Своё неведомое | ходы игроков | ❄️❄️❄️

Эн чуть-чуть вздрогнет. Оглянется на футон. Словно проверяет, что Бенедикт и впрямь переместился сюда.
Потом слушает. Лицо внимательное, но взволнованное, и взгляд в постоянном движении. Это не так было заметно за столом – всё там было достаточно неизменно. Тут же ветер играет снежными хлопьями, нагретый воздух дрожит над светильниками у перил, тучи закрывают луну, тени крадутся по облакам. Если дать волю воображению, вершится огромное и неведомое.

Как эшу бередят сердце дороги, так Эн влечёт за перила странный восторг. Но там сейчас нет... тех, от кого тепло. Своих.

"А ты что подумал?"
Время признаний.
— Что я не понравился твоей шляпе? И она теперь рекомендует меня нелестно. А ты с ней знаком гораздо дольше, чем со мной, так что презумпция моей неприятности и нехорошести неразвенчаема. Ах, всё тлен, остаётся лишь удалиться в пустыню...
Он сокрушённо вздохнёт. Глаза улыбаются.
— Ты всё ещё не понимаешь, когда я шучу?

Бенедикт слушает как будто не здесь. Слушает, а не смотрит. Взгляд мимо лица собеседника, куда-то ему за спину, на перила, как будто видит там что-то свое, одному ему ведомое. Лишь изредко быстрым росчерком ресниц проверяет мимику Эн. Лицо сначала как будто никакое, но к концу монолога оживает - бард словно выходит из глубокой задумчивости и смеется, долго и звонко, словно колокольчики звенят.
- Шляпа осталась там, у стола, не нужно ее бояться, - и та как будто светлеет и коричневеет, перо делается бледно-зеленым.
Не спешит ответить на последний вопрос. Наконец, нехотя признает:
- Всё в другом может лгать. Мимика, слова, взгляд, даже мысли и поступки. Я не могу обещать, что всегда услышу тебя правильно, но я рад слышать то, что слышу.

Эн просияет и отвернётся от огромного вершащегося в пользу живых и присутствующих. Подол нового платья зашуршит музыкально – он нарочно его таким выбрал –, аккомпанируя смеху Бенедикта. В меру, чтобы всё так красиво и невозможно (ах, эта прекрасная невозможность и загадочность у перил на фоне зимней ночи).

На неохотное признание.
— Может, конечно. А может не лгать.
— Смысл тот же, но настраивает на разный лад, как... о, а не слышал ли ты о пиале, в которой чая ровно до середины?

Бенедикт оценит музыкальный подол и слегка улыбнется.

- Может, - согласился он, - но другой никогда не знает. Что там, в потемках чужой души? Иногда мы обманываем сами себя.

Помолчит.
- Я слышал о стакане, - скажет он, наконец, и добавит: - А еще я опытным путем знаю, что одну и ту же историю нельзя рассказать двум разным людям одинаково. Это просто не получится. Потому что слушающий меняет историю тем, как он слушает.

Эн смотрит тепло.
— То, что там в потёмках чужой души *чуть неуверенно повторит термин*, кажется судьбой извне. Ты так не думаешь?

Бенедикт задумается.
- Может быть, - наконец, признает он вежливо, - но мне больше думается, что судьба - это и то, что в другом, и то, что в тебе. Некое объединение. А иногда бывает так, что кто-то это объединение портит - ты или другой, и тогда - не судьба.

Ууу, прекрасный философский разговор!
Эн вообразит самую утончённую обстановку (это не подразнить Бенедикта, это ему весело покушаться на снобизм одного учёного сообщества) и вольётся в роль.

— Мне кажется, тут опять справедливо то, что ты сказал про истории: их меняют тем, как слушают. *ему приглянулся этот оборот*

Он с трудом удержится от шалости с каким-нибудь глубоким прононсом вещать: "... сколь Вы верно заметили об историях, друг мой (подставить пышное обращение)". На обращении он, кстати, споткнётся. Как премудрые знатоки обращаются друг к другу? Хм? Надо бы выяснить.
Так-так-так, не дурачиться. Надуться с неким глубокомыслием.

— И я сразу думаю, что разве жизнь не история?
А дальше уже понеслось развитие мысли:
— Всё её содержание, включая других существ, воспринимающий меняет тем, как слышит. Что бы ни происходило на самом деле, внутреннюю повесть пишет автор в потёмках, а внешние действия совершаются из посылок внутренней повести...

— Как нельзя расказать одну и ту же историю, нельзя вызвать и гарантированное чувство. Ни радость, ни даже ненависть. Можно создать все причины, но обрадуется ли кто-то или возненавидит ли – это решается только в нём самом.

Эн не берёт сейчас во внимание всякие средства, которые действуют вопреки свободной спонтанности другого существа.

— Я к тому, что другие во весь голос могут кричать: да, да, да! А если содержимое потёмков переводит это как: нет, нет, нет! – подмена зачастую вообще незаметна для воспринимающего. И тогда вопрос у меня возникает такой: взаимодействуя с другими, не взаимодействуем ли мы сами с собой?

Эн остановится и отойдёт (внутренне) от идеи, как художник от картины.

И на Бенедикта взглянет: ему как? Может, он давно бы хотел поговорить про что-нибудь другое? А то и помолчать?

Бенедикт будет слушать долго, вслушиваться, переворачивать разноцветные камушки мыслей то так в голове и сердце, то эдак. Наконец, отзовется:
- В каком-то смысле ты прав. Жизнь - это история. Штука в том, что ее никто не рассказывает. Попробую пояснить.

- Половина историй, которые я знаю, про героические походы на врагов. Как они рассказываются? Сначала речь о враге и о том, из-за чего возник конфликт, потом про сборы, возможно немного про сам поход, а потом сразу про сражения и их исход. И всё, история закончена. Но в жизни же не так. Истории тех, кто погибли, закончены в момент гибели, а выжившие будут помнить не столько то, чем всё кончилось, сколько, как всё было: как долго шли, где, как, когда ставили лагерь, сколько дней провели без пищи, сколько раз упустили оленя, как поймали или не поймали зайца... Жизнь состоит из мелочей, которые пропускают в рассказываемых историях. Именно поэтому слушатель может менять рассказ: обращая внимание на подробности. А когда мы живем?.. Разве мы не проживаем все эти мелочи последовательно? Они могут бесить или восхищать нас, мы можем их не замечать, но они все равно есть.

- Что до второго вопроса - мне кажется, это справедливо лишь отчасти. Иначе бы все были счастливы, потому что их желания бы исполнялись. Но это не так. Да и иногда сам не придумаешь того, что другой скажет. Трудности перевода, конечно, есть, но оригинальность мыслей остается. Преломляясь, свет проходит сквозь воду, немного гасится ею, но идет дальше. А если нет - то и общение быстро исчерпывается. Потемки - они такие. Дезориентируют. Мне кажется, никто настолько не прозрачен, чтобы дать другому взаимодействовать с самим собой, и в то же время те, кто чересчур плотен и темен для другого, этим другим отвергаются. По итогу каждый находит что-то интересное для себя.

Эн предложит.
— Давай я попробую тебя толком понять, прежде чем реагировать.
— Пример с охотой. Ты к тому, что все хорошо запоминают рутину? Или к прямо обратному: что это были для них выдающиеся события, потому что они голодали и на каждой охоте решался вопрос жизни и смерти?

На аргумент Бенедикта, что сами с собой все были бы счастливы, потому что их желания бы исполнялись, Эн удивлённо поднимет бровь.


