет рисовать похабщину на древнем камне. – Аркей легонько пнул желтый двухлитровый котелок, лежавший подле кострища, и заявил. – Сто грамм шолуха в кастрюлю, гулящие.