Голосование за ходы

Обесточенные, лишенные магический силы голем и свитки больше не представляли собой опасности, но теперь над Бандой Панды нависала другая угроза. Вернее, даже две. Одна нависла где-то в сиреневой дымке эфира, паря и отбрасывая ломаную тень на Хронопотам, а другая не столько нависала, сколько клубилась вокруг героев — черным дымом горящих Знаний.

— Нельзя терять ни секунды! Если не убраться отсюда сию же минуту, мы сгорим или задохнемся! — прокричала Эльфрида через весь стремительно мрачнеющий зал. — Скоро тут запылает, как в чумной топке! Нам надо попасть на мост, о котором рассказывал Друл. Помните? Обломки каменной башни, парящие над часами?

«Или придумать, как потушить пожар», — подсказал ей Здравый Рассудок.

— Или придумать, как потушить пожар, — повторила за умным человеком Эльфрида. — Например, охладить пол с помощью магии. Или разыскать в этом проклятом чистилище для книг средства противопораж... противопожар... в общем, всякие шланги и... ну, эти самые, чтобы тушить огонь! Должны же были писари подстраховаться на случай внезапного воспыла... возгорания. Уууфф! Или... Или провести ритуал, но использовать его не для вызова папы, а для вызова... эм-эм... ливня?! Что вы думаете, друзья?

В пылу интеллектуальной борьбы с проблемами она напрочь забыла, что сдернула с себя платье и выскочила из-за колонны в одном белье. Но сейчас ей было не до смущения. Перед ними стоял жизненно важный выбор: либо очертя голову прыгать на мост, либо тушить пожар.

— Но как... — беспокойно сминала ремень сумки девушка, поглядывая за окна, — ...как мы доберемся отсюда до моста? Не можем же мы просто оттолкнуться от подоконника и допрыгнуть до них? О Клевер, — взмолилась она, закатывая очи горе, — что же делать?!

Про книжную разновидность големов у Мортона Дракса не говорилось — в памяти чародейки вспыхнули только две картинки из его справочника о монстрах: голем, собранный из частей мертвых тел, и голем, сконструированный из металла. Но волшебница за эту долю секунды умудрилась вспомнить и еще кое-что: что големы — не разумные существа. Голем — это просто собранные в кучу предметы, преследующие некую заданную големмейстером (магом, их создавшим) цель. Они не мыслят, не чувствуют, не понимают человеческой речи и, вообще говоря, не понимают ничего, кроме заложенной в них функции. А раз так, то запросто можно без опаски переговариваться с друзьями. Все равно голем ни черта не услышит, правильно?

Девушка кашлянула, пробуя голос, осторожно высунулась из-под лавки и бодро объявила на весь скрипторий, что у нее есть две новости: хорошая и плохая. Одна состоит в том, что свитки и голем лишены собственного созна..я, а зн..ит, при н.. мож.. с... бо.но ко..уни....вать, иг..ри..я и. ..исут..вие. Получилось не слишком доходчиво: грохот шагов голема и треск разгорающегося пламени поглотили половину изданных ею звуков.

— Свитки тупые! — закричала тогда она что есть мочи. — Слышите?! Они тупые, как пробка! Без мозгов! Это просто предметы! Их можно убить, как обычные вещи! Ууу, шкуры безмозглы-ы-ые!!! — Судя по искренней страсти, вложенной в последнюю фразу, это была хорошая новость. Но затем пришло время и для плохой. Эльфрида виновато скосила ресницы, раздумывая, как бы эдак аккуратней ее подать, чтобы не оказалось, будто голем и свитки ожили из-за нее. — Друзья, — закричала она, немного убавив в энтузиазме, — они охотятся на меня! Им нужна я, магичка! Вот. Нет времени объяснять — просто поверьте! Если оставите их в покое, они вас не тронут.

«Похоже, цель этого голема — не дать сотворить ритуал. Наверное, он — защита скриптория от мошеннических попыток выбраться из него, — бегло пробубнила она себе под нос, — ведь свитки ожили как раз в то мгновение, когда я замкнула круг. Эх, выходит я снова накликала на нас...»

— Догадку. — Добавила она громче, заметив, что Талас и Тразз вопросительно косятся на нее. — Я выдвигаю догадку... э-э-э... что весь этот книжный хлам ожил после замыкания круга. Кхм-кхм. Значит, если круг разорвать... Но стирать мел с неровной поверхности долго... Или изменить его форму? Переделать из круга в... не круг?.. Впрочем, — решительно тряхнула она головой, — нет времени рассусоливать! Я уверена... Вернее, надеюсь, что голем деактивируется, если мы разорвем магический круг.

Через секунду в ее руках возникли последние обломки мелка, смятая бумага и грифель. Ее глаза, возбужденно блестя, воззрились на следопыта.

— Талас! Вопрос жизни и смерти, — облизнула она пересохшие губы. — Ты умеешь рисовать? А впрочем, не важно, я тебя научу... Смотри!

На мятом клочке бумаге в мгновение ока возникла неровная окружность, затем к ней добавились кривые круги поменьше и парочка линий:


— Вот, — волшебница сунула получившуюся схему под нос полуэльфу. — Нужно вернуться туда, — мотнула она головой в сторону люминесцирующей сигиллы, — чтобы нарисовать там, на месте круга, вот это. Сову. Знаешь, что такое сова? — девушка выпучила глаза, сложила рот буквой «о» и гулко поухала, изображая напуганную сипуху. Будто рисованной иллюстрации могло быть недостаточно. — Почему? Потому что тогда круг станет рисунком совы и перестанет быть кругом. Логично же! Но... Есть одно «но»... Придется раздеться. — Всего на мгновение на ее лицо набежала тень сомнения и смущения, но уже через секунду она подползла к оторопевшему Таласу и, сопя ему в шею, быстрыми пальцами расшнуровывала и стягивала с него залитую маслом льняную рубаху. «Не хочу, чтобы ты превратился в головешку», — буркнула она тихо. Не успела сброшенная рубаха коснуться пола, как девушка сноровисто расстегнула и сбросила с себя платье, оставшись в одном корсете и панталончиках. — Сейчас главное — выжить, — заявила она, запихивая ворох одежды в котомку. — Тразз, если на вас попало горючее масло, сделайте то же самое. Торопитесь! Одежда сама себя не очистит... А хотя... Кхм-кхм...

В уме нестройной вереницей пронеслись буквы до боли знакомого заклинания: «Коснувшись предмета, маг его очищает или делает грязным...» Да, последний раз, когда Эльфрида использовала эти чары (в подземелье драконоборцев), вся их команда схлопотала отравление зловонными миазмами, но разве с тех пор она не стала более опытной чародейкой?

«Эх, кто не рискует, тот не пьет кровь дракона!» — решила волшебница. Протянув руку, она коснулась глянцевого масляного пятна на полу и скомкано выговорила пару слов на латыни.

P. S. В представлении Эль наложенная на окружность сова должна была выглядеть как-то так (довольно крупная полная версия доступна по ссылке: ссылка):

Гномы-подземщики говорят, что когда шахтерская вагонетка, пролетевшая с верхнего уровня шахты до самого нижнего, останавливается внизу, во всем вашем теле тоже происходит замедление скорости.

Это-то и случилось с Эльфридой, когда она наконец-то притормозила, чтобы четко проговорить заклинание: скорость ее тела замедлилась, а скорость работы мозга — напротив, взяла и увеличилась в несколько раз. На контрасте. Волшебница замерла, оценивая обстановку вокруг, и увидела мир в замедленном движении. А еще — в синем цвете. Причем не метафорически, а буквально: от книг, собиравшихся в массивного голема между шкафами, исходили яркие лучи магии, заливающие полза́ла густой и пронзительной синевой. Они рассекали собой пыльный воздух от стеллажей и до кафедры и стягивались все в одну точку на нарисованной мелом сигилле. Свиток, приползший из мастерской, тоже источал ультрамариновое сияние. Его хладные, как скальпель хирурга, лучи, ощупывали пространство скриптория, словно в поисках чего-то, что можно почикать на органы... Чего-то или кого-то?

«Э-э-э... Меня?» — догадалась Эльфрида, увидев, куда нацелился луч. «Вот же шкура ползучая!» — высказалась она.*

Секунду она следила за рысканьем пергаментной ленты, одновременно краем глаза наблюдая за тем, как Талас отточенным жестом вынимает свой меч и встает надежной преградой между ней и бумажной коброй, и вскользь размышляла о том, какой же все-таки полуэльф грациозный, когда применяет эти свои боевые искусства. Прямо-таки загляденье! Похож на бродягу Бузо, только без косеньких глаз и трехмерный. Удивительное дело: события разворачивались со скоростью летящей в тартарары вагонетки, но работающий на полной мощности мозг чародейки умудрялся не только не упустить ни одной детали происходящего, но еще и подумать о всяких глупостях.

«Ага, — снова догадалась Эльфрида, — Талас защищает меня от свитка. Так трогательно, — улыбнулась она, прикусывая губу. — Да, но ведь тогда я просто обязана ему помочь!»

По идее, лучшая помощь мечнику в сложившейся ситуации — просто не мешать ему. Правила таковы: 1) не путаться под ногами, 2) не паниковать и не бегать туда-сюда с пронзительным визгом — в общем, не делать всего того, что обычно делает чародейка. «Ну и не буду», — пожала она плечами. Не больно-то ей хотелось паниковать. То ли потому что бояться книг — как-то нелепо, она же в конце концов выросла среди них и сама не раз заставляла их взвиться в воздух (например, когда при посещении родителями ее комнаты шустро зашвыривала «Узницу Гвиланеля» на антресоли), то ли потому что поблизости отирались Талас и кот — а с ними вообще ничего не страшно. Как бы то ни было, паниковать не хотелось. И это пугало. Почему ее вдруг не тянет паниковать? Не заболела ли она, часом?..

«Так чем же ему помочь? — прикидывала волшебница. Не путаться под ногами? Сделано. Не верещать, как болотная кряква? Сделано. Не лезть ему под руку?.. О! Точно! Отвлечь на себя внимание свитка!» Ну, чтобы тот не принялся маневрировать в воздухе и дал следопыту точно в себя прицелиться.

— Иди, иди сюда, моя прелесть, — ядовито пропела Эльфрида, поманив к себе свиток.

Она стала точно за Таласом, взяла молот так, словно готовилась засандалить им по врагу на подлёте, и принялась ловко вращать рукоять в руке, чтобы получилось быстрое-быстрое нервирующее мигание, испускаемое оголовьем.** И чтобы этот мигающий свет бил прямиком бумажной змеюке в морду (или в то, что у нее вместо морды).

Видя, что босоногу полегчало от зелья, волшебница сочувственно взяла его морщинистые лапки в свои ладошки и, ласково глядя ему в глаза, принялась его всячески утешать. Попутно задавала вопросы:
Первый: Да-да, мы самые настоящие, из плоти и крови, можете даже меня ущипнуть, если не верите. Когда я вырасту и стану могущественным магом, как Чармиона, будете потом хвастаться своим думкам, что щипали саму меня, хи-хи-хи. Но постойте... Я ведь так и не знаю вашего имени! Если вы вовсе не Страж, то как же вас по правде зовут?
Второй: Хм-м-м. Значит, вы по профессии — землекоп, и попали сюда, когда в Бруквесте рыли погреб?.. Ох-ох-ох, сколько же времени вы здесь провели? Наверно, и сами сбились со счету...
Третий: Эльфийская чародейка сказала: «чтобы победить Стража Времени, нужно мыслить наоборот». Но что такое «мыслить наоборот»? Скажите, вам случайно не попадались такие штуки, похожие вот на это, — она достала из сумки свои шпаргалки, показывая их одичавшему землекопу, — такие, знаете, мелки свитки, наподобие тайных записок, со словами вроде «думать», «наоборот» или «шиворот-навыворот»?

— ...Вы, главное, не вешайте нос, — ободрила она старика. — Вместе мы обязательно найдем выход. А если вам станет трудно — просто погладьте кота. Проверено — помогает!

Желая познакомить нового друга с Коксом, она оглянулась вокруг и внезапно — вот так удача! — приметила неуловимого бандюгана всего только в шаге от них со старцем. Он топорщил усы и бдительно стриг ушами, всецело захваченный крайне важным кошачьим делом: обнюхиванием букашки. «Тсс», — показала девушка пальцем у губ. И бесшумно подкралась к животному, намереваясь его изловить. Но в последний момент передумала, заметив, что у букашки — вернее, у желтого мотылька, маячащего перед Коксом, — знакомые янтарные глазки.

— Это ты! — просияла от радости. — Талас, смотри, смотри: это не бабочка, это Друл! Хвала милостивой Тальятелле, он вернулся! Ох, Друл, представляешь, — наклонилась она к волшебному мотыльку, — оказалось, что этот Великий Хронопотам — чертовски опасная штука! Он умеет поворачивать время вспять, и его охраняет загадочный Страж. Какое облегчение, что ты цел и невредим!.. О, и мистер негоциант тоже здесь!

Мистер негоциант, судя по его недоуменному виду, уже какое-то время присутствовал в комнате. На нем красовалась обновка — фигурный золотой перстень, а в руке он держал ветхого вида тетрадку, похожую на изрядно потрепанный классный журнал Вельги Зеленой.
— Эльфрида, тут нашел интересную книжицу, — обратился он к чародейке, протягивая тетрадь. — Там описание ритуала, который, видимо, провели здесь. ...
— Предсмертная записка архскриптора? Ничего себе, — присвистнула чародейка, осматривая подарок со всех сторон.

Небрежно смахнув с лавы пыль и ошметки свитков, она села за стол — читать. «Святые рога! Да это же настоящий клад! Стриж, ты чудо! — восклицала она при этом. — Та же легенда о братьях-богах, но сколько новых подробностей! Даже голова кругом...» Оглушенная количеством свалившийся на нее информации, она снова достала из сумки писчие принадлежности и стала бегло записывать на чистом листке бумаги все предположения и догадки, посещающие ее по мере продвижения от начала к концу письма. Получился «Внушительный список проблем и возможных путей их решения» из семи с хвостиком пунктов.


Когда Калехеда и Тразз присоединились ко всем остальным, волшебница сложила руки в замок, напустив на себя индюшачью важность, будто она не какая-то там девчонка, а целый военный стратег — не меньше, и грозным внушительным голосом (как ей казалось) повторила вслух всё, что им в данный момент удалось узнать о скриптории. Пересказала Стрижу слова Чармионы, пересказала всем-всем слова Таласа о часах и возможности проведения ритуала. Ткнула пальчиком в стойку со свитками, уверенно заявив, что те «изменили места дислокации, представляете? какая-то чертовщина». Наконец зачитала вслух дневник Лэнгдона Третьего и свой «Внушительный список».

По мере зачитывания лицо девушки мрачнело. Радость за Друла и восторг от новой находки отходили на второй план, затмеваемые все возрастающей тревогой за уготованную им судьбу. Но то была мрачность не от уныния — вовсе нет! — а от твердой готовности побороться за свою жизнь и жизни своих друзей.

— Мы столкнулись с угрозой невиданного генеза. Со стремительно надвигающимся континуумно-временны́м фронтом! — возгласила волшебница в завершение речи. — Поэтому предлагаю принять самые решительные меры по предотвращению нашей гибели. То есть это, как бишь его... сковардинировать наши действия! Вот. Давайте их будем ковардинировать? Потому что ведь, — патетически прижала она ладошку к груди, — будет ужасно грустненько и плачевно навеки застыть посреди пустоты. Особенно после всего, через что мы прошли. Наверное, это невыносимая скучища — торчать в неподвижности до скончания веков...

И тогда она предложила друзьям взять на себя какую-нибудь задачу из списка:
Калехеде — допросить, а точнее, поспрашивать землекопа о легендах, о Страже Времени и всём прочем.
Таласу — осмотреть щели и темные уголки скриптория в поисках подсказок: «Ну знаешь, наподобие той шпаргалки, найденной в заброшенном храме». Подумать о том, что расскажет Друл.
Друлу — тоже подумать, но «путем анализа данных» (что бы это ни значило).
Стрижу — изучить стойку со свитками. «Тут нужны твои ловкие руки, вооруженные тонкими инструментами», — подмигнула она с хитринкой.
Траззу — ассистировать ей в проведении ритуала.

— А я покопаюсь в памяти, — сообщила самопровозглашенный стратег. — Попробую вспомнить, кто нынче правит землями Хевенхельма. А потом проведу ритуал вызова папы. Надеюсь, что тайна Боруса даст нам еще одну подсказку...

С этими словами она вынула из кармана обломки свечей и мелков, деловито поправила на плече сумку и начала готовиться к ритуалу.

Прежде чем вызвать эльфийскую чародейку, Эльфрида успела сообразить, что вовсе не Борус по прозвищу Зимний Волк, а ее отец, Тобиас Гройс — тот, кто хранит тайну Ледяного сердца.

Она поделилась выводами с друзьями, а затем перед ней распахнулся аккуратный, идеальной геометрической формы портал, за которым скрывался кабинет Чармионы Блатнэйд.

Это была окутанная полумраком просторная комната с высокими стенами, подпираемыми мраморными балками, по которым ползли вверх, к потолку, диковинные вьющиеся растения. Отдельные из вьюнков цвели звездчатыми цветами, другие пестрели мелкими ярко-лимонными и малинными ягодами. Вдоль стен высились стеллажи с учеными книгами, с педантической точностью выстроенными по размеру и цвету корешка. Изредка ровные ряды энциклопедий и справочников перемежались скоплениями флакончиков с зельями или ценными артефактами, хранящимися на подставках или в стеклянных контейнерах. В углу темнел шкафчик наподобие аптечного со множеством мелких ячеек, снабженных надписями на эльфийском. Наверное, он служил картотекой — или как это называется? — таким специальным местом для хранения рядовых, непримечательных артефактов... или штуковин, из которых делают артефакты?

Перед панорамным окном, всунув длинную трубку меж раздернутыми занавесками, стоял на растопыренных тонких ножках позолоченный телескоп искусной работы. В каждой из трёх доступных обозрению стенных ниш белели бюсты великих учёных: сухощавого Мортона Дракса, бородатого Борга Жестянщика и кого-то ещё, кого Эльфида, к своему стыду, не признала. С потолка свисала шикарная люстра, выполненная в виде большой армиллярной сферы, внутри которой мягко подрагивал магический огонек. Другие осветительные приборы выглядели и того затейливее: канделябрами Чармионе служили мерцающие золотые рыбки, снующие в мини-аквариумах, закрепленных на стенах вместо факельных рожков, а светильником — парящий над письменным столом... Как же это создание называется? Кажется, аксолотль. Да, аксолотль. О-о-очень странное существо. Оно было полупрозрачным, как призрак, и источало мигающее свечение.

Были здесь также столик, похожий на рабочий стол ювелира, на которым теснились всевозможные напильники, лобзики, рубильники, горелки, пыхтелки, пилилки, сверлилки и прочие загадочные инструменты, о предназначении которых оставалось только гадать; камин с кованой решеткой, оформленной в виде узора из лоз; старинный напольный глобус с воткнутыми в него булавками; куранты с кукушкой и боем; чучело длиннотелой зубастой рептилии; дюжина декоративных лакированных черепов и блестящая медным блеском конструкция, напомнившая девушке гордость папаши Свонсона — самогонный аппарат некой особой передовой технологии.

Эльфрида так и вздохнула от зависти: вот бы ей такую же комнатку!

За письменным столом, склонившись над белым листом бумаги, сидела стройная женщина с длинными эльфийскими ушками и прекрасными светло-пепельными волосами, льющимися по спине гладким шелковистым потоком. В руке она держала омоченное в чернила перо.

Когда Эльфрида испустила свой томный вздох, перо в руке женщины дернулось, посадив на бумагу жирную кляксу. Красавица обернулась, устремляя на девушку широко распахнутые глаза. Один ее глаз был темно-синим, как сапфир, а другой — прозрачно-голубым, как топаз.

— Ми... Мисс Блатнэйд? — растерянно замялась волшебница.

Лицо эльфийской ученой исказила гримаса ненависти. Она отшвырнула перо и резко, опрокидывая чернильницу, схватилась за скипетр, лежащий рядом с писчими принадлежностями, грозно нахмурилась и наставила оружие на Эльфриду.

— Постойте, постойте, мисс Блатнэйд, — взмолилась девушка, замахав руками. — Я не Мерседес, но я пришла с миром! Прошу, дайте мне минутку, я вам все объясню! Всего лишь минутку, пожалуйста! Сначала выслушайте меня, а потом убивайте!

Она показала, что у нее нет оружия (молот лежал под окном, прислоненный к стене), протянула к порталу раскрытую ладонь с золотым медальоном на ней и принялась тараторить:

— Я не крала ваш медальон, честно-честно! Мы нашли его в заброшенном храме драконоборцев, где нас едва не раздавили здоровенные каменные быки. А потом призраки вручили мне молот. А потом мы сражались с целым полчищем волкомраков. А потом мы нырнули в портал и вдруг очутились в этой странной библиотеке, где время идёт черт-те как, в окружении всех этих скелетов... И, в общем, тут есть гигантские песочные часы размером с крепость, которые висят прямо посреди воздуха. И отсчитывают минуты до конца света! Если их не остановить, мы все умрем! Весь мир умрет! Пожалуйста, не убивайте меня! Я хорошая, правда-правда. Я люблю животных. Мы все любим животных. Калехеда тоже любит животных.

Она ткнула пальцем в кота, попутно метнув в Калехеду требовательный взгляд: мол, ну-ка делайте вид, что обожаете Кокса, а иначе несдобровать!

— Если вы нам поможете и расскажете про эти часы, я вам помогу... Ну, с чем-нибудь, что вам нужно. Помогу... Эээ... найти Мерседес? А? Как вы на это смотрите?

Она прикусила губу, умоляюще воззрившись на эльфийку.

«Декокт козы», — прочитала Люси на этикетке и крепко задумалась. Интересно, что пришлось сделать с бедной козой, чтобы добыть из нее серебрящуюся в скляночке субстанцию? А может, коза — это не коза, а Коза — написанная с маленькой буквы фамилия какого-нибудь алхимика-светоча, который нашел хитроумный способ превратить козлиные рожки в чистое серебро, чтобы затем растереть их в порошок и... и... добавить в суп секретным ингредиентом?.. На этом мысль застопорились. Ее сменила картинка: алхимик по фамилии Коза тащит в лабораторию упирающуюся козу с отполированными до зеркального блеска серебряными рогами. Коза крутит упрямой головой и отчаянно блеет.

Оставалось только гадать, что произойдет дальше. По счастью, у Люси было достаточно времени, чтобы подумать об этом. По ее прикидкам, Сесар потратил не менее четырех часов на свои алхимические священнодействия. Все это время она провела, путаясь у друзей под ногами, помогая — а вернее, активно мешая — им, травя анекдоты из жизни алхимиков и их коз и изредка делая что-то полезное — например, замолкая и отходя в сторонку.

Больше всех от ее помощи досталось Фреду. Заметив, что дворф повесил нос, она решила поднять ему настроение, и, вручив ему подержать какой-то катализатор, или ингибитор, или фермент, или еще что-то столь же загадочное и нужное в хозяйстве, битый час развлекала дворфа всевозможными небылицами о происхождении небесных светил. По ее словам выходило, будто Луна — это вовсе и не Луна, а серебряный козлиный рожок, висящий в вышине, на котором живет маленький лунный кролик. Это не простой, а волшебный кролик, который по ночам является к грустным дворфам и щекочет их до тех пор, пока они не перестанут грустить. Именно это она и собиралась сделать с бережно обнимающим скляночку Фредом, пользуясь тем, что у него заняты руки. Даже уже лукаво усмехнулась и потянула к нему шаловливые пальчики, как тут в лабораторию влетел взмыленный Грандр.

— У меня отвратительная новость! — радостно прокричал полуорк, всполошив всех вокруг. — У меня к вам отвратительная новость!

Оказалось, что Александр Борха Первый отравил их ядом василиска. Жаль только, Грандр не помнил, кто такой василиск.

— Люси, у тебя в детстве, кажется, был богатый домашний либрарий? — прорычал он, чуть не плача от досады на свою изменчивую память.
— Либра-а-а-а... — протянула художница, усевшись на стул рядом с Иганом и изо всех сил наморщив переносицу. — А, ну да, был. Ну конечно же, был! Большой такой и красивый... как ты сказал? Вот это самое! Был и есть! Сохранился как новенький. Я его берегу как зеницу ока, регулярно сдуваю с него пылинки, обмахиваю пуховкой и все такое.

Полутьма очень кстати скрывала лицо девушки, выражение которого выдавало, что она не имеет ни малейшего понятия о значении слова «либрарий».

— Фанни, ты ничего не помнишь про «василиска» или «базилиска»? — задумчиво улыбнулся ей чародей. — Что-то вертится в голове, но я никак не могу вспомнить...
— Как же не помнить? Помню! И ты тоже помнишь. Ты же сам мне о них и рассказывал! Тебе о них поведали... Духи леса. Да-да, духи леса, где ты обрел свою силу, — ответила она таким уверенным тоном, будто в ее словах не было ни грамма блефа.
— Точно! — просиял парень и быстренько чмокнул ее в щеку. — Я вспомнил, спасибо тебе, Фанни! Слушайте, я вспомнил про василисков...
— Правда, что ли? — искренне удивилась плутовка, прижав ладонь к поцелую и польщено зардевшись.

Озаренный ярким воспоминанием, Иган тотчас же в красках описал им свое знакомство с корманторскими феями, их рассказы о василисках и самих василисков: уродливых ящеров, обращающих людей в камень. Одним взглядом. А потом дробящих их в пыль своими мощными зубищами. При мысли, что Крысам придется добыть из этого чудища антидот, Люси невольно содрогнулась. Впрочем, она настолько устала от лабораторной рутины, что тут же подумала: «Уж лучше гоняться за василиском, чем торчать в этом мрачном подвале весь остаток дня». И Фред, судя по реакции, был того же мнения.

— Едрена мать, а шоб остальные узнать сперва зубы этой твари нужно притащить? — оживился рыжий дворф, разминая затекшие ноги. — Борха, где тут у тебя есть здоровенное зеркало? Мы его с собой возьмем.
— Маленькие карманные зеркальца тоже пригодятся, — энергично закивала в ответ Люси. — Такие, которыми удобно пускать солнечных зайчиков. Можно приделать к ним завязки и надеть на голову, как обруч. Только василиск метнет в тебя взгляд, как тут же увидит свое отражение в зеркальце, закрепленным у тебя на лбу, и — пшшш! — был василиск — и нет василиска. Кстати! Я же тоже кое-что о них слышала! Не далее как сегодняшним утром, от подружек своей маменьки — между нами, тех еще сплетниц. Эти дамочки знают все о обо всех в Сюзейле. Но о чем же они судачили?...

Желая быть полезной друзьям, она принялась вспоминать слухи о василиске, который завелся в коллекторе. Между тем полуорк сгреб всех Крыс в тесный кружок и тихонечко, по секрету от Сесара, предложил:
— Есть у меня один друг... Может нас сразу на эту тварь сориентировать. А может быть, даже знает, где взять сразу яд этого ящера. Но такие услуги могут потребовать оплаты. Брать будем?
— Ты имеешь в виду того... подземщика? — уточнила Люси, смущаясь. — Ничего не имею против. А во сколько он обычно оценивает свои услуги? Надеюсь, не слишком уж дорого. Только перед этим хорошо бы договориться с клиентом, чтобы компенсировал нам расходы, — недоверчиво покосилась она на Борха.

Эльфрида боялась поверить своим ушам: Калехеда назвала ее сестрой! Притихнув, она посмотрела на женщину большими увлажнившимися глазами, потянула носом, а потом обняла ее крепче прежнего. «Я тоже! Я тоже!» — с жаром прошептала она, смахивая слезы.

Капитанша, кажется, даже смутилась. Насилу отцепив от себя маленькие, но цепкие ручки волшебницы, она вернула на лицо маску казенного спокойствия и уже своим обычным бодрым тоном сообщила, что нахальный вояка сейчас на кухне чистит картошку. Эльфрида облегченно вздохнула, решив, что раз его сослали на кухню, то его простреленное колено благополучно зажило. «Наверное, доктор Эдлар напоил его особой горькой микстурой мгновенного действия», — подумала она с благодарностью к пожилому жрецу, хотя на миг в ее душу закралось сомнение: разве мистер Задира не слишком уж быстро оправился? Прошло всего пару часов — а он уже на ногах. Вот чудеса-то!

На радостях чародейка отмахнулась от этой мысли, но позже, когда Талас насуплено заворчал, что дурацкие песочные часы капают ему на мозг, девушка снова задумалась: а что, если время в этом заколдованном междумирье сбилось с пути и бежит как-то иначе, чем в обычной жизни?

— Подозрительно, — принялась рассуждать она вслух, по привычке накручивая локон на пальчик. — Библиотека Талиума из моих воспоминаний очень похожа на этот писальный зал. Готова побиться об заклад, что это она и есть! Тогда нам нужно разыскать среди всех здешних пыльных свитков и фолиантов ту чудесную книгу про рыцарей Зимнего Волка... О! Вспомнила: Борус! Он же тоже рыцарь Зимнего Волка! Только немножечко отставной. Папа говорит, он ужасно любит травить байки о своих подвигах. И мне тоже когда-то травил, только из моей дырявой головы всё выветрилось, как обычно. Что же он рассказывал? Хмм...

Ее взгляд затуманился и уставился в одну точку. Тем временем Кокс и его ворчливый хозяин припали к каменному полу библиотеки и принялись, как заправские ищейки, так и сяк обнюхивать устилающую его пыль.

— Я одно в толк не возьму, — недоуменно бурчала Бесстрашная, глядя на деловито задранный кверху и подрагивающий кошачий хвостик, — вы здесь сидите часов шесть, а ведете себя так, как будто еще не обследовали все вдоль и поперек. Вы чем занимались-то? Спали?
— Нет-нет, я не сплю, — встрепенулась Эльфрида, вырванная из раздумий. — А-а-а, вы в другом смысле... Почему еще не обследовали? Да ведь мы только-только свалились сюда — минут пятнадцать назад, не больше. Хм-хм, странно. Очень и очень странно... Скажите, пожалуйста, а вы со Стрижом в котором часу прыгнули в портал?

Кстати о Стриже. Когда разобрались с делами первостепенной важности, волшебница коротко пересказала ему и Калехеде все, что узнала от Тразза о портале и волшебной библиотеке. В ответ Стриж вручил ей промасленный сверток с едой и предложил перейти на «ты». Эльфрида, залившись милым девичьим румянцем, энергично закивала в знак согласия: она и сама тяготилась излишней церемониальностью в общении с плутом. Сколько же можно манерничать друг с другом? Друзья они, в конце концов, или кто? Она заглянула в сверток, удовлетворенно кивнула и сунула его в котомку.

Между тем друид решил слетать к часам и исследовать их вблизи. Он оперся о подоконник, таинственно усмехнулся и вдруг — хлоп! — и исчез. Вернее, из высокого и статного эльфа превратился в малюсенького янтарного мотылька. Волшебница сдержанно, с затаенным интересом наблюдала за ним на протяжении всей беседы с Бесстрашной. Когда он схлопнулся в крошечную порхающую точку, она тут же, разинув рот, подскочила к окну и несколько кратких и дивных минут, забыв обо всем на свете, любовалась миганием его ярких крылышек, пока они наконец не растворились вдали. «Так же и наша жизнь...» — протянула она глубокомысленно, медленно опуская взгляд вниз, в клубящуюся под окном бездну. Подумав, что было бы неплохо в порядке эксперимента проверить, насколько там глубоко, она подняла и бросила в окно валявшийся под ногами камешек.

— Так-так! Мы тут не одни! Не топчите тут... — неожиданно сообщил Талас, с напыщенным и самодовольным видом тыча пальцем в пол. Там, если присмотреться, виднелся отпечаток чьей-то босой ступни. Полуэльф с трудом скрывал свой восторг — чувствовалось, что он страшно рад своей находке, будто бы откопал не какой-то там след, а целый след древней цивилизации.
— А я и не топчусь, — надулась Эльфрида, машинально проверив подошвы своих ботинок. — Ну разве что совсем немножко... А что это ты там нашел? — Она просеменила от окна к следопыту, проворно огибая столы и лавки, придирчиво осмотрела следы и сунула любопытный нос за колонны. — Вот так так! Следы, мастерская и дверь! А вдруг это следы архивариуса библиотеки? Может, он хоббит или аскет, поэтому и разгуливает босиком? Тогда за дверью находится зал с особенно редкими книгами. А там, за окном, — те самые часы, которые украл Тонту, только увеличенные во много раз при помощи магии. Вот было бы здорово узнать о них больше! Эх, если бы только скелеты могли говорить...

Чародейка повесила нос, жалея, что позабыла заклинание вызова духа и что в школе из рук вон скверно учила теорию артефактов, но тут ее осенило: она ведь знает лучшего в мире специалиста по артефактам! Догадка была такой очевидной и одновременно такой волнующей, что у нее даже перехватило дыхание.

— Я знаю, знаю, что надо делать! — воскликнула она, просияв ярче эфира. — Надо расспросить Чармиону Блатнэйд! Вот уж кто разбирается в древних сказаниях, свитках и артефактах! Уверена, что и о Великом Хронопотаме она тоже слышала! Да-да-да! Только вы, Калехеда, можете ей не понравиться. Видите ли, миролюбивые ученые предвзято относятся к военным. Зато они любят животных. Ммм... Знаете что? Сделаем вид, будто вы тоже любите животных. Вы ведь любите животных? Ладно, это не важно. Держитесь поближе к Коксу и улыбайтесь. Вам вовсе не обязательно его гладить. Просто любовно смотрите ему на ушки и улыбайтесь. Итак...

Сняв с шеи золотой медальон, она поднесла его к губам и торжественно, с расстановкой произнесла в него полное имя эльфийской волшебницы.