(про воспитанника)
"Характер? Ценности? Ваши отношения? Что сделал в жизни?"
Эн несколько обалдеет.
— У вас так принято?
(Если да, то, конечно, Бенедикт не поймёт, что не так. И вопрос скорее риторический.)
Прислушается к себе.
— Ты же помнишь, что я его упомянул неспроста. Из всего, что я видел про тебя, тема с приёмным отцом тебя трогает больше всего. Будь ты известным мне существом, я бы даже взялся предположить, что любовь к отцу у тебя внутри. Хоть ты и говорил мне, что внутри у тебя ни любви, ни дружбы...
Оттого я только и рассказал тебе, каким близким существом может стать приёмный детёныш. Оттого и попытался обнять.
Я не знаю, придумал ли это мой "автор в потёмках" или у тебя вправду есть вопрос: был ли ты любим? Я не мог бы тебе ответить ни да, ни нет, я не пророк, но что я ответил тебе: это вполне возможно, это случается даже при больших различиях и прочем обилии отягчающих.

Эн отведёт взгляд.
Наверное, вспомнил что-то из того обилия.
— Я действовал не от рассудка, и сейчас это может выглядеть как переменчивость характера, но уже обняв тебя, я почувствовал, как всё не складывается. ... здесь нет упрёка к тебе. Это я умею влезть слишком близко и стремительно, как вторжение. Потом ты мне сказал много здравого: что мы с тобой сегодня впервые встретились, и ты обо мне мало знаешь, и хочешь верить в мои лучшие намерения, но сомневаешься, и только время покажет.
Интуиция мне подсказывает... несколько иные причины, она у меня с фантазией. *он сам с её полёта нередко обалдевает*
Рассудком же я с тобою полностью согласен. Если переходить на его стезю. Но тогда... понимаешь, я не могу тогда рассказывать о ... близких мне существах. Потому что это в ином, совершенно ином пространстве.

- Отчасти ко второму, но больше к тому, что в жизни акцент часто смещается на то, что в веках не остается. Другим интересно, как ты заборол дракона, а не как ты три недели подбирал для этого снаряжение. Другим интересно, как тебя бросила принцесса из-за того, что тебя сочли мертвым, а не то, сколько раз ты не посетил ее, хотя мог. Для историй интересны события необычные и диковинные, неочевидные с первого взгляда решения - люди, да и феи тоже, хотят верить в чудо, и все забывают, что чудо может быть подготовлено вполне обычными и никому неинтересными средствами.

- История - это управление вниманием, поэтому ее легко изменить слушающему - просто задавая вопросы, например. Жизнь - это проживание всего по порядку, ее изменить сложнее.

***
- Что принято? - не поймет Бенедикт, когда речь зайдет про детеныша. Он видит испытываемые № неловкость и удивление, но не совсем понимает, чем конкретно они вызваны. Культурные различия?

При упоминании любви к отцу Бенедикт зябко передернет плечами - ему неудобно слышать такое, почти неприлично. № не знает всего, поэтому так говорит, но, конечно, это не так! Иначе бы не случилось то, что случилось. Светло улыбнется на вопрос:
- Конечно, был! Матушка очень любила меня! И отец тоже... - про отца он звучит неуверенно, но мечтательно и с затаенной любовью, да.

- Эй... - Бенедикт мягко коснулся плеча отвернувшегося №. - Ты такой, какой есть. Какой есть - такой и хорошо.
Легко, даже с улыбкой согласится с решением не говорить о близких:
- Ладно.
Ему немного странно, что если существо не может говорить о близких, но при этом оно само первым этих близких и упомянуло, но всё объясняется эмоциями, да. Эмоции нестабильны, сегодня есть, завтра - нет, все может измениться в мгновение ока! Бенедикту это понятно.

Эн смешно вздохнёт, на что-то досадуя:
— Какой есть не знает, что делать дальше.
Вынужденное бездействие его изводит. Он пытается, конечно, не относиться слишком серьёзно, помня что драматичность и размах порывов ему свойственны; но, прикоснувшись к его плечу, Бенедикт почувствует в первый миг нетерпеливую дрожь избыточных сил, как у огромного зверя или машины, которую ещё не представить, но можно заменить в воображении всё растущими океанскими лайнерами.
А потом этот зверь вздохнёт, в очередной раз смиряясь (до поры), и наклонит голову — к руке Бенедикта, к его плечу.
Присутствие рядом эту дрожь корпуса на холостом ходу несколько успокаивает.
— Так тебе ничего?
Это он проверяет, чтобы Бенедикту не стало неприятно опять. Эн-то не прочь, его расслабляет прикосновение. Он что-то мурлыкать себе начинает.
Как сквозь дрёму вспомнит:
— Не спорю насчёт истории, но вот мне как раз любопытны все твои "а не". Я всегда очень хочу знать детали, и подготовку, и что там творилось в голове у героя, и кого он не посетил, и почему, и зачем, и что стояло за чудом — мне всё это страшно интересно, я сам участвовал в таких чудесах, я сам был где-то героем, исполнителем или советником, который в моём случае не мог и не хотел *капризно* разбираться в причинах своих поступков... зов, всё такое, никакой ответственности, ибо ответственность это тоска и банальность... ответственность гасит яркость, мне казалось... да и не имел примера, как это делается вообще, чтобы не задушить, а на пользу, поэтому, либо почему-то ещё, я до сих пор хочу узнать, как у других всё это бывает. Они похожи на меня? Или они всё о себе понимают? И так прекрасно управляют собой? Я хочу знать за кулисами всё-всё-всё, потому что восторженным зрителем я уже побывал...

Немного замкнётся, что-то вспомнив. В плечах появится напряжение.
Вернёт себя к начальной мысли.
— Но да, я знаю, я уже понял, что я чаще всего исключение *усмехнётся* Так-то даже о той последней истории, в которой я участвовал, уже рассказывают вообще всё не так, и никто не спешит разыскать подлинных участников, чтобы узнать у нас что-либо. Ну да, зачем? Издалека — чем дальше, тем лучше, подобно видениям в тумане — мы точно окажемся теми, кто им нужен... нет, кто им подходит. Поразительно. Как будто мы отыграли по нотам вариацию на заданную тему, "Вечные истории испокон веков для хорошо темперированных героев, том второй". Искусство вместо жизни, условности вместо нас. Превращение крови в чернила, плоти в памятники.

Это его задевает. Причём как будто не столько за себя, а то и совсем не за себя. За тех, кто уже не может ничего возразить.

Снова вернёт себя к начальной мысли.
— Но да, ты обозначил правило... И я даже не удивляюсь, что исключений мало — так себе удовольствие вечно быть не в ногу... А хотел я сказать, что в жизни, как по мне, тоже есть это управление вниманием, а её порядок хотя бы отчасти, если не полностью, следствие: что замечают, что нет, что считают приемлемым, что не вызывает вопросов. Возьми нашу беседу. Ты мог бы не отвечать мне. Или отвечать совсем неохотно и редко. Иначе. Что-то другое волновало бы тебя больше, ты бы туда направлял внимание, и мы бы никогда не оказались сейчас и здесь.
А объятие? Жизнь полна одновременности, которую строго последовательное восприятие не отражает, вылущивает... знаешь, когда существа готовят всякую свою пищу, они часто многое смешивают, чтобы получить сложные вкусы. Зачем они тратят время? Съесть ингредиенты быстрее. Или, хм, у тебя есть свирель. Когда играют две, между ними возникает дополнительный звук, которого нет ни в одной из них. Одновременость это больше, чем инвентарь событий, чем список ингредиентов. Истории вынужденно последовательны, и тогда теряется небо за облаками... Возвращаясь к объятию. Чему ты уделил внимание тогда, то и сыграло, и задало дальнейшую ситуацию. А всё остальное? Там есть — там было — и хорошее тоже. Ну или детёныш не знал лучшего... тут не могу сказать, я сам не то чтобы тогда это лучшее знал... или знаю.

Эн задумается. Станет проще. Повторит впечатлённо.
— ... "конечно, был!"...
Хлопнет себя по лбу.
— Бенедикт, у тебя есть сокровище! *он серьёзно* Тогда понятно... зачем тебе что-то от меня? У тебя есть больше и целое. Моё склеено из обломков, и дно отбито.

