- Добровольцы! Стройся! - бас революционного коменданта прогремел пл парку Победы, где собрались колонны тех самых добровольцев. В большинстве своем молодые парни. Студенты. Работяги. Есть среди них и мужики по тридцать, а есть те кому за сорок. Но в большей мере это шел цвет революции. Молодые парни, которые только-только перешагнули в взрослую жизнь. А теперь, они бросив все, кинулись в жерло войны.
- Шагом марш!
Как их много. Идут. Идут, четко чеканя каждый шаг по асфальту. Идут мимо заплаканных матерей. Идут мимо молчаливых отцов. Идут мимо мемориала неизвестному солдату. Идут по улице, идут в сторону вокзала. Там их переправят на полигон, где они пройдут строевую подготовку, а дальше фронт. Позади остались матеря и отцы. Братья и сестры. Жены и возлюбленные. Они еще некоторое время всматривались в след идущим. Потом понемногу улица начала пустеть. Никто не приделил внимания тому, что это улица революции. Та, которая помнила баррикады 1905 года, по которой в феврале 1917 шли колонны бастующих рабочих, откуда в ноябре восемнадцатого отправлялись молодые красные бригады. Тут в 91-м начинали поход на столицу студенты, отсюда на войну пошли и добровольцы.
Люди, которые шли по городку по своим делам останавливались когда видели колонну идущих. Кто идет? Куда идет? Добровольцы идут.
Доброволец. Такое странное слово. С этого дня оно навсегда войдет в материнскую жизнь, в ее бессонные ночи, каждодневные тревоги. Еще спешат за колонной матеря. Не верят. Не хотят отпускать. А колонна идет, спешит. Мелькают в ней юношеские чубы, летит оттуда смех и радость. Добровольцы мило улыбаются на прощанье. Они улыбаются, а матери не видят этих улыбок. Они видят своих сыновей. Видят их не радостных и целых. Видят их всех в крови. На операционных столах. Вот идут мимо них убитые. Раненые. Пропавшие без вести...
А добровольцы идут. Идут из города прочь. Кто-то вернется. Кому-то суждено остаться там. Но никто из них не чувствует страха. Все имеют это нестерпимое желание к самопожертвованию, желание посвятить себя всего этой войне, защите своего родного. Потому что собой они прикрывают этих матерей. Этот город. Эту страну. Пора прощаться. Прощаться с заплаканными матерями, женами, девушками. Прощаться с покосившимися от горя деревьями. Прощаться с белыми и красным камнем смотрящих на них многоэтажек. Слышно как где-то позади кричат командиры. Прислушавшись понимаешь что они кричат. Просят возвращаться по домам. Горькая улыбка на лице. Какая мать вот так возьмет, да отвернется от сына? А любящая женщина? Им ведь больно. Боязно. За всех. Вот вокзал. Вот поезд. Вагон. Погрузка. Свободное место. Отправление в путь. Добровольцы все в окнах. Машут. А потом дорога. И небо. Вечное и бесконечное. То самое, которое сопровождало всю их их жизнь. А теперь, как и когда-то, сопровождает в поход туда. На войну.
***
Словно перья с кур, летели волосы. Кучей лежали они на полу, перемешанные. Русые, черные, каштановые, белые. Всякого было. Новобранцы по них грубо топтались, сбивая в одну пеструю кашу цветов. Только и слышно смех и крики:
- Готов! Следующий!
Кресло солдатского парикмахера лишь на короткие миги оставалось пустым. Сегодня у него много работы. Сядешь к нему, да не успеешь понять, как остался без волос практически. Только и раз и все - солдатская у тебя голова. Расческу можно уже выбросить. Смешными выходили добровольцы от парикмахера. Голая голова становится на вид овальной, как яйцо. У того вон где макушка, какой-то горбик выпирает, аки горный хребет посередь равнины. У того, так вообще "кусты" за ушами остались. Филатов, так вообще без своих каштановых вьющихся волос выглядел убого. Это стало заметно, как только он вышел. Голова у него выглядела вытянутой и острой, словно дыня, а из нее, словно приклеили, торчали красные уши, сразу ставшие предметом для шуток. Последние прекращаются как только Сенкевич заступается за Артура, указывая что все они, без своих юношеских чубов выглядят еще меньше и моложе. Ему было просто говорить, он уж давно бритым ходит.
