Голосование за ходы

- Clode, mone amur!
Слова прозвучали ружейным выстрелом в тишине, молнией, расчертившей ясное голубое небо.
Радость человека, который думал, что потерял самое дорогое.
Глаза, в которых загорелся огонек уже умершей надежды.
Шаг навстречу, звон кольца о бетон пола, грохот упавшей скрипки.

"Лжец, предатель и подлец, значит?"

Грохот еще одного выстрела, брызги и горько-соленый аромат крови.
Роберт упал, словно хлипкая, старая тряпичная кукла. Марионетка, которой жестокий кукловод оборвал нити.

"Non..."
"Oui. И ты сам этого хотел, забыл? Радуйся, твое желание исполнилось."
"Non... Je ne vou..."
"Sur oui, tu voulais. Voulait que Robert parte pour l'Enfer."

Тело Роберта подхватил "спортсмен", кажется, он что-то кричал, но француз, словно, окончательно перестал понимать английскую речь.
Кто-то положил руку на плечо Арнеля. И что-то в этом простом жесте показалось Клоду издевкой, злобной насмешкой.

Но секунду он стоял, не в силах понять и принять произошедшее.
Сбросив с себя руку Евангелины, каинит бросился в угол, куда Сандро оттащил ревенанта, не думая о следующем выстреле, который может угодить уже в него. Это было мелочью, глупой и несущественной деталью, почти чьей-то ложью и выдумкой.
Тьма стала гуще для француза, заклубилась, пошла волнами, как тогда, у ямы.

Encore une heure, encore une heure à peine,
Encore une heure de jour et la nuit vient
Et puis... rien.
Пел тихий женский голос в ушах. До боли знакомый голос.

Клод опустился на колени перед телом бывшего любовника, обхватил того за плечи и аккуратно, но настойчиво вырвал его из рук Сандро. Холодные тонкие пальцы каинита сжались на запястье человека, стараясь нащупать пульс, хоть какой-нибудь признак жизни.
- S'il vous plaît, ne meurs pas. Tu entends, n'ose pas mourir, - прошептал он почти не слышно, - Ты не ответил еще на кучу вопросов, Робер.

Тени плясали перед глазами Клода, все тот же тихий женский голос напевал:
Tout y sera, tout y sera
À part toi.
А через пару мгновений до мертвого француза дошло, что тени действительно оторвались от стен и устроили жуткий бал.
Они танцевали, кружились и извивались вокруг, изменяя очертания и формы, становясь похожими то на женщин в длинных платьях, то на мужчин, корчащихся в агонии, катающихся по полу, бьющихся об стену головой.
Как хорошо, что у теней нет голоса, иначе бы комнату заполнила адская какафония из криков ужаса, боли, истерического смеха и слов, которые напевал тихий женский голос.
Тьма слышала его, чувствовала его боль, знала его горькие секреты.
Но лицо Клода было совершенно спокойным, на нем не отражалось ни капли той боли, о которой кричали пляшущие тени.
Только губы его шептали только одну фразу:
- Ne meurs pas.
- Ne meurs pas.
- Ne meurs pas.

"Excuse-moi, tout cela ma faute."
"Notamment"

Клод преодолел четыре пролета, когда оборвалась мелодия скрипки.
"Non!" - рыкнул он про себя. "Они ему ничего не сделали. Он нужен мне самому"
Арнель прибавил скорости, зацепился носком за ступеньку и рухнул на пол, рассаднив руку.
- Merde... - простонал француз, поднимаясь на ноги и возобновляя свой бег вверх по пролетам. Рука ныла и болела от удара о бетон, но слабее, чем должна была. Через этаж он уже забыл о том, что падал.
А потом раздался звук выстрела.
- Non... - прошептал хастлер, останавливаясь на минуту. В небьющемся сердце снова зародился знакомый холодок страха.
"Верь в сказки, но привыкай к кошмарам"
"Жаль, что сказка - одна из форм кошмара".
Зачем-то вдохнув и выдохнув, француз преодолел последние этажи и влетел в уже знакомую дверь.
- Robert, avec toi tout va bien? - спросил он, с некоторым облегчением глядя на живого бывшего возлюбленного.
"Бывшего ли?" - спросил чей-то ехидный голосок в голове.
"Бывшего. Я был дураком, а он - лжец, предатель и подлец."