Он, конечно, вовсе не жалуется, а пытается собрать тонкую мозаику с завязанными глазами посреди интересных времён.
— Ладно, это лирическое отступление. Теперь обратно — ты видишь уже, как я *покачает ладонью*, да? Моё внимание... но я возвращаюсь. Я бы и не уходил, если бы речь позволяла одновременность, как есть, а не требовала слепой последовательности. Ужасно неестественное требование...

Таак, но всё-таки досказать уже:
— Как по мне, живущий обычно выбирает подобно рассказчику истории (потому ли что истории рассказываются речью и произведение необходимо соответствует инструменту?): из многообразия содержания — что-то. Именно это слово, например, не другое! О чём умолчать, что озвучить нынче. Выбор в пользу одного решения это неизбежно отказ, в моменте, от всех остальных (как не подумать тут о любовниках?) в соответствии с глазами смотрящего, ушами слушающего и связности внутренней повести: как поступает её герой, какую и чью жизнь он живёт, что в этой жизни важно, а что важнее? Как только повесть уже немного сложилась, какой бы её ни была основа, она уже пишет героя в не меньшей мере, чем он пишет повесть дальше. Потому что он в заложниках смысла, иначе всё тлен, а смысл тоже средство связности и направляющая внимания. И вот они опять всё те же вариации на приемлемую тему, тушь вместо крови.

Эн внутренне отстранится от идеи, не отстраняясь от Бенедикта; окинет её взглядом, словно заснеженную гору, вслушается в её эхо. И всё вокруг, всё сказанное, насколько внимания хватит ему.
— ... Наверное, всё связано. Я хочу узнавать про других то, что остаётся за бортом канонов и приемлемых тем, потому что... Если невозможно видеть совсем как есть, так хотя бы собрать себе целую широкую библиотеку интерпретаций. Воспринимать не с одной перспективы, а со многих. Как ещё бывает, и как ещё бывает. Когда в конце концов никто не другой.

И ещё один параллельный процесс приведёт его тем временем неозвученными тропами к вопросу. Он его смягчит прикосновением и манерой, но остроты не прячет (смотри, это нож, у нас об него можно порезаться):
— А ты-то про себя самого согласен, что ты хорош— такой, какой есть? Какой есть, со всем приданным. Ты "хорошо" для себя?

- Всегда можно вернуться к остальным, - улыбнется Бенедикт, кивнув на столик с химерами и остальными.
А дальше он снова не поймет:
- Как - так?
Все дело в прикосновениях? Для него все это уже ушло в прошлое, кануло в Лету. Разве он был против об'ятий? Да, сам закончил их раньше, чем Эн, но разве это плохо? Нельзя же обниматься вечно! Тело устает, затекает, да они и не парочка, чтобы обниматься сутки напролет. Для Бенедикта самые долгие об'ятия всегда с возлюбленными, которые по понятным причинам должны быть девушками. Улыбнется почувствовав дрожь, услышав мурлыканье. Заверит:
- Все хорошо.

Внимательно выслушает все, что в полудреме. Уточнит:
- Но я ответил тебе? Или ты еще о чем-то хочешь спросить?..

Бенедикт не спросит, что там за история. Эн не стал рассказывать о детеныше, поэтому не нужно спрашивать. Здесь и сейчас работа отменяется, потому что это не просто какой-то разговор у костра. Они здесь показывают друг другу чувствительное брюшко, а брюшко Бенедикта чересчур чувствительно к личным историям. Он до сих пор толком не рассказал про отца, и вопросов бы о нем не хотел.

Улыбнется в ответ на рассуждение об управлении вниманием в жизни.
- О чем ты споришь? Я сказал, что жизнь изменить сложнее, чем историю. Ты с этим не согласен? Еще я сказал, что историю легко изменить слушающему, но ты рассуждаешь об изменении жизни тем, кто ее проживает. Думаешь, от смены ролей ничего не изменится?
Он немного подумает, вслушиваясь в слова.
- Ты хочешь, чтобы я изменил свою жизнь как историю? Просто изменив восприятие? Но разве наше восприятие не продолжение нас самих? Мы обращаем внимание на то, что нам важно. Изменим это - и это уже не мы. Ты не видишь в себе ценности? Я вижу в себе ценность, от которой не хочу отказываться - ни из страха перед страданиями, ни по какой иной причине.
Он подумал, есть ли такая причина, по которой бы он отказался от себя?.. Возможно, есть, но к счастью, она еще не нашла его, иначе бы он здесь не сидел.

Про одновременность он вообще не поймет. То есть понятно, что это реакция на его слова о последовательности, но совершенно непонятно, с чем Эн здесь спорит. Что именно его не устраивает в последовательности? Общее больше частного? Это он хочет сказать? Но к чему?.. Что конкретно в позиции Бенедикта его не устраивает?
- Хочешь с'есть ингредиенты по отдельности? - неуверенно предположит он. - Ну так с'ешь?.. Сразу поймешь разницу.

Слова о сокровище снова заставят Бенедикта поблекнуть. Он даже немного отодвинется, пожмет плечами:
- Я вижу в тебе ценность, - кратко пояснит он, прекрасно понимая, что сейчас его не поймут. Но разворачивать ему не хочется - пусть сначала не поймут, тогда они и обсудят.

Когда Эн покачает ладонью, а потом свяжет все разрозненные мысли воедино, Бенедикт зябко передернет плечами:
- Ты исключаешь главного героя жизни. Разве он текуч и совершенен, чтобы быть способным прожить все варианты, тем более одновременно? Выбирают именно потому, что являются несовершенными и определенными. Выбирают смысл, и он становится жизнью.

Про библиотеку интерпретаций улыбнется:
- Так ты, как и я, собиратель историй?..
Он уже знает, что ответ "нет", но ему интересно, как Эн это назовет. Видит ли он в них что-то общее? Добавит:
- Ты про меня всё узнал, что хотел?

Заключительный вопрос мелькнет на лице Бенедикта болезненным пониманием - да, нож, но он умеет с ним обращаться. Более того, отчасти он уже ответил, поэтому повторит:
- Я вижу в себе ценность, как и положено фее. Но "хорошо" - это не всегда "приятно", не всегда "мы так хотим".
Немного помолчит, подбирая слова:
- Мое приданое… состоит в том, что, возможно, я где-то отступил от своего "хорошо", перестал быть собой, увлекся чужим "приятно" в ущерб своему "хорошо" и "правильно". И поэтому все пошло наперекосяк… но, может, правда в том, что нет и тогда всё именно так и должно быть - не все истории имеют счастливую концовку. Я хочу счастливую, но могу ошибаться и моя такой быть не должна.
Он еще немного подумает не в силах выразить словами то, что на сердце, и возьмется за флейту - заставит ее рыдать и нежно виться завихрениями тонов вокруг Эн, странным образом клубясь и не распространяясь дальше. Как будто хочет об'яснить что-то именно Эн и никому больше.

Эн подвинет светильники и сядет боком на перила.
"Всегда можно вернуться к остальным"
— Это, случаем, не повтор захватывающей пьесы "Необязательно"? Ты снова думаешь, что я делаю то, чего не хочу?

"Но я ответил тебе? Или ты еще о чем-то хочешь спросить?.."
Эн несколько растеряется.
— Бенедикт... я... хмм не думал, что я тебя допрашиваю или расспрашиваю. Для меня... как бы объяснить? это как вместе поддерживать огонь. Без плана во сколько конкретно костёр обязан потухнуть. А как для тебя?
Откуда к тебе пришли эти вопросы? Твои родные тебя так спрашивали? Или, быть может, наставник?

...

"О чем ты споришь?"
Эн поднимет ладонь.
— Бенедикт, это не я. Это тебе так слышится.

— Вот вспомни. Я даже словами сказал "я не спорю".
— Я могу пояснить, что я делаю, насколько я это понимаю.

...