Наверное, каждому мечтательному человеку знакомо это странное состояние — состояние сна наяву, сна среди бела дня. Ты просто читаешь книгу, или цедишь вино за неторопливой беседой с другом, или, скажем, скользишь рассеянным взглядом по витым вензелькам узора, украшающего старинный декантер, — и вдруг случайная фраза, слово, красочный образ или даже обрывок образа захватывает все твое воображение. Еще секунду назад ты был здесь, в ощущаемом мире, среди его предметов, звуков и запахов — и вот тебя нет, твоя телесная оболочка осталась в кресле — застывшая, отрешенная, с невидящим взором, — а разум, окутанный облаком грез, унесся прочь — в другую эпоху, в другое место, в иную вселенную, где события идут вспять или разворачиваются со скоростью падения метеора. Фантомы окружили тебя плотным кольцом, заслоняя своими маревыми фигурами реальность — размытое крошево черных букв на белом поле, тающие черты собеседника или изогнутое горлышко декантера, что постепенно расплывается в сиянии собственного хрусталя. На какую-то долю времени ты оказываешься целиком во власти фантазии — ты ею пленен, отрезан от остального мира. И, пока этот морок длится, вымысел становится для тебя явственней любой яви.
Вот что переживала художница четверть часа назад. Вот на что походило явление Александра Борха в шлейфе терпкого винного дыма. Он был игрой воображения, иллюзией, галлюцинацией. Но эту галлюцинацию создали столь натуральной и внедрили в мозг Люси столь искусно, что девушка, неожиданно обнаружив себя на открытой террасе, залитой теплым светом заката, ни на миг не усомнилась в реальности происходящего. Она не испугалась перемен обстановки, не спросила себя, куда исчезли ее друзья вместе с пылким Сесаром и всем его добротно меблированным кабинетом с пыльными полками и сейфом, таящимся за картиной. Захваченная головокружительным ощущением присутствия, она подставляла лицо сладкой вечерней прохладе, подносила ко рту бокал муската, наслаждаясь пряным вкусом вина и чувствуя губами плотность тонкой стеклянной кромки, а после, когда перед ней появился величественный старик с благородной физиономией, украшенной крупным носом, слушала его речь затаив дыхание.
Какой-то частью сознания она понимала, что грезит и видит перед собой не живого родоначальника семьи Борха, а навеянный образ. И все-таки безропотно принимала правила этой странной игры. Странной? Или жутковатой?..
— А теперь настало время финального испытания... — промолвил старик шелестящим голосом. Голосом, от которого по спине девушки пробежал холодок, словно ее затылка коснулось дыхание смерти. Закатный фон не померк, но в его густых золотистых красках появилось нечто зловещее.
Люси собралась задать вопрос старику, однако — вот так так! — не смогла вымолвить ни слова. Она шевелила губами, чувствовала движения своих связок и языка, но, немая, точно аквариумная рыба, производила звуки только в своем уме. Помертвевшая от испуга, она потянулась залпом допить вино и в ужасе обнаружила, что пальцы тоже ее не слушаются. Ей захотелось вмешаться в происходящее, прервать винодела, запустить в него чем-нибудь и разрушить эту иллюзию, обернувшуюся кошмаром, но она так и сидела не шелохнувшись, не в силах оторвать взгляд от морщинистого лица.
— Теперь у тебя есть 36 часов, чтобы разложить яд на составляющие и создать антидот, — сообщил Александр Борха Первый. — Докажи, что ты достоин таинства Талоны, и пусть она обратит свой взор на тебя...
«Таинства Талоны?..» — пронеслось в мыслях девушки. Почему-то ей вспомнился загадочный символ на малахитовый четках.
Послышался звон бокала, выкатившегося из ее непослушных пальцев, затем — тихая ругань Сесара: «Твою ж ма-​а-а-ать...» А потом иллюзия развеялась. И Люси, испытав неописуемое облегчение, вновь очутилась в уютной духоте старого кабинета. В нем всё было по-прежнему, за исключением одной незначительной детали, тем не менее сразу приковавшей к себе ее внимание: на столе рядом с посланием Сесарова отца появились зеленые четки — точно такие же, как на картине.
Решив, что винодел просто так неудачно над ними подшутил, художница успокоилась. Однако бескровные лица друзей, их расширенные зрачки заставили ее переполошиться и заново перебрать в памяти все увиденное. Осознание, что она действительно отравлена, что все это происходит взаправду, сорвалось на нее ножом гильотины.
— Боже, — проронила Люси, тотчас же зажав ладонью рот, чтобы не вскрикнуть.
Первые минуты после этого чудовищного открытия она могла лишь безучастно переводить растерянный взгляд с одного товарища на другого и слушать их голоса, доносящиеся до нее приглушенной зыбью, будто из-под метровой толщи воды. До тех пор, пока решительный жест Фреда, швырнувшего стул в окно, и последовавший за ним грохот не вывели ее из ступора.
— Мне еще рано умирать, тем более таким вульгарным способом, как отравление! — в отчаянии возмутился Стив.
— Д-да, но ведь мы не умрем, разве не так? — тихонько пробормотала художница, подумав буквально теми же словами, как ей не хочется расставаться с жизнью в расцвете ее молодости.
Немного собравшись с мыслями, она вновь поглядела на четки. Теперь они со стола переместились в ладони Виза, медленно перебиравшего одну бусину за другой. Встав за плечом друга, девушка тоже принялась рассматривать малахитовые горошины, надеясь найти на них тот же символ, что на картине.
Наконец, закончив осмотр, она подошла близко к Сесару и, тревожно нахмурившись, заглянула прямо ему в глаза, прямо в черные жерла его зениц, словно пытаясь прочесть его душу:
— Как они могли тут появиться? Кто мог подкинуть их в эту комнату, пока мы были объяты видениями? Прошу вас, подумайте и скажите: кто имеет доступ к кабинету, кроме вас?.. Ах да, — прибавила она после недолгой паузы. — И что, по-вашему, может означать этот знак: три точки, вписанные в равнобедренный треугольник?

— ...Интересно, как называется эта штуковина? Грандиозный Минутомер Смерти? Великий Хронопотам? Наверное, она нужна, чтобы отсчитывать время до какого-то события вселенской важности...

На лицо чародейки сеялся мягкий сиреневый свет, а в глазах ее отражались песочные часы, парящие посреди пустоты, на фоне подвижных муаровых переливов эфира. Минуту назад Эльфрида отложила молот в сторонку, свесилась за окно скриптория и, держась за подоконник двумя руками, уставилась на чудесную находку, а теперь принялась строить всевозможные догадки о ее предназначении.

— Интересно, что это за событие... — рассуждала девушка вслух. — Наверное, тот миг, когда Фенрадово сердце оттает и он пробудится к жизни. Или когда демоны Тьмы вырвутся из своего заточения за Черными вратами. Или что-то еще столь же значительное... Как ты думаешь, Друл? А ты, Талас? Может, у вас на родине ходят какие-нибудь легенды или древние предания о волшебных часах, похожих на эти?

Она отошла от окна, обводя вопросительным взглядом друзей, и только сейчас как следует разглядела Друлавана в его новом образе.

— Ох-хо-хо-о-о, — протянула она, восторженно распахивая глаза. Длинные волосы эльфа лежали распущенными по плечам, на груди его в стеклянном амулете бился алый огонек, а сам он был облачен в художественно задрапированный широкий отрез клетчатой ткани, перехваченный на плече серебряной булавкой. От него так и веяло духом первозданной природы, бередившим в душе чародейки жажду странствий и приключений. — Как же тебе идет этот плед! — прицокнула она языком. — Ты словно настоящий горец из Хевенхельма! Я когда-то читала о них: они носят точно такие же пледы. А еще живут высоко в горах и спят под открытым небом. У них такой крутой нрав, что, наверное, даже рыцари Хаггарда их боятся и уважают. Ах, вот бы когда-нибудь там побывать вместе с тобой и всеми остальными, в этих далеких краях — в заснеженном Хевенхельме, в Стеклянной долине, на Сапфировых островах...

Не успела она вдоволь налюбоваться на друида, как в зал влетели еще двое: Калехеда и Стриж. Они ловко крутанулась в воздухе и пружинисто приземлились на ноги, точно дикие кошка и кот, при этом вовсю размахивая рапирами и двигаясь удивительно складно, будто специально отрабатывали этот номер для выступления в цирке.

Эльфрида попрыгала, звонко хлопая в ладоши, — так ей понравились трюки новоприбывших. Ноги сами понесли ее навстречу акробатам, но потом она припомнила, как Бесстрашная злословила о ней за ее спиной, и запнулась на полушаге. «Наверное, нужно сделать, как учила меня капитан? — принялась раздумывать чародейка, топчась на месте и кусая губу в сомнениях. — Подбежать к ней и пнуть ее под колено, а потом быстро спрятаться за каменную кафедру, чтобы не получить сдачи? Но ведь тогда я последую ее совету, а в прошлый раз, когда я последовала ее совету, я наделала столько шуму! Еще и подкинула работы жрецу. Не так-то уж хороши ее советы, если разобраться. Пожалуй, лучше буду жить своим умом».

Решив так, девушка просияла лучистой улыбкой и в ту же секунду бросилась к Калехеде, крепко обнимая ее своими тонкими руками. «Как же я рада! Как я рада, что вы с нами! — восклицала она, пританцовывая от радости. — Уж с вами-то мы не пропадем! Ведь вы ничего на свете не боитесь! Даже скелетов и магической чертовщины!» Все-таки обниматься с людьми намного приятнее, чем колотить их. Конечно, Бесстрашная иногда бывает сплетницей и грубиянкой, но, наверное, это потому, что она слишком много времени провела в казарме и успела позабыть хорошие манеры, которым учила Вельга. Эльфрида была уверена, что в груди командирши под толстой броней бьется сердце славной и незлобивой женщины.

— Я должна вам кое-что сказать с глазу на глаз, — чародейкины пальцы цепко обхватили ладонь Калехеды, энергично потянув женщину в тень, к высоким стеллажам, до отказа набитым пыльными книгами и свитками. — Я случайно услышала, как вы сплетничали обо мне, — сообщила Эльфрида тихонечко, по секрету. — О, не беспокойтесь, я не держу на вас зла. Правда, теперь не знаю, друг вы нам или враг. Может, вы меня ненавидите? Это было бы очень печально, ведь я так хотела бы с вами дружить. Правда-правда, очень хотела бы, — лицо ее озарилось светом надежды; она посмотрела на воительницу, вкладывая во взгляд всю свою душу. — Вот только вы ошиблись на мой счет: я не могу носить под сердцем ребенка, потому что, как всем известно, дети появляются от поцелуев. А я еще ни разу в жизни не целовалась. — И застенчиво добавила: — Надеюсь, вы никому об этом не расскажете?

Закончив с Калехедой, она ринулась к Стрижу, но не стала его обнимать, а только простосердечно призналась, что собиралась позвать его в подвал, да вот беда, не успела. Заметив, что тяжелая сумка негоцианта оттягивает ему плечи, девушка не раздумывая предложила ему свою помощь:

— О, у вас столько новых вещичек! Вы прихватили для нас пайки? Как заботливо с вашей стороны, — сунула она свой любопытный носик в пожитки товарища. — Хотите, я помогу вам их носить, а то ведь вам, наверное, тяжело?

Узы
С Друлаваном
Старые узы: «Я считаю, что Друлаван сыграет важную роль в предстоящих событиях, поэтому собираюсь поддерживать его, если ему будет сложно».
Узы исчерпали себя: когда Друл обернулся хищной птицей, Элфри сделала все от нее зависящее, чтобы удержать его от поедания Кокса ^_^

Новые узы: «Друлаван — самый добрый и надежный друг на свете, поэтому я собираюсь поддерживать его не только в чрезвычайных, но и во всех жизненных ситуациях».

С Таласом
Старые узы: «Я считаю, что Талас питает ужасные заблуждения насчет устройства мира (и упорствует в них!), поэтому буду просвещать его в меру своих скромных сил».
Узы исчерпали себя: Эльфрида прониклась уважением к восточной культуре, научилась читать следы и бесшумно ходить на цыпочках. На радостях даже немного обнаглела. Или много :) Втайне она считает Таласа мудрым и отважным, хотя всё никак не привыкнет к его бесючей привычке подкрадываться сзади как таёжный пушной зверек.

Новые узы: «Ладно, так и быть: этот дикарь не безнадежен, но его отвага граничит с безрассудством, поэтому я подстрахую его, когда он снова пойдет на верный риск».

Со Стрижом
Старые узы: «Я считаю, что Стриж не тот, кем хочет показаться, и хочу узнать о нем больше, поэтому собираюсь ввязаться с ним в авантюру: как известно, общие проекты сближают людей».
Узы исчерпали себя: Эльфрида узнала, что Стриж не тот, за кого себя выдает.

Новые узы: «Я знаю, что Стриж — вор, но верю, что в душе он неплохой парень, поэтому по-прежнему собираюсь ввязаться с ним в авантюру: кто знает, может, из этой затеи выйдет толк».


Мировоззрение доброе: «Используйте магию для непосредственной помощи другому».
Мировоззрение Эльфриды претерпело некоторые изменения, но пока остается добрым. Она уже ступила на грань, отделяющую Добро от Зла, но еще медлит ее перешагнуть. В последнем эпизоде не использовала магию для непосредственной помощи другому (даже немножко наоборот :3).


Узнали ли мы о мире что-то новое и важное?
Да, несомненно: узнали кучу новых волнующих подробностей из жизни богов и их блудных дочерей! И что в воздухе рядом с библиотекой висят гигантские песочные часы, а гоблины жгут костры на подходе к Бруквесту.
Одолели ли мы значительного врага или монстра?
Еще бы! Разгромили целое полчище волкомраков!
Нашли ли мы какие-то достойные упоминания сокровища?
Клад из гриба-переростка со старинными монетами, которые Тразз так ловко пустил в оборот :-]

— Ох! Ничего! Себе! Вот! Это! Вжух! — вскрикивала Эльфрида, кружась в магическом водовороте, и голос ее тоже завивался вихрем и тонул в треске искрящегося эфира. Одной рукой чародейка крепко-накрепко вцепилась в друида, прыгнувшего вслед за ней, а другой рукой даже сумела на лету поймать свой зачарованный молот. Она боялась ушибить кого-нибудь из друзей этим опасным инструментом, поэтому изо всех сил старалась не выпускать его из пальцев. Но молот все же вырвался и в мгновение ока скрылся в бездне, а спустя несколько секунд послышался раскатистый гул его удара обо что-то твердое: бу-у-ум-м-м-м!

«Куда это мы летим? — запоздало пронеслось в уме волшебницы. — То ли вверх, то ли вниз, то ли вообще к центру Вселенной? А если нас расплющит о небесную тве...» Но не успела она додумать эту мысль, как кутерьма сиреневых искр завертелась пуще прежнего, девушку порядочно встряхнуло, а затем вповалку с Друлаваном вышвырнуло на каменный пол. Книга заклинаний страницами врозь плюхнулась рядом, а молот, прилетевший раньше всех, уже самодовольно светился в зазубренной впадине в полу, несомненно, образовавшейся при его размашистом приземлении.

Объятия друида смягчили падение Эльфриды, поэтому она отделалась лишь парой синяков. С признательной улыбкой поблагодарив друга за помощь, она быстро вскочила на ноги и осмотрелась: первым делом взглянула наверх — узнать, как выглядит магическая дверь по другую сторону погреба. Там было светло как белым днем: из узких окошек в стене лился мягкий свет, но переливчатой сиреневой кляксы портала было не видать. Волшебница кинула ищущий взгляд по сторонам и наконец заметила, что очутилась в очень странном месте — оно походило на заброшенный читальный зал из какой-то старой сказки и представляло собой просторную комнату с рядами скамей и столов, за которыми сидели скелеты, и кафедрой, сложенной из камней, на которой торжественно возлежал большой и, видимо, жутко древний фолиант. Надо всем помещением, доносящиеся невесть откуда, витали знакомые ритмические звуки: бомм-бомм, бомм-бомм.

— Cucumis agnitio! Как же тут волшебственно! — вне себя от восторга ахнула девушка. Даже попрыгала, хлопая в ладоши. Ей вспомнилась библиотека Талиума из рассказов ее деда и тотчас же захотелось исследовать это таинственное место. Наверняка оно заколдованное — разве может быть иначе?

На радостях она позабыла обо всех своих невзгодах: о том, что подстрелила противного вояку; и о том, что не запаслась пайками; и том, что ей совсем недавно хотелось покусать Таласа за его необдуманный поступок (вот ведь чудак: прыгнул за каким-то дурацким куском железа!*); и вообще обо всем на свете. Только когда она наклонилась за книгой заклинаний — а гримуар лежал раскрытым аккурат на странице с планом, — до ее сознания дошло, что це-е-е-елой куче чрезвычайно важных дел теперь придется помахать ручкой, потому что — вот печаль! — портала в потолке не обнаружилось, а значит... «Эх, одному Клеверу известно, как мы выберемся отсюда и когда вернемся в Бруквест. Может статься, что и вовсе никогда». Вот как выглядела эта куча дел:


«Прощай, милый план, — чародейка с вздохом сожаления провела пальцем по кривоватым строчкам. — Прощай, прощай навеки». Дойдя до четвертого пункта, она в отчаянии с треском захлопнула книгу и уставилась на Таласа из-под насупленных бровей, всерьез раздумывая, не лягнуть ли его под колено, как учила капитанша. Но не успела она и шагу ступить, как из портала вывалился еще один незваный гость. «О! Может, это Стриж? Он догнал нас, и вся наша банда теперь воссоединится?» — подумала Эльфрида, и над ее головой воссиял незримый ореол надежды. Однако стоило ей повернуться и увидеть новоприбывшего, как ореол померк. Вместо Стрижа портал подбросил им незнакомого мужчину в общем-то вполне пристойной наружности, но с какой-то неуловимой плутоватостью в чертах лица. Короткий миг они напряженно разглядывали друг друга — незнакомец и волшебница. Затем Эльфрида выронила книгу и, тыча пальцем за спину мужчины, с визгом притворного испуга бросилась ему на шею:
— А-а-а! Там кот! Огромный серый кот! А-а-а! Я их боюсь! Они царапаются! Спасите-помогите!

Она обвила его цепко, как лоза, и, пользуясь его секундным замешательством, торопливо пробубнила формулу приворотных чар. Ее ладони тем временем уже вовсю искрились млечно-голубоватыми разрядами. Мгновение — и искорки заплясали уже перед глазами незнакомца, поплыв вокруг его головы сверкающим хороводом.

Несмотря на некоторую запущенность — а может, именно благодаря ей? — дом Борха произвел на Люси приятное впечатление. Ей всегда нравились места вроде этого: старинные сюзейльские особняки, построенные еще при Азуне Втором (если не раньше), давно пережившие свой расцвет и вовсю охваченные увяданием, но ветшающие благородно и с достоинством, при неустанных попытках хозяев поддерживать чистоту и порядок во всех уголках своих владений, на которые только хватает сил. Такие места всегда поневоле будоражили воображение художницы, заставляя ее представлять себе их судьбу и судьбы людей, с ними связанных. Вот двор винокурни — широкий, просторный, но сплошь заросший растрепанными кустиками сорняков. Так и хотелось спросить Сесара: чьи экипажи принимали здесь в былые времена? Бывали ли среди них повозки знати? Или вот благородная винная плесень, цепко въевшаяся в низенький потолок погреба: при ком из предков винодела она появилась? И в каком году это случилось? И выдался ли тот год особенно урожайным?

Но поскольку вино любит тишину, Люси молчала, отложив все расспросы на потом. В сосредоточенной задумчивости девушка шла за Сесаром и Иганом с блокнотом в руках, периодически делая пометки или наскоро зарисовывая детали, которые казались ей необычными или важными для расследования: отпечатки обуви между пучками травы во дворе; крупные бочки в главном зале винохранилища, присыпанные пылью или сверкающие новизной; фрагмент потолка в белесом налете плесени, похожей на осыпавшуюся штукатурку; замок на двери, что вела к узкому коридору с ценными семидесятилетними винами; саму массивную дверь, ключ от которой исчез вместе с Александром Борха.

В погребе царил густой синеватый полумрак, едва разбавляемый тусклым мерцанием волшебного огня — единственного осветительного прибора на все залы и коридоры, — однако за время, проведенное в сумрачной конторе Крыс, Люси настолько привыкла работать при скудном освещении, что почти не ощутила неудобства. Невелика разница: делать наброски при свете магического шара или двух жалких струек света, льющихся из куцых окошек, задранных под самый потолок, как в каземате. Более того — в какое-то мгновение девушка настолько увлеклась рисованием, что практически забыла о цели своего визита, и, пока ее быстрые пальцы порхали над бумагой, изучала стены и бочки с интересом не столько сыщицы, сколько художницы. Все эти живописные приметы старины, царапинки на дереве, неровности и щербинки стен, сухой прохладный воздух, пропитанный древностью и сладкими ароматами вин, погрузили ее в мечтательное настроение и фантазии о прошлом.

Только когда за спиной раздался грудной бархатистый голос Стива, отрешенное выражение ушло из ее глаз. Она затаила дыхание, прислушиваясь к словам друга и чувствуя, как ее сердце колотится быстрее в приятном предвкушении. Она не раз слышала такие нотки в голосе жизнелюбивого амнийца и знала, что за этим обычно следует комплимент.

— Оооо! Этот неповторимый аромат погребов с вином! — воскликнул Стив, с наслаждением вдыхая запах старых стен. — Ой, Люси, точно, ты же сегодня источаешь просто волшебный аромат! Духи?

Девушка закусила губу и потупилась, стараясь подавить рвущийся из груди смешок и чувствуя, как розовеют ее щеки. Если вспомнить, единственным пахучим веществом, которым она могла бы сегодня «надушиться», был прозрачный водостойкий лак, запах которого едва ли заслуживал столь громкого эпитета, как «волшебный». Гораздо лучше его характеризовали слова «непривычный» и «специфический», еще точнее — «резкий», а, если уж совсем точно, то — «едкий до рези в глазах». Лебрен де Пентевьер со свойственным ему образным восприятием действительности называет его «эссенцией жженой пакли, настоянной на терпентинном масле». Люси все сегодняшнее утро покрывала этой субстанцией последнюю работу своего отца, а затем битый час оттирала ее от пальцев. Оставалось лишь надеяться, что запах за полдня успел ослабнуть.

— Что ты, что ты, какие духи... — начала шептать Люси, но осеклась, перехватив укоризненный взгляд Сесара, обращенный к ним со Стивом. Тогда она спрятала блокнот, весело подмигнула приятелю и показала ему ладони, сложенные сердечком.

После этого вернулась к изучению вмятин на стенах, царапин и пыли, покрывающей бочки в узком коридоре, рассматривая их по второму разу уже исключительно с исследовательской целью.

Спрятав книгу и грифель в котомку, Эльфрида подхватила молот и, освещая им путь, подвела друзей к действительно очень крупной винной бочке, покоящейся на боку на двух массивных подставках.

— Вот, — постучала она по деревянному сосуду. — Пустая, как башка курицы. Но, если прислушаться, внутри у нее как будто что-то колотится. Слышите? «Бомм-бомм, бомм-бомм». Сначала я подумала, что эти звуки — признак места сила, но теперь у меня родилась другая гипотеза. Мне кажется, что интендант Тразз прячет в этой бочке какой-то артефакт искусственного происхождения. Какую-нибудь... волшебную дверную колотушку? Давайте-ка заглянем внутрь?

Все четверо, включая кота, принялись крутиться возле бочки, осматривая ее со всех сторон и пытаясь понять, как она открывается.

— А что, если это ручка? — предположила чародейка, потянув на себя зеленый рычажок крана, вделанного в крышку. И добавила тоном эксперта: — В одежде где карманы, там и перед, а в крышках, соответственно, где ручка, там и вход.

Кран заскрипел, подтверждая ее догадку, но не поддался.

— Талас? Друл? — просяще улыбнулась девушка друзьям.

Тогда они всем гуртом навалились на рычаг, повернули его в сторону, и крышка просто распахнулась, как входная дверь. Внутреннее чутье загадки не подвело Эльфриду: там, где у приличной бочки должно находиться дно с кристаллическим осадком, у этой оказался волшебный портал, переливающийся разными оттенками сиреневого.

— О-о-ох, — вздохнула девушка, с восторгом уставившись на магическую занавесь, — так вот она какая, тайна Тразза! Даже более таинственная, чем я воображала. О-о-ох, это прекрасно! Мы должны его исследовать, — прошептала она, сглотнув слюну. — Не интенданта, конечно, а портал. Я лопну от любопытства, если мы не заглянем туда хоть бы одним глазком!

У входа в портал лежали кирка и мешки, доверху набитые черными камешками с золотыми вкраплениями.

— О-о-ох, — снова протянула Эльфрида, насыпав горсть камней себе в ладонь и любуясь их прожилками. — Становится все страннее и волшебственнее. Выходит, Тразз ныряет в портал за этими камешками? Но зачем они ему? И откуда здесь портал? И как, во имя Клевера, простому интенданту удалось протащить такую огромную бочку через узкий люк в курятнике? Загадка... Придумала! Мы должны допросить этого хитрюгу! Давайте устроим на него засаду? Положим пару камешков перед порталом, а сами спрячемся где-нибудь поблизости и сцапаем Тразза, как только он нагнется за ними?

Что делать, когда у тебя на душе кошки скребут? Распахнуть душу и выпустить их на волю: пусть порезвятся, побегают за таракашками в голове.
— Тобиас Гройс, повар в «Зимнем волке»

По документам Эльфрида считается человеком цивилизованным, у нее есть диплом о школьном образовании и толстая скучная книжища без картинок. Но внутри она норное животное. Когда у нее туго на сердце, ее непреодолимо тянет забиться в какой-нибудь темный угол и тихонько пересидеть там до наступления лучших времен. Желательно при этом грызть съестные припасы на зиму. Предпочтение отдается мороженому, шоколадным конфетам, сыру рокфор, игристому вину и другим полезным злакам. Такой вот одолевает ее зов диких предков.

Лучше всего, конечно, забиваться в бабушкин пузатый буфет, где хранятся варенье и леденцы в жестяном коробке, можно еще в папин домашний погреб — поближе к копченой колбаске и бочонку с медовым элем, но за неимением выбора сойдет и обычный курятник.

Туда волшебница и забилась — в кургузый дощатый сарайчик, наполненный бодрым кудахтаньем, весь в белых кляксах помета, с грубо соструганной стойкой с насестами и небрежно наваленной кучей сена в дальнем углу у маленького окошка, затянутого бычьим пузырем и похожего на глаз с катарактой. Успокоив нахохленных несушек посвистыванием и хлопками в ладоши, волшебница достала из сумки свой колдовской гримуар и, чинно расправив юбку (будто курам есть дело до ее манер), уселась на жухлую кучу сена заново подготавливать заклинания. Это оказалось непросто: освещение паршивое; грызть нечего; вокруг орут птицы; на душе скребут кошки; перед мысленным взором то и дело всплывает образ почтенного лекаря, разочарованного ее поведением: поникшие плечи, нахмуренный лоб, усталые морщинки вокруг глаз. Смотрит так осуждающе, качает седой головой. «Я был о вас лучшего мнения, Эльфрида, — говорит. — А вы, оказывается, гордячка... Что ж... Жизнь еще научит вас сдерживать свою гордость...»


«Разучу чары исцеления и попробую вправить коленную чашечку тому гадкому мужику. Наверное, так будет правильно», — рассуждала волшебница, вспоминая свой давешний разговор со жрецом. Ей совсем, ну совсем не хотелось помогать подстреленному служаке, с ее точки зрения, мерзавец получил по заслугам, так ему и надо, но она уважала Эдлара и ради него собиралась сделать широкий жест примирения. Жаль только, из-за душевной неразберихи наука усваивалась кое-как, через строчку. Большую часть времени Эльфрида просто сидела, отрешенно покусывая соломинку, потирая раскисший от вони помета нос и думая о своем. Иногда тяжко вздыхала, глядя в книгу и видя фигу.

Как вдруг услыхала знакомое «мяу» — тоненькое, испуганное и отчаянное. Девушка настороженно заозиралась по сторонам: откуда доносится звук? сбоку? снизу? из кучи сена? Заглянула себе под юбку, но увидела там только панталончики. «Кокс, это ты? Киса-киса, ты где?» Может быть, он замаскировался под курицу? Эльфрида ведь не раз убеждалась в его способностях сливаться с обстановкой до полной неразличимости. Она встала на четвереньки, подползла к кудахчущей рядом пеструшке, наклонилась, внимательно присмотревшись к ее розоватому хохолку и полоумно разинутому крошечному клювику: «Ко-о-окс, признавайся, ты нарочно меня разыгрываешь?»

«Мяу?!» — донеслось совсем с другой стороны. То есть не с другой стороны курицы, а вообще. Призыв звучал еще тоскливее и отчаяннее, чем в первый раз. Теперь девушка определила наверняка, что звук исходит из-под пола. Вместе с этим почувствовала еще кое-что: глухие басовые удары, повторяющиеся ритмически, с интервалом примерно в секунду: бум-бум, бум-бум — словно где-то глубоко под землей колотится сердце спящего великана. «Место силы! — сообразила она, мигом вспомнив рассказы друида. — Точно! Друл так и сказал: под этим сараем находится что-то странное!» Спрятав книгу в котомку, волшебница принялась разгребать солому у себя под ногами и вскоре обнаружила деревянный люк в полу, прикрывающий ход в тайный погреб так, чтобы оставалась темная щель шириной в два-три пальца. Из проема выглядывала макушка приставной лестницы. «Кокс, ты там? — прокричала девушка в темноту. — Держись, пушистенький, я иду к тебе!»

Недолго думая, она похватала свои пожитки и спустилась в подпол. Как норка он оказался куда приличней курятника. Его обволакивали синеватая темень и приятные запахи сухой древесины, вина и плесени. Эльфрида взяла поудобнее молот и осторожными тихонькими шажочками пошла внутрь. Среди предметов, появившихся у нее на пути, обнаружилась бочка с рыбой, накрытая крышкой, но запахом выдающая свое содержимое, и загадочные металлические инструменты. Под ногами хрустела каменная пыль. «Кто-то проводит здесь тайные археологические раскопки? — задумалась чародейка. — Интересно, в чем их смысл?» Наконец она заметила Кокса. Бедняга глядел на нее испуганными фосфоресцирующими глазами, прижимал уши к головке и выглядел непривычно растерянным и несчастным. Волшебница так и ахнула: «Коксик, ты что, потерялся, бедненький котик?» Прислонив молот к стене, чтобы освободить руки, она медленно и с натугой стащила крышку с бочки, выловила оттуда за хвост скользкую серебристую линь, или форель, или плотву (кто этих рыб разберет?) и ласково-ласково поманила ею животное. «Коксик, не бойся, это же я», — улыбнулась она коту, садясь перед ним на корточки и протягивая рыбешку. Но стоило серому разбойнику подойти ближе, как волшебница предательски его — цап! — и сжала в объятиях. «Ага, попался, который кусался!» — радостно воскликнула девушка.

Положив пленника себе на колени кверху лапами, она наклонилась к его мохнатой морде и с маньяческой улыбочкой жутенько прошептала: «Настал момент истины! Наконец-то мы остались вдвоем: только я и ты, ҉ М ҉ О ҉ Я ҉ П ҉ Р ҉ Е ҉Л ҉ Е ҉ С ҉ С ҉ Ь! Наконец-то я сделаю с тобой то, о чем та-а-ак давно мечтала!» — и принялась чесать коту шейку. А потом гладить его и тискать. Но в конце концов сжалилась и накормила его вкусной рыбкой. Когда сытый Кокс свернулся клубочком у нее на коленях, она снова достала толстую книженцию без картинок и стала при свете молота-ночника читать и бубнить витиеватые формулы на латыни.

Когда стул грохнулся рядом, мужчина содрогнулся, как будто очнулся от ступора.
Содрогнулся не только он. Содрогнулись два человека. Вторым человеком была Люси. Вот только ее испугал не звук обрушившегося на пол дубового стула, а лицо мрачного посетителя, обернувшегося на Фреда. Сказать, что Люси оторопела, увидев его, — значит ничего не сказать. Она просто-напросто утратила дар речи.

Худощавые черты тонкой лепки, глаза с нервным блеском, нос с красивой горбинкой, яркие губы капризного очертания — все, решительно все в этом молодом человеке напоминало ее Джернини. Ее дорогого Джернини. Центрального персонажа ее картины «Восемь черных монахов». Он выглядел, как Джернини, говорил, как Джернини, он двигался, как Джернини, он, черт возьми, прошел дак-тест был самим Джернини! Порождением ее фантазии во плоти. Видением, грезой, химерой, которая жила, дышала, грустила, морщила лоб, безо всякого аппетита отхлебывала из своей кружки с пивом и — о диво! — не развеивалась от соприкосновения с действительностью.

Сесар Борха — так звали этого поразительного брюнета. Секунду Люси потрясенно рассматривала его, не в силах вымолвить ни единого слова. По счастью сумрак таверны скрывал ее изучающий взгляд, столь жадный и пристальный, что его можно было бы счесть непристойным. За одно краткое мгновение художнице вспомнился тот вечер, когда в ее голове родился замысел будущих «Черных монахов»...



Люси встрепенулась, вспомнив, где она и зачем она здесь, озарилась сочувствующей улыбкой, села подле Сесара и принялась за расспросы. Горевший в ее глазах интерес к молодому человеку сыграл им с Фредом на руку. Чувствуя неподдельное расположение девушки, Сесар, который поначалу побаивался откровенничать, быстро сложил оборону и уже через пару минут с большой словоохотливостью поведал участливым собеседникам обо всем, что терзало его нервное сердце: о семейной винодельне с богатой историей, о прискорбном ее упадке, о загадочном исчезновении своего отца («Вот так неслыханная удача!» — мысленно обрадовалась плутовка) и связанных с этим тревогах.

Люси слушала его со всем возможным вниманием, не перебивая, молча кивая и лишь изредка задавая наводящие вопросы. Когда Сесар закончил исповедь, клятвенно обещала ему помочь, заверив, что никто, видит Огма, никто во всем Сюзейле не справится с расследованием его дела лучше, чем опытная артель КРЫС:
— Не обращайте внимание на название. КРЫС — это всего лишь аббревиатура. Никоим образом не намек на наши профессиональные качества. Слыхали про метод Гранди? — сочиняла она на ходу. — Как? Не слыхали? Видимо, вы далеки от науки? Стыдно, мой друг, стыдно, в наш просвещенный век не знать о таких вещах. Так вот, метод Гранди — это особая технология расследования таинственных преступлений, основанная на тщательном сборе улик, наблюдении, анализе и так далее...

В конторе она быстро смахнула ладонью пыль со стола и цыкнула полуорку:
— Псст, Гранди, предложи-ка ему сесть, будь любезен. Только выдели стул поприличнее. Ну, который не колченогий, — говорилось все это шепотом. — Первый клиент за тысячу лет, как-никак! Окажем ему достойный прием? А то ведь еще удерет. И без того уже опасливо косится в твою сторону. Постарайся не слишком его пугать. Улыбнись ему, что ли. Хотя, знаешь, не стоит. У тебя такие клыки... Плохая идея. Не надо улыбок. Соблюдаем серьезность и протокол.

Дождавшись, когда друзья друг за другом побеседует с Сесаром, Люси в свою очередь задала ему пару вопросов. Вопросы были такие:
1. Сможете показать на карте, где находится ваша семейная винокурня? А где у вас виноградники? Там же или в другом месте? Какие сорта вы выращиваете?
2. Вы говорили, что погреба надежно защищены от сквозняков, и тем не менее упомянули, что часть выдержанного вина испортилась, поскольку хранилась в неподобающих условиях. Что с ним произошло?
3. Вам двадцать три года. Это возраст, в котором подмастерья обычно уже становится мастерами. Что мешает вам самому изучать технологии виноделия, без отеческой указки и наставлений? К примеру, по книгам. Чего вам для этого не хватает: способностей, знаний или желания?
4. Постарайтесь припомнить: с кем встречался и разговаривал ваш отец в утро своего исчезновения? А днем накануне?
5. Вы проверили дверь во время осмотра погреба? Не оставил ли ваш отец ключ в замке, когда его отпирал?

Как бы Люси ни подмывало спросить, верит ли Сесар в теорию перерождения и не помнит ли он, случайно, себя монахом в какой-то из прошлых жизней, она держалась как настоящий профессионал и ограничилась в беседе со свидетелем исключительно прямыми вопросами по делу.

Уж как старательно Эльфрида учила формулы! Чтобы от зубов отскакивало. Не на страх, а на совесть. Штурмовала их с таким рвением, словно не чары готовила, а грозную прокурорскую речь. В перерывах шипела на своих обидчиков, воображая их стоящими перед собой с виновато ссутуленными плечами: «Вы еще у меня попляшете! Шкуры такие! Будете знать, как задираться ко мне, нахалы!» Подвальные мыши, высыпавшие из нор разузнать, с чего бы вдруг такой шум, недоуменно переглядывались и шушукались между собой. А кот, который вылизывал шерстку в противоположном углу коридора, застывал с высунутым язычком и опасливо зыркал на чародейку. Вот сейчас она вызубрит чары, потом гордой павой вплывет в лазарет, потом исцелит противного грубияна, а потом, уходя, эдак снисходительно, с холодком бросит через плечо: «Ладно уж, так и быть, прощаю вас, мерзкий мужик. Только больше не обзывайтесь. И дурацкие жесты не показывайте. Ведите себя культурно. А не то в следующий раз схлопочете по лбу!» Представила — и даже на душе полегчало.