Снег.
Снежинки кружились и танцевали на ледяном ветру, падали на голую землю. Они несли долгожданное избавление и покой.
Клод упал на колени, пальцы его вцепились в землю, сжали в кулаках эту кашицу из свежевыпавшего, белого, как обивка гроба несостоявшейся невесты, снега и холодной, мертвой земли.
Боль.
Она расползалась по венам адским огнем, сжигая внутренности, пожирая мысли, воспоминания, мечты... И он кричал. Кричал, как никогда в жизни, пока в легких не кончился воздух, а в рот не набилась земля перемешанная со снегом.
И ответом ему была тишина.
Тьма плясала перед глазами, вихрилась, рябила, словно вода в лужах во время дождя. Она шептала что-то, обволакивала, казалось, пыталась унять боль, защитиь от чего-то, что рвалось сквозь занавес из теней и снежинок.

Sometimes I see the pulse
numb I feel, so unreal.
Blood on my lips I taste the heavy lead.

Темнота кружилась и пела, в ее очертаниях Клод почти различал знакомый женский силуэт.
Боль отбросила в сторону надоевшую игрушку, ушла и скрылась в темной пелене, унеся с собой что-то очень важное, но что?
Мир вокруг вновь пошел трещинами, разлетелся сотней осколков разбитых зеркал.
Клод вцепился в землю. Только она оставалась неподвижной и цельной посреди всего этого бедлама. Она и Тьма.
Кто-то стоял над ним, нет, не "кто-то", а "что-то". То самое "что", шедшее к нему сквозь завесу темноты, достигшее хастлера, когда боль, наконец, оставила Арнеля.
Нечто с лицом Клода, голодом, безумием и ненавистью, горевшими в этих одновременно чужих-своих глазах.

What can I find behind the mirror,
I'll never know.
Who's the reflection within?

Нечто, бывшее и не бывшее Клодом одновременно, рвалось вверх, сквозь землю и снег, и темнота расступалась перед родившейся тварью.
Зверь в обличье отдаленно напоминающем человеческое не чувствовал ничего, кроме своего дикого всепожирающего голода. Только насытиться и нужно было новорожденному монстру, больше ничто не было важным, больше его ничто не беспокоило.
По тропе из крови, так похожей на ту, которой Клод пришел к этому гигантскому скелету небоскреба целую Вечность назад, монстр несся туда, куда вел его легкий солноватый, терпкий аромат. Аромат того единственного, что могло насытить его и заставить уснуть.

Зверь насытился и убрался куда-то, спрятался где-то неглубоко в душе, там, откуда пришел, и Клод Арнель очнулся.
Он стоял, вцепившись в железную балку, опору будущей стены. У его ног висел обезображенный труп какого-то мужчины. Где-то тихонько плакала скрипка...
Арнель медленно опустился на колени, глядя на свои руки, вымазанные в грязи и крови.
- Non, - прошептали губы, с которых стекали капельки темно-алого напитка.
А потом он рассмеялся.

Sharp is the edge of all discovery,
now I see.
A scar without suffering, impossible.
I'll wait until my last day with no shame.

Мысли, вырвавшиеся на своду, устроили в голове карнавал. Один вопрос сменялся другим, и ни на один из них Клод не мог найти ответа.
Теперь же не всегда будет... так, правда? Я не хочу, чтобы это повторилось.
Убивать... это неправильно. Я не хочу больше, правда. Всегда нужно будет отбирать жизнь?
Много мне крови нужно, чтобы он был сыт?
А убивать неправильно? Ради еды, не ради бабла, как те бляди, что играют в "большие игры" и готовы порвать глотку за лишнюю копейку, которые сбрасывают людей на самое дно.
Часто мне нужно питаться?
Что теперь будет, черт возьми?
Шлюхой я был чище...
L'enfer, le Paradis... Que c'était? Грусть ангелов, усмешки демонов... Захлопнулись и райские врата и врата Преисподней.
Неужели нет надежды на спесение?

Клод открыл глаза и посмотрел в темно-фиолетовое небо, усыпаное мириадами белых и голубых сияющих точек.
- La vraie lumière, - прошептал Арнель едва слышно, - La lumière dans l'Obscurité...
А потом он тихо рассмеялся и медленно проговорил, пытаясь правильно произносить слова чужого языка:
- Я уже чувствую себя "высшим" существом. Выше некуда.
Robert, je te déteste