"Я сказал, что жизнь изменить сложнее, чем историю. Ты с этим не согласен?"
— Для меня всё не так однозначно.
(Он дальше подробно объяснит на себе.)
"Еще я сказал, что историю легко изменить слушающему, но ты рассуждаешь об изменении жизни тем, кто ее проживает. Думаешь, от смены ролей ничего не изменится?"
— Наверняка есть примеры, когда изменится. Я просто не могу уверенно отвергнуть, что нет обратных.

...

"Ты хочешь, чтобы я изменил свою жизнь как историю?"
Эн широко раскроет глаза, немного обеспокоенный.
— У меня же нет над тобой такой власти. Ты не принадлежишь мне, Бенедикт.

Попробует отойти от жутких подтекстов и увидеть вопрос иначе.
— Я только знаю, что я меняюсь здесь, когда меняется моя история – в смысле, моё слышание моей истории внутри, моё прочтение. Прошлое-то моё, объективное, точно не изменяется, пока я здесь. Но я вернусь другим, чем уходил, и это изменит всю дальнейшую жизнь.

— Помнишь, тот рыцарь с иголками, о котором химера тебя спрашивала при встрече? Он тоже менялся и очень явно. Так что, наверное, это таки справедливо для многих. Но ты пришёл сюда не за этим? А за чем?

...

"Но разве наше восприятие не продолжение нас самих? Мы обращаем внимание на то, что нам важно. Изменим это - и это уже не мы."
Эн скажет:
— Видимо, я плохо пока понимаю эту идею. На ранних порах детёнышу млекопитающего очень важно молоко кормилицы. А когда он вырастает, он переходит на другие источники пищи. Верно ли тогда, что тот ты, кому молоко кормилицы было важно, это не ты?

Он поищет другой пример.
— Или взять любовь! Ты говорил, что в твоём возрасте "самая любовь начинается". Начинается и становится важна, будит новые чувства, иначе направляет внимание. Значит ли это, что её начало разделяет тебя на до и после, и предыдущий ты уже не ты?

Эн подчёркивает тоном, что не спорит, а размышляет.
— Тогда это сродни инициациям? Может, поэтому ты говорил, что у тебя скоро имя изменится – кстати, а имя ведь важно? Значит ли это, что когда оно меняется, предыдущий ты уже не ты?

Он подытожит.
— Тогда справедливость идеи зависит от культуры. Я знаю такие культуры: с инициациями, со сменой или прибавлением имён. Я знаю и другие культуры, где наоборот верят в непрерывность священной сути. Существо оттуда на каждый мой вопрос в духе "что-то важное изменилось, значит, это уже не ты?" посмотрит на меня, как на чокнутого. Там один безусловный ответ: конечно же, я!

Эн промолчит о тех культурах, которые с неутомимой изобретательностью совмещают обе концепции.

...

"Ну так с'ешь?.. Сразу поймешь разницу."
Эн согласится:
— О том и пример.

...

"Слова о сокровище снова заставят Бенедикта поблекнуть. Он даже немного отодвинется, пожмет плечами:
- Я вижу в тебе ценность, - кратко пояснит он, прекрасно понимая, что сейчас его не поймут."
Эн отметит реакцию. Он, как обычно, ничего дурного не вкладывал.
— Я верю *честно*

Он подержит то молчание, в котором можно расслабиться.
Потом скажет:
— С ценностью... помнишь я тебе говорил, как меняюсь я, когда меняется моё внутреннее прочтение моей же истории прошлого? Оно тут постоянно меняется. В смысле, я делаю это нарочно. Потому что здесь поддерживающее окружение. И вот именно насчёт ценности – когда я тебе сказал, что любить могут при всех отягчающих, а ты и так это знал. А я не знал.

Он рассмеётся.
— Ну как? Знал отчасти. И вот когда я тебе это говорил, так получилось, что я себе – той части, которая не знала – это сказал, а она не приготовилась затыкать уши, потому что честно не к ней обращались. И так получилось, что она услышала. Наверняка, ей и раньше говорили, но она не слышала. В общем, сам сказал, сам понял.

Легко прикоснётся ко лбу ладонью.
— Я из какого состояния говорил про ценность? Из состояния: я недостаточно хорош, чтобы моя семья меня любила. Семья любит, а я не могу принять. Убегаю от неё подальше. И вот тут сказал, услышал, и всё сложилось. Если я так могу любить детёныша, почему семья не может так же любить меня? Через внутреннюю аналогию меня осенило; слушатель, наконец, услышал, и этот барьер исчез. Дальше я осмотрелся и увидел много нового. Например, я уже не так уверен насчёт отбитого дна. Пусть я был слишком мал, когда нас разлучили, но ведь очевидно, что они любили меня и тогда. Выходит, у меня тоже есть сокровище, я просто не слышал *с отсылкой к "слушающий меняет историю"*, что оно там.

Поймёт ли Бенедикт?
— А ещё я осознал, что есть другой барьер. Первый был такой ещё, одобряемый: ах, я недостаточно хорош, чтобы меня любили. А второй за ним: они недостаточно хороши. Оказалось, я не могу им простить, что они не защитили меня когда-то. Как будто они меня предали. Часть меня всё понимает, а часть, как оказалось, не может им доверять. И я послушал её повесть – ей, детёнышу *тут он про себя мелкого*, они казались всемогущими, и тогда объяснение, как так всё вышло, одно: они её предали, они нарочно. А они ведь как я, я не всемогущ. Когда я рассказал ей это и она услышала, ей стало их жаль. Она, наконец, поняла, какое для них это было горе и какое отчаяние, как они искали меня и не могли найти. История поменялась. Это больше не их предательство, это общая беда, случившаяся и со мною, и с ними. Я ещё не знаю, что дальше. Это медленно раскрывается внутри. И ощущение собственной ценности... у меня это как бы многие ноты, голоса у одних высокие, у других низкие, а у этой совсем утробный. Вот её не было. Донышка. А теперь она гудит той дрожью, когда звук уже воспринимается только движением. Это похоже на дичь, но это не дичь. Дичь, мне кажется, подступала потому, что этого не было.

Он улыбнётся, ему интересно наблюдать за собой.
— То есть она была, но предыдущее прочтение истории не давало к ней доступа. Вот. ... А чем я задел тебя?

...

"Бенедикт зябко передернет плечами:
- Ты исключаешь главного героя жизни. Разве он текуч и совершенен, чтобы быть способным прожить все варианты, тем более одновременно? Выбирают именно потому, что являются несовершенными и определенными. Выбирают смысл, и он становится жизнью."
— Ты так делаешь *Эн повторит: зябко передёрнет плечами* когда в этом что-то есть.
Может, это будет чей-то смысл: стремление к такой текучести, контакту и одновременности. Не цель на суше, а путеводная звезда.

...

"Так ты, как и я, собиратель историй?.."
Хороший вопрос. Обоим понятно, что вряд ли. Эн улыбнётся задумчиво.
— В ближайшее время? Скорее собиратель выживших.

"Ты про меня всё узнал, что хотел?"
Он рассмеётся:
— Характер, ценности, отношения, что сделал в жизни? О, Бенедикт, как формально!
— У вас так не бывает, что хотят узнать тебя, а не про тебя?

...

Последний рассказ вызывает много вопросов. Эн задаст один:
— А чужие хотели от тебя, чтобы ты делал им "приятно" в ущерб себе?

Когда Бенедикт возьмётся за флейту, Эн последует взглядом за музыкой.
Потянется ощутить колебания воздуха, пропустит между пальцами вздрагивающие нити истории. Послушает заданную тему.
Улыбнётся, потанцует танец нежной пушиночки, которая вся такая ах, во власти ветров и что же делать. Потанцует танец неваляшки-наставницы с утяжелённым шаровидным основанием – накреняясь и выпрямляясь, преодолевая невзгоды и не сходя с места. А затем по голосам: то лёгкий легчайший воздух, то надёжная и рыдающая земля, которая всё вынесет.