Спустя некоторое время люк наверху заскрипел, вливая во мрак небольшую порцию дневного света: в подпол спустился Талас. Эльфрида поначалу перепугалась, решив, что это солдат, резво пихнула книгу в котомку и схватилась за молот. Но, когда мерцающий артефакт осветил буйную рыжую шевелюру, облегчению ее не было предела: Талас — самая подходящая компания для грустного затворничества в норке. Он хоть и вредина, но молчун, а значит, не станет докучать ей пустой болтовней.

— Хм... Здесь что-​то происходит? — задумчиво огляделся вокруг следопыт.
— Это как сказать, — таинственно сощурилась чародейка. — Помнишь, что говорила Калехеда об этом месте? Оно напичкано секретами, как, ммм... пчелы медом? медведь пчелами? а, как медведь медом! Когда-​то здесь проходила граница между царствами Клевера и Фенрада. Наверное, тут происходят всевозможные искривления, ммм... магического эфира.

Эльфрида снова прислонила молот к стене и вытащила из котомки гримуар. Уголки нескольких страниц загнулись, когда она впопыхах прятала книгу.

— Между прочим, я подстрелила мужика, — похвасталась девушка, запрыгнув на бочку и болтая ногой. — Здоровый такой, как лось, представляешь? Морда — во, пузо — во, глазищи так и сверкают! Стоит такой, скалится, в зубах — чья-​то кость, может, зубра, а может, вепря, и дым из ноздрей — жуть! — Вряд ли солдат был таким уж огромным, но воображение чародейки и темнота преломили его до нужного размера. — Я, значит, подхожу, говорю... эм-эм, «сдавайся» говорю на эльфийском, а он только знай вращает кровожадными зенками. И рычит вот так: р-​р-р-р. Ну, я и выстрелила. Прямо в коленную чашечку, представляешь? Сразила его наповал. Тут прибежали из лазарета. Охают, ахают, всплескивают руками: «Ой, что же вы наделали! Это был полезный в хозяйстве мужик!» А Эдлар — седой лекарь — говорит так печально-​печально: «Я был о вас лучшего мнения, Эльфрида». Представляешь? Но ведь так же нечестно! Потому что мужик первый начал! Ну, я и возмутилась. А теперь даже не знаю, что и делать: вправить ему колено или лучше наложить на него какие-​нибудь зловредные чары? Наколдовать, скажем, хм... рой комаров или мух у него над макушкой?.. Э-эх...

Она протяжно вздохнула, слизывая выступившую на исцарапанном пальце кровь. Открыла гримуар и стала расправлять мятые уголки. Следопыт между тем опустился на корточки перед котом, достав из-за пазухи тонко нарезанные мясные деликатесы, пахнущие душистым перцем и чесноком. Чародейка, у которой с утра еще маковой росинки во рту не было, повела носом и проглотила слюну.

— А Кокс у тебя — царапка, — пожаловалась она безо всякой видимой связи с предыдущей темой разговора. — Он тут потерялся и жалобно мяукал. Я хотела его погладить, помучить — совсем чуть-чуть! — а он... Эй, что ты делаешь! — Она захлопнула книгу и молнией ринулась к следопыту, встряв между ним и котом. — Собираешься его накормить? Он же лопнет! И без того уже стрескал в один присест целую рыбу! Дай-​ка это сюда.

Она цапнула у Таласа кусочек сыра и мигом отправила его в рот. Цапнула славный кусок ветчины и тоже торопливо сжевала. Цапнула ломтик неизвестно чего, с сомнением обнюхала его, но все равно съела. Потом вдруг образумилась. Смущенно захихикала, заливаясь настолько густым румянцем, что его не скрывал даже полумрак. Но, вспомнив, что ей положено предаваться вселенской скорби, тут же вернула на лицо серьезную и глубокомысленную гримасу.

— Скажи спасибо, что спасла твоего кота, — кашлянула она в кулак. — А то ведь растолстеет и перестанет ловить мышей. Ладно, так на чем мы остановились? Исцеление или чары? Что ты думаешь, м?

Мало-помалу ощущение дурноты стало проходить. Эльфрида покопалась в котомке, достала маленькую толстопузую баночку с мутной зеленовато-бурой настойкой. Взболтнула, рассмотрела ее на просвет, принюхалась, сделала несколько осторожных глотков и прислушалась к ощущениям. На вкус, на цвет и на запах это было обыкновенное лекарственное зелье. Но проглотить всю микстуру целиком волшебница не рискнула.

— Вы ждете от меня указаний? — она подняла на драгуна влажно блестевший взгляд. И без того немаленького размера, в это мгновенье ее глаза, обведенные тенями физических мук и душевного исступления, выглядели огромными, как у больного ребенка. — Господи, Отто, вы... Вы настолько полагаетесь на меня? Но я не могу.... Я бы хотела, я бы очень хотела, я бы больше всего на свете хотела приказать вам остаться рядом со мной, но я не могу! Приказывать вам — значит не уважать вас, пренебречь вашей свободой воли. Я бы с легкостью пренебрегла свободой воли Годльгонглера, Тонту, Залааса, Бесстрашной — чьей угодно, но только не вашей. Вас я неволить не стану. Потому как...

Она осеклась и потупилась, подыскивая слова. С минуту она молчала, рассматривая побитые носки своих башмаков, и щеки ее темнели, покрываясь рваным румянцем.

— Потому что вы близкий мне человек, — проговорила она затем в грустном раздумье. — Видит Клевер, как я вами дорожу! А приказывать близким людям, пользуясь их расположением, может только последний подлец, который относится к окружающих, как к вещам. Я так не могу. Я не использую тех, кто мне дорог. Уж простите.

У нее опять защипало веки. Из-под темных ресниц сверкнула и скатилась к подбородку слеза. Волшебница утерла ее краешком измятого и вымокшего насквозь платка. Ободряясь, она длинно и шумно выдохнула. Вновь поглядела в лицо мужчине.

— Я дорожу вами, Отто, — взгляд ее был выразителен и полон сокровенной нежности, — поэтому освобождаю вас от клятвы, которую вы дали моему отцу. Оставайтесь в крепости муштровать солдат. Оставайтесь, если считаете, что в Бруквесте ваше место. Но это должно быть вашим решением. Вашим, и только вашим. Я помогу вам, проведу Ритуал и сделаю вас невидимым для жандармов. Для этого нам придется спуститься в подвал, о котором рассказывал Друл, — кажется, где-то там и находится место силы. Но затем я покину крепость. Покину так спешно, как только смогу. Пусть я останусь без вашей защиты, пусть я погибну от клыков волкомрака или меча недруга — пусть. Для меня в этой жизни есть вещи пострашнее смерти. Вещи вроде бесчестья. Остаться под одной крышей с Калехедой и помогать ей? Позволить ей и этим неблагодарным хамам, — она указала кивком головы на солдат, чья хрипловатая разноголосица доносилась из-за угла, — этим халдеям, чьи трусливые шкуры мы спасали вчера, рискуя собственными жизнями, отпускать в мой адрес скабрезные шуточки? Проглотить унижение и сотрудничать с той, кто меня ни в грош не ставит? Нет. Ни за что. Я скорее умру, чем пойду на это. — Она горделиво вскинула подбородок, произнося последние слова с особенной твердостью. — Вы ведь меня понимаете? Для вас ведь тоже понятия долга и чести кое-что да значат? Что ж, тогда прощу меня извинить, мне нужно немедленно забрать свой посох из гостевых покоев...

«Уйду отсюда, — подумала она с горечью. — Вернусь домой, в Истбрук. Пусть этот мир спасается сам, без меня. Не маленький ведь». Ах, если бы можно было каким-то чудом перенестись в Борусову таверну, укрыться в ее уютном, пропахшем копченостями и травами полумраке! Очутиться рядом с отцом, уткнуться в его плечо, прижаться к колючей щеке, забыв обо всех печалях и унижениях! А потом играть с Борусом в шахматы, потягивая горячее гавэ из огромной расписной кружки...

Она уже вышла на свет, сделала с десяток шагов к круглой башне, когда гадкая сальная ухмылочка какого-то солдафона, бесстыдно облапывающего ее взглядом, заставила ее замереть на месте. «Да чтоб тебе стало пусто!» — ругнулась про себя девушка, резко переменившись в лице. Новая мысль захватила ее: она не может так просто взять и сбежать! Не может оставить без ответа оскорбления этих мужланов и Калехеды!

Она злобно процедила сквозь зубы витиеватую формулу на латыни, с силой сжала руку в кулак, тряхнула распущенными волосами и стремительно зашагала прямо к солдатам. «Раз вы понимаете только язык грубой силы, будет вам грубая сила», — по-змеиному прошипела она и раскрыла ладонь, в которой клубился голубоватый сгусток энергии, поблескивающий яркими искорками на свету. Высвобожденный из плена крепко стиснутых пальцев, искрящийся комок молниеносно принял форму стрелы.

— Топай-ка ты отсюда а d’yeabl aep arsе! — глубоким ведьмовским голосом вымолвила Эльфрида. Красивым, мелодичным и страшным голосом. — И a’baeth его в arse!

И в следующую же секунду стрела, метнувшаяся у нее из руки, вонзилась в коленную чашечку мужчины.

Утро выдалось пасмурное, угрюмое; большая вихрастая туча нависла над крышами города, как свинцовое одеяло, и ветер, пахнущий морской солью, гнал ее со стороны порта все дальше и дальше в глубь Сюзейла. Район сомнительной репутации, в котором друзья снимали помещение под контору, казался в такую погоду вылинявшим, бесцветным, словно бы нарисованным грязным углем на мятом темно-сером куске картона.
Люси была в приподнятом настроении и всю дорогу без умолку щебетала о красках, о разнице между синим пигментом ван Дорфена и Торелли. На Игана же погода подействовала угнетающе. Он слушал подругу вполуха, погруженный в воспоминания, изредка вполголоса бормотал односложные фразы себе под нос — что-то там о пожаре на чердаке, о деньгах, о старце и мукомольне. По-видимому, вновь мучил себя раздумьями о том неприятном случае, когда его магический дар чуть было не вышел из-под контроля.
Перед дверью конторы художница наконец умолкла, достала блокнот и сангину, собираясь наскоро набросать фигуру девицы с живописно всклокоченными волосами, курящую самокрутку под окнами расположенного напротив трактира. Томно привалившись к стене и выставив из-под юбки белое наливное колено, красотка с суровым хищническим вниманием разглядывала каждого проходящего мимо мало-мальски приличного мужика.
— Псст, Иган, обрати-ка внимание на дамочку за тобой. Только резко не оборачивайся. Какова, а? Тимора милостивая, что за взгляд! Так и прожигает насквозь! — художница усмехалась, поглядывая то на женщину, то на остро очиненный стерженек мела, порхающий над блокнотом. Твердо поставленная рука в несколько быстрых штрихов изобразила на бумаге сосредоточенный взгляд блудницы. — А какая потрясающая лепка скул! Взять бы ее в натурщицы... Обожаю этот район... Жаль только, освещение здесь — полная дрянь.
— Да, знаю я, знаю, Люси, — горестно вздохнул Иган, — тебе чертовски надоела эта дыра, но что я могу поделать?
— Дай-ка подумать, — состроила озадаченную гримасу Люси. — Как насчет сжечь этот ветхий сарай, когда мы разбогатеем? Сжечь его с самыми шикарными магическими эффектами, которые только сможешь придумать? Так, чтобы зарево от пожара видно было даже на том берегу Драгонмира?
Она убрала зарисовку в кошель, входя вместе с другом в дверцу под тусклой фанерной вывеской с истертыми и выгоревшими буквами. И сразу, с порога нахлынул густой и крепко настоянный полумрак — зловещий и неприветливый, пропитанный запахом мокрой пыли и крыс.
— Ну извини, — скорбно поморщился Иган, — извини, что тебе приходится сюда таскаться ради меня.
— Думаешь, я таскаюсь сюда ради тебя? — уклончиво ответила девушка. Она невесомо впорхнула в контору, с привычной, отточенной легкостью перепрыгивая через все попадавшиеся на пути скрипучие половицы. — Ради тебя? Не ради уникальной возможности окунуться в гущу народной жизни? Изведать, как принято говорить, простых человеческих радостей?.. И эта корявая лестница, — продолжила она строить планы, — и этот обшарпанный коридор в извечных потеках сырости, и утлые стулья, и стол, и кровать, проеденная клопами, — пусть всё горит синим пламенем! С потрескиваньем и взрывами! А я буду любоваться пожаром. Добавим немного красок в нашу сумрачную обыденность? Или, ладно уж, так и быть, оставим пока полумрак для пущей интимности?.. Доброе утро, Фред! О, Грандр, и ты уже здесь! Кэль плезир, сегодня у нас даже интимнее, чем обычно.
Темное, безрадостное помещение, в котором они оказались, глядело на мир двумя подслеповато прищуренными оконцами, посаженными прямо под потолком. Тусклый утренний свет, льющийся через узкие прищуры, придавал всему чахоточный сероватый оттенок, прекрасно сочетавшийся с толстым слоем пыли, которая покрывала мебель и пол.
В комнате были трое. За столом сидел рыжий Фред — дворф, взявший все самое лучшее от своей расы: бугристые мускулы, окладистую бороду, железные кулаки. На кровати, уткнувшись в книгу, разместился клыкастый Грандр — полуорк с могучим телом богатыря и тонкой душой непризнанного поэта. Третий же, Зарунар — откормленный ворон с лоснящимся оперением — устроился со всеми удобствами непосредственно в шевелюре хозяина-полуорка.
— А я говорю, нормальное место, — угрюмо пробасил Фред. — Надо только раскрутиться.
— Раскрутимся, — пообещала Люси, грациозно присаживаясь на край стола. — Заведем себе секретеры или письменные бюро, поставим в углу куранты с кукушкой, наймем расторопного мальчика на посылках, справим ему дублет для солидности. Бархатный, с белой манишкой. Подвесим светильник куда-нибудь во-о-он туда. Позолоченный, как во дворце. Даже два. Можно, конечно, без люстр, но... не будет того эффекту! А что это у тебя в руках? Кости? В кости я не играю... Но буду болеть за тебя, — шепнула она на ухо Фреду, видя, что Иган садится напротив дворфа и встряхивает стакан.
— Пока это место начнет хотя бы окупаться, — прорычал, не отрываясь от книги, Грандр, — мои правнуки успеют умереть от старости.
— Нет, брат, с таким настроем ты слона не продашь, — процитировала известную притчу Люси. — Учись мыслить стратегически. Знаешь, как говорят: сегодня шиш — завтра куш? Сегодня мы сидим без гроша, а завтра, будем надеяться, прикончат в «Деве» какого-нибудь барона, который, увы, не успел составить вовремя завещание, и тогда его безутешная вдовушка кинется к нам. Прямиком в наши участливые объятия. Ибо кто как не мы — лучшие сыщики Сюзейла — способны со всей убедительностью доказать, что усопший систематически блудодействовал? Пренебрегал, свин такой, клятвой супружеской верности. А потому его вдова имеет право на все его движимое и недвижимое имущество, десятую долю которого мы получим в... в...
Тут девушка прервалась, поскольку в контору вошел Валмарах Алдори — бледнокожий колдун-полуэльф с демоническим обаянием. В руках у него была тяжелая храмовая жаровня. Из колосниковой решетки торчали обломки досок. Колдун заперся с этим добром в кладовой и принялся оттуда бормотать заклинания на эльфийском.
— Ну ладно, — кашлянула Люси, не пытаясь понять, что у Алдори на уме — по опыту знала, что дело это бессмысленное. Тем более что следом за колдуном появился Стив Клайд — неотразимый Стив Клайд, одетый с иголочки щеголь, который тотчас же завладел всем ее вниманием. Злые языки называли его бабником и пройдохой. Это было недалеко от истины. В любви к женщинам Стив проявлял себя как артист, в каждое слово флирта вкладывающий самый искренний жар души. Его увлекало не столько коллекционирование разбитых женских сердец, сколько сама прелестная игра в обольщение — искусство соблазна ради искусства соблазна. И Люси, которая шла на риск из подобных же побуждений, симпатизировала ему, чувствуя в нем родственную натуру.
— Ну как? — Стив продемонстрировал свое новое украшение — веточку падуба, вставленную в петлицу, сопроводив это действие красивым и величественным жестом. — Продавец сказал, что это украшение подчеркнет мои зелёные глаза!
— Манифик! — оценила художница. — И впрямь походит к твоим глазам. Но где ты достал эту прелесть? Ах, я просто обязана написать с тебя аллегорию сладострастия! Или бога возлияний и праздности? Жаль только, освещение здесь ни к черту. И негде поставить мольберт. Вот когда мы разбогатеем... Ух, скорей бы уже кто-нибудь да скончался!

Калехеда умела командовать. Калехеда не просто умела командовать — она умела так гаркнуть на солдат, что даже их собственные портки моментально ставали по стойке «смирно» и «не моргни».

— Есть здесь кто-то, кто не способен ходить? — с вызовом выкрикнула она, а поскольку никто из служивых не посмел и пикнуть в ответ, рявкнула им, чтобы через секунду их духу не было в лазарете.

Эльфриды приказ не касался, но и она застыла как вкопанная, сглатывая слюну, а после, когда раненых вымело, как метлой, и сама чуть не бросилась к выходу вслед за ними.

— Возможно, вы хотите лучшего обращения, — свирепо нахмурилась Калехеда, переводя стальные буравчики глаз со следопыта на чародейку, а с той — на плута и драгуна. — Возможно, я задела вашу гордость.
— Н-н-нет-нет, все в порядке... Разве совсем чуть-чуть... — пролепетала волшебница неуверенно, чувствуя, как от взгляда Бесстрашной по спине у нее пробегает рота мурашек, выстроившихся ровными дисциплинированными рядами.
— Давайте пропустим любезности и перейдем к делам, — распорядилась суровая командирша. — Вы ищете дракона? Расскажите подробнее, быть может, я смогу вам помочь.

Эльфрида внутренне встрепенулась при слове «помочь». Но благоразумно решила отложить беседу о притязательностях на потом. Было бы несколько опрометчиво завести беседу о платьях прямо сейчас, когда у Бесстрашной такое неотзывчивое настроение. Сочтя за благо не перечить раздраженному капитану, волшебница вышла на середину комнаты, набрала побольше воздуха в легкие и с красивой жестикуляций, громко и патетически стала описывать женщине все злоключения их команды, начиная с выходки Кокса, послужившей им поводом для знакомства, продолжая государственным переворотом, учиненным ими во благо гиенолюдов, и заканчивая признанием в том, как это им так удалось незаметно пробраться в крепость.

— Мы попросту не смогли пройти мимо! — закончила она на возвышенной ноте. — Мы поняли, что крепость без нас выстоит, и бились храбро, как львы! Не жалея животов своих, так сказать. Ни одежды, ни животов. Особенно не желая одежды. И конечностей следопыта. Вообще ничего не жалея. Вот ведь проклятые твари! — добавила она угрожающе. — Мы им так этого не спустим! Эти шавки еще попляшут!
— Расскажите об этих тварях, — велела Бесстрашная, по-видимому, все еще не решив, верить ей словам чародейки или нет. — Расскажите о Посторонней, о Клевере, о Черных Вратах. ...
— Да я и сама мало что понимаю, — кашлянула Эльфрида, немного охрипшая от надрыва. — Легенду о братьях-богах вы уже знаете, я вам пересказала все ее версии, которые только слышала. Клевер живет на божественном плане, Эльба живет за Вратами. Как-то они между собой сообщаются, а как — поди разбери. Трансценденция, — протянула она, значительно глядя на собеседницу. — Что значит: принципиально непознаваемое. Но ведь как-то же Демоны Тьмы проникают в наш мир, чтобы искушать живых сомнительными сделками? Наверное, и светлые духи так же умеют. Но вот что я вам скажу, капитан: все мы одной стороне. Все мы на одной стороне против Залааса и этих тварей. Если не выйдет договориться с колдуном подобру-поздорову, то рано или поздно мы примем решительный бой с ним. Надеюсь, не в самое ближайшее время. Сейчас, повторюсь, мы устали, мы выдохлись, занедужили, нам нужна передышка, понимаете? Хотя бы несколько часов покоя...
— Эльфрида, ты хочешь, чтобы я попросила вас о помощи? Что ж, я прошу. Как умею, — умерила пыл Бесстрашная, очевидно, смирившись с тем, что, когда разговор заходит о немощи, следует проявить деликатность.
— Да будет вам, будет, — смутилась волшебница, с непривычки не зная, как реагировать на смягчившуюся командиршу. — Разумеется, я помогу вам, — буркнула она тихо. — Сделаю все, что в моих силах. И Талас готов помочь, правда же, Талас? Мы не в том положении, чтобы разбрасываться союзниками.

Тут откликнулся Отмар. Он вышел из темного угла комнаты в косой столбик света, лившегося из окошка, и вызвался взять на себя подготовку гарнизона. Калехеда ответила ему мягким отказом с той добродушной полуулыбкой, которая обычно сопровождает мысли наподобие «вот дурачок». А драгун между тем воззрился на чародейку, спрашивая ее нерешительным взглядом: стоит ему признаться, мол, или нет? «Вы в самом деле хотите этого? — вполголоса спросила его Эльфрида. — Если так, следуйте велению своего сердца». Она улыбнулась и быстро кивнула ему, словно бы говоря «положитесь на меня, сейчас что-нибудь да придумаю». И придумала.

— Делайте, как велит вам сердце, Отмар! — повторила она во всеуслышание. — Видите ли, Калехеда, Отмар — не совсем торговец из Тангерема. Он — коннозаводчик из Тангерема! Коннозаводчик кавалерийской дивизии! Офицер! Он знает устав и знает, как обращаться с солдатами! Он... Он заслонил меня от стрелы гнолла! Разве это не поступок настоящего офицера? И вообще, вы заводили коней? Думаете, с ними проще, чем с рядовыми? И потом, вы же сами сказали, что нуждаетесь в помощи. Если не с этим, то с чем еще вам помочь? Скажите прямо, как вы умеете. Вот только... Хотела спросить... — Она потупила взор, елозя им по полу в замешательстве, но потом собралась с духом и спросила без околичностей: — А нам полагаются за помощь противоядия? И... Ну... — подергала она надорванную тесемку. — Ну, знаете, новые платья... А то ведь придется сражаться с драконом в пижаме, а потом этот случай войдет в историю, и мой героический образ на картинках в учебниках будет выглядеть так, что... даже боюсь представить!

Эльфридина бабушка Ада в молодости слыла чрезвычайно пленительной женщиной. Скольким поэтам, артистам, военным, сановникам, искателям приключений и прочим, и прочим не давали покоя ее ведьмовские раскосые очи, белая и нежная, как зефир, кожа и темные, длинные, гладкие, отливавшие жженым сахаром волосы! Однажды прекрасная чародейка то ли из желания возмутить спокойствие общества, то ли просто из праздной прихоти позировала влюбленному в нее живописцу в одной холщовой тряпице, наброшенной на точеные ножки и едва прикрывавшей ее прелестные бедра в стратегически важном месте. Картина представила Аду в образе аллегории Обольщения и наделала в свое время столько шума, что само ее название — «Монах в наваждении» — стало крылатой фразой со значением «испытывать некое страстное и губительное желание» («терзаться, как монах в наваждении»), а сюжет и облик женского персонажа ввели в обиход поговорку: если женщина хороша собой, то ее не испортит даже мешок из-под картошки. Между тем общеизвестно, что в жизни очаровательная навадница грубым бесформенным тряпкам всегда предпочитала воздушные платья из муслина и органди, — и правильно, правильно делала!

Внучка ее держалась того же мнения: рогожа, быть может, и смотрится на живописных вакханках, но обычным хорошеньким девушкам разгуливать в ней по улицам — «как-то не комильфо». По улицам надо разгуливать в бархате, кружевах, расшитом сатине, шелке с Сапфировых островов, изысканном роэнском гроденапле или парче, на худой конец — в кожаном кафтанчике по фигуре, но никак не в «этом льняном безобразии с чужого плеча, которое только на то и годится, чтобы упаковывать в него клубни да корнеплоды»!

Поэтому, когда капитан обронила в разговоре с Таласом фразу «смогу быть чем-то полезной», Эльфриде в первую очередь захотелось узнать, не вкладывает ли Калехеда в неопределенное слово «польза» какой-нибудь конкретный приятный смысл. Такой, например: «Вашему вниманию, господа... Voila! Целый гардероб дорогих и роскошных платьев! Берите любое! Ни в чем себе не отказывайте! Да-да, и то, со складчатыми оборками, с золотой окантовкой по синему матовому атласу, тоже можно...»

— Надолго я вас не задержу, — громко пообещала Бесстрашная. Слова вылетали из ее уст торопливо, отрывистой очередью, будто бы стрелы, пущенные одна за другой. — Я хотела вам кое-что показать, но для этого нужно подняться на башню. Где остальные, Эльфрида?
— Остальные?.. — отреагировала волшебница с некоторым запозданием (пока она размахивала молотом перед носом у лекаря, Калехеда успела отвлечься на следопыта). — Все здесь, кроме друида и его пса, но, думается, нам не составит труда разыскать их где-нибудь во дворе. А вот за Коксом охотиться не советую — напрасная трата времени. Если захочет, сам позволит себя найти. Погодите-ка, погодите, вы сказали, что можете быть полезны?.. Доктор, с вашего позволения, побеседую с капитаном. Огромная вам признательность... — она улыбнулась доброму старику, сердечно поблагодарив его за участие и заботу о Таласе. Старалась вести себя сдержанно и с достоинством, хотя в ее глазах так и горело нетерпеливое: «Ах, кринолин! Ах, фестончатая отделка!..»

— Ммм, Калехеда, — промурлыкала девушка, с надеждой устремляя очи на капитана, — повторите, пожалуйста, что вы говорили о пользе?
— Эльфа надо вразумить, — неожиданно рубанула с плеча командирша. — У меня нет уверенности, что этой ночью все не повторится снова...
— Таласа? — опешила чародейка, до мозга которой, доселе занятого одной только мыслью о новом наряде, наконец добралось содержание всей речи капитана. «„Буйный и в бою, и в любви“? „Нужно перестать выкобениваться“? — пронеслось в ее голове. — Это так, в таких выражениях она просит о помощи? Но почему это Талас „буйный“? Ах да, наш ночной разговор!.. Тайный ночной разговор». По-видимому, вместе со способностью испытывать страх Калехеда лишилась и чувства такта. Волшебница обиженно запыхтела, перебирая в памяти свои вчерашние откровения и чувствуя, как в душе у нее закипает негодование. Безудержное негодование — прямо-таки наваждение, как у монаха с той пресловутой картины. Как же так? Как так-то?! Ведь она доверилась этой женщине!

— Калехеда, вы забываетесь! Если кого и следует вразумить, так это... — начала она возражать, задыхаясь от возмущения, но Талас опередил ее. Сначала он прорычал парочку гневных угроз, затем осадил командиршу упреками, высказанными с металлом в голосе, а после, видимо, в знак протеста плюхнулся спиной на кровать.

Эльфрида иронически усмехнулась, метнув в него быстрый взгляд. Выдохнула. Остыла.

— Послушайте, Калехеда, — промолвила она тихо, но с той укоризненной строгостью, которая по временам сквозила в тоне покойной жрицы. — По-видимому, у вас сложилось превратное впечатление о Таласе. Мой вчерашний рассказ о нем был неточен. Mea culpa. Но разве не очевидно, что все, что я вам поверила как своей конфидентке, должно было остаться между нами?.. Только что вы позволили себе непростительную бестактность, с пренебрежением отнеслись к состоянию моего друга, сказали о нем... неловко даже повторять, а теперь просите вам помочь? Впрочем, не просите, нет — вы приказываете помочь. И ждете, что мы, сбиваясь с ног, кинемся выполнять вашу команду. Если в самом деле настолько нуждаетесь в помощи, быть может, стоит проявить хоть чуточку уважения к тем, к кому за ней обращаетесь?

Запись в личном дневнике подозреваемой Э., сделанная за день до предполагаемого события:
Т. (имеется в виду подозреваемый Т.), в сущности, — тот же К. (имеется в виду подозреваемый К.), только рыжий. Вредный и рыжий. И ужас какой таинственный. Ходит тоже как К. — бесшумно, на мягких лапах: ни ветка не шелохнется, ни зяблик из зарослей ивняка не вспорхнет. Разве что не мяукает.

* * *
Выдержка из протокола (составил г-н Занудкис, г. Грозок, эсквайр):
Лета ⬛⬛, года ⬛⬛, около полуночи, подозреваемые Э., Т. и К. в кол-ве 3 человек (все разного пола) пересекли крепостной двор с целью совершить несанкционированное проникновение в лазарет. Подозреваемые пренебрегли наличием во дворе охранных собак породы «домашняя» (ок. 2-3 шт.), а также принципиальным наличием среди крепости г-на NN в должности интенданта и г-жи КБ в чине командующей гарнизона. Проникнув в лазарет, подозреваемые отметили повсеместное засилье больничных коек (ок. 3 дес. шт.), сопровождаемое резким запахом от больных.

* * *
Запись в дневнике Э., оставленная на следующее утро после предполагаемого события:
Дверь держали распахнутой настежь, так, чтобы ветер периодически впрыскивал в помещение мелкую взвесь дождя, и воздух объятого сном лазарета словно захлебывался от собственной сырости. Запахи в такой атмосфере усиливались стократно, поэтому смрад, жуткий смрад, который ударил мне в нос... Ох, в жизни его не забуду! Он стоял как зловонный туман, парящий над койками. Секунду я колебалась. Мне сделалось дурно. Мучительное чувство жалости и бессилия охватило меня при виде забывшихся сном бедолаг, их ран, наспех перевязанных, разбухших от гноя... То была чудовищная картина. Но жалость, как ни парадоксально, не остановила меня — нет, только подстегнула. Я вспомнила о друзьях и о цели, которая меня сюда привела, и отбросила прочь сомнения: раз уж я решилась на этот поступок, мне нет дороги назад! Да и, честно сказать, мне просто осточертело всего бояться!

* * *
Выдержка из протокола:
Подозреваемая Э. сочла целесообразным продолжить вторжение в лазарет. Соблюдая такие меры предосторожности, как ходьба на носках и молчание, подозреваемая совместно с сообщниками проследовала к столу, за которым в состоянии глубокого сна находился свидетель С. Поверхность стола покрывали бинты, банки с мазью лекарственной (кол-во уточняется), 1 (один) котелок жестяной с варевом бурым зловонным и прочие предметы медицинского обихода, состоящие в собственности лазарета.
В течение 2-5 минут Э. изучала органолептические свойства данных предметов, включая также свидетеля С., коего осмотрела особенно пристально, после чего переместила в сумку кожаную наплечную (личная собственность подозреваемой) 2 банки с мазью, 2 банки с варевом, 1 фрагмент бинта, тем самым незаконно присвоив себе указанные ценности общей стоимостью приблизительно в 1,5 зм. Отметим как отягчающее обстоятельство тот факт, что перечисленными деяниями Э. не удовлетворилась. Увидев в руках у С. ларец расписной ритуальный, Э. посредством жестов и тайных знаков подала Т. сигнал к извлечению содержимого означенного ларца путем его вскрытия. Дабы С. не смог засвидетельствовать факт извлечения, Э. зашла ему за спину и держала ладони в непосредственной близости к его крепко сцепленным между собой векам, создавая тем самым дополнительное закрытие. Исходя из вышеизложенного, можно квалифицировать действия Э. как преступление, совершенное на почве частичной корысти и частичного удовольствия.

* * *
Запись в дневнике Э.:
Хорошо. Я могу обмануть кого угодно, но только не себя. Надо честно признаться: дело не только в жалости и заботе о нашей банде. Мне нравилось в этом участвовать. Это было так захватывающе, как полет на высоте облаков, в запретном для человека мире. Я будто впервые расправила крылья, которые всегда ощущала у себя за спиной. Будто до этого не свою жизнь жила, а вернее, совсем не жила — умирала по двадцать раз на дню от бесконечных правил, рамок, условностей, и только сегодняшней ночью почувствовала себя на своем месте. Теперь я знаю, что творится в душе Скворца (настоящая фамилия изменена по соображениям конфиденциальности), когда он ходит по тонкой грани. Ни с чем не сравнимое ощущение!
Я подумала: «Не хочу, чтобы друзья так же страдали», — и спрятала банки в котомку. Но этого мне показалось мало. «Т., — шепнула я следопыту, показывая на ларец. — Мы должны в него заглянуть». Зачем? Почему? Да просто так! Потому что это приманка, оставленная провидением специально для нас, чтобы мы не удержались и сунули в нее свои любопытные носы. «Я тебя подстрахую, — показала я знаками другу. — Посмотри, что внутри, а я закрою глаза С. Я его зачарую, если что-то пойдет не так». И стала повторять про себя заклинание. Наверное, мне даже хотелось, чтобы что-то пошло не так...

Эльфрида почти не дышала. Стояла за спиной лекаря. Ее белые маленькие ладошки зависли над сомкнутыми веками пожилого мужчины, словно это был ее дед и она, подкравшись к нему на цыпочках, собралась разбудить его неожиданными объятиями и вопросом «угадай, кто?». Талас бесшумно приблизился к старику. Он стал сбоку от него на одно колено и медленно, очень медленно, экономя движения, протянул руку к крышке ларца. Кажется, он тоже едва дышал. Эльфрида сглотнула слюну в страхе и нетерпении. Подумала, если сейчас старец вздрогнет, то она, наверное, просто умрет. «Режь красный Ты справишься», — пошевелила она губами. В лазарете стоял пробирающий до костей холод, и теплый пар выпорхнул из ее рта наружу совсем как эманация души у спиритов.

Но у них... получилось? У них и правда всё получилось?!

Черная мгла окружала двух женщин. И мгла была как мокрая бархатная портьера — тяжелая, плотная, обволакивающая мгла. Она наполняла собой все сущее за маленьким кругом света, отбрасываемым свечой, и пахла запахом времени — запахом вечных старых камней и краткими, быстротечными жизнями многих тех, кто нес в этой башне дозор задолго до назначения Калехеды.

«Не хотелось бы вам мешать, но, наверное, с вами мне будет спокойнее», — Эльфрида скосила глаза на свечу. Желтый огненный лепесток колебался над оплавленным восковым стеблем от прерывистого дыхания сквозняка, но сквозняк был настолько робок, что почти не оказывал влияния на духоту — только едва-едва холодил голую кожу шеи и рук, если вдруг невзначай касался ее. Эльфрида уже ступила за грань, отделяющую островок света от тьмы, но медлила пойти дальше. Как же заманчиво было остаться в этом укромном безвременье, под защитой воительницы, не ведающей сомнений! Страхи, которые терзали ее, задачи, которые ей представлялись неразрешимыми, после обсуждения с капитаном обернулись сущими пустяками. Вот бы еще пошептаться с ней перед сном, а после, натянув одеяло до самого подбородка, крепко уснуть до тех пор, пока от всесильного мрака не останутся только испуганно жмущиеся по углам тени!