Дальше было проще. Начали учить, вместо житейских законов, солдатскую мудрость. А она, мудрость эта, по шуточному проста и верна.
1. Держись дальше от начальства. Чем ближе начальство - тем больше забот и работы.
2. Держись ближе к кухне. Сытый солдат - хороший солдат.
3. В любой непонятной ситуации - ложись спать.
Отдельно следует отметить, что к добровольцам приставили помкомвзовда Демида Ряжко. С ним отношения у добровольцев не заладились с самого начала. А началось все, как ни странно, с банальности. Дело в том, что новоприбывшим добровольцам, выдали новые, только что закупленные, комплекты берц, тогда как сам Ряжко, не смотря на службу по контракту был обут в стандартные для кислевской армии, дельта боты. Разница на словах и с виду не большая, но ощущения кардинально разные. Дело в том, что дельта - это ботинки сшитые с кожи и нитрильной резины. Берцы же были мало того, что сделаны из двухслойной яловой кожи, так еще с теплоизолятором в междуслойном пространстве. По ощущениям - разница колоссальная. Потому и не мог Ряжко скрыть свою зависть и ревность по поводу того, что им, зеленым и неоперенным выдают такое добро, а он вынужден довольствоваться малым.
- Ну вот зачем тебе такие берцы, а, - сказал Ряжко, бросая в Филатова его пару, - Что бы такие заслужить нужно сем пудов солдатской соли съесть! А ты? Тьху!
Так вот, начиная с ботинок, и установились сложно напряженные отношения между добровольцами и помкомвзвода, которому были переданы те самые добровольцы на военную выучку. Ряжко, стало быть, понял свои обязательства не иначе ему вручили табун диких коней, который нужно выгонять, истощить, выкрутить все нервы и принципы, да насадить на каждого армейское седло. А после, под распев армейского статута объездить. Надо сказать, что для такого дела вид у него был самый что ни есть подходящий. Большой, подтянутый, с выделяющимися мускулами. Хватка у него была крепкая, хоть прутья гни. Такой когда зол - лучше спрятаться подальше. Да и взгляд у него был такой, что сразу в холод бросало. Иногда казалось что он может не то что в тебе, в стене дырку просверлить. Взглядом этим. Да и форма на нем сидела как влитая, будто родился парень сразу в военном обмундировании. Даже, гребаный, воротник, вокруг толстой шеи, у него блестел белоснежностью только что выпавшего снега. Вот не помкомвзвода, а живое воплощение дисциплины, духа и статута. Этот лагерь, успанные песком аллеи между тополей, палатки, продырявленные пулями мишени, полоса препятствий и другие прелести учебки - это был его мир. Мир вне которого нельзя было представить Ряжко. А Ряжко вне его. Больше своего лагеря и формы, Демид любил одно. Врываться ни свет ни заря к добровольцам и вытряхивать из них сон.
- Подъем! Хватит нежится в кроватях! На строевууую! ПОДЪЕМ!
На плацу он гонял их до седьмого пота. Заставлял лазать по самым глубоким и заросшим рвам. Принуждал наматывать километраж гусиным бегом. И если кто либо, хоть раз, хоть на полуслово осмеливался высказать утомление или неудовлетворение ситуацией.. все начиналось сначала. Но добавлялись еще строевой шаг или тренировки по ближнему бою... с чучелом. Больше всего Ряжко приставал к Филатову, то и дело постоянно его задирая. Защищать Артура однажды взялся Сенкевич. Так Ряжко заставил того до вечера выполнять наряды по беганию. После этого реконструктор не смог встать с кровати в течении двух дней. Это была наука для всех. И никто из командования не обращал внимания на жалобы на Ряжко. Управы не было. На плац помкомвзвода добровольцев выводил первых. А уходили они последними. Остальные взводы успевали уже давно вдоволь наестся, как добровольцы, все красные, потные и утомленные от физических нагрузок, еле шевеля ногами шли в сторону столовой.