- Нет, - Бенедикт рассмеется очень искренне. - На этот раз я думаю, что если решения нет сейчас, оно может появиться позже, и этот разговор всегда можно возобновить. Вдруг тебе нужен перерыв, чтобы обдумать все сказанное? Часто многие хорошие решения приходят после, в молчании.

- Ты сказал: "я всегда очень хочу знать детали". Я просто хотел помочь и закрыть для тебя историю со мной. Так это для меня. Считай это… как модно говорить у людей, профдеформацией. Это мое предназначение - рассказывать истории, и моя - не исключение. Ты проявил интерес - меня это увлекает! Интерес слушателя - амброзия для рассказчика.

О наставнике Бенедикт задумался. Он не помнил самого первого своего наставника, хотя и надеялся, что вспомнит, если встретит, а в текущей жизни он никому, кроме родителей, особо нужен не был. Учителя были, но наставник… мысли юноши опять вернулись к отцу.
- Я не уверен, насчет чего ты спрашиваешь… матушка всегда спрашивала, как прошел день, когда я приходил из школы, а отец интересовался моими успехами - не так часто, как мама, но время от времени.

Это тебе так слышится.
Бенедикт кивнет и… замкнется. Для него это - конец разговора.

Наверняка есть примеры, когда изменится. Я просто не могу уверенно отвергнуть, что нет обратных.
Слишком общо. Бенедикт не видит в словах собеседника конкретики, поэтому это просто слова, которые кто-то говорит - без особой цели. Примерно как делать добро и бросать в воду. У Бенедикта даже круги не особо расходятся.


Когда речь зайдет о власти, эшу удивится в свою очередь:
- А при чем здесь власть? - не поймет он. - Хотеть не значит принуждать.

На слова о переменах он улыбнется:
- Ты счастливый. Рад, что для тебя это так работает.
Просто и удобно. Как раз для Бенедикта. Если бы только для него это тоже так работало.

За чем он пришел? Сложный вопрос.
- Я… просто пришел. У меня не было определенной цели, я вообще не сюда шел!
Короткая раздумчивая пауза.
- Но если вспомнить, что мой род всегда добивается цели, я пришел именно туда, куда должен был. Сейчас мне надо быть здесь. Осталось определить зачем. И… как со всем, что здесь, взаимодействовать. Правда, - он неожиданно улыбнулся, - не всегда нужно заранее составлять план, чтобы выполнить то, что нужно. Иногда… жизнь сама подскажет.
Тепло посмотрел на №: понимает?..

Верно ли тогда, что тот ты, кому молоко кормилицы было важно, это не ты?
- Мне никогда не нужно было молоко (ну, кроме тех случаев, когда мне хотелось его, но я легко мог заменить его на вино или воду). Моему телу - да, но сейчас мое тело не то, которое нуждалось в молоке.

Пример про любовь ему окажется ближе. Он прям весь задумается - вдохновенно, - увлечется!.. Побудет немного в таком состоянии, а потом вдруг как бы запнется в полете мысли и обеспокоенно заметит:
- Для меня это каждый раз воспоминание о настоящем мне. О мне, который был до очередного рождения и будет после очередной смерти. Но каждая жизнь - особенная. Я меняюсь с каждым рождением, потому что человек, в которого я вселяюсь, каждый раз разный. Но что-то остается неизменным… Любовь - пожалуй, это та константа, в которой я существую. И призвание, конечно.

Поразмышляет об инициациях, но не придет ни к какому выводу, и ответит на другие вопросы:
- Да, имя - это важно, - серьезно кивнет. И когда № напомнит, что он - Бенедикт - сам сказал, что имя изменится, на лице его застынет выражение беспомощности и муки. Он будет молчать долго, а потом тяжело признает: - Я не всегда говорю то, что хочу сказать. Это… моя особенность. Именно так погиб отец. Я сказал, и это сбылось. У бардов фей так иногда бывает. Таковы наши отношения с судьбой - иногда мы ее как бы переписываем.

Быстро перейдет к следующему вопросу:
- Что значит изменение имени? Пожалуй, что фея хочет прожить какую-то другую жизнь. Не ту, что жила вначале, с именем, данным при рождении. Какой-то сорт магии, на деле - желание перемен.

С интересом выслушает о культурах, задумается о примере с именем и ответит:
- Пожалуй, не могу сказать, буду это я или нет. Я ведь еще ни разу не менял имя - сам, по своему почину. Менялись имена людей, с которыми я был связан, и я выучивал их как бренд одежды, но мои друзья-феи всё равно называли меня Бенедиктом. В каком-то смысле это позволяло мне чувствовать себя собой - не теряться при стольких перерождениях. Я не знаю, как я буду себя чувствовать, когда сменю имя. Если мы встретимся и узнаем друг друга - я тебе расскажу! - пообещал он, несколько развеиваясь после тяжелых воспоминаний. Его шляпа, оставленная на футоне, зазеленела, а за ней начал потихоньку зеленеть и камзол. Как проявляющиеся водой на детской раскраске цвета.

Я верю *честно*
Внимательный взгляд.
- Хорошо!
Бенедикт тоже верит - что ему верят.

В смысле, я делаю это нарочно.
Бенедикту становится неуютно. Как можно так себя калечить?! В его взгляде проглянет беспокойство, уйдет, а потом начнет нарастать с новой силой - при словах, “что любить могут при всех отягчающих”.
- Я и не знаю, - взволнованно ответит он. - Матушка меня любила… до того, как всё произошло.
Про отца он даже не сможет повторить - в одном предложении поставить его и любовь. Просто не сможет.


В общем, сам сказал, сам понял.
Легкая улыбка. Бенедикт начнет оттаивать.

С теплым интересом и легким недоумением выслушает объяснения.
А потом до него начнет доходить, что, похоже, никакого детеныша-то и не было… Как-то это… слишком сложно? Запутанно? Но зачем?! Ладно, может быть, № так легче… но все равно странно.
И вдруг № резко переключится на собеседника. Снова.
- Ничем, - ответит он быстро и искренне, хотя и немного печально. - Не ты. Это… мое. Приданое.

Может, это будет чей-то смысл: стремление к такой текучести, контакту и одновременности. Не цель на суше, а путеводная звезда.
- Может.
Бенедикту это диковато, он слишком привык праздновать жизнь такой, какая она есть, но в грезе разные существа встречаются. И такие тоже. Может быть, именно так драконы видят себя? Или Мойры. Кто знает.

Скорее собиратель выживших.
Бенедикт скорбно опустит глаза. Для него это не та тема, на которую можно высказываться легко или легкомысленно.

У вас так не бывает…
- У нас бывает по-всякому.
Он не станет смеяться. И спорить тоже. У него четкое ощущение, что он уже об этом говорил - примерно когда рассуждал о времени, мол, со временем мы узнаем друг друга. Все эти быстро-быстро, узнать за пять минут и побежать дальше выглядят для него ненастоящими.

- Чужие… - Бенедикт скрестит руки на груди и посмотрит вдаль. - Чужие ничего не сказали. Они уже не могут. Отец умер. Матушка забыла - и меня, и его. Больше некому и нечего хотеть.
Помолчит один удар сердца.
- Если бы я вовремя ушел, может быть, ничего бы из этого не случилось.

Бенедикт скорбно опустит глаза. Для него это не та тема, на которую можно высказываться легко или легкомысленно.
— А-эй, — тихо скажет Эн, он далёк от неуважения, — очень тяжело будет всё это выдержать серьёзно-серьёзно.

- А при чем здесь власть? - не поймет он. - Хотеть не значит принуждать.
Эн улыбнётся.
— Целеполагание у меня так устроено. Я хочу за себя, а за других – они сами разберутся.

- Ты счастливый. Рад, что для тебя это так работает.
Просто и удобно. Как раз для Бенедикта. Если бы только для него это тоже так работало.
— Для тебя нет? Для меня пока не до конца. Каждый раз, как развязывается узелок, я надеюсь... но за ним находится следующий.