Так она думала, не решаясь покинуть комнату. Кругом простиралась черная мгла, на краю которой стояла она — девушка, существующая в мире лишь потому, что есть свет. Девушка, которая этой ночью бежит от себя. Или от того, рядом с кем ее сердце стучит быстрее?.. И вдруг влажную бархатную темноту рассек громкий возглас — возглас как лезвие надломленного меча. «Талас!» — узнала волшебница, хотя от привычных интонаций следопыта в этом возгласе не было ничего. Впору было засомневаться: не дразнят ли ее привидения? Тем более вместе со следопытом в комнату ворвался резкий порыв сквозняка — не чета прежнему малахольному ветерку! — и желтый свечной огонек погас, не успев попрощаться с жизнью. Вот так: раз — и все: и кровать, и женщина на кровати, и шпага, и все разговоры, признания, страхи, надежды, тревоги схлопнулись в темноту. В полную, кромешную темноту. Наверное, когда-то настолько давно, что мозгу не под силу это вообразить, из подобного мрака древние забытые боги создали первое вещество во Вселенной. Единственным напоминанием об ушедшем мгновении откровенности остался зрительный отпечаток свечи, дрожащий перед ресницами, как пустынный мираж.

«Талас», — повторила Эльфрида одними губами. В ней что-то дрогнуло, что-то необъяснимое и бесповоротное выхватило ее из омута застывшего времени и заставило броситься к другу. Отзвук хриплого возгласа еще воспарял к подразумеваемому потолку, а Эльфрида, не чуя под собой ног, уже подлетела к рыжему полуэльфу и нащупывала в темноте его здоровую руку. «Простите, Калехеда, — лепетала она. — Спасибо за все, но мне и правда пора... Нам с моим другом и правда пора. Не волнуйтесь. Мы уходим, уходим. Спокойной ночи. До завтра». Она взяла Таласа за руку и живо увлекла его за собой в коридор. Надо было увести его до тех пор, пока Калехеда не чиркнет спичкой. «Бежим, — шепнула она, захлопывая за собой дверь. — Я описала тебя этой женщине как форменного мерзавца, а она, горячая голова, не расстается с оружием даже во сне, представляешь? Не знаю, что она подумала о тебе, но лучше не рисковать».

Наверняка завтра Талас будет острить по этому поводу — волшебница так и видела, как он поблескивает глазами и подтрунивает над ней, но ей было все равно. Рука у него такая теплая, такая надежная, и это так умиротворяет — держаться за нее, летя в неизвестность по узкому коридору и чувствовать, что ты не одна в темноте.

Когда они оказались у подножия лестницы, Эльфрида с тоскливой гримасой кинула взгляд наверх. «Не хочется подниматься», — озвучила она свои мысли. Отпустив наконец Таласову ладонь, она выглянула во двор. Там, как и прежде, буйствовал дождь, вероятно, просто уже отчаявшийся когда-либо доиграть свою бесконечную трагедию pessimistishe. «Куда бы пойти? — спросила волшебница у дождя, щурясь на серебряные в свете луны каменные стволы башен. — Где тут находится лазарет? Я ведь, кажется, видела, куда уносили раненых с поля боя?..» Идея, которая несколько раз посещала ее мимолетным несмелым намеком, становилась твердым намерением. Приложив палец ко рту и коротко цыкнув «тссс», волшебница вновь потянула Таласа за собой. «Ты говорил, что местные лекари жадины, — пояснила она, возбужденно блестя глазами, — поэтому мы идем грабить медицинские шкафчики. Раз уж ты едва меня не раздел, ты обязан мне помогать, иначе я и правда тебя покусаю. Если не сейчас, то когда? Внезапность — вот наше преимущество». Ею овладел азарт человека, который пускается во все тяжкие. Пару минут назад она чуть не набросилась на Стрижа, швырнула о стену ком леденцом, выругалась как сапожник — разве ей осталось что терять после этого?

«Идем?» — улыбнулась она и шагнула во мглу двора. В текучую холодную темноту, сомкнувшуюся за ее спиной, когда она ступила в нее, ибо мгла была как бурный поток, пронизанный дыханьем опасности. Но девушке не было страшно, скорее, наоборот — опасность будоражила, манила ее, наполняла неведомым прежде восхитительным чувством. Казалось, если она посильнее оттолкнется от земной тверди и раскинет при этом руки, то сможет взлететь к затянутым тучами небесам. Чего ей бояться, если подумать? Даже Вельга не осудит ее, узнав, что она пошла на преступление ради друзей. К тому же вокруг так пустынно, так приглашающе, а она так бесстыдна и так свободна, а главное — главное — она не одна в темноте. Если погаснет луна, как свечной огонек, она не растает в неистощимом потоке ливня бесплотной фантазией с запахом лимонного леденца, но станет только явственнее, вещественнее, живее, потому что рядом есть он — этот непостижимый, невыносимый, нахальный и такой бесконечно необходимый ей полуэльф!

«Идем? — улыбнулась Эльфрида, обжигая Таласа пламенем синих глаз. — Ты ведь знаешь, без тебя мне справиться. Без тебя я обязательно все испорчу. Стащим у скряг целую сумку зелий! Только тсс, тихонечко, чтобы никто нас не заподозрил...»

А потом вошла в темноту.

Комнату огласил заливистый хохот. Эльфрида ошарашенно дернулась, разинула рот, а поскольку вдобавок у нее подкосились колени, ей пришлось ухватиться за край стола, чтобы чего доброго не грохнуться в обморок. Смеялся, как оказалось, Стриж, и смеялся так громко и непринужденно, словно ему рассказали уморительный анекдот.

— Эльфрида, — ухмыльнулся плут, отсмеявшись, — у вас появился ревнивый поклонник! Правда, зрение у него не очень, но это ведь не самое важное, правда? — Белые зубы сверкали, черные глаза открыто насмехались над багровым от злости драгуном.
— Да что вы себе позволяете! — запальчиво вскрикнула девушка, совершенно забыв о манерах, да и вообще обо всем, что ее занимало еще минуту назад.

В ней закипело неожиданное для нее самой бешенство при мысли о том, что этот бесцеремонный, бессердечный нахал совсем не щадит чувства Отто. Она так взволнованно, так тщательно выверяла слова, объясняясь с терзаемым тяжкими думами другом, а этот... этот грубиян! этот наглец! язвит, издевается, игнорирует вызов драгуна, а в довершение всего посылает его к черту!

Призвав на помощь все свое самообладание, она постаралась как можно спокойнее и тверже произнести:
— Отмар вовсе не мой поклонник. Не стоит приписывать ему низменные потребности. Он просто пал жертвой своих заблуждений. И все из-за вас, между прочим! Вы ведь не потрудились ему объяснить, что там, в лесу... в общем... ничего такого, что он подумал. — Как же ее раздражало, что Стриж совсем не пытается оправдаться, а только дразнит и подзуживает драгуна!

Плут между тем вальяжно расположился в кресле. Он поглядел на живописно растрепанные волосы и пылающее гневом лицо чародейки и невозмутимо, с нарочитой почтительностью спросил:
— Надеюсь, я вас никоим образом не обидел своими резкими высказываниями?

Взгляд его был прямым и дерзким, вызывающим, как у пирата. Когда его темные очи встретились с испепеляющим взором Эльфриды, в них как будто появился бесстыжий блеск. Во всяком случае, так показалось волшебнице, у которой опять побежали мурашки по коже. Ах, с каким удовольствием она бы сейчас вцепилась ноготками в его красивое насмешливое лицо!

— Да вы... вы... — она никак не могла подобрать нужное, достаточно резкое слово. — Уххх, вы просто невыносимы! — топнула она каблуком и, тряхнув пшеничными локонами, ринулась вон из комнаты, намереваясь с шумом захлопнуть за собой дверь. Увы — дверь по закону подлости оказалась в другой стороне.

«Выйду, подышу», — донесся до волшебницы голос Таласа. От чувства неловкости напитанный влагой воздух показался ей удушающим, как будто вместо летучего запаха свежести и прелой травы, приносимого ветром с холмов, комнату наполняла одна лишь застоявшаяся солдатская вонь. Эльфриде тоже надо было немедленно выйти и подышать. Она развернулась, ища взглядом выход, и почувствовала, как кто-то оттаскивает ее за тесьму на одежде в сторону. Тесьма зацепилась за перевязь на мече следопыта и уже оттянула ворот толстотканой просторной робы, в вырезе которого показались стянутые корсетом нежные полукружия грудей. Волшебница коротко взвизгнула, схватилась за тесемку и бросилась вслед за Таласом, наталкиваясь на его спину и тяжестью своего тела выталкивая его в дверь. То есть из двери. В смысле, по ту сторону выхода.

— Вот негодяй! Покусала бы, если б могла! — прошипела она, пнув носком башмачка захлопнувшуюся дверь, а затем выхватила из котомки твердый ком леденцов и изо всех сил швырнула его о стену. Причем неизвестно, кому в большей степени адресовалось ее заявление и посвящался последний жест: Стрижу или Таласу, который едва не раздел ее на людях. Сообразив, что предстала перед рыжим бродягой отнюдь не благовоспитанной дамой, она густо покраснела, кое-как оправила робу и резво сбежала вниз по винтовой лестнице. Стремительно преодолев обнаруженный внизу коридор, она влетела в какую-то темную комнату и там, сделав пару глубоких вдохов, выругалась самой цветистой и грязной бранью, которую только слышала из уст пьяных гномов.

— Во! Это — то самое! — возгласил следопыт прямо над ухом волшебницы.
Он подкрался беззвучно, как хищный зверь, — не подкрался, а просквозил у девушки за спиной, едва колыхнув напитанный дождевой сыростью воздух. Стал над столом и глядит на контракт зоркими прищуренными глазами, — точь-в-точь дикий кот, которого привлекло шуршание мыши. Эльфрида начала привыкать к его странным повадкам, поэтому даже не дернулась — так только, ахнула, метнув в него быстрый укоризненный взгляд.
— Эльфрида! Ты где его раздобыла?

Образец договора лежал на грязной столешнице. Пока следопыт не навис над плечом волшебницы, она водила тыльной стороной кулака взад-вперед по линиям сгиба низкосортной канцелярской бумаги, усердно пытаясь привести ее в божеский вид.

— Ты про этот контракт? — уточнила она, сдувая со лба растрепанный локон. — Да просто перепутала его со страницей из «Кодекса вора». Но постой... Как ты сказал? — Она отложила листок, прокручивая в памяти последнюю реплику следопыта, и тут ее глаза распахнулись, полные безграничного удивления. Она не ослышалась, Талас и правда назвал ее по имени? Не растяпой, не горожанкой и даже не «куда-собралась-жить-надоело»? Он впервые назвал ее по имени! Вот так-так! Но что это с ним? С чего бы вдруг такая почтительность?

Волшебница медленно заправила прядку за ухо, пытливо разглядывая полуэльфа. Поначалу, когда они только встретились, она считала Таласа кем-то вроде пройдохи Бузо — угрюмым немногословным бродягой неопределенного рода занятий с туманным прошлым и столь же неопределенным будущим, но со временем утвердилась в мысли, что первое впечатлением было ошибочным: мрачная нелюдимость Таласа — только фасад, что-то вроде защитного панциря, за которым таится скрытая от посторонних печаль, подпитываемая то ли воспоминаниями о родном доме, то ли чем-то еще, что волшебница до сих пор постичь не смогла. Талас как будто все время ходил под пасмурным облаком. Даже в самые радужные мгновения жизни это облако висело над ним, отбрасывая тень на его фигуру. А сейчас оно посветлело. Или, вернее сказать, его пронизали ясные лучи радости.

— Где раздобыла? — спохватилась Эльфрида, с безотчетным кокетством накручивая локон на палец. В уголках ее пухлых губ заиграла улыбка довольства, которую она не смогла бы сдержать, пожалуй, даже под угрозой отсечения головы. — Не помню, где раздобыла. Наверное, позаимствовала у папы. Папе не раз приходилось справедливо делить торты. Некоторые ценители, между прочим, готовы убить за один кусочек его шоколадно-ореховой «Чародейки». Вот и Сутакан Сакэ, видимо, попадал в похожие ситуации. Как и всякий приличный восточный мудрец, он был главой многочисленного семейства. А быть главой многочисленного семейства, знаешь ли, большая ответственность. Чтобы по справедливости разделить лакомство на всех домочадцев, нужно проявить недюжинную смекалку.
— Погоди, — присмотрелся Талас к бумаге, — что это тут внизу? Зо... за... н... ну... Какие-то буквы сильно курчавые... Не могла бы ты прочитать?
— А, это ерунда, классический мелкий шрифт, их никто никогда не читает, — отмахнулась волшебница, с увлечением продолжая: — Так вот. Красиво разрезать торт — целое искусство сродни вашим церемониям чаепития или фехтования на мечах. Торт — изделие деликатное, потому и обхождения требует самого деликатного. В идеале потребуются гончарный круг, несколько мечников (по-вашему — самураев), любопытный кот и прохожий. Кладем, значит, торт посреди гончарного круга, вокруг расставляем вооруженных людей, сбоку усаживаем прохожего и кота, окунаем мечи в кипящую воду, заносим их над тортом и-и-и... О! А может, написать в дополнительном пункте, что если в следующей сокровищнице нам попадется торт...
— Так! Никаких дополнительных пунктов! — вскричал следопыт, отвечая Стрижу и одновременно прерывая поток разглагольствований Эльфриды. — Сначала Отмар делит добычу на равные части! Потом каждый... Потом...
— Потом? — непонятливо протянула волшебница. Следопыт, кивнув на колеблемый сквозняком договор, поглядел на нее такими умоляющими глазами, будто до смерти желал отведать шоколадно-орехового торта.
— Нужен торт для наглядности! — догадалась она. — Чтобы правильно объяснить метод Сутакана Сакэ, нужен торт! Ладно, подержи мое пиво эту бумаженцию, а я сейчас что-нибудь да придумаю.

Она покопалась в котомке, достала оттуда свой гримуар, два разноцветных мелка (белый и красный), положила эти предметы на стол, разместив мелки по разные стороны от книги, а затем, надувая щеки от важности, принялась объяснять.

Эльфрида так и обомлела. Все ее лицо превратилось в сплошное недоумение; на нем словно бы нарисовалось большими буквами: «Что-о-о?» Монетка выпала из ее глазницы и с бодрым позвякиванием ускакала под стол, к разморенному беготней Коксу.

«Неужели я ненароком проболталась? — мысленно испугалась волшебница, прижимая ладонь ко рту. — Бормотала во сне, а Талас и услышал? Нет, не может быть!» Она обещала Стрижу, что не выдаст его тайну, обещала себе во что бы то ни стало сдержать слово. Она не могла проговориться, нет-нет-нет! Но как же тогда следопыт умудрился раскусить плута?

«Сутакан Сакэ», — услышала она и с облегчением выдохнула. Хвала рогам Всевышнего, она не проболталась! Речь шла всего лишь о романе «Кодекс вора» и описанном на его страницах мудреном способе раздела добычи. Эльфрида — тот еще синий чулок — раз десять перечитывала эту книгу вдоль и поперек, особенно смакуя любовную линию между главным героем — хитроумным Бузо — и прекрасным суккубом с черными, как безлунная ночь, волосами и именем длиннее, чем у самой Чармионы Блатнэйд. Кажется, в котомке даже завалялась страничка, вырванная из романа, где дивными метафорами, в прелестных и волнующих подробностях описывается... ну... э-э-э... кое-что описывается.

Эльфрида подернулась розовым румянцем. Покопавшись в котомке, она нашла сложенный вчетверо и сплошь перепачканный леденцами лист бумаги, надписанный ее рукой как «N.B. Кодекс вора». Расклеила слипшиеся уголки, с нежностью развернула потрепанную страницу, ища среди плотно приставленных друг к другу букв знакомые имена, но — да-да-да, как обычно — припасенный листок оказался вовсе не тем, что было нужно.

Он был озаглавлен словами:
ЗАКОННЫЙ КОНТРАКТ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ ВАЖНОСТИ, ЗАКЛЮЧАЕМЫЙ ВСЕМИ СТОРОНАМИ ДЕЛЕЖА ДОБЫЧИ ПРИ ДЕЛЕЖЕ ДОБЫЧИ, СПОРАХ, СВЯЗАННЫХ С ДЕЛЕЖОМ ДОБЫЧИ, А ТАКЖЕ ВО ВСЕХ ИНЫХ НЕПОНЯТНЫХ СИТУАЦИЯХ (ОБРАЗЕЦ)
Под заглавием квадратным канцелярским почерком значилось следующее:
Мы, нижеподписавшиеся, законопослушные или в равной степени подозрительные субъекты дележа добычи (впоследствии именуемые субъектами) в количестве ____________ шт. человек, эльфов или иных антропоморфных существ, сим подтверждаем свое согласие на законный дележ добычи (впоследствии именуемый дележом) путем законного дележа добычи (то есть дележа), тем самым соглашаясь, что условия данного контракта в полной мере соответствуют принципам свободы, равенства, братства и высшей справедливости.
1. Условия важнейшие, касающиеся котов, собак, иных четвероногих друзей, но в первую очередь — котов:
1.1. Заключающий данный контракт кот обязан предъявить документальные подтверждения своей личности, коими традиционно у кошачьих считаются усы, лапы и хвост.
1.2. Кот, предоставляющий документальное подтверждение своей личности (см. п. 1.1), имеет право, таким образом, вместо проставления печати и подписи либо а) чихнуть путем носа, либо б) махнуть путем хвоста, либо в) просто оставить отпечаток лапы.
2. Условия прочие, касающиеся прочих же субъектов дележа:
2.1. Заключающий данный контракт субъект обязан принять условия дележа, значащиеся на стр. 23, абзацы 2-8, «Кодекса вора» г-на Сутакан Сакэ, восточного мудреца и сочинителя, ибо они суть те условия, справедливее которых невозможно вообразить.
2.2. Заключающий данный контракт субъект обязан предоставить документальное подтверждение своей личности (как то: личная печать) с указанием своего полного имени или прозвища, равноценного по степени значимости полному имени, и последующим проставлением под данным контрактом личной печати или подписи (в отсутствие чернил дозволяется использовать для этих целей кровь или иные жидкости).
2.3. Сопутствующие расходы, а также вознаграждение представителю закона, посредством которого заключается данный контракт, оплачиваются за счет субъектов данного контракта на основе устной договоренности.
И дальше — строки с прочерками:
1. Субъект № 1 ________________________ (впишите имя)
2. Субъект № 2 ________________________ (впишите имя)
И так далее. А в самом низу — мелкий шрифт: Составил г-н Занудкис, магистр юриспуденции, г. Грозок, ни в коей мере не несущий ответственности за какие бы то ни было негативные последствия.

Сначала девушка с брезгливостью скривилась, но уже через мгновение, сообразив, что это за образец документа, прямо-таки вспыхнула от радости:
— Ха! Вот оно решение! Вот она бумага великой справедливости! Талас верно говорит: раз такое дело, надо решить все по закону. Ибо, как говорили маги в древности, dura lex sed lex — то есть закон, конечно, дура, но на то он и закон, чтоб его соблюдать.

Она потрясла в воздухе замусоленным листком и сердито ткнула в него пальцем.
— Это контракт о честном дележе добычи. Мы все должны его подписать. Все без исключения. Так мы документально подтвердим, что мы в одной команде. Это в первую очередь касается вас, Стриж. Скажу как на духу: Друлу я доверяю как себе. Больше, чем себе! Но вы, вы... — ее ресницы дрогнули, — мое доверие к вам не полное, хотя вы не посторонний нам... мне человек. В конце концов я обязана вам спасением жизни! Если хотите, я отдам вам свою долю и... — она с тоской посмотрела на золотой амулет Чармионы Блатнэйд, — и этот медальон, когда поговорю с его хозяйкой... Но, — глаза ее решительно сверкнули, — я не могу допустить, чтобы наша команда перестала быть командой!

— Друлаван, Талас, Отмар, вы согласны с этим предложением?

Я буду жить, словно завтра не существует.
Я буду танцевать, словно горя не существует.
Я буду летать, пока меня окрыляет надежда.
— Доротея из Бирбрука

К великому изумлению чародейки, друзья без малейшего колебания отозвались на ее просьбу. Просьбу нелепую, даже вздорную, ведь речь шла о подспудной догадке — вещи, которую невозможно увидеть или потрогать руками, которая даже не поддается нормальному выражению средствами языка. Но все — и насмешливый Стриж, и трагически бледный Талас, и строгий золотоглазый друид в теле царя зверей, глядя на которого, Эльфрида чувствовала невольную гордость оттого, что он такой устрашающе крупный и грозный (и пусть, пусть при виде него барышни падают в обморок!), — все в одночасье погрузились в раздумья.

Живописная тишина, водворившаяся в каменном кольце стен, наполнилась специфическим настроением — тем, которое обычно царит в учебной аудитории или сумрачном зале библиотеки, — особым приятным сочетанием благочинности и уюта. Вполголоса потрескивал камелек; сонно моргали факелы, заставляя моргать и тени; неровно шумел за стенами ливень, перешептываясь с порывами ветра то слабым, то резким шорохом струй. Редкие капли проскакивали внутрь помещения через крохотное окошко под потолком, настукивая о пол монотонную отрывистую мелодию, отчего края образованной ими лужицы то и дело меняли форму.

Все на свете впало в задумчивость, включая саму стихию, и девушка тоже ушла в свои мысли. По-прежнему немного оцепенелая, наэлектризованная от нервного озноба — обычного последствия сильных переживаний, она поначалу отсутствующе глядела на бесформенный огарок свечи, которую Лада затеплила перед ужином, затем — на прямоугольники каменной кладки, лоснящейся от сырости и липкой от медового света факелов, а потом уже — мимо стен и материальных предметов вообще, в невидимое пространство мглистой и пасмурной полутьмы своего сознания, где только что отгремела десятибалльная буря скорби и теперь над пепелищем выгоревших эмоций витало только горькое послевкусие, которое наступает, когда в конце концов смиряешься с тем, что тебе изменить не под силу. Post-distress — так называют это состояние ученые и врачи. Так называл его дедушка Ронни... Не то чтобы Эльфрида утешилась — нет, просто приняла как факт: потери, которые понес этой ночью Бруквест — которые понесла сегодня ее душа! — отнюдь не последние в ее жизни: и завтра, и послезавтра, и всю непроторенную дорогу до Черных Врат, до самого смертного часа она будет терять и терять, одно за одним расставаясь с наивными заблуждениями и мечтами. Наверное, так и происходит взросление? Вероятно. Быть может, серьезные перемены в мировосприятии человека вовсе не бывают без боли...

— Эй, хватит вам! Сколько можно плакаться?! Замолчите! — приказала волшебница своим внутренним голосам, мотая головой и сжимая виски руками. А после, чуть-чуть помолчав, со странной лунатической интонацией протянула: — Хе-вен-хе-е-ельм.

Истинная дщерь своей сытой и домоседливой нации, Эльфрида, как и многие истбрукцы, мало выезжала из города и до последнего времени не бывала нигде дальше Бирбрука. И хотя географы утверждали, а заезжие путешественники свидетельствовали, что земля велика и необъятна, порой девушка всерьез опасалась: что если в мире нет ничего, кроме Истбрука и окрестных лесов? Вдруг Хевенхельм с его хрустальными ледниками и полярным сиянием — просто досужий вымысел летописцев, а в действительности там, за горами, за высокими стенами Грозока, спирали земного бытия истончаются и начинается неизведанное «извне»?

— Но если мое воспоминание было реальным, — возражала девушка своим мыслям, — то, значит, реален и Хевенхельм? И рыцари маркграфа фон Рыквига тоже реальны? И архивариус Талиума вовсе мне не приснился? Дед... — прошептала она, привычным жестом касаясь своего медальона, отчего к ознобу в ее теле добавились магические вибрации, исходящие от недр крепости. — Милый дедушка, пожалуйста, помоги, подскажи мне... — и стоило ей так сказать, как из дальних глубин ее памяти как живое восстало далекое и почти забытое воспоминание: двое облаченных в мантии мудрецов, за спиной одного из которых возвышались бесконечные стеллажи книг...

* * *

Спустя какое-то время выражение бледного личика девушки вернуло себе осмысленность. Эльфрида наконец оторвала взгляд от стены. Исполненный нетерпеливого блеска, он был таким же, как прежде — настырным, беспечным и совсем чуточку лукавым. Как прежде? Почти. Но это «почти» не имело значения, ведь тени, пролегшие у девушки под глазами, заметил бы только один человек во всем мире — мистер Тобиас Гройс.

— У вас получилось вспомнить? — спросила Эльфрида друзей, переводя внимание с Таласа на могучего льва, а со льва — на негоцианта. — Я кое-что вспомнила, но, прошу вас, сначала вы.

Сделав паузу, чтобы дать высказаться остальным, она на цыпочках подкралась к храпящему Отто, выдернула у него из-за пазухи карту и, расстелив ее на столе, приподнято и энергично продолжила:
— Я знаю, где сейчас находится эта книга. Довольно далеко, в полутора, если не больше, неделях пути отсюда. Вот здесь, примерно вот в этой точке. Как видите, она даже не отмечена. Но идти туда вовсе не обязательно, есть способ получше. Прямо под этим фортом, внизу, находится место силы, а значит, я могла бы провести Ритуал и так или иначе побеседовать с архивариусом или получить доступ к книге. Но прежде надо кое-что уточнить... Помните, что рассказывал Симмонс по поводу званий, которые получают храбрые воины? Борус, хозяин нашей таверны в Истбруке, носит прозвище Зимний Волк. По всей очевидности, получил он его не за красивые глазки. Полагаю, он был членом отряда Зимних Волков. Но тогда возникает вопрос: почему они Волки? Неужели рыцари свиты марграфа фон Рыквига неким таинственным образом связаны с Фенрадом? Что вы об этом думаете?

— Невероятно! — поразилась волшебница. Даже если бы она нашла клад дуралеев, вряд ли бы ее лицо так сияло. — Нам выпало разгадывать тайну века! Двух веков! Или даже скольких-то тысячелетий, смотря откуда начинать счет...
— Возможно, артефактом сейчас владеют «Зимние волки», — выдвинул предположение Стриж.
— Вот будет умора, если сердце Фенрада окажется в истбрукской таверне! — прорычал Друлаван, откровенно веселясь.
— Прямо в подвале, где Кокс съел папину щуку?— потерла волшебница подбородок, задумываясь о таверне и вспоминая ее хозяина. Проговаривался ли он когда-либо об ордене Зимнего Волка?..
—... в пустыне, — продолжил следопыт в том же духе. — Ну, знаете, такое место, где одни камни, кактусы и нет воды?
— Да! — воскликнула девушка с ликованием. — Да-да-да! Каждый из вас может быть прав!

В пылу вдохновения она вскочила из-за стола и принялась размашистыми шагами ходить взад-вперед по комнате, громко ораторствуя и выглядя при этом как никогда окрыленной. Звуки ее голоса отражались от стен, придавая сказанному особенно выразительное и даже патетическое значение.

— Видите ли, сердце Фенрада может храниться вообще где угодно. Как я пришла к этому заключению? Логикой, господа. Элементарной логикой и дедукцией. Что главное для хорошего сыщика, помимо курительной трубки? Серое вещество, — постучала она по виску, а затем процитировала, задрав указательный палец вверх: — «Настоящий ученый по одной капле воды сделает вывод о существовании рек, океанов и Черного Пудинга». Начнем с того, что Ледяное сердце — это специальном образом обработанное и законсервированное во льду сердце Фенрада. Почему во льду? Элементарно же! Для сохранности. Во-первых, мясные продукты дольше хранятся в холоде, — разумные выводы у нее, как обычно, причудливо сочетались с нелепыми. — А во-вторых, лед служит сердцу чем-то вроде защитного купола. Согласно старым легендам, сердце Фенрада хранилось в Овечьих горах — в пещере, всего на гексагон выше пещеры самого Залааса. Как думаете, сколько понадобилось бы времени могущественному магу, чтобы отыскать артефакт, если бы он чувствовал вибрации, исходящие от него? Так вот, лед служит вполне конкретной цели: скрывать местонахождение артефакта, блокируя магдетекцию. Проще говоря, при помощи магии обнаружить сердце Фенрада невозможно. Остается старый добрый метод случайного перебора. И знаете, что я вам скажу? Залаас наверняка уже множество всяческих тайников перебрал, но, уверяю вас, ни-че-го-шень-ки не нашел. Более того — он близок к отчаянию, раз осмелился подобраться к храму драконоборцев, прекрасно зная, что радушного приема ему не окажут. Из этого следует очевидное: только сами хранители знают, где сейчас находится сердце Фенрада. Конечно, по закону детективного жанра, оно должно бы лежать на самом видном месте — в истбрукском храме или таверне, — но это только предположения. Главное, господа, у нас есть зацепки! И первый подозреваемый: Борус. Вот кого мы должны допросить в первую очередь! Боруса! Или все-таки архивариуса библиотеки Талиума, хм? Я могла бы при помощи ритуала установить связь с кем-нибудь из них. Как полагаете, кто из них расскажет больше?

ПОКОПАТЬСЯ В ПАМЯТИ (мемуарная зарисовка в двух сценах)

Сцена первая

Действие происходит внутри Эльфридиного сознания, в пространстве, называемом древними магами «sølüs ipše».

Пасмурное, холодное помещение с чайным столиком и двумя глубокими креслами. Полумрак обволакивает предметы, скрадывая их очертания. Посреди стола затеплена лампа. В ее мягком медовом свете поднимается вверх ароматный дымок от чайника гавэ. На стене напротив стола — круглый серебряник зеркала. Если присмотреться, в нем отражается лунный диск, увязший в сизом кучевом облаке. Из приоткрытых оконец веет дождевой сыростью и едва ощутимым запахом гари. Вдалеке периодически мерцают молнии и раздаются раскаты грома.

За столом сидят:
Внутренний Голос Эльфриды — изысканно одетый мужчина с брезгливым выражением на лице.
Память Эльфриды — прехорошенькая девочка лет шести с гладко причесанными волосами, на макушке которой повязан голубой бант.

Внутренний Голос. Ц-ц-ц. Что за погода! Что за аспидская гроза! А ведь только конец лета!..
Память (жалобно; вздрагивая плечами). Брр! Зябенько. Ежевичка простудится. Вымокнет и простудится. Бедная, бедная Ежевичка!
Внутренний Голос (едва заметно раздражаясь). Во-первых, она уже взрослая барышня. Слюнявые прозвища в этом возрасте делают из нее глупую вертихвостку... А во-вторых... (Перебивает сам себя.) Впрочем, Ежевика так Ежевика. Должна же быть гармония внутреннего и внешнего. (Cаркастически фыркает.) Во-вторых, кто ей после этого доктор? Не ерзало бы шило в филе миньон — сидела бы дома, в тепле. Так ведь нет же, дома нам не сидится, мы строим из себя героиню. Мы желаем бродить по лесам в компании подозрительных типчиков и картинно размахивать молотом, строя из себя какую-нибудь Брум-Хрум-Фрум-гильду Безумную!..
Память. А дяденька-зверь придумал название Элфри!
Внутренний Голос (усмехается). Мне более по душе названия, как ты изволила выразиться, которыми честит ее другой дяденька.
Память. А какой?
Внутренний Голос (с трудом сохраняя серьезность). Дяденька, хе-хе, Котик.
Память (непонимающе хлопает ресницами; тянется к чайнику, вдыхая душистый пар). Пахнет, как будто ириска. А может, он уже заварился? Очень-очень зябенько и хочется пить!

Внутренний Голос, поднимаясь из-за стола, церемонно разливает гавэ по чашкам. Неожиданно лампа начинает мигать, а поверхность стола — мелко вибрировать. Исходящие паром чашки дрожат; маленькие ложечки позвякивают на тарелках. Слышится громкий шорох, быстро перерастающий в свист. Лампа, моргая, удваивает освещенность в темном пространстве, отчего на стене рядом с зеркалом проступает из тени пневматическая труба, верх которой уходит под потолок, а низ оканчивается специальным окошком-люком.

Внутренний Голос (отставляет чайник, досадливо всплескивая руками). Проклятье! Опять?! Да же это такое?! Ни минуты покоя!

В основание трубы с громким шлепком ударяется капсула. Над чайным столом загораются красные буквы в окружении звездочек:
✴ ✴ ✴ Новое сообщение! ✴ ✴ ✴

Они блестят и переливаются до тех пор, пока Внутренний Голос не открывает люк, вынимая капсулу из трубы. Тогда буквы гаснут и пропадают.

Внутренний Голос (кряхтит; давит на крышку капсулы). С тех пор, как ушла из дома, только и делает, что вляпывается в неприятности... То ей приспичит гнолла зачаровать, то ей, видите ли, надо оживить незнакомого мужика, то распугать привидений истерической речью, то каких-нибудь мошек наколдовать... (Открывает капсулу, разворачивает письмо). Не жизнь, а сплошной опереточный... этот самый... (Достает из кармана монокль, вставляет его в глазницу, устремляя на покрытый неровными строчками лист грозно отсвечивающее стекольце.) Трехголовый волк? Прекрасно! Просто прекрасно! Дальше что? Семихвостый бобер? Шестиногая пятнистая выхухоль?

Память (хихикает; затем, округлив ротик, дует на гавэ). Вфу-у-ух-х-х. Немножечко горячо. А что такое перьеточный?
Внутренний Голос (качает головой). При таком образе жизни мы и до совершеннолетия не дотянем. Нет, ц-ц-ц, не дотянем. По крайней мере в здравом рассудке... Трехголовый, надо же! Ц-ц-ц.

Внутренний Голос садится за стол, отхлебывает из чашки, с угрюмыми видом перечитывая письмо. Память пробует горячий напиток из ложечки. Слышится скрип открываемой двери. Из темного угла появляется и бесшумно подходит к столу новая Сущность. Это худощавый мужчина в пенсне, облаченный в темно-синюю мантию доктора оккультных наук.

Сущность (сухо; вполголоса). Здравый рассудок у нас не в чести.

Внутренний Голос закашливается, поперхнувшись; Память поднимает на Сущность сияющие глаза.

Память. Дяденька Здравый Рассудок! (Приветственно машет ложечкой.) А мы попиваем ириски! Хотите сесть на мой стульчик?
Внутренний Голос (с претензией). Опять ты крадешься, как тать за стропилами! Ты посмотри: из-за тебя чуть не залил кипятком срочное письмо!

Здравый Рассудок пожимает плечами. Подходит к Памяти, поднимает ее, весело засмеявшуюся, из кресла и усаживает себе на колени.

Здравый Рассудок (сухим канцелярским тоном). Если хочешь получить мой совет, окажи любезность: посвяти меня наконец в суть дела.
Внутренний Голос (все еще раздраженный, неохотно подчиняется). Вообще-то письмо адресовано Памяти, тебя я не призывал — так, помянул всуе по чистой случайности. Дело обычное: увидела очередную инфернальную тварь и собирается вспомнить, где ее прежде угораздило встретить это (цитирует, переходя на жеманный дискант) «жуткое и диковинное создание». Боюсь, твое вмешательство тут бессильно — у нее опять разыгралось воображение. Кто в здравом рассудке поверит своим глазам, увидев посреди крепости трехголового волка?
Здравый Рассудок (протягивает руку к письму). Ты позволишь? (Бегло читает, бубня себе под нос отрывки послания.) Действительно: трехголовый. И что из этого? Чем, по-твоему, трехголовый волк диковиннее муравьеда или глубоководного удильщика? Заметь, я пока не упоминаю о переходных формах и вымерших видах. Науке известны создания, превосходящие в своей замысловатости самую смелую фантазию.
Внутренний Голос (хмыкает, пряча монокль в карман). Только не Ежевичкину!
Здравый Рассудок (спокойно продолжает). С этой точки зрения трехголовый волк — не такая уж и диковинка. Обычная химера, не самая оригинальная. И потом, крепости, замки, рыцарские турниры — в определенном смысле, те места, где они чаще всего и встречаются. На шлемах, попонах, вымпелах и щитах. На гербе маркграфа фон Рыквига, например, изображен черный волк с тремя головами на белом фоне. Геральдика называет эту фигуру кервером или — в традиции северян — гармом.
Память. Дядя Рассудок, а кто этот Макра... Марка Фонрыдвик?
Здравый Рассудок. Не Марка, а марк-граф фон Рык-виг. Легендарный герой Хёвенхельма, прославивший себя многочисленными ратными подвигами, но сверх прочего — поисками Белых Скрижалей. Он же командир отряда Зимних Волков — могучих непобедимых воинов, рыцарей его свиты.