***
Сбор. Принесли ящики. Новые. Заводские. Вскрыли. Там были АКМы. Вместо старых и поношенных АК, с которыми добровольцы прошли все невзгоды на учениях, им выдали эти новенькие АКМы. Кроме оных были еще ножи, пистолеты, броники новые, каски натовского образца. Все новое, даже без единой соринки. Это потом на нем появится фронтовая грязь, первые осечки, кровь, которую уже не ототрешь. Сейчас практически все любовались своими обновками.
Оснащали добровольческий батальон практически до самого вечера. Сегодня даже Ряжко не сказал ни слова. Последний был занят тем, что красовался перед своими подопытными.
- Видите? - крутил он ногой - Какая прелесть! - это были новые, яловые берцы. Черты б их побрали.
Вечером, еще солнце не успело сесть, а добровольцы уже отужинали. Впервые с самого прибытия. Но не доброта Ряжко тут заслугой. После ужина их опять выстроили. Целую ночь они должны были провести в боевом марше. Каждый доброволец оснащен полной выкладкой, с флягой, противогазом, с запасными рожками патронов, гранатами и сухпайком. Пока не начался марш, вышел к добровольцам старшина. Осмотрел всех. Улыбнулся. Ряжко, чеканя шаг, поднес бидон с водой. Из сумки, которую нес во второй рук достал пачку соли и хлеб. Старшина вызвал Младзиевского. Ряжко быстро посыпал кусок хлеба солью и протянул Стасу.
- Ешь! - приказал старшина.
Делать нечего. Приказ есть приказ. За одним разом проглотил поляк соленый бутерброд. Ряжко быстро подал стакан с водой. Стас быстро залил соленый вкус во рту ледяной водичкой. Наверняка из родника. Свежая. Хорошая.
Потом процедуру повторил Сенкевич. За ним Филатов. А там и весь добровольческий батальон. Последним был тот самый старшина.
***
Еще только начало темнеть, а добровольцы уже вовсю были в походе. Маршем шли вперед, на встречу ночи. Душная, словно в тропиках, ночь пахла потом и пылью. На горизонте тянулись лесочки и поля. Растянувшись в темноте, шли колонной солдаты, обливаясь потом. Разгрузки набитые патронами, бронежилеты, каски, все делалось тяжелее с каждым шагом. Миновать километры делалось все тяжелей и тяжелей. Тут на ум пришел Ряжко. Как ни странно, но его стоило поблагодарить за адскую муштру. Без этих издевательств они наверняка бы уже давно свалились на землю без сил. Вышли к дороге. Там стояла целая колонна бронетехники. Грузовики, бтры. Все ждали. Их. Когда вышли к ним, было приказано расположиться по позициям и ждать. Отправка была назначена на утро. Лагерь и суета были позади. Впереди ждало утро. И война.
***
Утром все погрузились в камазы и колонна тронулась. Быстро сменялись пейзажи, колеса крутились, а техника двигалась. Около трех часов провели в дороге. Колонна то и дело останавливалась. Было слышно как нервно офицеры переговариваются по рациям. Все старались вести себя как можно тише. Было слышно как за брезентом чирикают птицы. Около десяти часов утра добровольцев подвезли к блокпостам. Повсюду стояли насыпи, были вырыты окопы. Были тут пулеметные точки, минометные ставки. Повсюду царила солдатская суета. Всех выгрузили. В камазы загрузили раненых. После короткого представления тамошнему командованию батальон распределили по позициям. Точней сказать по блокпостам, выложенным из бетона и мешков с песком, у которых стояли новые БТРы. Все они смотрели в поля перед собой. Тут край - дальше фронтовая линия. Все кто находятся в зоне видимости - враги. Тяжело было свыкнуться с этой мыслью. Филатова, Младзиевского и Сенкевича определили на восточный блокпост. Они пришли в подмогу к сержанту Колыме, с позывным "Казак". Тот не церемонился с ними особо, да не подбирая выражений выразил крайнее неудовлетворение тем, что ему всунули необстрелянных. После такого же, без подбирания мягких выражений, объяснения что Казак ведет себя немного не в соответствии с ситуацией и ожиданиями, ситуация утряслась. Тройку новобранцев поставили в караул с рядовым Панько, позывной "Филин". Парень был простой. Худой, вытянутый, зеленоглазый. Сказал смотреть в оба и не высовываться. А дальше видно будет. Задираться не стал. Предложил сигареты. На огоньке грелся чайник. Было уютно.