Что значит изменение имени? Пожалуй, что фея хочет прожить какую-то другую жизнь. Не ту, что жила вначале, с именем, данным при рождении. Какой-то сорт магии, на деле - желание перемен.
— Может, это связано. Что если у тебя внутри для себя как бы нет разрешения на перемены или согласия на них без важного культурного ритуала?


Тепло посмотрел на №: понимает?..
Эн уютно прижмурится.
— Доверие к жизни? ... лечь на спину и отдаться течению? Да, давай!

Ляжет на футон (за неимением волн) со всей беззащитностью и хорошим настроением.

мои друзья-феи всё равно называли меня Бенедиктом
— А как имя стало твоим, ты помнишь?

С теплым интересом и легким недоумением выслушает объяснения.
Эн заметит недоумение.
— А, я увлёкся и где-то тебя потерял?

Он за собой такое знает.


- Чужие… - Бенедикт скрестит руки на груди и посмотрит вдаль. - Чужие ничего не сказали. Они уже не могут. Отец умер. Матушка забыла - и меня, и его. Больше некому и нечего хотеть.
До Эн только теперь дойдёт... или не дойдёт?
— Приёмные родители и были теми, чьим "приятно" ты увлёкся в ущерб своему "хорошо" и "правильно"?

Он посмотрит на Бенедикта растерянно, заново осмысляя.

- Я и не знаю, - взволнованно ответит он. - Матушка меня любила… до того, как всё произошло.

Отец умер. Матушка забыла - и меня, и его.

— "Сорт магии", — тихо себе под нос скажет Эн.
Самоуверенность у него пройдёт. Он вдумается в ситуацию, но не станет говорить ничего, помня, как Бенедикт отвечал Лорин: "Не стоит. Тебе точно не стоит жалеть об этом."
Он выберется, наконец, из первой реакции. Найдёт другую, более ободряющую. (Возможно, слишком ободряющую поначалу – оттого, что не выразил предыдущую.)
— Ты её не забыл и не забыл её любви. ... ты мог бы даже заново с ней познакомиться – сразу оговорюсь, я не знаю, насколько уместна эта идея. (Конечно, это будут уже другие отношения.) Любит ли – любила бы сейчас, если бы всё знала и помнила? Невозможно спросить её, но ты можешь спросить её образ в себе. Посмотреть на себя её глазами и узнать... мне кажется, что она не обвинит тебя, это ваше общее горе и общая беда.

Он ещё подумает.
— Если "сорта магии" настолько повсеместны, это чем-то даже должно облегчать понимание: она забыла не потому, что хотела забыть и бросить тебя. Ты "сжёг дом" – условно, я не знаю, что именно ты сделал – не потому что хотел, точно так же.
Или феи как-то по-другому всё это представляют? Когда ты говоришь то, что меняет судьбу, что-нибудь зависит от твоей воли? И как это работает? Сказал и сразу понимаешь, что сказал нечто пророческое? И тогда винишь себя, что не предугадал, как это трактовать и когда это случится, чтобы – что? Помешать тому же, чему служишь? А ты в силах этому помешать?
У вас есть ответы на это или всё страшно туманно?

— И скажи мне, если я лезу не в своё дело.

если вспомнить, что мой род всегда добивается цели, я пришел именно туда, куда должен был. Сейчас мне надо быть здесь. Осталось определить зачем.

Если бы я вовремя ушел, может быть, ничего бы из этого не случилось.

— Бенедикт – вопрос про тебя, но и для себя: а как ты связываешь или не связываешь? Ведь если твой род всегда добивается цели, и ты приходишь именно туда, где должен быть, то и уходишь ты вовремя. Значит, ты вовремя ушёл, и случилось то, что должно было – что проистекает из тех принципов или тех причин, которые ведут тебя всегда, куда верно и вовремя. Как я это вижу, законы вашей природы написали эту историю, а не ты.
Или тот раз был другим? И ты не послушал этих законов, водящих тобой, а поступил отдельно от них?


Эн представляет, что даже не представляет себе, какая это для Бенедикта сложная тема и каким кощунством может звучать попытка разобраться со стороны чужеземца.

очень тяжело будет всё это выдержать серьёзно-серьёзно.
Бенедикт будет Осуждать. Вот прямо с большой буквы. И отвернется, чтобы не давить своим Осуждением. Ему неприятно такое отношение, потому что совершенно ясно же, что № все равно! Если все равно - не надо спрашивать. Он пока далек от обиды, просто Осуждает.

— Для тебя нет?
Покачает головой. Для него важно оставаться собой. Перемены не для благих фей, они не неблагих, и если он когда-нибудь станет неблагим - мир перевернется с ног на голову от этого изменения. станет ли ему от этого легче? Кто знает. Услышав об узелках, признает, что все сложно.

Что если у тебя внутри для себя как бы нет разрешения на перемены или согласия на них без важного культурного ритуала?
- Может, - кивнет он. - Очень на это похоже.
Немного подумает.
- Так и есть, наверное. Я же из тех, кто против перемен. Кто поддерживает традиции.

лечь на спину и отдаться течению?
Бенедикт улыбнется и тоже ляжет на футон, голова к голове, а тела - перпендикулярно. Давно он так ни с кем не лежал, почти забыл, каково это - вот так вот, вместе, с кем-то малознакомым… А ведь это так на него похоже!.. Ему даже покажется, что он смотрит в высокое голубое небо с редкими облачками, чувствует запах свежескошенной травы и, если повернется, увидит рядом кого-то из друзей прошлого.

— А как имя стало твоим, ты помнишь?
Задумается. Долго не будет отвечать, но потом все же скажет:
- Нет, наверное, нет. Мне кажется, так меня звали люди - рядом с тем местом, где появился на свет, но я не помню точно. Важно, что я всегда чувствовал себя именно так - Бенедиктом. А теперь это ощущение проклято для меня.

— А, я увлёкся и где-то тебя потерял?
- Возможно, - легкая улыбка. - Но это не страшно. Как есть - так есть.

— Приёмные родители и были теми, чьим "приятно" ты увлёкся в ущерб своему "хорошо" и "правильно"?
Бенедикт снова будет молчать. Мрачно. Тяжело. Наконец ответит:
- Возможно. Если так подумать, я хотел быть с ними в ущерб путям моего рода. Мы всегда перекати-поле и нигде надолго не задерживаемся. Мы приходим и уходим, поем песни, рассказываем истории, играем музыку, возможно, дарим кому-то любовь, а потом… наступает утро, и нас уже нет там, где мы были еще вчера. Мы можем какое-то время оставаться на одном месте, нигде не сказано насколько… поэтому я не чувствовал смущения. Но все-таки поступил неправильно. Я был нужен в других местах. Но я там не был.

ты мог бы даже заново с ней познакомиться
Бенедикт сядет. Мысль захватит его.
- Я об этом не думал.
Удар сердца.
- Так и сделаю! Когда-нибудь.
Еще два удара.
- Надо успеть, пока она жива.

любила бы сейчас, если бы всё знала и помнила?
В смятении:
- Не знаю. Вряд ли… кто будет за такое любить.

спросить её образ в себе.
- Слишком сложно.
Качнет головой.
- Слишком легко принять желаемое за действительное.

мне кажется, что она не обвинит тебя,
- Это было бы слишком хорошо.
Снова ляжет, теперь уже не беззаботно, а осторожно, словно боясь потревожить №, и будет думать, думать - о сказанном.

она забыла не потому, что хотела забыть и бросить тебя.
- Она забыла, потому что она смертная. Люди всегда забывают нас, когда зачарование спадает. Я мог бы продлить зачарование, но не стал - не хочу, чтобы ей было больно из-за всего, что случилось. Пусть лучше забудет. И да, “сжег дом” - очень подходит. Я… проклял отцовское поместье.