Память хмурится. В ее глазах мелькает проблеск какой-то неясной догадки.

Память. А почему они называются Зимние Волки?
Здравый Рассудок. Потому что они с далекого севера, где стоит вечная зима...
Память. О-о-у-у-у... Зябенько!
Здравый Рассудок. ...где заснеженные долины, и скованные морозом озера, и густые девственные леса...
Память. И большие агромадные леденцы?
Здравый Рассудок. Не леденцы, а ледники. Огромные ледники. Зона вечной мерзлоты. (Мечтательно затуманивается, глядя сквозь собеседницу.) Белая, искрящаяся на солнце пустыня, которая простирается от края до края, покуда видит глаз. Ночью там небо бархатное, усеянное вот такими звездами, и на фоне этого бархата, представляешь, колеблются гигантские разноцветные тюли. Знаешь, как называется это явление?
Память. Не-а.
Здравый Рассудок (любовно). Полярное сияние.
Память. У-у-у... О-о-о-о... Наверно, очень-очень волшебственно! И рыцари гуляют по пустыне сияний? А может... (Что-то припоминает.) Рыцари гуляют по лесу снежинок?
Внутренний Голос (в сторону). Морочит ребенку голову.
Здравый Рассудок (игнорирует замечание). По лесу, бывает, гуляют. А поскольку Хёвенхельм, повторюсь, — северная местность, постольку редко случается, чтобы лес стоял не снежинко… тьфу, что я говорю!.. не заснеженным.

Личико Памяти вдруг озаряется ликованием.

Память (торопливо и радостно, захлебываясь слюной). Я их видела! Я их видела! Когда я была у дедушки! В агромадной книжке с картинками! Я точно-точно видела рыцарей-Волков!
Внутренний Голос (скептически). Неужели?
Память (до глубины души уязвленная недоверием). А вот ужели! Ужели! У меня есть непоровержимые улитки! Трурли-дурли-бум!

Память вскидывает ложку, будто дирижерскую палочку. Машет ею привычным изящным движением, совершая таким образом магический пасс. На стол рядом с чайником плюхается пыльная папка. Память бросает ложку на стол, вскакивает с колен Здравого Рассудка, стремглав побегает к папке, достает из нее пожелтевшую перфокарту, затем подбегает к зеркалу и вставляет перфокарту в некое скрытое тенью устройство под ним.

Память (поворачиваясь к остальным; торжественно). Ву! А! Ля!

Зеркало словно бы просыпается ото сна. Статическое отражение в нем приходит в волнение. Тучи, в которых утопает луна, подбираются ближе к зрителю, затягивая зеркало изнутри хлопчатой поволокой. Спустя несколько секунд поволока рассеивается, превращая зеркало в своеобразный портал и открывая заинтересованным взглядам картину из прошлого чародейки.

* * *

Сцена вторая

Действие происходит в прошлом Эльфриды.

Кабинет доктора Эверсана — сумрачная и пыльная комната в коричневых тонах, сплошь загроможденная разновеликими стопками книг. Главное ее украшение — настенные куранты с кукушкой.

Доктор Эверсан — мужчина той же внешности, что и Здравый Рассудок, — стоит спиной к зрителю. Перед ученым распахнут овальный портал, рамка которого непрерывно колеблется, будучи сотканной из мерцающего пурпурного дыма. В портале поглаживает бороду мужчина с подслеповатым и мудрым взглядом — архивариус библиотеки Талиума. Ученые ведут приятную обоим беседу. За спиной архивариуса виднеется возложенная на пюпитр раскрытая книга. Левую страницу разворота украшает искусное каллиграфическое письмо, а правую — иллюстрация, выполненная с неподражаемым мастерством. В углу кабинета перебирает цветные камушки маленькая Эльфрида.

Устав от своего занятия, девочка подходит к порталу, замечает великолепную книгу и смотрит нее большими очарованными глазами.

Маленькая Эльфрида. У-о-о-о-у-у...
Архивариус. ...поистине потрясающая работа. У меня как будто заново открылись глаза. Я-то гордился, что могу различить двадцать четыре разновидости Ephyrae larva, но ваши тридцать восемь меня сразили. (Прерывается, замечая Эльфриду.) Здравствуй, милое дитя. Как твоя кошечка поживает?
Доктор Эверсан (польщенно посмеиваясь). Со временем научитесь. Вопрос тренировки и опыта. Вначале вы не улавливаете разницы, но, всматриваясь в рисунок эфирного следа, начинаете замечать, что они отличаются друг от друга, как ваши и соседские дети... (Замечает девочку и треплет ее за бант.) ...Даже Эльфрида уже кое-что понимает, хотя едва-едва научилась читать простейшие формулы.
Эльфрида (неуклюже отставляет ножку назад, пытаясь изобразить реверанс). Здравствуйте, уважаемый дяденька архивариус! Сандрачка поживает нормально, спасибо. А можно спросить про книгу?
Доктор и архивариус (наперебой). Конечно! Конечно!
Доктор (смеясь). Самый любознательный возраст. Сыплет вопросами, как из сита, — мы с дочерью и супругой едва успеваем отстреливаться. Дочь обучает стихосложению, а я вот, как видите (показывает на камни, которые перебирала Эльфрида) пытаюсь привить интерес к науке.

Архивариус мнется, подыскивая слова одобрения.

Эльфрида (пользуясь паузой в разговоре мужчин). А как называется ваша книга?
Архивариус (недоуменно собирает морщины на лбу). Какая книга, дитя? Я, как бы сказать, хранитель библиотеки, в моем распоряжении несметное количество книг... Ах, ты о «Небесном клинке»! (Указывает на фолиант у себя за спиной.) Эта книга?
Эльфрида. Да-да-да. Позвольте заметить, что она ужасненько красивая! Очень-очень-приочень красивая!
Архивариус (восторженно). Еще бы! И столь же дорогая! Даже бесценная! Величайший шедевр псевдоисторической живописи! Приписывается перу и кисти Науфеля Матурана из Роэна, полуэльфа низких кровей, но, безусловно, одареннейшего сочинителя и художника. Описывает события, якобы имевшие место в третьей декаде прошлого века: фон Рыквиг и его рыцари, Зимние Волки, преодолевают, как бы сказать, всевозможные опасности на пути к Белым Скрижалям.
Доктор (задумчиво; вполголоса). «Небесный клинок, или Приключения маркфрага фон Рыквига в происках Белых Скрижалей» — таково ее полное название, верно? Читывал ее копию в переводе, но в оригинале, увы, так и не довелось.
Архивариус. Совершенно верно. Историки относят ее к так называемым нарративным источникам. Иными словами, это не документ, а только портрет минувшей эпохи — субъективный и даже пристрастный, пусть и ужасно красивенький. (Улыбается.) Я бы воспринимал его скорее как фантазию о походе маркграфа фон Рыквига, нежели как пересказ реальных событий.
Эльфрида. А кто этот Марка Фонрыдвик?
Доктор (не сдержав снисходительной улыбки). Маркграф фон Рыквиг. Слушай внимательно: марк-граф фон Рык-виг. (Произносит с отточенной изысканностью модуляций.) Марк-граф фон Рык-виг. Фон Рык-виг. (Архивариусу.) Фонетика северных языков включает непривычные для нас звукосочетания, даже тем, кто профессионально занимается языками, непросто выговорить фамилию хевенхельмца. (Наклоняется к Эльфриде). Но ты же у нас способная девочка? Будь добра, постарайся. Видишь рыцарей на картинке? Это Зимние Волки. А главный среди них кто?
Эльфрида (с некоторым напряжением; растягивая слова). Марк-а-аф фо-о-он Рыд-вик?
Доктор и архивариус (одновременно). Фон Рыквиг!!!
Доктор (не скрывая своего разочарования). Девочка, что у тебя с языком? Прилип к нёбу? Неужели опять без спросу таскаешь конфеты?
Эльфрида (обиженно, с вызовом). И ничего не таскаю! Я вообще сто лет не ела конфеты! (Показывает язык в доказательство.) А почему… (Переходит в наступление.) Почему тогда у волка три головы? Может, это он таскает конфеты? Может, поэтому и пропали конфеты? А еще пропала кровянка. Деда, ты говорил, что ее скушал бабушкин Шалопай, а, по-моему, ее скушал волк, потому что Шалопай маленький, а у волка три головы и целых… (Загибает пальцы, подсчитывая.) Целых шестнадцать зубов!
Доктор (заметно смутившись и потому нарочито строго). Девочка, нехорошо менять тему посреди разговора. Мы еще не закончили с твоим произношением...
Архивариус (перебивая). Рональд, вы слишком требовательны к ребенку. Дитя мое, это не настоящий волк, это кервер — геральдическая фигура хёвенхельмского рода фон Рыквигов.
Эльфрида (старательно выговаривает). Ге! Раль! Дическая!
Архивариус. В геральдике повсеместно используются образы устрашающих животных, химер, демонов или чудищ, притом вымышленные попадают в гербовники ничуть не реже, чем настоящие. Каждая из фигур имеет свою символику, чье значение приобретает особый оттенок смысла в зависимости от тинктур, в которые окрашены сами фигуры, поле, намет и так далее. Современные знатоки эмблематики выделяют девять важнейших…

Часы на стене бьют половину седьмого. Овальный портал начинает заметно подрагивать, а пурпурный дым его рамы искрит, как сигнальный огонь. Эльфрида зевает, убаюканная монотонным голосом архивариуса.

Доктор Эверсан (раздосадованно). Увы, мой друг, боюсь, наше время вышло. Адетта открыла deprenonum всего лишь на полчаса. Как ни пытался умаслить ее — все без толку. Говорит: не продлю даже на минуту! Дуется на меня. Подозревает, будто это я ворую по ночам кровяную колбасу из ее припасов, а потом сваливаю вину на ее дурно воспитанную собачонку.
Архивариус (торопится попрощаться). Да-да, это крайне прискорбное обстоятельство. Рональд, мне составило редкое удовольствие ознакомиться с вашей, как бы сказать... (Его голос искажается, затухает.) ...если в следующий выходной выкроите минуту...

Портал резко схлопывается со звуком засосавшейся в слив воды. Пурпурный дым медленно растекается по темному кабинету, обнимая собой и скрывая от зрителя фигуры мужчины в мантии и девочки с голубым бантом.

Эльфрида повернулась к Таласу, едва рассыпалась морда твари. Уже заканчивая полуоборот, она увидела следопыта придавленным, окончательно втоптанным в грязь «его» волкомраком. Дождь омывал неподвижного полуэльфа, примешивая ручейки его крови к мутной луже под ним, а на плече у него, очерченный контурным светом луны, просматривался край безобразнейшего укуса. Взгляд Эльфриды переметнулся на морду бестии: волк с сытым видом облизывал испачканную в крови пасть.

«О Клевер!» — простонала девушка, будто это ей, а не Таласу, изгрызли плечо, а после еще и провернули в ране зазубренным лезвием. Обида, злость и негодование воспламенились в ее жилах жгучим эфиром — и сильнее всего ее уязвило то, с каким небрежением тварь топталась по следопыту — точно по бесчувственному бревну, по тупому чурбану для рыцарских тренировок. Эльфрида порывисто бросилась к другу. «Талас! — позвала она. — Ты ведь не умер? Талас?!»

Ливень превратил грязь в густую реку, и девушка, пробежав всего пару шагов, увязла по самые голени в месиве размякших помоев, соломы, щепок, песка, навоза и бог знает еще какой скверны. Выпутываясь, она увидела, что помощник друида, добрейший дворняга Ларс, треплет обидчика Таласа, как бешеный волкодав. Пес и волк сбились в один разъяренный клубок, в дымно-шерстяной растрепанный кудель и с лаем и подвыванием катались по узкому ходу.

Девушка удивилась напору собаки — Ларс оказался сильней, чем она ожидала. Но, увы, драка преградила ей путь к следопыту. Кривясь от досады, она отступила назад. Прислонилась к стене, спрятала книгу, вынула порошок Далаголя и наскоро смешала активные вещества с основой. А пока взбалтывала лекарство и пропитывала им ткань, Стриж незаметно подкрался к лающим драчунам, извернулся, изловчился — уж в чем в чем, а в этом он как следует наторел — и ткнул острием рапиры точно между ушей чудовища.

— Опередил меня... — позавидовала волшебница.

Услышав за плечом чье-то сопение, она испуганно обернулась. И едва не ушибла молотом Отто. Драгун ощупывал ребра, переводя дух после победы над «своим» волкомраком. Некогда великолепный плащ гнолльего вожака свисал с него рваными лоскутами.

— Отмар, — спросила она, — вы в порядке? Сколько еще осталось этих поганцев?

Отто промазал невидящим взглядом мимо нее и, меняясь в лице, взволнованно вскрикнул:
— Талас, погоди! Твое плечо!

— Да-а вы-ы задрали! — раздалось грубое рявканье следопыта.

К несказанному удивлению девушки Талас твердо стоял на ногах. В здоровой его руке серебрился фамильный меч, а раненая, вся в крови и обрывках ткани, болталась вдоль тела безжизненной плетью. Бодро чвякая по грязи, Талас как ни в чем не бывало прошлепал во двор.

— Но ты же... ты же... — только и разинула рот Эльфрида. — Отмар, он разве не умер? Куда он с такой рукой? Он что, окончательно сбрендил? Или... А-а-а, — догадалась она, — он притворялся мертвым. Тактическая хитрость.

Нахмурившись и сжав в кулачке компресс, она поспешила за полуэльфом. Обогнула угол сарая и оказалась перед круглым двором — самым что ни на есть заурядным двором затерянной в глуши крепости; все его богатство составляли пустые бочки, десяток понурых флагов, битое колесо от телеги да несколько масляных каганцов. Одно лишь нарушало обыденность обстановки: люди, павшие злой и нелепой смертью, укутанные, точно саваном, призрачно-белым светом луны. Люди? Или, вернее, то жалкое, что осталось от них? Растерзанные, сведенные предсмертной судорогой тела, части тел, бесформенные ошметки, глянцевитые осклизлые внутренности — мягкие, точно черви, синюшные, бледные, страшные... Анатомический театр заполнял все пространство между стенами трех построек и громоздкой герсой ворот, а в центре...

Девушка обомлела, пряча компресс и торопливо пятясь за бочку.

...В центре бились свирепые великаны: лев с глазами чистого золота и волк цвета сажи о трех головах.

По кратком размышлении волшебница опознала в первом из великанов друида, который просто-напросто перекинулся львом. Но волк... Доселе столь диковинные создания попадались ей исключительно на эстампах доктора Дракса, да еще, быть может, в геральдике, на гербе маркграфа фон Рыквига... Господи, что он вообще такое? Химера? Наваждение? Демон? [1]

Но стоило ей ненадолго задуматься, как по небу вновь прокатился гром — куда басовитей и оглушительней прежнего. Гроза, утихомиренная близ амбара стенами крепости, на открытой площадке визжала и грохотала во всю мощь своей неукротимой натуры. Девушка содрогнулась, потерла заложенное ухо. Каким-то непостижимым образом ощутила, что в этот самый момент Адетта Блейк Эверсан, вскинувшись от тяжелого сна в измятой и потной постели, крепко сжимает свой колдовской медальон и молит Шеалу охранить ее внучку.

— Помоги нам Клевер, — тихонько прошелестала внучка, тоже коснувшись своего медальона.

А Талас уже тараном вбегал в трехголового демона, вкладывая в боевой клич всю отвагу, на которую был способен, и вихрь его рыжих волос горел в ореоле лунного света как факел. Угасший было эфир вновь воспламенился в жилах волшебницы, но на этот раз не от гнева, а от некоей дивной, окрыляющей разновидности восхищения. Вдохновленная безрассудной храбростью следопыта, она вышла, а точнее, выскочила из укрытия с готовностью до последнего сражаться со Смертью, и чудилось, будто вокруг нее закружились те же искры огня, что давеча сыпались из глаз волкомрака. Следуя по краю двора, она переходила от одного искалеченного тела к другому; прислушивалась к дыханию, щупала пульс, разрывала грязный подол и, преодолевая сильнейшую дурноту, накладывала повязки на раны тех, кто еще подавал признаки жизни.

Отрешенная от всего, кроме спасения умирающих, она не видела боя, но слышала его адскую музыку, его черно-кровавый реквием, от которого во всем теле стоял непрерывный нервозный гул. Слышала скрежет, и рык, и брань, и победоносные возгласы, и после — проклятия поверженной твари. Слышала вздохи усталости, облегчения. Слышала хорошо, даже слишком отчетливо. Но не подняла головы, пока не забинтовала последнюю рану.

Вытерев о подол окровавленные ладони, она посветила молотом на друзей. Трехголовая тварь испарилась, дохнув напоследок едкими миазмами. Отто закашлялся, будто конь, которому подмешали перья в овес. Друид в облике льва с его обостренным нюхом тоже страдал от смрада (и, кажется, больше прочих). Ларс, храбрейший из псов, зализывал раны. Стриж заводил знакомство с девушкой... с женщиной, которую Эльфрида заметила только сейчас. Темноволосая, статная, стройная, одетая в плащ и мужскую одежду с поправкой на некоторые детали, призванные подчеркнуть женственные округлости, она показалась волшебнице смутно знакомой. Во всем ее облике ощущались твердость опытной командирши и резвость породистой гончей — те же черты, что Эльфрида замечала у... Отто? Кокс тоже решил познакомиться с женщиной, но в ответ на ее заигрывания только скептически щурился и неохотно мяукал.

А Талас, шатаясь, медленно плелся под крепостную стену. Сползши спиной по неровной кладке, он вынул бинты и принялся неуклюже бинтовать изувеченное плечо, помогая себе зубами.

— Эй, Талас, пст-пст, — тихонько позвала магичка, подкрадываясь к нему. — Не знаешь, кто эта раубриттерша?

Ответом ей было болезненное пыхтение.

— Ты куда больший сумасброд, чем я думала, — приподнято щебетала Эльфрида. — Твой клич и прыжок на трехглавого демона... Конечно, с пафосом вышел некоторый перебор, но, клянусь священным трилистником, твой поступок был более героическим, чем финал «Роджера из Полесья»!

Желая видеть реакцию, девушка поднесла молот к несчастному следопыту и только теперь как следует его рассмотрела. В лице его не было ни кровинки; зубы отбивали мелкую дробь; пальцы тоже дрожали, и мокрые ленты ткани, бурые от крови и гноя, то и дело выскальзывали из них.

Ахнув, девушка отбросила в сторону молот, рухнула на колени перед беднягой, достала смятый компресс, инструменты из парикмахерского набора, велела терпеть: «Вероятно, самую малость пощиплет», — и принялась аккуратнейшим образом исправлять то нелепое безобразие, которое рыжий успел соорудить. Каплей противоядия она обработала рану, поверх наложила алхимическую припарку [2], стрелы вынула из бинтов, приспособив в качестве шины обломок доски от бочки, а после аккуратно перемотала плечо, пропустив последний бинт за шеей бледного полуэльфа и подвесив на нем согнутую в локте и зафиксированную руку.

— Ну вот, — полюбовалась наконец результатом, — теперь ты как новенький. Через денек-другой сможешь держать укушенной лапкой ваши басурманские палочки для еды. Ммм... А не пора ли нам подкрепиться? Поищем какое-нибудь тихий угол?.. Но как же ты дрался с таким увечьем? В тебе что, пробудилась ярость берсерка?

— Научить, научить, — подтвердила волшебница, кивая, как механическая фигурка песика с трясущейся головой. Даже полезла в котомку за бумагой и грифелем — приготовилась, значит, нотировать. Может быть, и впрямь ей, интеллигентной, образованной горожанке, пора поучиться у этого неотесанного дик... представителя древнейшей культуры? Прильнуть, как говорится, к мудрости прадедов. Окунуться в гущу народной жизни. Стать ближе к простому собирателю и охотнику. Долой надменную ученость! Долой всякую экуменистику с герменевикой! Да здравствуют смекалка и чистый опыт!
— Ну, для начала, надо окраситься в фиолетовый, — протянул следопыт и сделал глаза, как у мастера Ли Си Цина.
«Шаг 1. Окраситься в фиолетовый», — старательно вывела в методичке Эльфрида, по традиции используя молот в качестве ночника.
— А краситель обязательно пищевой, или можно технический?
— Ладно, не надо краситься, — разрешил следопыт.
— Не надо краситься, — повторила Эльфрида, аккуратно вычеркивая «Шаг 1». Услышав шорох в траве, она подняла голову от тетради. — Э? Кокс? Ты же только что... был вот этим пучком травы? Талас, твоего кота и тут и там показыва...
— Смотри и повторяй, — перебил следопыт, показав на Стрижа, крадущегося к тайному ходу.
— Что повторяй?
Талас не удостоил ее ответом, очевидно, считая, что сама должна понимать.
— Переставлять ноги? — недоуменно почесала она затылок. Но послушно набросила на голову воображаемый капюшон и двинулась вслед за учителем, по его примеру заглядывая под каждый кустик, встречающийся на пути.

Путь к Бруквестской крепости то и дело прерывался на стоянки-пятиминутки. Свежий воздух нагонял аппетит, а усталость и ломота во всем теле располагали к созерцательным настроениям. Окружающие девственные леса были приветливы и уютны. Самой большой их опасностью казались ложные опята и комары. Когда Друлаван забегал вперед искать в кустах следы бурых медведей, Эльфрида искренне полагала, что это такой эвфемизм.

Вообще, друид был трогательно заботлив в роли разведчика.

Зато Талас показал себя настоящим тираном в роли заведующего хозяйством.
— С этого дня питаемся строго по плану, — объявил он на очередной стоянке, рассевшись посреди леса в вальяжной позе. — И никаких вам больше «пожевать на дорожку».
— Дорвался до кормушки, — буркнула Эльфрида себе под нос. — Развел бюрократию. Рыжая держиморда.
— Ничего, — тут же сманипулировал общественным мнением следопыт, — дойдём до города — там оторвёмся! Кабаки, игры, бор... Слыхали, что есть там чудо-игры механические?
— Надо же, — изобразила восхищённый поклон Эльфрида. — Да ты большой мастак по части составления планов. Ну что это такое: двигаться на север, искать черного дракона? Никакого полета фантазии! То ли дело твои великолепные стратагемы. Таверны, винишко, азартные игры — романтика!.. Между прочим, я тоже кое-что слышала об этих механических играх. Говорят, там фигурки не из олова, а вовсе даже из чугуна, и когда ты их складываешь в один ряд, они опадают вниз с ужасающим грохотом. А ещё они стоят бешеных денег — не фигурки, а сами игры — поэтому вызывают абстинентный синдром. Зато если повезёт, можно выиграть целое состояние. А ещё у них есть название: аркадные механические шкатулки. Это потому, что их обычно устанавливают в галереях гостиных дворов, под аркадами. А? А? Смекаешь? Потому и аркадные. А ещё люди говорят, что в них сидит Демон. Представляешь, до чего нынче дошли технологии? Целый Демон — вот в такой вот коробочке! Хотела бы я на это взглянуть! А давай, я научу тебя одной присказке, которая помогает выигрывать... Ой!
Она прикусила губу, чувствуя, что разница между сарказмом и агитацией практически стерлась. В голове прошелестел укоризненный голос Вельги Зелёной. Звучали слова «безобразие» и «разрат».
— Что это я, хи-хи-хи, — смутилась волшебница. — Это я так, не всерьез. И вообще, разве ты не должен вместо грез о благах цивилизации... что ты обычно делаешь?.. беседовать с ветром? Да и мне пора... э-э-э, помочь Друлавану. Медведи, знаешь ли, сами себя не найдут.

Чтобы не гневить некоторых не в меру высоконравственных духов, к обсуждениям планов вернулись только под стенами крепости.

* * *

— Пробраться в крепость, которая находится в режиме осады? — озадачился Стриж. — Думаю, вы несколько преувеличиваете мои возможности.
Эльфрида застенчиво опустила ресницы:
— Я бы ещё сильнее преувеличила — просто ничего не смыслю в осадах...
— Разве что нам повезет найти тайный ход... — раздумывал поддельный негоциант.
— У крепостей такие бывают, — согласилась Эльфрида. — Соберется войско под стенами форта, устроит осаду — а это ужасно скучно — и вот от нечего делать начинают копать лаз прямо под стену. Так и получается тайный ход. А потом, когда крепость падет, подкоп легонько присыпят землей, а сверху наложат магию — вроде как кустик у башни, но это не просто кустик — это замаскированный вход. Или, бывает, какому-нибудь лжепринцу потребуется сбежать — тайные ходы пользуются среди них большой популярностью... А знаете что? — сверкнули ее глаза нетерпеливым энтузиазмом. — Сейчас же и займусь распознаванием магии! Зря, что ли, разучивала новые чары? Заклинание, конечно, необкатанное, сырое...
— Элфри, — вмешался друид от греха подальше, — я могу разведать, что творится внутри крепости, ну, и незаметно туда попасть...
— А? Да? И правда, — волшебница немного остудила свой пыл. — Друл, ах, Друл, что бы мы без тебя делали... — в ее улыбке причудливым образом смешались кокетство и благодарность. — Тебе пришлось столько всего претерпеть, пройти и огонь, и воду, и эту дурацкую закрученную трубу, но ты выполнил мою просьбу, ты доставил бедного От-т-т... мара в место силы. И вот я опять взваливаю на тебя самую ответственную работу: проникнуть, разведать, потом ободрить... Ты правильно рассуждаешь: если стража не справится с паникой, все усилия будут напрасны — волкомраки продолжат плодиться, как кролики Свенсонов. И мысль о веревочной лестнице — толковее не придумать... — Ее щеки легонько порозовели. Когда Стриж сказал: «У меня есть кошка», — она чуть не спросила: «Какой породы?» До сегодняшнего дня она знала о кошках только, что они пушистые и мяукают. — В общем, если меня не пристрелят, я буду всеми силами прикрывать тебе спину.
— Может, пока не вмешиваться? — подал голос новоявленный Отмар из Тангерема. Он боялся, что его рассекретят, но выразился эдак осторожничая, туманно: дескать, участие в битве сделает их предметом пересудов всех окрестных земель.
— Ну уж нет, — тряхнула чародейка растрепанными волосами. И блеск ее глаз стал как у лезвий бритвы. — Клянусь, я собственными руками передушу этих щенков, если они на пустят меня к горячей еде и мягкой перине. Еще одну ночь под открытым небом с муравьями, без зеркала и туалетного столика я определенно не проведу. А сейчас прошу простить меня, господа, я намерена выяснить, где этот чертов секретный ход.

Одарив друзей жутенькой улыбкой, она горделиво выступила вперед и четко выговорила заклинание.

— Какая натура, какие пропорции! Изломы бровей, о которые можно порезаться, скулы тверже скалистых утесов, мышцы, как у гончей с родословной длиннее, чем у рыцаря Хаггарда!

Эльфрида, всплескивая руками, обошла вокруг почтальона. Ее одухотворенное лицо озаряла блаженная улыбка художника, неожиданно посещенного целым сонмом щедрых и плодовитых муз.

— Простите, Отто, но сделать из вас невзрачного обывателя не получится. Природа одарила вас на редкость примечательной внешностью. Переодень вас в простой серо-коричневый плащ — и вы останетесь тем же бравым драгуном, только в скучной линялой тряпке вместо форменного камзола. Ваши усы и прическа — как это называется у жандармов? особые приметы? — придется от них избавиться. А знаете что? К Демону Тьмы невзрачность! Нам нужны радикальные перемены! Четкие линии, резкие перепады фактур, твердый камень и гибкая сталь... Да-а-а, я это вижу...

Чародейка сложила ладони рамкой и, направив ее на Отто, поглядела одним глазом в образовавшееся окошко. Судя по реакции, картина, представшая ее взору, производила прямо-таки неизгладимое впечатление. Девушка обомлела, прижала ладони к щекам и, округлив губы буквой «о», покачала головой и поцокала языком. И тут же деловито щелкнула пальцами:

— Ладно, не будем тянуть дракона за хвост! Вы готовы? Ах да, инструменты! Холст загрунтован, но мне понадобятся кое-какие предметы, чтобы приступить к творческому процессу. Работа предстоит тонкая — тут ржавым походным складнем не обойдешься. Тут нужны кисти из колонка. Где же я видела подходящую бритву?..

Смутно припоминалось, что на прошлом привале, когда она наводила порядок в вещах следопыта, среди рваных кусов веревки и ржавых наконечников стрел ей попался на глаза странный коробок с инструментами, похожими на маникюрный набор для орка. Метнувшись в два шага к Таласу, девушка свела бровки домиком и стала мельтешить перед парнем до тех пор, пока он не сдался, разрешив ей воспользоваться бритвой, щетками, клещами и прочими загадочными предметами из набора. Раздобыв все необходимое, она вновь выросла перед Отто. Ее щеки горели лихорадочным рваным румянцем. Солнечный лучик ярко подрагивал на растопыренных лезвиях ножниц, которые она держала в руке.

— Доверьтесь мне, Отто. Шедевр уже родился. Он здесь, — показала Эльфрида на свой висок и клацнула ножницами, — осталось только отсечь все лишнее. Пожалуйста, закройте глаза и не дергайтесь.

Отто послушно застыл, опустив руки к паху в непроизвольном защитном жесте, и волшебница закружилась вокруг него.

Спустя полчаса перед ней стоял солидный незнакомый мужчина с тяжелым свинцовым взглядом, аккуратно выбритой щетиной с намеком на будущие усы и короткую «докторскую» бородку и гладким, как озерный окатыш, блиставшим на солнце черепом.

— Отто? — спросила чародейка немного растерянно, словно хотела удостовериться, что это по-прежнему почтальон. — Только посмотрите на себя, Отто! Вы такой... Такой... О-о-о, я трепещу! Вы просто волшебственны! Да вас теперь не только жандармы — родная матушка не узнает! Гвоздь гражданской законопослушности с насечками бунтарского духа — вот, что я из вас сделала! Образно говоря. Ах, какая артистка, какая артистка умирает во мне!..

Остался последний штрих. Отведя Отто на болото и утопив вместе с ним в трясине футляры от карты и железного «голубя», волшебница коснулась поношенного камзола драгуна, пытаясь изменить его синий казенный цвет... ну, хотя бы на черный. Однако от волнения допустила ошибку в формуле и... в общем, пришлось сразу же переходить к плану Б: стремглав возвращаться в лагерь и, краснея, бледнея и заикаясь, просить у Стрижа плащ Годльгонглера, чтобы хоть как-то прикрыть последствия неудачного волшебства.

* * *

Наконец друзья затушили костер и тронулись в путь. Вооруженная картой и неугасающим оптимизмом, Эльфрида выступала проводником.

*сразу после сна*

Девушке снилось...

В книгах, которых читала Эльфрида, после этих слов обычно следует длинное и пространное описание сна. Даже не так. Даже не сна, а мистического погружения в мистические глубины объятого мистическими видениями разума персонажа. Обязательны сцены: персонаж встречается с греховными помыслами (предстают чередой пандемониумных уродцев); персонаж признается себе в потаенных желаниях (принимают форму демона-искусителя); персонаж испытывает экзистенциальные страхи (таятся по темным углам, нагнетая эмоциональное напряжение, пока демон-искуситель пробегает своим раздвоенным языком по шее персонажа, слабеющего в коленях). Иногда автор добавляет еще одну сцену, которую либо стыдливо вуалирует туманным намеком, либо описывает метафорой про пестики и тычинки. Но поскольку разум Эльфриды от голода и усталости существенно обмельчал, снилась ей всякая мелкая, не заслуживающая внимания дрянь. Какие-то ветки, камни, костер, еда. Ну конечно, еда! Оладушки со сметанкой, каша в горшочке, гуляш из говядины и кислой капусты...

И никаких тебе демонов! Даже обидно. Но вовсе без мистики все же не обошлось. Просто мистика не размазывалась метафорами по сну, а вся сконцентрировалась в обстоятельствах пробуждения. Представьте себе: открываете вы глаза, радуетесь новому дню, а у вас перед самым носом — дохлая мышь. Глазки застыли, усики топорщатся в стороны, солнечные лучи просвечивают через шерстку, преподнося вам мышиный труп в сияющем ореоле. Как тут не испытать мистическое потрясение!

— Ах ты ж, сила пушистая! — вскрикнете вы в экзистенциальном испуге. Вскрикнете, завизжите, потом успокоитесь, найдете рациональное объяснение происходящему. Догадаетесь, чьих рук это дело. Встретитесь с греховными помыслами. Признаетесь себе в потаенном желании. Не сможете сопротивляться желанию. Возьмете дохлую мышку за хвостик и кааак зашвырнете ее за шкирку рыжему полуэльфу. Конечно, у вас ничего не выйдет: полуэльф — существо увертливое и вредное, он ловче вас в два с половиной раза. Зато сколько хохоту будет, когда вы поймете, что рыжий тут не при чем!

Вы смешаетесь, но виду не подадите. Подманите кота полуэльфа (оказывается, мышка — его подарок), сложите руки как лапки и громко скажете «Мяу!» в знак благодарности. Возможно, даже изобразите, как поедаете мышь. Нет, лучше пригрозите ее зажарить и скажете, что поделитесь с рыжим! А потом все утро будете вспоминать этот милый конфуз и гладить котика между ушек, когда он свернется клубком у хозяина на коленях.

Так Эльфрида и сделала. Ну, в общих чертах. Она тогда еще не проснулась. То есть проснулась, но все было как в тумане. Настоящая мистика началась, когда обнаружили, что дохлая мышка перед завтраком потерялась, и сколь бы Эльфрида ни напрягала извилины, так и не вспомнила, куда ее подевала.

*до ухода из лагеря*

— Вашему другу стоит переодеться и побриться, — посоветовал Тонту, — а бравый драгунский камзол следует уничтожить вместе с футляром и картой, иначе моим басням никто не поверит.
— Хитро, — с уважением в голосе оценила Эльфрида. — Но можно сделать еще хитрее. Чтобы Отто не бросался в глаза, достаточно отпороть нашивки с камзола, при помощи магии изменив цвет его сукна на нейтральный. Тогда не придется искать новую одежду. И от карты не обязательно избавляться. Можно просто оторвать от нее уголок с печатью, а футляр и прочие улики утопить в местом болоте. Зачем же разбрасываться полезными вещами? Другое дело прическа, — она окинула драгуна взглядом художника, перед которым раскинулся чистый холст. — Прическу я бы и впрямь обновила. У висков лишнее убрать, вверху немного поднять и взбить, усы либо сбрить, либо выпрямить, либо наоборот оставить главным акцентом, но при этом побрить голову под ноль. Не сейчас, конечно, а когда рассветет. Правильное освещение — первейшая вещь в создании нового образа. Отто, что вы об этом думаете?

*после возвращения в лагерь и короткого беспокойного сна; до ухода Тонту*

— Гадство, — чертыхалась Эльфрида, доставая из котомки и нюхая промасленные свертки с едой. Пирожки с капустой протухли. Сэндвичи с сыром тоже протухли. Леденцы и лимонные дольки слиплись в один неразгрызаемый ком (ничего, при случае его можно будет использовать как пушечное ядро). Варенье покрылось подозрительным серым налетом. Кажется, в нем уже зарождается новая форма жизни. Из всего запаса еды более-менее ничего на вид остались только ржаные сухарики да пара кусков сыровяленого свиного окорока. Сухомятка, конечно, но лучше, чем ничего.

Угостив друзей мясом и сухарями, девушка долила воды в котелок и заварила еще травяного чая: «Мало ли что горький, зато всех микробов поубивает!» Потом раздраженно помахала на дым, подбрасывая веток и хвороста. Потом села у костра, порывисто подула на пар, вьющийся над чашкой, поерзала, высматривая свое отражение в чайной ложечке, сказала: «Я на минутку, только вызову духа», — и вдруг молодой ланью ускакала в лес.

За последние несколько дней она успела раздать больше обещаний, чем за всю свою предыдущую жизнь. Обещала замолвить словечко за гноллов перед духами предков, обещала Отто разыграть его поддельную смерть перед жандармами и почтамтом, обещала Стрижу, что поможет с его аферой, обещала самой себе практически невозможное. Ужас сколько всего обещала! А слово надо держать — так учили родители. И Вельга похожим образом наставляла, говорила: «Делать добро надлежит в любой ситуации, а не только когда обстоятельства располагают к благородным поступкам», — и строго постукивала указкой по своей сухопалой ладони.

Так вот. Сейчас обстоятельства не просто располагали — буквально подталкивали к благородным поступкам, а именно — к заступничеству перед гнолльими предками. Все дело в том, что волшебница, поднабравшись кое-какого опыта в плетении заклинаний, слегка усовершенствовала формулу вызова духа. По идее, теперь призрачные порталы должны представлять собой не просто что-то абстрактно магическое, а большие овальные зеркала в элегантной раме из дыма. Должно быть очень удобно: задаешь призраку вопрос и одновременно как бы невзначай поправляешь прическу или кокетливо строишь глазки своему отражению.

—... In nomine pulchritudo et magia causa speculum porta. Venit porro, spiritus Raggasagli! — велела волшебница и вскинула руку.

Из ее ладони вылетел и завис в трех шагах от нее маленький сгусток дыма. Из дыма проклюнулся блестящий кружок — будто в воздухе повисла серебряная монета. Из кружка, распахнувшись, вылупилось высокое шикарное зеркало. Из зеркала на девушку глянул гнолл.

— Здравствуйте, уважаемый Раггазагл! — вежливо поклонилась Эльфрида. — Окажите любезность, подвиньтесь немного влево. Нет-нет, в другое лево. Вот так в самый раз, большое спасибо. — Она послюнявила кончик подола и, пристально вглядываясь в портал, стерла кровоподтек у себя на виске. — Простите за мой внешний вид, я немного не в форме. Кхм-кхм. У меня к вам официальное обращение. Я уполномочена передать заверения от всего племени псоглавцев и лично от вождя Ладагана, что ваши запутавшиеся в религиозном вопросе потомки благополучно отвернулись от темного бога и теперь обязуются служить и всячески поклоняться исключительно Ладья-Негге, — эти формулировки она придумала заранее и выговаривала их бегло. — Уверяю вас, история с Фенрадом осталась в прошлом. После бесславной кончины Годльгонглера стая обрела куда более достойного вожака, который возродит практику отправления традиционных обрядов, передислоцирует стаю к морю, накормит противоядием, если понадобится (интересно, зачем?)... В общем, пожалуйста, не сердитесь на них, они просто немного запутались и... и... и... — она запнулась, исподволь поглядывая на свое отражение и смахивая хлопья пепла с макушки, — и больше так честно-честно не будут. Но это еще не все. Кхм-кхм. Как вам, должно быть, известно, данная магическая транзакция подразумевает постановку вопроса со стороны спиритуалиста. Чтобы не ходить вокруг да около, мой вопрос... Ой, кажется, я его уже задала. Да, точно задала. Ну ладно. Зачем гноллам столько противоядия?

*после ухода барда*

— Что будем делать, — повторила чародейка за Отто и сощурилась против теплых лучей набиравшего силу солнца. — Как насчет для начала преобразить вас в новую личность? Утром как раз идеальное освещение.

— Мещанин, взяточник и неприятный тип? — обрадовался негоциант. — Значит, все будут только рады, когда мы обведем его вокруг пальца.

Внезапно Эльфриде стала ясна вся неловкость ее положения. Она позволила себя увести в чащу человеку, о котором совсем ничего не знает. Человеку, который предлагает ей обмануть бирбрукского мэра. Не просто обмануть — облапошить! Развести на крупные деньги, выражаясь словами Пройдохи Уилли. На миг в ее широко открытых глазах просквозила тень страха. Всего лишь на миг, потому что девушка уже не была той тусихой, которой начинала свое путешествие. Как, впрочем, не была прежней легковерной глупышкой. На смену страху пришло любопытство: что же Стриж скажет дальше?

— Скажу больше, милая моя, я хочу продать ему не статуэтку, а полноценный замок! — парень наклонился к самому уху волшебницы. Эльфрида вздрогнула то ли от холода, то от жара дыхания собеседника, колючими искорками прокатившегося по ее коже, но и на этот раз не позволила себе стушеваться — смотрела на парня по-прежнему прямо, сверля его немым вопросом «кто ты на самом деле такой?». Хотя в глубине души уже знала ответ. Приключения Роджера из Полесья кое-чему ее научили, да и многолетняя дружба с вором тоже не пошла даром.

— А такого рода сделка будет куда выгодней, — шептал Стриж, — если в компании яростно торгующегося негоцианта будет прелестная девушка.
— Девушка, которая умеет накладывать чары, — усмехнулась Эльфрида, поигрывая тесемкой, — расположение которой обаятельный негоциант хотел бы использовать в своих целях. А цели у него не самые благовидные. Что я скажу?..

Она отступила на шаг. Выражение ее лица изменилось. Теперь она глядела на парня из-под темных ресниц. Глядела оценивающе и пытливо.

— Я могла бы сказать, что порочность мэра — не повод его обманывать. Могла бы сказать, что негоциант оказался врунишкой, выдающим себя честного человека. На самом деле он не такой уж честный. Могла бы сказать, что людям не нравится, когда их товарищ водит их за нос. Могла бы сказать. Но скажу иначе. Скажу, что заинтригована. Задумка негоцианта весьма... впечатляет, какие и его способности к лицедейству. Но каким бы очаровательным ни был негоциант, он должен кое-что зарубить себе не носу: девушка, которой он предлагает авантюру, согласится на его предложение, только если будет ему доверять. Поэтому...

Эльфрида придвинулась к Стрижу совсем близко (так же, как он к ней недавно). В ее голосе появилось что-то зловещее.

— Девушка поможет негоцианту, но поставит одно условие. Если негоциант вздумает ее обмануть — и под «обмануть» я имею в виду «скрыть важные факты» и «ввести в заблуждение» в том числе — она превратит его в дохлую жабу, — волшебница расцвела лучезарной улыбкой. — А если он еще раз назовет введенную в заблуждение девушку «моя милая», она его пребольно укусит. Со своей стороны девушка обещает как следует прозондировать почву, выяснить, насколько слухи о чаяних мэра соответствуют действительности.

Она выждала паузу.

— Ну так что? — спросила вдруг как ни в чем не бывало. — Поищем еще какие-нибудь растения?

Тонту согласился остаться на чай, но от мошек и прочего вежливо отказался.

— Я-то обычный менестрель, — сказал лягушонок, — а вы... уверен, вы и с Залаасом совладаете.

Эльфрида вздохнула, чувствуя, как розовеет от похвалы. Было немного жаль, что лягушонок их покинет. Рядом с этим маленьким земноводным волшебница казалась себе сильнее и значительнее, чем обычно. Во-первых, он ниже ее ростом, что само по себе льстит ее самолюбию. Во-вторых, разговаривает с ней уважительно, на «вы», будто она какая-нибудь важная персона. А в-третьих, кажется, он немного побаивается ее. Или лучше сказать «трепещет перед ней»?

— Простите за прямоту, — Тонту отстранился от зачарованного оружия, — пока вы носите огромный светящийся молот, я бы предпочел держаться от вас как можно дальше.

Точно трепещет! Такой симпатяга! Вроде и хочешь на него рассердиться, а не можешь. «Я не шпионил, я просто шел за вами на некотором отдалении», — говорит он и хлопает своими большими испуганными глазами. Как на такого злиться? Даже вечно хмурый и недоверчивый Отто преисполнился к нему зачатками добрых чувств.

Кстати об Отто. Улучив момент, Эльфрида посекретничала с драгуном, и тот осторожным шепотом объяснил, почему о его возвращении из-за Врат не должны прознать жандармы из Грозока. В ответ девушка легонько пожала его сухощавую руку, давая понять, что ему не о чем волноваться. Когда почтальон отпрянул от ее уха, она сдержанно рассмеялась, делая вид, будто реагирует на остроумную шутку. Спустя несколько минут в ее голове оформился план.

— Ладно, — подмигнула волшебница менестрелю, — позавтракай с нами и ступай безопасным путем, только... Слушай, не в службу, а в дружбу. Если я попрошу добавить моему образу немного патетики, внутреннего надлома, ты ведь мне не откажешь? Можешь в своих балладах вывести меня сложной трагической героиней? Представь, как эффектно это будет смотреться в рифме: Смерть отказала проклятой ведьме, унесла за Врата ее безвременно усопшего друга, ведьма разбита ужасным горем, рвет на себе волосы, льет кровавые слезы, оплакивая красавца-драгуна в форменном кителе цвета ночного неба... В общем, как там у вас, поэтов, принято нагнетать. Понимаешь, я же колдунья, за мной должен тянуться шлейф роковых страстей, а я... сам видишь, не очень-то соответствую. Правда, теперь у меня есть магическое оружие. Ты не подумай, я не собираюсь пускать его в ход, просто... немножечко хвастаюсь, — и она опять с головы до ног залилась румянцем.

Потом пили чай, рассуждали, молчали, слушая треск костра. Мысли рваным пунктиром скользили в уме Эльфриды: «Загадки... Минотавры... Прыжок в темноту... Скопище привидений... Молот... Разве я достойна носить этот молот?.. Кто я такая?.. Куда я иду и за что сражаюсь?.. А главное — действительно все зависит от точки зрения, или зло всегда зло, а убийство всегда убийство?»

— Нет, — возразила она своим внутренним демонам, не замечая, что сделала это вслух. — Должен быть способ обойтись без убийства. Должен быть способ, надо только его найти. Стать сильнее, выучить новое чары... Бабушка говорила, у меня есть талант, я чувствую присутствие магии... Как же она учила обнаруживать магию?..

Достав книгу заклинаний, волшебница пробежалась глазами по старым заметкам. Минуты три сидела, подперев кулаком подбородок, затем послюнявила грифель, вспомнила нужное заклинание и сделала новую запись. Потом еще немного подумала, вывела на полях заголовок «ЦЕЛИ» и стала записывать в столбик:
1) Позавтракать.
2) Договориться со Смертью.
3) Оживить Фенрада и помирить его с братом.
4) Добиться для Отто повышения по службе.
5) Пообеда

— Эльфрида, — отвлек ее от этого занятия Стриж, — я собираюсь прогуляться по окрестностям, собрать лечебных трав. Они нам точно пригодятся. Буду рад, если вы составите мне компанию.
— А? — встрепенулась волшебница. — Ах, прогуляться! По темному лесу. В компании малознакомого мужчины. Что может быть заманчивее! Конечно, я с вами.

Быстро убрав книгу заклинаний в котомку, она вскочила на ноги и оправила платье.

— С радостью прогуляюсь с вами. Какие травы мы ищем? А давайте... давайте вместе придумаем какую-то шалость? Приготовим улиток, а друзьям скажем, что это мясо лягушек? Или, хи-хи, посадим сверчка Таласу на нос. Или просто поиграем в «Правду или ложь». Знаете такую игру?

Это была самая романтическая ночь за всю Эльфридину юность: укромный лесной уголок, звезды просто невероятные, размером с червонец каждая, шелест по черному кружеву листьев, воздух холодный и упоительно чистый, как ключевая вода, насквозь профильтрованный через серебро лунного света. Бренчит вполголоса лютня; вскрикивает из чащи сипуха; костер уютно потрескивает, облизывая днище черного от копоти котелка, а ты сидишь прямо у огня, поднеся к его порывистым язычкам свои озябшие пальцы, и слушаешь удивительные истории менестреля — что может быть чудеснее?

А истории-то и впрямь поразительней некуда!

Чародейка внимала барду с затаенным дыханием, разинув глаза во всю возможную ширину и кусая от волнения губы (прицепится же дурная привычка!). Маленький островок поляны, освещенный клочковатым узором пламени, казался чем-то вроде защитного круга: пока ты внутри, ты в относительной безопасности, но стоит достаточно резко и неожиданно обернуться, как моргнет в темноте гипнотическое око чудовища и послышится жуткий, парализующий звук трущихся друг о друга чешуек, а стоит отойти на полшага в лес, как тебя неминуемо сцапают — и ням-ням.

Когда менестрель закончил, девушка была под таким впечатлением, что сначала просто сидела несколько секунд без движения, потом прошептала сиплым голосом «браво», а потом наконец захлопала в ладоши — громко и пылко, распугивая, кажется, не только жаб и сверчков, но и сами ночные светила.

— Браво, — повторила она. — Тонту, ты самый настоящий талант! Это было ве-лико-лепно! Даже больше! Это было прррросто волшебственно! И все-таки... Знаешь, мне все-таки трудно поверить, что Клевер такая, мнэ, спорная личность, — покачала она головой. — Убил родную кровиночку собственными руками! Вырвал сердце у брата! С особой жестокостью, между прочим. Ццц, разве так можно?! По-моему, ему надо поработать над своими вспышками гнева. Доктор Штейнгаус сказал бы, что у него этот самый... запущенный письхологический комплекс.

Скорчив строгую рожицу, она воздела к луне указательный палец, в манере Вельги Зеленой призывая светило в свидетельницы. Луна оставалась бесстрастной, но костер как бы в подтверждение вышесказанного громко треснул прогоревшим сучком, а вода в котелке тотчас же весело и ободряюще забурлила.

— Уфф, — вздрогнула Эльфрида, — прямо-таки знак свыше! Значит, нам пора подкрепиться?.. О, точно! Тонту, знак свыше! Что означают твои слова «я виноват в возвращении Залааса»? Почему твое появление Залаас назвал знаком свыше? Ты знаешь, насколько силен Залаас? Знаешь, что ему известно о нас? Покажешь на карте его пещеру? Отто, сделайте одолжение, достаньте ненадолго вашу карту...

Ничего себе! Кажется, Отто совсем не держал зла на Эльфриду... Кажется, или действительно не держал? А, не все ли равно! Раз не сердится, то и Эльфрида не будет терзаться чувством вины. Да, собственно, уже не терзается. Поигрывает себе молотком, размахивая, вертя им, рисуя по воздуху светом, прижмуриваясь и любуясь, как красиво выходит, если еще и вот так крутануть.

Человек, в конце концов, для радости живет или для совести? Ну, если человек жрец или паладин, то, наверное, для совести, но Эльфрида, слава рогам, не жрица. Хотя в определенном смысле и жрица, потому что покушать любит, рогалики в том числе. Горячие румяные рогалики, начиненные карамельками, ммм, прямо из духовки, и чтобы откусываешь – а карамелька тянется и чуть кислит на кончике языка... Эх, вот бы сейчас оказаться дома, в своей уютной кроватке, поставить на прикроватную тумбочку целую миску рогаликов и стакан молока, забраться под одеяло, открыть новый томик "Роджера", читать и откусывать от рогалика, и тянуть карамель, и ронять крошки на постель - пусть мама потом ругает, не страшно... Ах, увидеть бы маму и папу, похвастаться бы перед ними трофеем! Милый Истбрук, как же ты далеко! Вот бы ученые придумали такой специальный портал, в который заходишь, а он по волшебству переносит тебя в нужное место - и чтобы буквально за считанные секунды... Тогда она угостила бы Отто рогаликами...

Но тут Отто с неожиданной прытью подбежал к стене, согнулся пополам, неприлично рыгнул и, ну... если бы он умел читать мысли, Эльфрида подумала бы, что он страшно не любит рогалики.

— Эльфрида, – вырвал ее из раздумий приятный голос Стрижа, – будьте добры, посмотрите этот камешек. Мне кажется, что в нем кроется куда больше возможностей и именно он поможет нам открыть путь наружу.

Эльфрида быстренько завела молот за спину, прикусила губу: мол, а я что, я ничего, я не балуюсь – я, может быть, проверяю технические характеристики инструмента. Но когда поняла, о каком "камушке" речь, достала молот обратно, присела у алтаря, навела рассеянный свет на место, указанное негоциантом, и увидела нечеткую надпись, пролегшую меж щербин. Буквы походили на латинские, но это был какая-то древняя версия языка.

– Минутку, – полезла чародейка за шпаргалками. – Сейчас мы этот код расшифруем...

Волшебница тоже не осталась в стороне. Друлаван помогал нести бездыханного Отто, а она перехватила молот левой пятерней, выставила его перед собой и держала как фонарь, шествуя впереди их макабрической процессии.

Странно, но, когда озябшие пальцы обхватили рукоять, тонкое запястье дрогнуло, будто собираясь надломиться, — будто на кратчайшую долю секунды фантомная мышечная память заставила девушку почувствовать истинную тяжесть артефакта. Хотя почему же странно? Для волшебных предметов, наверное, вовсе и не странно. А молот был, несомненно, самым волшебным предметом на всем белом свете: молот — не молот, а легкий как перышко сосуд, похожий на объемный чертеж самого себя, нарисованный в воздухе ниточками газового света.

Мужчины опустили драгуна на алтарь. Действовали слаженно, размеренно, безмолвно. Наверное, прониклись похоронной торжественностью момента. Сделав пару шагов прочь от алтаря и не проронив ни слова, они одновременно с немым вопросом уставились на девушку: вот, донесли, мол, что же дальше? — четыре выжидающих глаза в мертвенно-холодном полусвете: две золотые и две обсидиановые искры. Волшебница сделала вид, что не понимает этих взглядов, хотя в ее улыбке и таинственно опущенных ресницах без труда прочитывалось самодовольство артиста, сумевшего заинтриговать публику. Она чуть-чуть помедлила, кокетливо поправляя прядку. Было не совсем понятно: то ли хмель призрачной мистерии до сих пор не выветрился из ее головы, то ли она подыскивает какое-нибудь особенно эффектное словечко. Наконец красиво повела рукой, подражая, как ей представлялось, Чармионе Блатнэйд:
— Особая магия, друзья. Теперь — немного особой ритуальной магии...

Дальше пошли приготовления.

Вытряхнув из котомки все содержимое вместе с мусором, крошками сухарей, мятыми шпаргалками, фантиками и катышками войлока, Эльфрида быстренько выловила нужное: иглу, методичку, мелок белого и красного цвета, две тонюсеньких церковных свечки, надломленных в нескольких местах, но все еще пахнущих ладаном и воском. Вздохнула, глядя на эти жалкие ошметки колдовского реквизита. Открыла методичку посредине — там, где на развороте красовалась длиннейшая и скучнейшая магическая формула — ряды однообразной черной вязи, лишь условно оживленные простеньким рисунком. Пробежалась взглядом по курсиву строчек, повторив и без того заученные вхруст и затертые в памяти до полного обессмысливания фразы. Белым мелом старательно, как ее учили в школе, начертила перед алтарем восьмиконечную звезду, красным же со всей прилежностью заключила ее в круг, вывела по символу на острие каждого луча. Закоченевшие пальцы плохо гнулись и несколько раз роняли мел, но рука проводила линии размашисто, от плеча, с естественной, непринужденной точностью, которая дается только упорной многолетней выработкой навыка. В результате получилась аккуратная октаграмма, напоминающая изображение компаса на карте. В центр знака волшебница поместила стеклянную сферу, вытащив ее из фигурных держателей-пазов в оголовье посоха, по окружности же, проколов себе палец иглой, окропила символ кровью. Наконец затеплила свечу над головой драгуна — и все было готово.

Волшебница стала перед алтарем, ощущая сумрачный озноб, колючее напряжение буквально в каждом сантиметре пространства, который отделял ее от Отто, — казалось, сама Смерть с косой, невидимая, стоит сейчас напротив, по ту сторону жертвенного ложа. Отто выглядел совсем... совсем нездешне: трещины — надорванные жилы — алтарного булыжника казались продолжением темных прожилок — закупоренных вен — на его высоком лбу; бледная кожа светилась, точно негашеная известь, наверное, уже излучая слабую долю той голубизны, из который были сотканы призрачные души. Теплый сладковато-медовый аромат свечи смешался с тошнотворным смрадом подмороженной гниющей плоти.

Чародейка поморщилась, но не отвела взгляд от драгуна. Напротив — ясная синева ее глаз всасывала в себя бледный лик с истовой, чуть ли не любовной страстью, как будто девушка собиралась оживлять товарища не ритуалом, а непосредственно впрыском своей неистощимой жизненной энергии. Тонкие пальцы бегло повторили в воздухе изображенные на полу магические знаки, губы нараспев, как молитву, прочитали заклинание, растрепанная голова вскинулась вверх — туда, где чуть разбавленная голубоватым свечением темнота становилась глухо черной и предвечной. По венам, ускоряя ток крови, разлилось хорошо знакомое сновидцам и мистикам предчувствие, словно бы вот-вот увидишь некий ослепительно яркий образ, который прежде, как ни пытался, не мог вообразить.

И вот в тишине столь полной, что слышно было только шорох крошащегося камня, бестрепетный девичий голос произнес:
— Боже, мы пришли к тебе за помощью! Мы прославляем тебя, Великий Идавирон, Рогач, Страж Полей, Охранитель и Заступник, Воин, Повергающий Драконов! Мы вызываем к тебе с мольбой вернуть жизнь тому, кто нам дорог! Внемли же нашей просьбе! Назови свою цену! Скажи нам: чего ты потребуешь взамен?

«Да, — сказала себе Эльфрида, когда затихли последние отзвуки воинственного клича, — вот это прилетела так прилетела!» И нервно сглотнула слюну, решив не шевелиться, чтобы не разбить застывший воздух неловким движением и звуком. Так и стояла вечно теребящая тесемки, с лиловыми от смущения щеками.

Было светло, как в полнолуние. Привидения светящимся кольцом окаймляли неширокое пространство вокруг чародейки — студеная иссиза-голубая мгла, исполненная сияния и тайны, — так зимние морозы и снежная крупа почтительно обходят пропарину горячего источника.

Голубая рука умудренного опытом старца с добрыми чертами холодила плечо, но прикосновение не было тяжелым. Этот призрак-патриарх имел такой представительный и внушающий доверие вид, что казался почти живым и плотным: хоть бери кисть и рисуй с него аллегорию гордости и благородства. Эльфрида ответила на его выжидающий взгляд полным сомнения своим. Она колебалась. Она недоумевала. Она была настолько ошарашена, что не просто растеряла красноречие — забыла, как произносятся слова. Пять минут назад, когда духи воинов принялись рядиться, наказать их с друзьями или наградить, она могла лишь беспомощно вертеть головой, переводя изумленные глаза с лысины на добрые морщины, а с добрых морщин на широкие скулы и топор валькирии. А теперь, не в силах что-либо ответить, судорожно дергала тесемки.

Все казалось таким ненастоящим — сном среди белого дня (или беспокойной белой ночи?). Словно бы она была одновременно и здесь, в неуютном предметном мире подземелья, и не здесь — а в пространстве фантасмагорического сна, в сюжете сочиненной ее матерью «Саги об истинном герое». Ее обступали тени прошлого: она делала глубокий вдох — и ноздри улавливали дым великой битвы, она выдыхала — и слышала отголоски богатырских поединков, она переминалась с ноги на ногу — и под ней шелестела страница забытого предания, где серебряный всадник на серебряном коне поражает опрокинутого навзничь и попранного конем дракона. Древние пророчества поднялись из мглы веков и ждали явления настоящего героя. Но разве Эльфрида настоящий герой? Разве она достойна предложенной ей чести?

Молчание утомительно затягивалось. Молодые и старые, здоровые и увечные богатыри и валькирии выжидали и хмурились, роптали.

Эльфрида обернулась на друзей, поочередно перебирая взглядом меховую друидову накидку, пальцы Стрижа, его фигуру, дразнящую трикстерскую ухмылку следопыта... И Отто, мертвого Отто... Неизвестно, что она там разглядела, и словами не передать — неловкие слова ведь, случается, разрушают что-то важное, но теперь она была готова.

— Да свершится предначертанное, — промолвила она с тихой решимостью, выдыхая облачко пара в стылое пространство. И каменная пыль захрустела под ее ботинками — она пошла к алтарю твердой поступью, с неожиданной для самой себя величественной статью. То, что раньше лишь намеком, кратким просверком со дна души угадывалось в треугольном личике и кукольных чертах, в эту секунду полностью преобразило ее облик. Как будто свиток грядущего ненадолго развернулся, накладываясь на настоящее полупрозрачным слоем, и смешливая девочка-волшебница на двадцать пять шагов до алтаря, оставаясь собой, стала кем-то другим — прообразом будущей себя: уже не волшебницей — колдуньей в ореоле могущества и силы.

Стена могучих призраков расступилась перед ней, образуя недлинный коридор, подводящий к алтарю. Над вершиной алтаря, тяп-ляпом склеенного из крупных уродливых камней, невесомо парил волшебный молот. Эльфрида, недостойнейшая из достойных, потянулась и взялась за рукоять втрое толще своего запястья. А взявшись за оружие и подняв его высоко над головой, развернулась к друзьям и выкрикнула: «Траг-дабба-Идавирон!» — не только потому, что этот театральный жест представлялся ей обязательным жестом настоящего героя, но еще и потому, что чувствовала острейшую необходимость выразить хоть какими-то словами то невыразимое, что с ней только что случилось.

Богатыри отозвались громовым эхом, скандируя клич. И так, крича, один за другим полетели вверх — стремительно и непоправимо, просачиваясь сквозь потолок, оставляя в воздухе после себя зябкий дух озона и дымный след, который распадался на отдельные голубоватые крупинки. С каждым ушедшим в небо воином становилась все темнее и темнее. Воздух недолго поплакал голубой пыльцой, выплакал всю и окончательно померк; тьма черным омутом подступила к алтарю. Единственным источником света остался молот в чародейкиной руке. Теперь подземелье походило на урановую штольню.
— Sic itur ad astra, — певуче выговорила девушка, больше не боясь разрушать тишину неловким звуком.

А потом опустила молот, подошла к друзьям, шмыгнула носом и уже своим прежним голосом принялась как ни в чем не бывало тараторить всякий вздор: «Ядрена чудасея! Такого даже с гадальным шаром не предскажешь!.. Талас, Талас! Так что же еще умеет Кокс?.. Ну что, банда? Возлагаем немощного на пьедестал?..»

— До скорой встречи, — вежливо ответила Эльфрида, провожая духа подчеркнуто уважительным поклоном. Но какое ликование, какое бесстыжее самодовольство пряталось в тени ее кротко опущенных ресниц! Она дождалась, когда сузится кольцо портала и глянцевый шар богатырской головы скроется в сомкнувшейся и погасшей лунке, и едва все закончилось и магические искры заштопали разорванную тьму, пролетев над ней трескучим роем, не удержалась — хохотнула истинно ведьмовским смешком.

Редкое лакомство для ее самолюбия услышать процеженное сквозь зубы «проклятая ведьма». О, это выражение бессильного гнева, омрачившее лицо богатыря! Всего на миг — словно промелькнула тень летучей мыши, но ведь было же, было! А причиной гнева — она. Она! До чего же лестно! Подумать только: для грозного воина, победителя драконов она не глупая кокетка в легкомысленной пене истрепанных оборок, а целая колдунья, властительница тьмы. Даром, что без слез на нее теперь не взглянешь: мантия пропала, позлащенные звездочки пропали, волосы растрепаны, точат во все стороны пучками нечесаного льна, всех украшений — грязное мещанское платье да кровоподтек на виске, и все-таки — ведьма, да еще проклятая!

Эльфрида ощутила себя легче пыли. Не шла — парила в дымной вуали полутьмы, в сантиметре над миром, не касаясь изношенного камня невесомыми ногами, улыбаясь не то чтобы улыбкой — а рассеянным сиянием, добавляющим яркости и цвета всем предметам, каких бы ни коснулось.

— Ты готова заходить одновременно со мной? ... — подмигнул ей Друлаван. Вопрос, как всегда, касался жизни и смерти, но уверенные интонации друида настраивали на спокойный и даже беззаботный лад, и этот тон и то, как ловко эльф продумал и быстро предложил содействие, понравились Эльфриде не меньше, чем бессильная злость драконоборца.
— Готова ли? Конечно, — отзывчиво покивала девушка, с торопливой небрежностью заправляя за ухо взъерошенную прядку и едва ли отдавая себе отчет в том, как нелепо сочетаются ее преувеличенно деловитые кивки с затуманенной нежностью улыбки.

Сев на корточки перед четвероногим другом, эльф потрепал его по холке, заботливо наставил действовать согласно с чародейкой, а та, следя за разговором, с удивлением отмечала про себя, что в спокойные и сердечные минуты вроде этой, когда Друлаван ласково чешет пса за ухом или вспоминает о родных краях, в его внешности проступает что-то такое одухотворяющее, трогательное, что-то вроде... благородства? «Странно, — думала она, — когда-то его экзотический вид меня пугал, я считала его дикарем и неотесанным мужланом, но теперь чем грубее его звериные обличья, тем тоньше кажется настоящая натура».

— Эльфрида, Ларс пойдет с тобой, — вытянулся эльф во весь немалый рост (волшебница едва доставала ему до плеча), — его веса должно хватить, чтобы компенсировать разницу между нами. Итак, заходим в комнату и не торопясь расходимся в разные стороны. Готова?

Лучистый Эльфридин взгляд упал на пса. Вслед за эльфом она погладила добродушную мохнатую морду, умиляясь прикосновению к ладони холодного и мокрого собачьего носа — уменьшенной копии кожаного кулака гориллы, — и кивнула, просто и коротко кивнула, отвечая не столько на слова, сколько на звук бархатистого голоса друида. В сущности, она была готова еще до того, как слова прозвучали. Наверное, еще тогда, когда, оставив темный угол зала переводить дух после опаливших его чар, пошла навстречу Друлавану, уловив в позе друга... ожидание, призыв к действию?

Воодушевленная, по команде эльфа она переступила рубеж, который отделял одну область подземелья от другой, ступила на тяжелую плиту одновременно с шустрым Ларсом. Обвела взглядом стены — пока что молчаливые, обманчиво незыблемые, условно оживленные двумя, и только двумя, факелами, в ауре которых вилась вездесущая чихательная пыль. Наконец прижала кулачок к груди, словно пряча в нем проникновенные слова друга: «Страх легко побороть, когда у тебя есть высшая цель», — и по-прежнему сверкала глазами, и все так же улыбалась (и друиду, и псу, и своим мыслям).

И только когда зал заскрежетал и с ревом и хрипом стал сужаться, она вздрогнула, прихваченная холодком мимолетного испуга, — вздрогнула, скривилась, но все же не поникла.

— Ну ладно, — решительно шмыгнула носом Маша, легла руки-ноги прямо, растянулась, как Христос во гробу (Х. Гольбейн Мл., холст, масло, 1521 г.), полежала смирно, накопила сил, потом немного покрутилась, чтоб со всех сторон вымазаться липкой жижей — как ее назвать: медицинский рассол, амниотическая жидкость? бррр! — а потом, помолясь-благословясь, полезла в щель.

— Ну-с, поехали, — сначала она просунула пальцы, затем руки по локоть, затем голову и плечи, после вылезла по пояс, уперлась напряженными ладонями в нижнюю створку криптогроба, оттолкнулась, высвободила попу и наконец, извиваясь всем телом, соскользнула на холодный пол, усеянный пылью и обломками бетона. — Уфф, фу-у-уф... Свобода попугаям! Как заново родил... Эм-эм... Хм.

Метафора второго рождения была слишком избитой и нарочитой, Дмитрий Саныч такую не одобрил бы, проворчал бы про опошленный библейский символизм и беспардонное кощунство, и Маша, пораскинув умом, отбросила неудачный образ. Но обуревавшие ее сложные чувства все же требовали какого-никакого выражения.

— Как заново... превратилась в склизкого червя, — сказала девушка проникновенно. И добавила для важности: — Отака фигня, малята.

Несколько раз поскользнувшись на вспученном полу, она прошлепала в центр зала. Покрутилась на месте, осмотрелась и грустно протянула: «Мда, в битве с природой человечество продуло, причем с разгромным счетом». За годы (столетия?) беспамятства убежище изменилось до неузнаваемости — от былых стерильной чистоты и порядка не осталось и следа: пол растрескался и зиял кривыми зигзагами разломов, сквозь которые пучками пробивались сорняки; стены и бетонные плиты потолка обвились путаными гирляндами лиан, плюща, вьюнка и черт знает еще каких растений и под натиском корявых корней раскрошились, как сухое песочное печенье; предметы обстановки, шкафчики и полки, либо заржавели, порыжели, либо прогнили и осыпались трухой, а их хлипкие поверхности — да вообще все без исключения поверхности — покрылись буровато-войлочным густым налетом мха. Даже железо и пластик, даже ровные ряды футуристических капсул поддались всеобщему настроению безысходности и тлена. Своим обветшалым живописным видом зал невольно напоминал воображению картины лесных руин и заброшенных старинных замков. Закат цивилизации as is. Красиво, черт возьми! Безумно печально и красиво. Есть в гибели мира какая-то особая жестокая поэзия. Обнять бы этот мир и плакать, достать чернил, писать навзрыд. Только кто же даст Маше любимый планшет или, ну, хотя бы краски?

Повертев головой в поисках такого благодетеля, Маша заметила свежие следы босых ног. Что? Свежие? Свежие?! Она здесь не одна?! Маша бессознательно прикрыла грудь руками (а то ведь соски на сквозняке встопорщились, как у вавилонской блудницы).

— Эй, есть здесь кто живой? — спросила она у следов, будто те могли ответить.

И вдруг ее пронзило догадкой: «А ведь, может статься, кто-нибудь еще сейчас проснется!» Она склонилась над ближайшей капсулой, стерла с крышки грязь, заглянула, но увидела уже не человека, а мумию с черными провалами глазниц и оскалом, как у черепа на пиратском флаге. О боже! Она резко отшатнулась, зажав ладонью рот, чтоб не вырвался крик. Осмотрела другую капсулу, и третью, и четвертую, и пятую, и... — трупы, всюду трупы. А если не трупы, то такие же пустые гробы с выломанной крышкой, как ее собственный.

Маша задрожала. Ей стало жутко, по-настоящему жутко, так, что, чувствовался корень каждого вставшего дыбом волоска. Ноги подкосились, а к горлу, вызывая тошноту, подступили кисловатые остатки криптослизи. Однако девушка сохранила самообладание. Поборола спазм, стараясь дышать равномерно и спокойно. Снова позвала на помощь, но уже как-то неуверенно, с опаской. Начнешь тут осторожничать, когда выяснятся, что ты очнулась посреди настоящего «Фоллаута», на кладбище консервированных трупов, через дохренаста лет после конца света, а рядом ползает какое-то... создание! Ах да, что это за чудище? Детеныш Чужого? Мичуринский ГМОшный таракан?

Маша бочком, по-за капсулами прокралась к насекомому. Прислушалась: живое? шевелится? стрекочет?

— Интересно, — подумала Эльфрида перед смертью — в ту роковую минуту, когда из ее ослабших пальцев выпал жезл. Выпал и, звякнув о пол, покатился в темноту. — То, что я вижу и чувствую сейчас, похоже на мир, увиденный глазами мыши?