Когда речь зашла о сортах магии, он какое-то время еще лежал, слушая №, а потом сел, передвинулся так, чтобы № его видел, и протянул ему две руки, обе тыльной стороной вверх:
- Смотри. Это, - он повернет левую руку ладонью вверх и на ней расцветет алая лилия с белыми крапинками, - то, что я говорю. Я осознаю это. Я хочу это сказать. Но это работает 24/7, 365 дней в году, без праздников и выходных, без перерывов на хорошее вино и неприятную компанию. Нет никакой возможности отключить эту возможность. Любое мое слово может стать фатальным. А может и не стать и остаться просто словом. А это, - он подсунет правую руку под левую и опустит обе так, чтобы № не видел, есть что-то в правой с опущенными свободно пальцами или нет, - то, как действует этот мой сорт магии. Я никогда не знаю, сбудется то, что я сказал, или нет. Другие тоже не знают. Ни сразу, ни потом - пока не сбудется. Если сбылось - то вот, оно сработало. Не сбылось - значит, пронесло. Я ничему не могу помешать, так как до последнего не знаю, сбудется или нет. Я не знаю, есть ли срок давности, но думаю, что есть. Обычно такое сбывается довольно быстро, если сбывается, не надо ждать ни год, ни два. Но так - в моей жизни. Так было с отцовским поместьем. Но кто знает, может, для других оно будет сбываться и спустя годы? Если мои слова запомнили. Одно известно точно - это всегда что-то краткое. Никогда не сбываются длинные и сложные предложения. Наверное, потому что такое редко идет от сердца, больше от головы. Но это так, мое предположение.

скажи мне, если я лезу не в своё дело.
- Скажу, - улыбнется. - Когда-нибудь точно скажу, но не сейчас.

если… то и уходишь ты вовремя.
- Обычное заблуждение, - улыбнется. - Чтобы добиться цели - надо ее поставить себе. Если никуда не идешь - то никуда и не придешь. Я тогда был расслаблен. Жил счастливо. Вместо того, чтобы делать свою работу. Я не хотел уходить от них - и вмешалась судьба. А мог бы до этого не доводить… Чем больше говорю с тобой, тем больше убеждаюсь, что в этом и была моя вина - отступил от традиций, от своего предназначения… а отец стал невольной жертвой.

Эн расслабленно вздохнёт.
Руки Бенедикта привлекут его внимание.
— Красиво.
Объяснение красиво: красивые руки, композиция, весь момент. Очень. Форма. Отношения с сутью ещё надо понять.

— А как тебе... здесь, где вот это *нос укажет на правую руку* не распространяется на нас?

Бенедикт будет Осуждать.
Эн улыбнётся едва заметно, затем посмотрит с Недоумением. Не упустит случая освоить большие буквы. Предположит:
— Мне кажется, тут история в твоей голове и история в моей голове разминулись сильно. Расскажи мне свою. Что тебя так возмутило? За что ты осуждаешь меня безмерно? Чем же я так ужасен?

В его хед-каноне Бенедикт сейчас немного играет с ним, при всём уважении к теме и к Осуждению.

Важно, что я всегда чувствовал себя именно так - Бенедиктом.
По-детски любопытно, как же так ощущается Бенедикт Бенедиктом.

- Не знаю. Вряд ли… кто будет за такое любить.
— "За"? Ты подменил изначальный вопрос.

Слишком легко принять желаемое за действительное.
Эн повернётся набок и положит руку под голову, чтобы посмотреть Бенедикту в глаза. (Ну или на макушку. В общем, куда-то на Бенедикта.)
— Ты ожидаешь, что если себе доверишься, то тут же слишком легко себя и обманешь?

- Это было бы слишком хорошо.
— "Слишком сложно", "слишком легко", "слишком хорошо". Ты их взвешиваешь, что ли? *шутит* Почему всё слишком-то? Ты знаешь, не проверяя. Откуда ты так точно это знаешь?

Я тогда был расслаблен. Жил счастливо. Вместо того, чтобы делать свою работу. Я не хотел уходить от них - и вмешалась судьба. А мог бы до этого не доводить…
— То есть... это общеизвестное правило, что судьба вас наказывает, когда вы не работаете? Я мог бы сказать "вмешивается", но вряд ли это приятные вмешательства в таких случаях.

Эн преследует чувство, что он где-то сейчас опять обычно заблуждается.

— А когда ты работаешь... ты ведь всё равно можешь предсказать что-то плохое своим любимым, разве нет? Тогда что меняется?

Я мог бы продлить зачарование, но не стал - не хочу, чтобы ей было больно из-за всего, что случилось. Пусть лучше забудет.
Эн вздохнёт:
— Я понимаю твой мотив, но, хм, не могу не отметить: Бенедикт, она взрослый человек и полноценное существо. Не фея, но это не делает тебя её опекуном.
Представь, что вот так выбрали за тебя. Забрали у тебя память об отце, потому что хотят, чтобы тебе не было больно. Помнишь наш разговор про власть над другим существом? Уважительным решением было бы дать ей самой сделать выбор.

Это лишь перспектива чужеземца, со всей деликатностью в тоне.

...

то, что я говорю. Я осознаю это. Я хочу это сказать.

Я не всегда говорю то, что хочу сказать. Это… моя особенность. Именно так погиб отец. Я сказал, и это сбылось.

Я… проклял отцовское поместье.

Любое мое слово может стать фатальным.

Эн долго молчит. Потом внезапно признается:
— Я постоянно ловлю себя на "грандиозности" (как я это называю): я полностью исключаю контекст и приписываю себе всю причинность. Ещё и ловушка ретроспективы способствует...
Я не думаю, что ты повсеместно сыпал проклятиями вместо ночного приветствия и утреннего прощания. Если так полыхнуло, значит, топливо туда складывали.

— Отец говорил с тобой когда-нибудь о том, что тебя тянет вдаль, а ты хочешь остаться? Ты признавался ему, что не знаешь, сколько можешь оставаться и не затянул ли уже? Что он тебе отвечал? Что советовал? Вы ведь как-то касались того, что твоя природа не такова, как его, и всего в связи с этим. Он взрослый умный полноценный участник событий, глава семьи. *последнее произносит особенно почтительно* Он знал, что близкие и подданные доверяют ему свои жизни и безопасность. Значит, он думал, что знает, что делает. Значит, у него были хорошие основания. Значит, и у тебя были эти хорошие основания, что бы сейчас ни возражала ловушка ретроспективы.

- Красиво?!
Бенедикт очень удивится. Ему не покажется это хоть сколько-нибудь красивым. Неумелым - да. Неловким - да. Трагичным - да. Неправильным - да, да и еще раз да! Но не… красивым. А потом он поймет. Потому что он бард и рассказчик историй. Потому что история и в самом деле может красивой, даже если для героев она завораживающе-пугающая или откровенно неприятная. Для слушателя, зрителя она все равно может быть красивой. Примет это как комплимент своему искусству рассказывания историй.
- Спасибо, - кивнет и внутренне согласится. Не без некоторого сопротивления, но согласится.
- Распространяется, - признает просто и грустно. Да, с ним опасно общаться, потому что он может сказать какую-нибудь ерунду, которая сбудется. Да, он бомба замедленного действия без каких-либо гарантий. Это именно так и есть. И никто никогда не знает, в какой момент, где и как жахнет. В его ли жизни, в жизни ли тех, кто рядом…

Бенедикту нелегко выйти из Осуждения. Еще и смотреть при этом на № как ни в чем не бывало! Но он все-таки заметит Недоумение и немного вздохнет с облегчением. Пояснит очень сдержанно:
- Смех - это иногда способ сказать “мне неважно”. Мне - важно! Если тебе неважно - пусть тебе будет это неважно где-нибудь не рядом со мной, хорошо? Так-то я не заставляю тебя, чтобы тебе было важно. Это нормально, что одному важно, а другому - нет. У каждого свои важности.

По-детски любопытно, как же так ощущается Бенедикт Бенедиктом.
Нормально. Бенедикт улыбнется. Это то среднее арифметическое, в котором не хорошо, не плохо, не жарко, не холодно, а нормально.