Крадешься ты такой маленький, ничтожный через богом забытое подземелье, кругом — полумрак, в нем расставлены опасные предметы — какое-то каменное крошево, что-то крупное, надтреснутое, с острыми углами, — а поодаль, в гулкой и душной темноте, на краю твоей мышиной жизни, развернулась другая, неизведанная жизнь — мир больших героев, эпических сражений. Титан напирает на титана, высоченный монумент бьется с живой двухтонной глыбой. Мышь, если она человек образованный, такое встречала только в сагах.

Бьются, значит, бьются — ты этого не видишь, но чувствуешь глухую вибрацию ударов и толчки воздуха всем телом, а потом, как и полагается по закону жанра, — драматический исход: первый титан нокаутирует второго. И ты, маленькая мышка, пробегаешь точно на пути полета жуткой глыбы, когда та со свистом врезается в тебя. Шмяк — и нет больше мышки. Даже испугаться не успела. Финита ля комедия. Заметил ли кто-нибудь вообще, что мышь была, жила, дышала?

Так подумала Эльфрида перед тем, как ее смяло. Впрочем, не подумала, а скорее ощутила. Чтобы описать это чувство, девушке понадобилось целых три абзаца, а длилась оно лишь краткий миг. Она бы сказала куда проще и яснее, уместив все впечатления в одно-единственное слово, если бы отец не зажимал ей уши, когда пьяные гномы обсуждали политику и цены.

Но стоило Эльфриде так подумать, как случилось чудо. Самое настоящее чудо! Эльфрида выронила жезл Отто, и тот — казалось бы, ничем не примечательная палка а ля дудка Крысолова — изменил, нарушил, преобразовал сами незыблемые законы мироздания.

Жезл попал под носорога — потом ткань реальности изогнулись в причудливую рюшу — и вместо того, чтобы раздавить Эльфриду и оставить от нее кровавое пятно, носорог с хрустом сплющил палку, а потом крутанулся вбок и проехал мимо, грузно тормозя о бугристый и корявый пол. А девушка только отшатнулась и упала, стукнувшись темечком обо что-то твердое. Обо что именно — поди разбери, мало ли тут твердого, главное — осталась цела. Только в глазах отчего-то потемнело.

— Все-таки Клевер меня любит, — блаженно улыбнулась она и сомлела.

Потом очнулась. Голова шла кругом и трещала, словно в нее забили скрепу клин, в ушах звенело, к горлу волнами подкатывала тошнота, а кроме того — ее куда-то несли, потряхивая небрежно, как мешок с картошкой. Принесли и поставили на ноги, прислонили к стенке.

— Ой-ой-ой, — Эльфрида схватилась за висок, простреленный мигренью. Ее волосы пропитались кровью; кровь струилась по лицу, заливала правый глаз, капала с подбородка на грудь, растекалась темными кляксами на платье. — Друлаван... Надеюсь, с ним все в поря... Ух, Клевер, я не прошу тебе, если твой болван его... Ой-ой-ой...

— Фух, Эльфрида, сосредоточься, — сказал ей Стриж, шумно и прерывисто дыша.
— Это ты! Это вы унесли меня оттуда, — девушка протерла глаза, разглядев перед собой запыхавшегося друга. А когда догадалась, что произошло, расцвела немного кривоватой, но светлой и радостной улыбкой. От прилива чувств даже боль на секунду отступила.

— Тебе нужно немного поджарить статуи и при этом очень желательно не превратить наших друзей в шашлык, — объяснил ей Стриж.

— Ах да. То есть нет, — невпопад ответила волшебница. Ее мысли запинались, насилу продираясь сквозь марево боли и пульсацию в висках. — Я бы с превеликим удовольствием превратила их в горстку пепла или растолкла в порошок, но есть одно обстоятельство, которое, боюсь, сильнее нас. Его безумная жажда приключений, — указала она на чадящий огонек, за которым вырисовывалась фигура следопыта. — Мне придется потратить целый час на подготовку заклинаний. А Талас... Понимаете, нет ничего, что могло бы в этот час удержать его от не слишком разум... ммм... рационального поступка. Разве только, — добавила шепотом, зловеще улыбаясь, — тюкнуть его молоточком по башке.

По счастью, ее шепот — да и вообще все звуки — покрыл пронзительный рев сродни тому, что издает охотничий рог. Трубил носорог, и трубил так зычно и так бодро, что для Эльфриды свет померк: казалось, прошлый клин вышибают новым клином. Шершавым, занозистым таким, грубо обструганным, тупым, что твои ходячие скульптуры. «Сотрясение мозга», — поставила бы ей диагноз жрица. Вероятно. И всё-таки, пережидая рев, девушка вздыхала с облегчением, а вовсе не от боли: «Друл цел! Он цел, слава божественному рогу!»

— Друзья, ворота перед вами незаперты! — обнадежил друид. — Статуям туда не войти. Укройтесь в проходе в следующий зал, но внимательно глядите под ноги — в записке недвусмысленно написано «смотрите вниз». А я за Отто...

— Будь осторо... Апчхи! — начала было волшебница, но оборвалась на полуслове — задохнулась пылью, которую поднял носорог, пробежав на минотавра. Побежал и боднул. Титаны, что с них взять! У них свои, героические представления о том, что такое осторожность.

Раз друид сражается за них, наплевав на опасности и прочие печали, волшебница тоже решила не терять время даром. Она собралась с духом и подошла к дверям, чтобы сделать то, что было должно: отвори... Э-э-э нет, нельзя так просто взять и отворить двери заколдованного храма. Надо перед этим поискать в щелях ещё какие-то подсказки.

Маше приснилось, что она утонула. Она лежала, запрокинувшись навзничь, на мягком песчаном дне, в холодной буро-зеленоватой темноте, пахнущей рыбьей требухой и йодированной солью, и над ее белесыми стеклянными глазами, над глупо разинутым ртом и бледно-голубым телом сновали маленькие полосатые рыбки и медленно колыхались путанные нити ламинарии. Странный сон. Обычно людям снится, как они тонут, барахтаются, захлебываются, сопротивляясь невидимой руке-убийце, которая тянет их ко дну, а Маше приснилось, что она уже всё. Совсем всё. И эдак неэстетично, физиологически всё: не как «Офелия» Милле — нежная свежеумершая фея той же природы, что и цветы, выпадающие из ее окоченевших пальцев, а, наверное, уже как Лора Палмер, выловленная из реки и завернутая в полиэтиленовую пленку.

Как странно. Наяву Машу тоже во что-то завернули. Даже закатали. Законсервировали, как сельдь в рассоле, поместив в большую консервную банку по ее размеру. Видимо, чтобы не смущать приличных людей ее видом. И давно ли? О-о-о, судя по плотности мха, которым заросло стекло снаружи, так давно, что лучше об этом и не думать. А слизь, которую она выкашляла? Эта слизь была такой густой... Наверное, потому, что слишком долго бултыхалась в ее легких. Что же с ней произошло? Не во сне, а вообще: как она здесь очутилась?

Воспоминания возвращались неохотно, насилу, как будто пробиваясь через глубокую толщу вод: станция метро «Речной вокзал», голос диктора, яблоки, покатившиеся под ноги прохожим, а потом... Да! Вспомнила! Убежище. Ее положили в криптокапсулу. Обещали разбудить, когда станет безопасно. Но никто не разбудил. Странно. И тревожно.

Кашлянув несколько раз, чтобы убедиться, что больше ничего не польется изо рта, Маша уперлась обеими ладонями в загаженную крышку, напрягалась всем телом и попробовала ее вытолкнуть. Ничего не получилось. Тогда она робко позвала на помощь. Потом громче. Потом еще громче. Наконец закричала во весь голос, стуча по криптобанке кулаками. Но все оказалось бесполезно. Надо было выбираться. Но как? Нет, можно было, конечно, подождать, пока появится принц и вытащит ее из этого стеклянного гроба, только каковы шансы, что принца тоже во что-нибудь не закатали? Придется включить голову. Итак: не может такого быть, чтобы банка открывалась исключительно снаружи. Значит, где-то в этой капсуле должна быть кнопка, открывающая крышку. Надо только внимательно эту кнопку поискать.

Нащупав сбоку какой-то рычаг, девушка с усилием потянула за него.

— Пошли прочь! Кыш! Кыш! — замахала Эльфрида на мух, облепивших почтальона. Рой трупоядных насекомых с неохотой покинул насиженное место, но от этого стало, пожалуй, только хуже: взору открылось лицо бездыханного драгуна — страшный лик с искаженными сухощавыми чертами, с роговицей глаз, которую заволокло белесой мутью, с дряблой кожей столь бледного голубовато-серого оттенка, что буквально светилась в темноте, и во лбу — злополучная стрела и запекшаяся корка вокруг раны. На живого человека он теперь походил лишь отдаленно. В довершение всего в сыроватом воздухе леса потянуло волной пока не резкого, но уже вполне отчетливого приторно-тошнотворного запаха гниющей плоти.

— Нельзя, — страдальчески поморщилась Эльфрида, отводя от драгуна скорбный взгляд. — Мы не можем провести ритуал здесь или на крыше, нам надо оказаться в самом центре места силы, иначе плата за беспечность окажется слишком высока. Нельзя, и все тут. В этом я уверена. Не уверена в другом: сказать по правде, я понятия не имею, какими, собственно, церемониальными действиями обставляется оживление мерт... э-э-э, в смысле, ритуал. Помню, что потребуются долгие и сложные приготовления, но какие именно... Круг рисуется углем или мелом? Сигиллы наносятся перед или после эвокации? Формула solve et coagula не подойдет, придется брать другую. А еще богини! Дай Клевер памяти припомнить, как их звали... Ах, magia non penis canis est!..

Бормоча заковыристые термины, Эльфрида сняла с плеча котомку, по привычке обращаясь за пояснениями к книгам. Среди измявшихся узелков с провизией и замусоленных романов нашлась методичка «Основное пособие по ритуальной магии», исчерканная пометками и начиненная множеством шпаргалок. Она-то и нужна была волшебнице.

— «Tonsillectomia per rectum», — прочитала чародейка на полях страницы, заложенной сухим дубовым листиком: — Не то, магическая хирургия — вещь любопытная, но сейчас не пригодится. «10 способов сбросить вес без ограничений в еде» — тоже не то, хотя надо отложить, полезные советы. «Теургия гоетия» мимо, «Методы магической триангуляции» мимо, «Эзотерика и личностный рост» ми... Тьфу, как сюда попало это мракобесие?! — она смяла и выкинула неугодную заметку, перелистывая дальше: — «§ 12. Практика ритуальных отправлений». Так-так, это уже ближе... «Выберите покровителя, чьим именем будете заклинать божественную силу»... Да-да-да, божественная сила — это Клевер, мой покровитель — его дочь... Ура, кое-что нашла!

— Теперь вор... — промычал металлический привратник.
— Торопись, вор! — предупредила вторая голова.

«Хм, действительно, — призадумалась Эльфрида, — рогатые стражи ждут ответов от Стрижа, и, наверное, как на экзамене, ему нельзя подсказывать. Но как же быть? Передать ему записку?.. Вдруг заметят? Изучить заклинание телепатии? Ой-ой-ой...» А пока она раздумывала, Талас приосанился и нежданно-негаданно начал декламировать стихи, причем с артистизмом, с подмяукиваньем Кокса, будто вознамерился демонстративно насмеяться над строптивыми вратами. Эльфрида зыркнула на него взглядом оскорбленной королевишны на вошь: «Тут Отто разлагается, а он! Нашел время демонстрировать глубину своей натуры! Ладно бы еще заунывную балладу, там, меланхолический романс, подходящий атмосфере, а то какую-то кабацкую шутку-прибауку». Однако вслушавшись в музыку слов, в смысловые ударения, расставляемые неразлучным другом следопыта, она просияла ярче факела, озаряясь шаловливой ребяческой улыбкой.

— Дочери, говоришь? — протянул Стриж, уловив намеки следопыта. — Точно помню, что одну звали Кетра. Точно, Кетра, как мою первую возлюбленную. Вторая, кажется, Илеана... А вот третья... Дай минуту подумать...

Эльфрида подмигнула негоцианту и пропела, на ходу сочиняя продолжение куплета:

Самый толстый аноним,
Пузатейший из братьев,
Вечным голодом томим,
Мечтает об оладьях:

— Хотя я нашу снедь хвалю,
Признаюсь, не совравши:
В ду.. ...дьи я люблю
Куда сильнее каши.

Вкусны оладьи знатные,
Сметанно-ароматные!

Кончик жезла зажегся без дыма и гари, мягко и таинственно, точно брюшко светлячка. Эльфрида поднесла импровизированный факел к воротам, направив неяркий рассеянный свет на рогатые образины, мрачными стражами храма выраставшие из дверей.

Освещение получилось скудное, но его хватило Стрижу, чтобы, обследуя ворота, рассмотреть агрессивно раздутые ноздри бугаев и даже внимательно изучить дверные петли. Снедаемая приключенческим азартом волшебница с интересом наблюдала за его действиями, как если бы перед ней был оккультист-гаруспик, прощупывающий человеческие внутренности и гадающий по печени. Пожалуй, не менее сильно, чем провести ритуал, ей не терпелось узнать, какие секреты таит в себе это приземистое каменное капище.

«Представь себе, — нашептывал ей внутренний голос, — как украсит твою автобиографию глава о приключениях в чаще таинственного леса!» «О да, еще как украсит! Только разве правильно, — сомневалась девушка в ответ, — что несмотря на синюшный вид драгуна и могильную атмосферу вокруг храма, я способна думать о таких пустых вещах?» «Но ведь атмосфера действительно что надо — в самый раз для цветистого переложения в романы! Давай же, заткнешь за пояс самого Ламьера!» — привел внутренний голос неоспоримый аргумент. «Ладно уж, ладно, — согласилась чародейка. — Пожалуй, я слишком много беспокоюсь по всяким пустякам», — и в ее мечтательной головке побежали описательные строки: «Древний храм, тихое и пугающее место, куда едва пробивался свет догорающего дня, пред которым, будто перед прокаженным, расступились почерневшие от одиночества и горя кущи леса... мм... встретил героев залпом огненных стрел, изрыгаемых из пастей десяти окаменевших великанов...» И то верно: почему бы для красного словца не присочинить какие-нибудь огненные стрелы? Ведь отчего-то же обуглились ветки и стволы, образующие стены лесного коридора?.. Как странно... Как все это странно...

Задумавшись, девушка на секундочку забыла о своей функции фонарщика, переместив факел и воздев его высоко над головой, чтобы озарить близлежащие стволы.
— Друлаван, — повернулась она к друиду-слону, усеянному мелкими щепками и листьями, — позволь спросить: ты ведь умеешь читать состояния деревьев? Как думаешь, что здесь произошло? Почему обуглились стволы?

— Эмм, Эльфрида, — позвал ее Стриж. — Кажется, вы сведущи в магических искусствах?
— О, в самом деле, — спохватилась волшебница, поднося жезл обратно к бычьим мордам.
— Эти ворота, — заключил негоциант, — совершенно точно заперты магией. Ловушек здесь нет, но и замка — тоже. Я, конечно, еще посмотрю, но здесь нужна рука волшебника... или волшебницы.

Как удачно получилось: к этому моменту Стриж уже закончил осмотр, а значит, в факеле больше не нуждался.

— А вы прозорливы, — ответила Эльфрида, принимая вид в меру куртуазный, уверенный и одновременно скромный. — Я бы солгала, назвав себя сведущей в магических искусствах — искусства сии глубоки и неохватны — но те немногие нуждающиеся, кому ваша покорная слуга имела честь оказать магическую помочь, могли бы засвидетельствовать, что она, то есть я, кое-что в этой непростой науке смыслит. Раз вы уверены, что дело не в механике, попробую развеять темную энергию, дабы развести врозь сии врата.

Отойдя на шаг от ворот, она оценивающие прищурилась на них, будто ей было недостаточно рассмотренного прежде. Почесала кончик носа, поскребла подбородок, прошептала латинское название волчанки — для пущей таинственности и чтобы навести тень на плетень (не признаваться же ей, в самом деле, что будет использовать заклинение впервые?), сообразив, что понадобятся обе свободные руки, передала негоцианту факел, а затем, отойдя еще на два шага назад, выкинула перед собой ладони, словно бы отталкивая воздух от себя, и красиво, с выражением, по-латински велела воротам отвориться.

— ...Пер Идавиро эт глориа, эт доминус део, эт ин терра рена! Релинкитус!

Кончики ее пальцев загорелись; вытекая из них, между ладоней сконцентрировался стеклисто-прозрачный клубок магической энергии, опалесцирующий и переливающийся бледными тонами голубого. С последним словом заклинания он выстрелил из рук, полетел, расширяясь в толстую струю и вспыхивая ярче, беззвучно ударился в ворота, — а те хоть бы шелохнулись! — и беззвучно же осыпался к подножию храма быстро угасавшими фальшфейерными искрами. Выглядело так, будто незримая часть энергии просочилась сквозь преграду, а зримая, не перенеся удара, скоропостижно испарилась по сю сторону ворот.

— О Клевер, — выдохнула девушка, утирая испарину со лба, — надеюсь, удача не отвернулась от меня. Сейчас это было бы крайне неуместно.

— Вы правы, друзья, просить об услуге Фенрада чревато. Сделки с темными богами до добра не доведут. Силы зла всегда заключают подлые договоры с мелким шрифтом на полях. Знаете, такие длинные скучные свитки, которые никто не читает, потому что засыпает на первом абзаце. Сколько уж героев на этом погорело. Они считают, что могут исхитриться и переиграть шельму, а потом бах! — и в самый неожиданный момент оказываются в ситуации цугцванга. В «Роджере» был такой любопытный эпизод, когда кобольды, осаждавшие неприступный форт полесских гномов, обещали послу, мол, не прольют ни капли крови, если гномы добровольно сдадутся на милость притеснителей. Глупые гномы, разумеется, поверили — вы представьте, как их измотала длящаяся четыре недели оборона! — но едва они вышли из крепости с поднятыми лапками, как кобольды связали их и всех передушили. Формально условия сделки соблюли, а на деле — ццц, безобразие...

Опьяненная победой над Годлем Эльфрида щебетала с друзьями бодра и весела, как рассветная пичуга, будто не было ни треснувших ребер, ни панической атаки. Даже боль сейчас воспринималась как забавный пустячок: подумаешь, боль; в груди немножечко саднит да голова идет кругом, но, право же, ерунда, не стоит беспокойства: приложить подорожник, подуть — и все пройдет. Могло бы показаться, что крики, смерти, багровая луна — весь этот безумный, безумный danse macabre ей просто-напросто приснился. Если бы не запах, застрявших в волосах и складках платья, — сладковато-железистый смрад песьей крови, перемешанный с горькой оскоминой от дыма... Если бы не запах и видения. Ведь стоило на мгновение прикрыть глаза, как на изнанке век снова начинали бесноваться фрагменты схватки с Годлем, и оскал умирающего Змерча сменялся изумлением, а потом чудовищной агонией самозваного вождя, вырывающего стрелу из окровавленной глазницы.

«Забыться, — твердила себе девушка, — я должна забыться». Она решила не смыкать глаз, пока не свалится с ног замертво, чтобы просто провалиться в беспробудный сон без сновидений. Да, пусть так: пусть кошмары сегодняшней ночи развеются с рассветом. Тем более утро уже близко — разбавляет духоту предрассветного мрака зябким холодком и стелющейся промеж шатров белесой дымкой. И луна потихонечку тает и бледнеет — она уже не гигантская сырная головка, а высыхающий оттиск печати небесной канцелярии, заверяющий в том, что земля, слава богу, до сих пор не сошла с небесной оси.

Избегая сна, волшебница с большим энтузиазмом поддержала идею следопыта провести турнир и потом, зараженная азартом состязаний, болела за друзей, не жалея ни связок, ни ладоней. Почему бы и нет? Веселиться после битвы — едва ли не самая древняя из известных человеческих традиций. К тому же после разговоров с Таласом у ринга у нее пробудился аппетит, и энергия в ней забурлила с новой силой. Волшебница, накручивая на пальчик золотистый локон, живописала следопыту прелести истбрукских десертов, а он в ответ разглагольствовал о связи между стихами и лапшой, поскольку оказалось, что под грязной накидкой, пропахшей хвоей, потом и костром, таится нежное сердце поэта.
— Покажи своим соперникам гармонию битой морды и пропорцию фингала, — интонируя нежностью «гармонию» и «пропорцию», пожелала эльфу чародейка.

Вдохновленный образом торта, Талас вышел на арену и дрался отчаянно, как голодный зверь. Но в зрелищности он все же уступал друиду, который прямо в разгар поединка превратился из гориллы обратно в мускулистого мужчину. Ах, какое же эффектное это было размагичивание! Обычная магия слетает — и с концами, а формы друидова тела изменялись постепенно, перетекая из одной в другую, словно глина на гончарном круге — мягкая и податливая под пальцами умелого ваятеля.

Жаль, что в финале победил Ладаган, ведь магичка уже размечталась, как здорово их банда заживет, обзаведясь собственной гнолльей стаей! Еще обидней стало от того, что гноллы, видишь ли, оскорбились ее ставкой. Варвары — они и есть варвары. Никаких тебе понятий о высоком!

Когда пришла пора чествования нового вождя, волшебница собиралась высказать ему в морду все, что думает об их отсталой кочевой культуре, но, побоявшись испортить дипломатический выход Стрижа, смирила гордыню и, отвесив Ладагану реверанс почтения, скромно отошла в сторону к шаману Далаголю. Этот худосочный гнолл, с ног до головы укутанный в желтую ткань, казался ей самым интеллигентным представителем племени псоглавцев: он считал, что чародейку послали Ладья-Негге, сторонился темных богов и, главное, умел готовить пирог из зайца с травами, тем самым вызывая у девушки безотчетную симпатию.

— Да прибудет с вами заступничество предков, — вежливо обратилась волшебница ко гнолльему жрецу. — Примите мою благодарность: ваши соплеменники помогли моим друзьям свергнуть служителя темного бога, но если бы не их вера в Ладья-Негге, крепостью которой они обязаны вам, то кто знает, чем бы обернулась сегодняшняя стычка. Сегодня мы выиграли битву, но не войну. В скором времени мы снова столкнемся с темным богом. Будут новые жертвы и новые раны, а у меня, к сожалению, закончились лекарства. Я слыхала, вы разбираетесь в травах и умеете готовить лекарственные зелья? Если слухи не врут, могу я вас просить об одолжении?

Эльфрида была напряжена во всех смыслах: прямом-магическом и переносном-душевном; все ее инстинкты как будто обострились, вся она обратилась в зрение и слух, и ее индивидуальное время, казалось бы, потекло со скоростью мотыльковой жизни.

Тяжело дыша, она опустила дрожащую руку. В пространстве над ней бежала широкая трещина, сквозь которую в этот мир, в душную тьму цвета застоявшейся крови, явился покрытый татуировками гнолл.
— Златаньегг... — только и промолвили закончившие читать заклинание губы. Могучий и жилистый, словно весь скрученный из узлов, мерцающий красно-желтыми рефлексами от огня на благообразной морде и обручах, он выглядел даже горделивей и величественней, чем прежде. Магичка поклонилась, но гнолл не удостоил ее ответной любезности; «Они сохранят тебе жизнь!» — резко выкрикнул он, останавливая впавшего в неистовство гедду. Опоздай этот вскрик на мгновение — и гедда размозжил бы череп Друлавана о камень.

— Отец?.. — недоверчиво обернулся Змерчеевигг на духа. Задумка Эльфриды сработала: с глаз альфа-гнолла наконец-то спала пелена отчаянной злости. Но постойте... Отец? Вот так новость! Чем это может обернуться для их команды?
— Годльгонглер убил меня, — подтвердил Златаньег. — Он нарушил заветы Ладья-Негге и присягнул на верность темному богу, Фенраду...

Друлаван зашевелился, с видимым усилием поднимаясь с земли.

— Друлаван, ты цел? — доселе неподвижно вслушивавшаяся в каждое слово почтенного духа, волшебница метнулась к товарищу с такой резвостью, что облачко голубоватых разрядов едва успело ринуться вслед. — О, хвала Клеверу, ты можешь устоять на ногах!.. Годльгонглер повержен, но... — она понизила голос, хотя в этом не было ни малейшей необходимости — в пылу разразившихся между гноллами споров никто не расслышал бы ее комариного писка, — но... Кукловод... Он пока не явился, но я чувствую, знаю: он затаился поблизости и выжидает. Мы должны держать ухо востро! Годльгонглер спешил, кричал, что «время уходит». Это значит, что скоро явится Фенрад.

«Явится Фенрад. Но как? Его лик проявится на фоне черной луны?..» — множились мысли в сознании девушки, а край ее зрения тем временем резануло от яркого металлического блеска — это вооруженные гноллы, устав от препирательств, набычились друг на друга и схватились за сабли.
— Перед тобой почтенный Златаньегг, Гридгарадг, прояви уважение! — рыкнул один из гедд, вертя великолепным изогнутым клинком.
— Твой вождь в путах, Таглдагар, а ты веришь в морок ведьмы! — оскалился названный Гридгарадгом.

Змерчеевигг же со страшным спокойствием подходил к противно визжащему Годлю, верхом на котором сидел стреноживший его и жутко довольный собой следопыт:
— Отойдите. Я должен отомстить за смерть отца.

Взбешенная чародейка с криком «аста-ар» выпустила волшебную молнию в Гридгарадга:
— После всего, что открылось, ты защищаешь предателя? Это от наивности или потому, что Годль обещал тебе сочную кость? Сколько же можно драться?! — взвизгнула она, раздражаясь все больше. — Неужели никто из вас не хочет узнать, что за странь здесь вообще происходит?! Змерчеевигг! Я могу задавать один вопрос твоему отцу. Но если ты обещаешь, что не будешь пороть горячку, я передам тебе право задать вопрос Ладья-Негге. Ты согласен?

В еде главное не соус, не приправа, не подача и даже не волшебный момент посыпания сверху зеленюшечкой, а что? Конечно же, добрая компания.
Тобиас Гройс, повар в «Зимнем Волке»

Над поляной вился уютный дымок, распространяя вокруг запах жареного мяса — насыщенный, пряный, немного сладковатый, прямо-таки умопомрачительный. Заячьи тушки медленно бурели под веселое потрескивание углей, источая ароматную испарину и шкварча жирком. Выглядело это настолько аппетитно, что, наверное, даже у лесных духов заурчало в животе.

Эльфрида старательно следила за прожаркой, периодически одергивая Гьена, чтобы не забывал переворачивать тушки и вовремя разрыхлял угли, подмигивала ему и хвалила за сноровку, чем, по всей видимости, бесила и без того раздраженную Гарудгу. За полчаса до этого гнолльша договаривалась с Таласом о свержении Годльгонглера и уже тогда была на взводе.

— Чего лапами машешь, шкура? — ткнула гнолльша Лодьгьена, обвинив беднягу в недогадливости и, паче чаяния, в — о Клевер! — тощезадости. (Светлая матушка Вельга, надеюсь, вы этого не слышали.) А потом напустилась на Эльфриду:
— Горе вам с такой магичкой. Кажется, харчевня ей бы подошла больше, чем леса и холмы...
— Протестую! Скажи еще, что не в пирогах счастье! — фыркнула волшебница в ответ, уязвленная тем, что ее считают неженкой: сначала Талас со своей «горожанкой», теперь Гарудга со своей «харчевней». Еще и намекают, что она не похожа на настоящего мага. Безобразие! — Между прочим, леса и поля подходят магу куда меньше, чем харчевня. Он же не лесной дикарь, в конце концов? Магу подходит быть таинственным и сложным. Немного экстравагантным, но с хорошим вкусом. Жить под облаками, в башне из слоновой кости, пробавляться мадерой и шартрезом и спускаться с верхних ярусов только чтобы поразить воображение простых смертных... Когда-нибудь я поселюсь в эдаком роскошном хабитате с хрустальными люстрами, фонтанами и прочим и буду по утрам пить гавэ с кексами, а по вечерам и в праздники... Ой, все! — махнула она рукой, чувствуя, что разговор заходит куда-то не туда, а потом, скосив глазки в сторону, докончила: — Но я не неженка. Прошу занести в протокол и подшить к делу. Я просто, хм... немножечко эстетка.

И вот теперь, когда томительное ожидание трапезы измотало нервы даже кедрам, настроение гнолльши, по прикидкам Эльфриды, должно было достигнуть пика раздражительности. Эльфрида внимательно следила за ней, как бы ненарочно касаясь ее взглядом. Когда зайчатина покрылась золотистой корочкой, она сняла тушки с огня, разделала, пригласила всех к столу, отвесила церемониальный шеф-поварский поклон и потом, приблизившись к Гарудге, пропела издевательски нежным, прямо-таки миндальным голоском:
— Пахнет несколько лучше, чем в харчевне, правда? Что ты там говорила о моих способностях? — не дожидаясь реакции, вручила ей здоровый шмат, лучезарно улыбнулась и моргнула с ребячески невинным видом: — Ладно-ладно, не бурчи. Приятного аппетита!

Расчет был сделан на то, что Гарудга подобреет от еды и наконец-то взглянет на чародейку благосклонней. Жаль только, с язвительностью слегка перестаралась. Что поделать, гнолльша вызывала у нее не самые светлые эмоции. Хотелось наставить ее на путь истинный, потребовать, чтобы не называла Гьена шкурой, — гррр! — но разве Эльфрида имела право встревать куда не просят? Мало ли, вдруг у гноллов любовные игрища такие? Что ни город, то норов, что ни деревня, то обычай. «Вельга Зеленая, — мстительно думала она, — поставила бы нахалку в угол на горох. Сказала бы: „Это еще что за произвол?! Ты в приличном обществе, Гарудга, следи за языком!“».

То ли дело Стриж. Волшебница пришла в восторг от его обходительных манер. Судя по речи и повадкам, он тоже был испорчен взращен городской цивилизацией. А значит, определенный светский лоск был ему не чужд. Как не чужды и определенные амбиции, ведь люди неамбициозного склада характера избегают городов. «Но что, если он не тот, кем воображается?» — думала девушка, рассматривая нового знакомого.

— Зовите меня Стриж, — ответил он на Эльфридины вопросы. — Это прозвище мне дали очень давно и оно сейчас мне ближе, чем настоящее имя. К сожалению, о плене могу рассказать очень немного. Вождя я не видел, а остальные гноллы, как видите, были не слишком учтивы. О Фенраде тоже ничего не слышал. А кто это?
— Рада знакомству, — кивнула Эльфрида с приветливой улыбкой. — Что до Фенрада... Вам доводилось слышать легенду о двух богах-братьях, Волке и Быке? Братья-на-крови, Волк-Фенрад и Бык-Идавирон когда-то правили этими землями, разделив власть между собой. Идавирон поддерживал на своих землях мир и изобилие, Фенрад же наслаждался кровопролитными войнами между своими подопечными. Однажды братья поссорились, стравленные между собой драконом Магмой, и бились друг с другом целый год, пока их молоты не рассыпались на мелкие кусочки. Идавирон победил: вырвал сердце Фенрада и спрятал его в горной пещере на северо-востоке. Но это еще не вся история. Если не возражаете, вернемся к разговору позже? Потребуется время, чтобы все пересказать.

Когда «позже» наступило, девушка без утайки изложила Стрижу похождения их банды, начав с «наш кузнец, Гроун, пал жертвой шантажа...» и закончив «вскорости грядет большая битва: некий Колдун из Грозока нашел способ вернуть Фенрада к жизни, заказал для него огромный молот, а Годльгонглер, гноллий вождь, собирается принести ему в дар наш регион. Представляете? Вручит как подарок. Как будто это пара вязаных носков».

Негоциант не остался в долгу, рассказав, что именно Змерчеевигг и Годльгонглер решали его судьбу, когда гноллы сцапали его и посадили под замок:
— Первый хотел меня убить и просто забрать все мое добро, но второй что-то говорил о первоначальном плане и хотел сжечь меня со всеми вещами как жертву каким-то богам.
Это совпадало с тем, о чем раньше обмолвилась Гарудга: «Змерчеевигг по-настоящему точит зуб на Годля». Совпадало с подспудными догадками Эльфриды и ее поверхностным мнением о гедде.
— Ох, вот как! Спасибо. Вы не представляете, насколько помогли, — в глазах чародейки вспыхнули искры воодушевления. — Похоже, я ошиблась в подсчетах — у гноллов не одна слабость, а две: их вера духам предков и напряжение между геддой и вождем. Змерчеевигг — вот кто в первую очередь должен услышать Ладья-Негге. Я могла бы снова вызвать дух того седого гнолла, если Талас придумает, как пробраться к лагерю под покровом ночи. Но Отто, — прошептала она с горечью, — он не должен умереть так бессмысленно. Ритуал оживления потребует расплаты, особенно огромной, если мы слишком поздно доберемся до места силы. О Клевер, что же делать?..

Последний вопрос был не столько вопросом, сколько риторическим воззванием к безучастно молчащей высшей силе.

Смерть Вельги и встреча с волкомраками повлияли на Эльфриду больше, чем она могла предположить. Они не надломили ее, но как-то неуловимо изменили. Говоря словами бардов, добавили терпкости и горечи в меню ее души, поперчив воздушные десерты грез тоской и экзистенциальными рефлексиями. Она по-прежнему могла забавляться жизнью, находить утеху во вкусной еде и славной шутке и, вероятно, все еще не до конца осознавала трагическую непоправимость смерти, но уже научилась отличать кровь от клюквенного сока.

На привале, любуясь перемигивающимися кристалликами звезд и пытаясь представить, что ждет на рассвете их отряд, она твердо решила для себя, что если в этой сказке появятся настоящие злодеи и доброе слово и ласка не помогут, она не станет колебаться, когда придет пора атаковать. Будет биться бок о бок со своей командой. К черту неразборчивую добросердечность! К черту попытки перевоспитывать злодеев! Нельзя оставаться хорошей, рискуя жизнями других. Особенно тех, кто готов пролить свою кровь, чтобы спасти ее и Истбрук.

И теперь, стоя нос к носу перед устрашающим патрульным, способным за один взмах дубинкой превратить ее в безобразное месиво мяса и костей, она отбросила иллюзии и не стала тешить себя наивными надеждами: нет, как в истории о Смелом Роджере не будет; не выйдет сделать так, чтобы никто не пострадал. Лодьгьен подстрелен, друид истекает кровью. Эта ситуация не имеет исхода, при котором эльфы и гноллы обнимутся, провозгласят друг друга братьями и отправятся накатить пивка в трактир. А раз так — пусть ранят агрессоров, а не ее товарищей. Она же постарается договориться по добру, выиграть для эльфов и Отто еще немного времени.

— Пусть говорит. — Позволил мордатый гнолл-вожак.

Волшебница ударила посохом о землю.
— Слушайте внимательно! Можете не сомневаться, я действительно говорила с достопочтенным Златаньеггом. Я видела его прямо перед собой, как вижу вас. Это был седобородый гнолл с могучим телом, сплошь украшенным татуировками и золотыми обручами. Он поведал мне многое. Даже то, о чем я его не спрашивала. Сказал, что ваш народ ждет беда. Сказал, что среди вас есть вероотступник и предатель, который из тщеславия и властолюбия готов все ваше племя продать чужому богу. Да! Он жаждет выслужиться и ради милости господина готов продать свой народ и презреть свои обычаи! Он долго вынашивал свой план, а теперь претворяет его в жизнь. Златаньегг уже пал от его руки. Он сам сказал мне это. Слышали? Вашего бывшего вождя убил изменник! Если ему не помешать, скоро каждый из вас удобрит почву под алтарем алчного божества, которому он служит. Ваших мужчин заставят драться брат против брата, ваших женщин и детей принесут в жертву демонам, запечатанным за Черными Вратами, всех вас просто-напросто используют, а потом, когда вы станете ненужными, передавят, как слепых щенков. Это правда! Я видела доказательства тому. Я назову имя предателя, если вы опустите оружие.

Сказав так, она пристально, с надрывным бесстрашием вперила в уродливую морду вожака лазурные буравчики своих глаз, как будто пытаясь просверлить дорожку в мозг через зрачки. Маленькие черные точки — тоннели в неизведанное, в пугающее, чужое и чуждое сознание — вот все, что она видела сейчас. Остальное размылось и отошло на задний план. Так — исключительно через зрительный контакт, не помогая себе жестами, — накладывать чары она еще не пробовала. Но попытаться стоило, потому что пытаться стоило всегда. Резко оторвав глаза от вожака и воздев их горе, словно призывала в свидетели богов, она выкрикнула: «Ама ме!» — и это было самое короткое из всех когда-либо ею произнесенных заклинаний. Оставалось надеяться, что оно не подведет.

Однажды гнолл хлебнул ухи
И начал вдруг писать стихи,
А бить рифмующего гнолла
Приличным людям не с руки.
— детская считалка

Выросшая на приволье, на лоне изобильной истбрукской природы, знавшая не понаслышке, что счастье есть покой и воля, разлитые в изумрудном шорохе листвы, Эльфрида всем сердцем любила этот лес. Пусть она не умела читать следы, как некоторые надутые от важности эльфы-следопыты, но эти кусты, и овраги, и поляны, и беличьи дупла, и барсучьи норы, и две высохших осины, сросшихся вместе причудливым узлом, — точно скелет, сведенный судорожной корчей; и даже душистое и сумрачное нутро чащобы, особенно зловещее в ночи, когда стрекот и трели сменяются уханьем и воем, вверху зажигаются звезды, а внизу — гнилушки, и лунный свет скользит по бересте, заставляя березы светиться на фоне тесно сошедшихся дубов, — все это было ей милым и близким, знакомым и родным. И от мысли, что в этом лесу, у самого порога ее дома, поселились незваные гости с наточенными когтями и клыками, ей становилось, мягко говоря, не по себе: сердце колотилось в сбивчивом ритме гномьей дзыги и, стоило прикрыть глаза, как на веках снова плясал образ оскаленной волкомрачьей морды.

Тревога, будь она неладна! Опять она. То же обжигающее чувство, что и в храме. Поутру, когда деревья расступились, выведя путников на мелколесье, к холмам, поросшим мелким кустарником, казалось, тревогой был пропитан весь пейзаж. Она струилась в предрассветной дымке, стелилась туманом по оврагам, хрустела валежником, рассыпая росу по подолу и ботинкам, бежала по рукам зябкими мурашками... А где-то там, за Черными Вратами, воображаемая Вельга складывала ладони для молитвы: «Убереги их души, Клевер».

Эльфрида прогоняла беспокойство как умела — подбадривая себя и друзей сочиняемыми на ходу то ли прибаутками, то ли детскими стишками. Материнского таланта к стихосложению она не унаследовала, поэтому хромали и рифма, и размер, но, видит Клевер, сейчас ей было не до высокого искусства — лишь бы снова не поддаться паническому страху. Поеживаясь и то и дело потирая свербящие от недосыпа веки, она шагала в ногу с Отто и напевала себе по нос всякие глупости вроде «Жил на свете рыжий гнолл — раненое ушко, По лесам и по лугам собирал волнушки», и ей чудилось, что все не так уж плохо; скоро солнышко взойдет, разбудит бога, ранние птицы зачирикают распевку, по жилам природы заструится светлая магическая сила, и тогда надо будет лишь найти верные слова, чтобы убедить гнолльего вождя стать немножечко добрее...

— Мы на месте, — остановил товарищей Лодьгьен. Перед ними вырос холм, вершина которого, точно старый пень грибами-переростками, была утыкана верхушками лагерных шатров. Эльфиридина песенка умолкла. Пошевелив ноздрями и явно учуяв что-то в воздухе, гнолл попросил у волшебницы вернуть ему кинжал. Эльфрида потянулась к котомке и вдруг — вжух! — чья-то внезапная стрела вонзилась в гноллово плечо. Причесанная иллюзией шерсть тут же стала напитываться кровью.

Хотя от напряжения и готовности к действию в девушке все аж звенело, она не успела не то что влезть рукой в котомку — даже пикнуть. Только обернулась. И увидела лучницу-гнолльшу, застав ее аккурат в процессе падения на землю, когда в нее влетал синий магический разряд и лук выпадал из ее когтистых пальцев. «Гарудга», — процедила волшебница сквозь зубы. Сей же миг раздался надрывный рык Лодьгьена, затем — голос Отто, призывающий к спокойствию, а потом от стволов отделились три фигуры, вооруженные простецкими, но оттого не менее грозными дубинками с шипами. Похоже, лучница-гнолльша привела с собой патруль. Опередив Эльфриду, следопыт поспешил в сторону Гарудги, перед этим дернув волшебницу за полу и шепнув ей, чтобы отвлекла внимание дозорных.

Эльфрида ответила уверенным кивком. С божьей помощью в этот раз она обуздала свои страхи. Пока Друлаван разговаривал с Гарудгой, она, сжав покрепче посох, сделала три шага в сторону самого мордатого из гноллов. Ее свободная ладонь поднялась вверх в жесте, который мог бы означать как готовность к мирным переговорам, так и угрозу выбросить из пальцев волшебную стрелу.
— Ладья-Негге! — выкрикнула она твердо и отчетливо, будто произносила заклинание. — Я говорила с Ладья-Негге! Если вы не прислушаетесь к словам моего друга, — а друид рявкнул их так громко, что только глухой бы не услышал, — то, клянусь Черными Вратами, никогда не узнаете, о каком большом несчастье предупредил ваш вождь, достопочтенный Златаньегг! И, будьте уверены, поплатитесь за это!

Вряд ли ее внешность, далекая от канонических представлений о могущественных магах, могла кого-то напугать, но звезды на мантии эффектно золотились в свете юных солнечных лучей, а стеклянная сфера в оголовье посоха клубилась сизым дымом.

Фигура Вельги размякла, теряя четкую форму, и вся масса ее водного тела хлынула вниз, веско шлепнувшись в лужу. Эльфрида ойкнула, отскочила, замахала рукой, словно защищаясь от невидимых бесов, но грязные брызги уже окатили ее снизу доверху — вшшшух! — так, что вид и без того жалко свисающей с плеч одежды был непоправимо испорчен. Запахнув воротник под горло, волшебница наклонила голову, пошла к храму, бледным лбом рассекая потоки постоянно срезающих и восстанавливающих друг друга штриховок дождя. Промочившая ботинки вода мерзко зачвякала между стопой и подошвой.

У крыльца, не решаясь ступить на громоздкую лестницу, стоял следопыт. Из-за пазухи у него, щетинясь усами, торчала мохнатая мордочка Кокса. Судя по недоумению, едва ли не зримо окружающему обоих, они подслушивали беседу с духом жрицы.
— Ты что-нибудь понял из ее слов? — волшебница поднялась на крыльцо, вытирая лицо и отводя со лба мокрые пряди. — Я поняла только то, что Железная птица у Отто. Человек из большого города, горюющий о своем коне, — это наш почтальон. И если он не получит молот от Гроуна, то передаст заказ гномам. Похоже, нам предстоит серьезный разговор с господином драгуном... Надеюсь, им не довелось в наше отсутствие встретиться с волкомраками. Пойдемте, друзья?

Они побрели в сторону кузницы. Эльфрида шла, подстраиваясь под шаг следопыта:
— Сюда, — показала она на коридор из домов, в который сужалась широкая площадь, — пройдем по главной улице, через огороды получится дольше.

Под ливнем добродушный Истбрук потух, слегка погрустнел, но совсем от своего врожденного буколического нрава не отказался. Яркие флаги тяжело покачивались, украшая здание мэрии. Крупные деревья, наползая на крыши, шумели, жирно блестя листвой. Подслеповатые окна едален и лавок светились слабыми огоньками затепленных свечей. Жестяные карнизы подергивались и гудели. Вода, выплескиваясь из водостоков, бурлила ручейками по краям мостовой, и от прогретых за день камней поднимался душистый пар. Пахло грибами и плесенью, мокрым камнем и древесиной. Все было мокро, промозгло, меланхолически — и все же прелестно.

Оставив позади площадь, магичка пошла быстрее, смачно шлепая ботинками по лужам. Наряд окончательно измазюкался, и терять ей было нечего.
— Если Клевер победил Фенрада в первый раз, — бормотали ее синюшные губы, — то сможет победить и во второй. Познав силу брата, Фенрад тщательно готовится к битве. На сей раз за ним должна стоять сила, превосходящая силу Быка, иначе какой смысл снова лезть на рожон? Что же это за сила? Волкомраки и гноллы? Молот, воссозданный в мощи, превышающей прежнюю? Содействие Колдуна, который заказал молот Гроуну? Как жаль, что я не успела спросить матушку Вельгу о Колдуне... И ничего толком не узнала про Железную птицу...

Она сильно наморщила переносицу, вспоминая, не писал ли об этих птицах Борг Жестянщик, ученый гном, которого проходили на введении в механику.

— Как жаль, что я не спросила Вельгу, — повторила она, со вздохом прогоняя из мыслей обрыдшие усики Роджера из Полесья. — ...Не только о Колдуне, а вообще о загробной жизни. Странно, что никто не задает духам вопрос о загробной жизни, ведь это же самое интересное... Что они чувствуют, когда их дух покидает тело? Волнуются ли, когда предстают пред Вратами? Как им там, за Вратами, живется?

Задумав снова призвать настоятельницу, она с удивлением обнаружила, что не может вспомнить из заклинания ни словечка: «Призывные чары такие зыбкие, нестабильные. Когда я вызвала дух Шалопая, он явился мне в облаке розовой ваты, когда вызывала вождя — он соткался из трескучего дыма, и это было намного сложнее, когда вызывала Вельгу... Как же я ее вызывала? Нет, ничего не помню...» Впрочем, зацикливаться на неудаче не стала. Сколько их уже было? А сколько их еще будет!

В пелене дождя показался угол Джулиановой кузни, и спустя пару шагов перед Эльфридиным носом выросли разбухшие от влаги ворота. Она постучала. Приложила ухо к створке. Перекрикивая дождь, прокричала, чтобы их скорее впустили.
— Эй, отворите ворота! Талас ранен, ему нужно в тепло! Тут такой дождина — мы промокли до нитки!

Схоронившуюся за колонной Эльфриду парализовало от страха. Он не был леденящим, как его порой описывают в литературе, а был горячим и удушающим, словно ее тело охватил огненный вихрь, а кровь превратилась в лаву. Ее сердце колотилось рваными ритмами, как в недавней фантазии, когда она представляла себе заточенное сердце Фенрада. Она часто дышала, пытаясь проглотить ставшую плотной и вязкой слюну. В ее дико расширенных, остекленевших глазах отражались два маленьких бело-зеленых брата Генри. Братья Генри шептали охранное заклинание, потешно шевеля сивыми бородами и сухими стариковскими пальцами.

На заднем плане, отраженные в соседней колонне, искаженными копиями самих себя мельтешили три тени: две черные – волчьи и одна пестрая – Друлаван. Образ друида смазался, прыгнув на черную тень.

Из-за монументальной двери высунулись голова и лук следопыта. Упруго содрогнувшись, тренькнула, как струна, тетива. Серый воздух помрачневшего храма пронзила стрела. Эльфрида не видела, куда она вонзилась, лишь слышала скрежет. С улицы дохнуло прохладой. Подгоняемый порывом взвывшего ветра, в храм вбежал распушенный Кокс. Ловко и мягко, ведомый обострившимися хищническими инстинктами, кот проскользнул между стеной, храмовой утварью и колоннами и скрылся из зоны видимости.

Эльфрида проследила за животным. Моргнула. Очнулась. Подняла свободную ладонь и тоже начала бормотать заклинание.
– Кристал вис плувиа, ви фулгур, ви венти, те ортор те коллигунт...
Кончики ее пальцев стало покалывать, а потом на них заскрились голубые разряды. Стеклянная сфера в оголовье чародейского посоха, реагируя на магию, затянулась миниатюрным парогазовым облачком, медленно клубящимся и заворачивающимся воронкой. Крохотные молнии, лижущие кончики пальцев, разрастались, пересекались друг с другом, собираясь в центре ладони в переливающийся, извивающийся шар – такой же, как в посохе, только не сдерживаемый стеклом.
– ...темпестате спириту мео, темпестате карне меа, да фортитудинем...

Страх волшебницы не ослабил свои оковы, не умерил снедающий ее жар – она действовала наперекор ему, машинально, отработанно, так, как сотню раз втолковавыла ей Вельга Зеленая. Встала прямо, ноги на ширине плеч. Сжала поднятую руку, ухватывая светящийся клубок молний. Полуприкрыла глаза, оставаясь в такой позе несколько секунд и договаривая заклинание. Потом распахнула глаза, выступила из-за колонны, нашла взглядом волкомрака, мчащегося на Таласа, увидела Друлавана, замахнувшегося копьем. Движимая импульсом уничтожить источник страха, резко выкинула пальцы вперед и вскрикнула:
– Фулгур перкуссерит!
Вырвавшийся из ее ладони заряд чистой энергии одновременно с друидским копьем полетел в спину призрачно-черной цели. Сей же момент ее посетила запоздалая мысль о необходимости прежде действия оценить обстановку.

Устрашившись содеянному и собственной безрассудной отваге, она задом наперед отпрыгнула за колонну, неуклюже натолкнувшись на брата Генри.
– Брат Генри... – одеревеневший язык ее еле ворочался, выдавая сдавленный сиплый шепот. – Вы еще здесь? Эти твари опасны... они пожирают... они размножаются, если смотреть на их морды... Бежим!
Крепко схватив его за рукав зеленой накидки, она повлекла его за собой, в глубь зала, к расписному святилищу.
– Брат Генри, спрячьтесь... Бегите черным ходом... Спасайте себя. Почему вы все еще здесь?

Из поднесенной к груди гнолла Эльфридиной ладони подула струйка ветерка с тонким ароматом последождевой свежести и аптекарской ромашки. Магические струи окутали Лодьгьена, невидимым гребнем прочесывая его сухую, как пакля, свалявшуюся шерсть, распутывая, выпрямляя и наливая гибкостью каждую шерстинку. Лодьгьен дергался и фыркал, будто пес, окаченный мыльной водицей из лохани, но, когда ветерок утих, гнолла было не узнать: взъерошенная шерсть пригладилась, лоснилась здоровым хищническим лоском, окрас стал ярче и контрастнее, на затылке и холке светлым ореолом воссиял поднятый подшерсток, и весь его облик, казалось, стал раз в двадцать выразительнее. В нем словно проступили незаметные раньше индивидуальные черты. Эльфрида даже разглядела прелестные ржавые подпалины вдоль серой морды и у глаз.

— Ах, Гьен, ты теперь такой пушистый, чистый-пушистый, — замурлыкала она, любуясь деянием своих чар и покрываясь мечтательным розовым румянцем. И томительно сглотнула: «Держать руки при себе. Держать руки при себе. Не гладить малознакомых нечеловеческих созданий. Человеческих тоже не гладить, но нечеловеческих — особенно». — А еще ты такой... — она подыскивала нужные слова, ведь «прелестный» — явно не тот эпитет, который красит больших зубастых монстров. Взгляд ее коснулся свернутого рулоном чертежа. — Такой... м-м-м... сильный, смелый и выносливый!

Страшно счастливая и гордая собой, она обвела глазами комнату, ожидая встретить если не восторг, то хотя бы удивление на лицах друзей. Но друзьям явно было не до фокусов. Кузнец увлеченно ковал, накаливая кусок железяки до слепящей белизны, перенося на наковальню и ловко-ловко мелкими ударами разновеликих молоточков придавая ему то такую, то эдакую форму. Отто и Талас совещались. Их куда сильнее суетных чародейских радостей занимали глобальные вопросы божественного боя. Или междубожеского? Волкобычьего? Короче, драки на кувалдах-переростках. Друлаван вообще куда-то подевался. Снова превратился в комара? Хм-хм. Эльфрида осторожно, с видом вынюхивающего обстановку суслика поозиралась по сторонам. Наклонилась к черному паучку, свесившегося с потолочной паутины и забавно перебирающего лапками: «Друлаван, это ты? Ш-ш-ш, не дрыгайся. Дай знак, если это ты. Подмигни мне, или как. Ты же знаешь, я — могила». Паук никак не отреагировал на шепот, да и ни один из его восьми крохотных глазок не мерцал позлащенным магическим огнем. Ну и ладно. Ладно. Ладненько. Подумаешь, самую малость обозналась.

Насвистывая папину фривольную мелодийку, девушка подошла понаблюдать за работой кузнеца.
— Два? Побойся Тьмы, эльф! — кузнец как раз сделал перерыв. Спорил с рыжеволосым следопытом. Рыжеволосым, своенравным и изря-я-я-ядно вредным. Речь шла о количестве демонических кувалд, которые предстояло изготовить Джулиану. Талас предложил либо не ковать совсем, либо сделать два штука одинаковых — мол, пусть дерутся честно. Кузнец сокрушенно пожал мускулистыми плечами, сомневаясь, что Клевер и Бык — суть одно травоядное лицо: способен ли вообще раздобревший от беззаботной жизни бог поднять эдакий големически здоровый молот?

— Что же делать? — повторила Эльфрида его последний вздох. Не в смысле предсмертный, а который в конце фразы. — Очень просто: для начала надо узнать, кто победил всех этих загадочных личностей с труднопроизносимыми фамилиями. Я имею в виду список Демонов Тьмы на молоточном оголовье (кажется, так эта штука называется?), всех этих Хырьпырьмырь-мозго-кишко-наворачивателей. Если Клевер был тем, кто их поверг, тогда я, пожалуй, повышу градус своей религиозности и скажу, что он не только Великий Рогач, но и Великий Воин, и как-нибудь на досуге вознесу ему хвалу за былые ратные заслуги. А если Фенрад, хм, тогда... Знаете что? Давайте мы просто их помирим? А? — игривый энтузиазм, с которым она произносила это «А?», заставил даже паучка ударить лапой по лбу и с немым негодованием покачать восьмиглазой головой. — Нет? Ну, тогда давайте все же спросим у какого-нибудь демона, который из богов его, простите, укокошил. Помните, как со Златаньеггом? Я его вызову и задам ему вопрос. Секундочку, где тут был чертеж... Ага! Отто, кто из четверых, по вашему мнению, добрее: Брахра-Опустошитель-Глазниц, Годрха-Изыматель-Кишков, Хырмрагг-Выворачивающий-Кожу или Гбартха-Колющий-Черепа? Тяжелый выбор, понимаю. — Она развернула упругую бумагу и, хлопая ресницами, пытливо уставилась на Отто. Потом закатала рукава мантии, откашлялась и, закрыв глаза, приготовилась творить волшбу: «Фуф, ну и имечко! Как бы не сломать язык...»

Не успел спиритический сеанс начаться, как его прервали славный дворовый друид и красивый загадочный собакен. То есть тьфу, все наоборот. Славный собакен... Ну, вы поняли. Друлаван в своем нормальном облике вошел в дверь, как приличный человек, а пес в это время ждал его за дверью, как приличное животное. Чуть растерянно и добродушно улыбаясь, друид попросил паек, чтобы покормить своего нового друга.
— Ура! Чайный час! — Эльфрида радостно хлопнула в ладоши. Достав из котомки два свертка с пирожками, вареными яйцами и сэндвичами с индейкой, она протянула один гноллу: — Это, конечно, не тетерев в бруснике, но на голодный желудок сойдет, — а другой вручила эльфу: — Вот, держи: тебе — пирожки, собаке — сэндвич. А еще я, кажется, придумала, как бы сделать так, чтобы Кокс поладил с псом.

Высунув любопытный нос во двор, она села на колени перед псом, протянула руку и наколдовала ему на голове иллюзорную белую мышку:
— Фокус-покус-филиокус! Пышка-фышка-фантомышка! — Иллюзия была слабой, прямо-таки детской, не способной одурачить такого прожженного плута, как следопытов кот, но ведь и задачи одурачить не стояло — так, развлечь, вызвать веселое пофыркивание.

— Эуфас гиенис майорис, фругативи эт аппелави, — закончила читать заклинание Эльфрида, прислушиваясь к ощущением: веет ли могильным холодом из потустороннего мира? Должно было веять холодом и ужасом, но веяло только нежным ветром с полей и песьим запахом Лодьгьена. Не выходит на связь гиенис майорис. Игнорирует. Может быть, латынь не понимает? — Зал... нет, кажется, Зла... да, Златаньегг! Силой лунной призмы я призываю твой дух в мир живых! Явись! — велела ему волшебница, для пущей убедительности ударив посохом о землю и совершив витиеватый пасс рукой.

После этого в воздухе перед ней нарисовалось облако густого дыма, потрескивавшего, как оседающая пивная пена, и постепенно уплотнявшегося в очертания могучей фигуры татуированного гнолла. Образ подрагивал и зыбился, его пронизывали пучки солнечного света, как если бы живого гнолла развели водой и залили в стеклянный сосуд по форме его тела; он взирал на живых сурово и надменно, точно на назойливых букашек, а когда заговорил, его голос был похож на волчий рык.

— Надо же, получилось, — отшатнулась магичка, пораженно глядя то на Златаньегга, то на свою ладонь. Рассмотрев татуировки, бороду и украшения вождя, она невольно вздрогнула, покрывшись благоговейными мурашками. Сделала реверанс: — Приветствую вас, достопочтенный Златаньегг!

Лодьгьен тоже впечатлился. Шерсть на его затылке встала дыбом. Он выбрался из ямы и поклонился бывшему шефу до земли, продемонстрировав гибкость совершенно невероятную для представителя отряда позвоночных.

— Хорошо ты устроилась, девица... — прорычал могучий вождь. — Один тебе руки лижет, другой защищать клянется... Да и эльфы прыгают вокруг, как парочка ручных кроликов.
— Льщу себя надеждой, — смутилась девушка, — что причиной тому мои благие цели. Простите, что отвлекаю вас от дел. Очень любезно с вашей стороны почтить нас своим присутствием...

Вождь лишь хмыкнул, по всей видимости, сочтя слово «любезно» оскорбительным. Не удостоив девушку ответом, он проследил за траекторией движения птицы-Друлавана, и если бы взгляд мог протыкать тела, как стрелы, дриуду бы пришлось несдобровать. «На сей раз не я зарюсь на жизнь эльфа», — вздохнула Эльфрида, вместе с духом несколько секунд полюбовавшись полетом хохлатого орла, а потом вернув все внимание татуировкам и бородке.

Дух явно был не в духе: обозвал Лодьгьена шкурой, обвинил его в предательстве, настроил против магички, вывернув все так, будто бы Эльфрида негодяйка, а гнолл ее беспомощная жертва. Держался надменно и зловеще, с апломбом и претензией, словно раскусил их, подлых. Словно подслушивал их разговоры. Как будто в мире мертвых есть хрустальные магические сферы, в которые гнолльи вожди созерцают мир живых, и эти сферы показывают не только действия, но и намерения и мысли наблюдаемых.

Опешившая девушка не сразу отследила перемены в настроении Лодьгьена. Она почувствовала, как что-то обрывается у нее внутри, как спадает заговор очарования и пополняются ее магические силы, но среагировала позже, чем следовало бы. Лодьгьен прыгнул на Таласа, метя когтями в следопытово лицо, и немедленно пустился наутек, сверкая грязными розовыми пятками.

— Лодьгьен, нет! — только и успела выкрикнуть волшебница, добавив ослабевшим голосом: — Вы все неверно поняли...
— Что ж... — самодовольно усмехнулся Златаньегг. — По правилам я должен ответить на один вопрос. Валяй, колдунья, что ты еще хочешь узнать?

Эльфрида возмущенно запыхтела, только чудом удержавшись от вопросов «вы почему такой злой?» и «как не стыдно обзываться?». С силой сжала ладонь в кулак, прогоняя запоздало окативший ее потусторонний холодок. Раз уж она воззвала к этому татуированному злыдню, надо сосредоточиться на деле и задать вопрос, который хоть что-то прояснит в отношении затмений. Нет, постойте, почему обязательно затмений? Златаньегг обладает знанием, недоступным для живых, читает намерения и мысли. Вот откуда он узнал об их разговоре про обычаи?.. В сторону затмения, вопрос надо сформулировать иначе!

— Вот именно, вы должны ответить на вопрос, — с нажимом просипела она духу. — Выкладывайте и, будьте так любезны, во всех подробностях: какие цели преследует Годльгонглер, собираясь двинуться на север с армией бойцов?

– Вот скажи, – завершил свое недовольное бурчание рыжий следопыт, – сможешь ты удержать эту тушу? – и мотнул концом веревки на хрустящего леденцами гнолла. А перед этим не без интереса рассмотрел кружевное плетение на белых панталончиках Эльфриды. И назвал ее горожанкой. А панталончики – кальсонами. А ее магию – уличной. В общем, количество безобразия в поведении Таласа нарушало все санитарные нормы и допустимые пределы. В первые секунды девушка даже не нашлась с ответом – могла только пыхтеть от возмущения и обращать эльфа взглядом в кучку овсяной каши, позабытой на огне. Потом как приличная девушка оправила подол. Но резкости с вызовом в этом действии было гораздо, гораздо больше, чем стыдливости. Потом начала загибать пальцы, от слова к слову повышая голос:
– Во-первых, правильный термин – не уличная, а трансмиссивная. Уличной называют свои фокусы шарлатаны и мошенники. Во-вторых, стер бы ты со своего лица эту гадкую ухмылку – она не идет к твоей эльфийской красоте, господин лесной дикарь. В-третьих, я тебя сама покусаю, если будешь мне заглядывать под юбку. Нашиплю и покусаю! Уверяю тебя, получится больнее, чем у целой стаи гноллов, и лечить даже не подумаю, так и знай! В-четвертых... уфф, нет, это совершенно невозможно! Твой кот слишком милый, это сбивает меня с мысли... В-четвертых...
– Талас, остынь, – своевременно встрял между ними Друлаван. И аккуратно оттеснил товарища подальше от злющей нахохленной девицы, принявшись его терпеливо в чем-то убеждать. Уведя в кусты. Содержания разговора Эльфрида не могла расслышать, но по выражениям лиц и интонациям поняла, что остывать упертый пленитель гноллов не спешил.
Кое о чем поразмыслив себе на уме, кое о чем вспомнив, магичка обшарила взглядом окоп, нашла посверкивающий стальным лезвием нож гнолла, подобрала и, приложив палец ко рту (тихо, мол, не гавкни), в два счета перерезала стягивающую гиеномордого веревку.
– Вы свободны, господин Гиен. Я не хочу, чтобы с вами что-то сделали... что-то нехорошее случилось. Я помогла вам, теперь вы помогите мне... нам, всем нам. Расскажите все, что вам известно о затмении.

Несколько раз по дороге к речке Эльфрида порывалась снять с Отто зачарование. Один раз — когда мрачные краски кузницы сменились радужными бликами яркого дня, щебетанием птиц, поющих так, словно нашествие гноллов обещает не гибель, а вечное блаженство. Другой раз — когда их компания поравнялась с границами селения, и с раздольных лугов повеяло волнением ласкового ветра и пахнуло травами — медовыми, сочными, мирными; божьими дарами, отсыпанными крупными горстями, от безграничных щедрот и человеколюбия. Третий раз — когда задержала взгляд на Коксе, прервав на минутку свой рассказ об окрестностях Истбрука. Кокс бежал рядом с Таласом, делая вид, что им просто по пути, но стоило эльфу замедлить шаг или остановиться, как полосатый бродяга отвлекался от фырканья на птиц и шебуршания в траве и льнул к хозяйским ногам — разумеется, так, чтобы ласка выглядела словно бы случайной: «А я что? Я ничего. Гулял мимо — дай, думаю, потрусь». Эти трогательные свидетельства привязанности напомнили ей, что симпатии Отто — ненастоящие, украденные, жалкий суррогат истинного чувства.

«Как сильно он меня возненавидит, когда очарование развеется?» — спрашивала она себя. Но всякий раз, когда собиралась объясниться с почтальоном, нечто невыразимое замыкало ей уста, и звук отнимался у слов на подходе к горлу. Другой вопрос, не дающий ей покоя, высказал еще в кузнице бледный от отчаянья кузнец: «Что если я доверюсь вам, а вы не справитесь?» Что тогда случится? Она сощурились, устремив взгляд к пылавшему белым огнем солнечному диску, пытаясь припомнить, что рассказывала бабушка о значении знамений. Как должны помрачиться небо и земля, чтобы стая гиенистых шайтанов тикала отсюда, обгоняя звук собственного крика?

— Мы справимся, — сказала она вслух. Их странная компания встала у придорожного столба на выходе из Истбрука. Двое усатых, трое в капюшонах. Да уж, незаметнее просто не придумать. — Мы справимся! — повторила она уверенно и твердо. Совсем не тем детским голосом, готовым вот-вот взорваться заразительным бубенцовым смехом, которым ворковала до сих пор. — Что мы знаем о гноллах? Они шантажируют наш город, они разбили лагерь у Бруквестского леса, они верят в указания знамений, они не умеют разговаривать с духами впрямую. И они наверняка следят за нами. Однако они не подозревают, что я изучала основы спиритуализма и могу побеседовать с их духом. Проводить ритуал в кузнице я не стала — не рискнула, ведь за нами мог кто-то наблюдать, но в лесу, рядом с местом силы... Догадываетесь, на что я намекаю? Джулиан сказал, мы не могучие воины, что гноллы таких, как мы, щелкают на завтрак. Вот только сильным человека... и эльфа делают не мышцы, а умение должным образом распорядиться своим серым веществом, — она постучала пальцем по виску, заговорив на пределе слышимости и тем самым вынуждая собеседников сдвинуться поближе. — План такой: оторваться от слежки; узнать, где засели гноллы; разведать обстановку; найти место силы и воззвать к их, прости господи, чертовому духу, а дальше... Дальше загадывать не буду. Назовем это предприятие операцией «Рыбалка». Что думаете, Талас, Отто, Друлаван?.. Талас? Куда он подевался?

Только что был тут — и вот пропал. Ох уж этот Талас! Гибок, как ивовый прут. Тих, как затаившийся тать. Неуловим, как песок, струящийся сквозь пальцы... Следопыты все такие? А друиды с их огненно-змеиными глазами?..

— Самое время отлучиться за удочкой, догоню! — донеслось из близлежащих кустов. И только хвост Кокса мелькнул в кружеве листвы.

Про разделы, помеченные [INF]: это так :) открываются, но оставлять сообщения нельзя.
Про частоту игровых постов: постараюсь отписываться в срок. Честно-честно. Клянусь смертью Сандрачки! (Это кошечка Эльфриды, которую ей подарили в три годика и которую она очень любила.)

1. Родом из соседнего городка, такого же спокойного, пасторального и немного скучного. Те же три улицы, храм с расписным святилищем, ратуша и прочее, только вместо кожевенной и лавки мясника — пивоварня и пекарня. Как будто при распределении по подобным городкам стандартных наборов зданий Истбруку сверх нормы выделили мясной довесок, а условному Бирбруку — пшеничный. Бирбукская пекарня принадлежала отцу Эльфриды, пока не сгорела восемь лет назад, и тогда они всем семейством перебрались в Истбрук. Сейчас бывший пекарь Тобиас — повар в «Зимнем волке»; от него Эльфрида нахваталась кулинарных фокусов и научилась заваривать гаве тридцатью разными способами. В детстве она любила крутиться у печи, помогая то взбить, то замесить, то выпотрошить и нашпиговать, да и сейчас частенько захаживает в таверну по утрам. Папенька считает, что у нее к этому талант, но, когда пришла пора выбирать свою стезю, девочка пошла по стопам бабули Ады — тоже магички, причем довольно неплохой. Мама же ее, красавица Доротея, — бард, после замужества забросившая лиру, чахнущая в этом тесном городке, ненавидящая свою работу продавца и мечтающая, чтобы ее однажды похитил высокий мужественный эльф с кубиками на животе и увез в свою страну. Друзей у Эльфриды — целый город. Даже с занудой мэром и ворчуном портным она неплохо ладит. Но самыми-самыми лучшими друзьями считает рыжую гномку Люсетту и Пройдоху Уиллиса (мелкого воришку).

2. Имя «Эльфрида» означает «сила эльфа». Так ее нарекла маменька, которая с молодости была неравнодушна к загадочным парням с острыми ушами. Ей казалось, это имя звучит чрезвычайно благозвучно и лирически. Папа предложил попроще — «Янника», но мама вскипела и твердо настояла на «Эльфриде»: «Я в муках и страданиях родила это дитя, мне его и называть!»

3. Посох выглядит как длинный, выше Эльфридиного роста, нефритовый деревянный жезл, в круглящееся навершие которого встроена полупрозрачная голубая сфера. В темном помещении и ночью она люминесцирует, а внутри нее змеятся миниатюрные молнии. Непрактично, зато эльфически красиво! Книга выглядит внушительно: толстокожая обложка, утяжеленная чеканными углами, застежка с замком, ключик от которого, правда, безвозвратно потерялся, шнурок из змеиной шкуры в качестве ляссе — ух! не книга, а Скрижаль Великой Мудрости! Может использоваться как щит, если нет под рукой ничего другого такого же надежного. Или как средство самообороны. Эльфрида по натуре жадновата и потому с вещами расстается редко. Даже если предмет ей совсем уже не нужен, все равно будет хранить и даже периодически смахивать с него пыль. Она эту штуковину тщательно выбирала? Выбирала! Подбирала к цвету глаз? Подбирала. Знает и обожает в ней каждую щербинку? Еще как! И если какой-то негодяй на нее позарится, она его, наверное, просто покусает. Или проклянет. Скажет «ни-за-что!» бродячему торговцу. Живые существа? Конечно! Родные и теплые милые ее вещички.

Раз: Эльфрида добрый маг (и мировоззрение ее тоже положительное), ей нравится веселить грустных и помогать нуждающимся, видеть сияющие глаза тех, кого ее магия спасает. Счастье для нее — когда вокруг царит атмосфера праздника и мира, а несчастье — конфликты и раздоры. У нее даже голова болит, когда рядом кто-то ссорится. Но при этом она почему-то полагает, что хороший маг обязан внушать окружающим благоговение и трепет, а такими, по ее мнению, бывают только злые колдуны, оттого в общении с малознакомыми людьми, случается, напускает на себя неприступный вид и играет роль злодейки. Но маска быстро спадает с нее, стоит только пошутить или завести откровенный разговор.

Два: Перемены в поведении Джулиана Гроуна обеспокоили Эльфриду. Она пыталась его разговорить, выяснить, какая дума его гложет, но он молчал, косил глазами и погружался все глубже и глубже в свои мысли. Когда кузнец заперся в своей кузне, отказавшись даже от обязательной партии в кости за кружкой пива в выходной, жители Истбрука обратились к Аде — самой старой и опытной волшебнице в округе. Но даже она не смогла с ним сладить, лишь сказала: «Он будто одержим некой могущественной силой». А раз сама Ада развела руками, Эльфриде не осталось ничего другого, кроме как выспрашивать у постояльцев «Четырех ветров», кто из них что-то знает про чудны́е одержимости.

С Друлаваном она могла познакомиться, когда искала подсказок у странников из других земель. А с Таласом, скорей всего, знакомилась бы так:
— Киса-киса-киса, иди сюда, пушистенький. Ой, он шипит! Не любит незнакомцев? Как его зовут? Можно погладить?