— Ты ожидаешь, что если себе доверишься, то тут же слишком легко себя и обманешь?
- Я ожидаю, что я не она. Ответ ее образа во мне не будет ее ответом. Это замена. Зачем она?

Ты их взвешиваешь, что ли? *шутит* Почему всё слишком-то? Ты знаешь, не проверяя. Откуда ты так точно это знаешь?
Бенедикт посмотрит на № серьезно и попробует ответить на языке химер:
- Не отзывается.
Так понятнее?

это общеизвестное правило, что судьба вас наказывает, когда вы не работаете?
Бенедикт качнет головой.
- Когда мы не работаем, мы исчезаем. Это не наказание - это так и есть. Жизнь. В этом никто не виноват.
Помолчит немного.
- Наверно, ты прав. Это никак не связано… Я просто не могу иногда выдернуть себя из тех историй, что привык рассказывать, в реальную жизнь. Знаешь, жизнь феи по большей части не особенно-то реальна - мы гоняемся за выдумками, и это так и должно быть. Именно это держит нас на плаву, заставляет быть живыми и настоящими.

— А когда ты работаешь... ты ведь всё равно можешь предсказать что-то плохое своим любимым, разве нет? Тогда что меняется?
- Могу, - печально кивнет. - Меняется… я не сказал самого главного? Мы поссорились тогда с отцом. Я хотел сделать ему больно. Это все меняет, да?.. Это было в запале эмоций, совсем недолго и быстро прошло - для меня, но не для него.

Представь, что вот так выбрали за тебя… Уважительным решением…
Бенедикт кивнет.
- Я был бы счастлив, - ответит он через некоторое время. - Да и… зачарование можно восстановить в любой момент. Она все вспомнит. Но зачем?.. К тому же я был не готов - к последствиям. Именно я. Не она. А я.

Если так полыхнуло, значит, топливо туда складывали.
Бенедикт промолчит. Ему не хочется вспоминать ссору, тем более что их было так мало между ними.

- Отец говорил с тобой когда-нибудь о том, что тебя тянет вдаль, а ты хочешь остаться?
- Отец… - Бенедикт улыбнется. Очень мечтательно. - Всегда говорил, что когда-нибудь я уйду, и это будет прекрасным началом моей самостоятельной жизни. Что он не будет держать меня. Но будет ждать моего возвращения. Стареть и ждать. И что он будет гордиться, если когда-нибудь услышит обо мне от кого-то из моего рода или совсем от чужих.

Ты признавался ему, что не знаешь, сколько можешь оставаться и не затянул ли уже?
- Нет, никогда. Я и не планировал уходить. Просто не думал об этом. Хотя признаюсь, иногда мне было с ними скучно, но я думал: “Пройдет”.

- Вы ведь как-то касались того, что твоя природа не такова, как его, и всего в связи с этим.
- Почти нет. Иногда он поднимал эту тему, но я особо не отвечал.

Значит, он думал, что знает, что делает. Значит, у него были хорошие основания.
Бенедикт кивнет.

Значит, и у тебя были эти хорошие основания.
- А у меня-то какие? - чуть-чуть улыбнется он. Недоверчиво и печально.

Зачем она?
Эн не настаивает.

Но зачем?.. К тому же я был не готов - к последствиям. Именно я. Не она. А я.
Эн согласно опустит веки.
— Я знаю, что ты это сделал для себя. Даже когда искренне хотят, чтобы другому не было больно, это потому, что боль другого небезразлична – вплоть до: мне больно, когда больно ей. И тогда это вложенные побуждения: чтобы ей не было больно, чтобы мне не было больно. ... помнишь, ты сам недавно сказал: "Я ожидаю, что я не она. Ответ ее образа во мне не будет ее ответом. Это замена. Зачем она?"
— Точно так же воображаемые последствия были заменой. Ты спросил представления внутри себя, потому что её настоящую ты не спрашивал.


Я хотел сделать ему больно. Это все меняет, да?..
— ... вообще-то я не могу представить других обстоятельств, при которых ты проклял бы его поместье.
Помолчит. Спустя время:
— Что, пожалуй, всё меняет для меня *признается честно, и пока говорит ещё сам слушает, так ли это* это то, что и твой отец, и все его подданные... они же феи? – то, что они все вернутся. Со временем. Мы говорим о его смерти, как будто это окончательная смерть и единственная жизнь. А по сути, это ведь скорее временное – возможно, долговременное, но всё же временное – расставание. И вот это для меня действительно всё меняет.


— Представь, что вот так выбрали за тебя. Забрали у тебя память об отце, потому что хотят, чтобы тебе не было больно.
- Я был бы счастлив
— Счастлив быть таким, каким другие выберут? Точно?

Эн ни в коем случае не лезет во внутренние выборы Бенедикта. Он уточняет без недоверия и без оценки, а исключительно чтобы верно понять. Он отодвигает собственный опыт и собственные чувства от знания о другом.

Но они есть, конечно, те чувства.

Что-то в нём заметается. Он сядет, выдохнет постепенно. Как выдыхают дым. И словно сам себя поймает в этот миг на подражании кому-то. На признании тела: мне тебя не хватает. (Это всё не относится к Бенедикту и не касается темы разговора, это какое-то своё уязвимое брюшко.)


...

- Смех - это иногда способ сказать “мне неважно”. Мне - важно!
Эн обалдеет:
— И только поэтому?..
Для него это какой-то сюрреализм.
— Бенедикт... это тебя убедило меня Осуждать?..

Он не уверен, стоит ли даже всерьёз... разве что, пока голова кругом.
— Во-первых, "иногда" значит "редко". Так почему ты в основном ставишь на это редкое? Взял и Осудил, не разбираясь.
– Если же речь о форме подачи, так любая из них не гарантирует подлинной важности. Хоть скорбность лица, хоть плач навзрыд.

Он замолчит растерянно.
Конечно, дело не в аргументе.

Он озадачен и огорчён происходящим.
— Я сглаживаю углы, предполагая лучшее: мне важно, тебе важно, мы оба дружелюбны, а всё, что таким не кажется – это конфликт культур. Но если из нас двоих я один предполагаю лучшее... то я сдаюсь.

Если тебе неважно - пусть тебе будет это неважно где-нибудь не рядом со мной, хорошо?
— Ничего себе...

Точно так же воображаемые последствия были заменой. Ты спросил представления внутри себя, потому что её настоящую ты не спрашивал.
- То есть ты разницы в этих двух случаях не видишь? - уточнил Бенедикт.
Для него звучит очень дико уравнивать эти две ситуации, и продолжать обсуждение в этом ключе он не хочет.

что и твой отец, и все его подданные... они же феи?
- Да, феи, - согласный кивок. - Подданные вернутся, отец - нет.
Бенедикт говорит очень сухо, опускает голову.
- Аристократы не возвращаются. Раньше - возвращались, теперь - нет. Кое-что изменилось. Это была... его последняя жизнь.
Тут ничего не исправишь и не изменишь. Последняя жизнь закончилась совсем не так, как им обоим хотелось бы. Совсем не так нужно отвечать на дары, полученные от другого.

— Счастлив быть таким, каким другие выберут? Точно?
Бенедикт невесело усмехнулся.
- Когда ты так говоришь, звучит неприятно. Для меня это выглядит иначе. Так, как я сказал, а не как ты.

то я сдаюсь
Бенедикт вздыхает и замолкает. К чему расстраивать собеседника дальше? Тот спрашивает, но расстраивается от ответа - значит он не готов к откровенному и честному разговору. Следует прекратить.

Эн услышит вздох и молчание. Он ещё переполнен всеми чувствами своей... даже не речи, а почти что воззвания к Бенедикту.

Видно, как они... как их время проходит. Как они остывают. Даже вот он подавался навстречу в порыве, а теперь постепенно выпрямится. Не нарочно, само собой.

Он видит выбор Бенедикта и принимает его безусловно. Просто этот процесс не мгновенен.