|
|
|
После того, как отделение Котенко ушло на юг, Зырьянов со связным вернулись к наблюдению на оставленных позициях третьего отделения. Дым постепенно рассеивался и работа советской артиллерии начинала быть более осмысленной и результативной. Пару точных попаданий отсекло немецкую пехоту от каких-то новых танков, которые до сих пор Петру не встречались. Однако весь их вид говорил о том, что они мощные и современные, и врят ли Владимиров с ними справиться в одиночку. По крайней мере в лоб. Вот если бы зайти им в тыл, да без пехоты. С другой стороны у Максимова будет только одна попытка ударить - любое попадание по нему приведет к уничтожению орудия. Ну и если оставить все как есть, то танки просто развернуться на стрельбу и отделение Фомина можно смело записывать в потери. Надо было принимать решение.
- Шнеерзон! Беги к орудию и скажи, чтобы жгли ближайший танк и отходили в укрытие. Бегом путь отходят, скажи приказ мой. Скажи, пушку не демонтировать, что вернутся к орудию, так стрельбу продолжат.
Ничего они не вернуться, подумал Петр, глядя на спину удаляющегося связного. Оставшиеся танки вскрывшуюся сорокопятку разнесут в клочья. Но пушку можно заменить, а вот людей... талантливых людей ничем не заменишь.
Сам же лейтенант побежал к танкистам. Эти двести метров он преодолел просто в рекордном темпе. Увидив Владимирова он выпалил, не успев отдышаться.
- Четыре танка противника прорвались через ручей. Расчет ПТО принял бой. Приказываю немедленно выступать, обойти деревню с поля и, прикрываясь дымом от горящих домов атаковать вражеские машины с тыльной проекции. После разгрома машин противника перевести огонь пулеметов на вражескую пехоту.
Тяжело дыша, Зырьянов смотрел на Владимирова в упор, чуть исподлобья. Смотрел, не струсит ли танкист. Ведь должен понимать - на смерь посылают его. Один против четырех или трех, даже если удастся зайти в тыл - не простая задача.
|
121 |
|
|
|
Бой продолжился. Легкий бег, смена позиция, подкрепление для братьев по оружию. Начался артобстрел. Но в этот раз опять говорили пушки красной армии. Пока они вели свои диалоги обновленная группа имени Котенко успела упасть в землю, занимая позиции для обороны. И тут началась ответка со стороны немцев. До сей поры везло: мины пролетали либо мимо, либо далеко. С таким звуком, знаете, как полотно рвется — что-то вроде тр-р-ззык, — а за ним следовал сначала глухой разрыв — бум! — а потом такой жестяной лязг, будто грохнули об пол целый поднос — блям! Приятного,мало, когда осознаешь, что лязганье это ни что иное, как разлетающиеся во все стороны осколки. Раз, и другой, и третий трещало раздираемое полотно, лязгала жесть, но красноармейцы лежали, плотно вжимаясь в землю под собой, практически вгрызаясь в нее зубами. И крепко сжимая свои винтовки и оружие, готовые к бою. Готовые к наступлению гитлеровцев. Тр-р-р-ззык. Повадился кувшин по воду ходить. Пока хлопало и люпало. По воде. По земле. Выше, левее, позади. Далеко. Похоже что шнапса достаточно с утра уже бахнули их минометчики. Но удача не могла быть вечной. Василий понимал, что буквально минута и их корректировщики сделают то же, что буквально миг назад сделал лейтенант Шматков, или кто там правил артиллерию. Направят дула куда надо и как надо. И тут то, не оборудованные позиции имени Котенко-Фомина, угостят со всей немецкой щедростью. Только не баварскими сосиками. Оглянулся вправо пулеметчик, временно старшина. Посмотрел налево. Бравые ребята с ним тут. Отважные. Кто-как. По своему. И страх витал вокруг них. Ничего. Василий тоже боялся. Боялся, наверное больше всех. Потому что сейчас вот принимать решение нужно. Сидеть, лежать, стоять. В такой ситуации нужно либо отползать и вгрызаться в землю огнем в ответ, либо поднимать людей вперед. В атаку. Как в книгах про революцию. С криками "Ура", героически поднятым наганом или шашкой наголо и гнать. Гнать врага до моря, до края света. Уже было сцепил зубы, напряглись скулы, приготовился, как вдруг голову аж пригрело. Вспомнил слова старшины своего. Первого. Настоящего. Ивану за атаку хрен в сраку, Машке за манду красную звезду. Угу. На фронте не церемонились с выражениями. Только мудрости в этих выражениях всегда было больше, чем казалось на первый взгляд. Опять осмотрел своих "пацанов" Котенко. И лишь затвор еще раз дернул. Дегтярев был готов. Не будет сценической атаки. Нечего будет описать публицистам ищущим наживы на крови. И не будет тупого убоя молодых и не очень ребят. Возможно. А в уме были образы кажущейся уже такой далекой малой родины. Поселок, который вместе с холмами будто скатывался вниз к степной равнине. Необозримые луга простирались вдаль, а с правой стороны этих лугов тянулись огромные поля и в едва заметной дали полосой горел и темнел Днепр. Славные и дивные места. Вот бы где жить, ловить рыбу в Днепре и прудах, охотиться с сетью или ружьем на стрепетов и крольшнепов. А не лежать в пыли и грязи, готовясь нести смерть и страдания себе подобным. Будь проклята эта война. И всякая последующая за ней. Василий немного прищурился, пытаясь разглядеть серовато-зеленые силуэты, прячущиеся за деревьями. Ждущих сигнала. Скоро будет жарко.
|
122 |
|
|
|
Максимов долго сидел, смотря на свои часы. Он считал, считал время, считал минуты и секунды. Это был их последний бой. Если они выстоят, то немцы сюда вряд-ли сунутся, зачем если в бескрайней России столько дорог. Да и сами они ночью смогут уйти. Но сначала надо было уйти. Лечь костьми, положить технику, но устоять два, максимум три часа. После этого немцы выдохнутся. В бинокль было видно новое вооружение фрицев. Николай такое только на инструктажах по боевой подготовке видел. - Так ребята, как только получим приказ наше дело танки. Эти панцирники нам незнакомы, но главное правило вы у меня все знаете. Что самое страшное в танке? Пушка, пулемет? Нет конечно, самое страшное в танке это его ударная мощь, которая способна задавить нашу сорок-пятку, раздавить окопы с пехотой. Поэтому главное их остановить. Поэтому действуем так. В лоб стрелять смысла нет. Поэтому сначала стреляем по гусенице, а потом в зависимости от ситуации или по топливному баку или сбоку по башне.
В этот момент прибежал Шнеерзон и передал приказ. Если они сожгут только один танк, вряд ли у них будет куда возвращаться. - Значит так ребята. Наша задача два танка остановить, а один из них сжечь. После этого стреляем пока жарко не станет. Если окажемся под плотным обстрелом уходим в укрытие. С пушки ничего не снимать. Если будет куда возвращаться, то времени терять будет нельзя. А если некуда будет возвращаться, значит и некому. Мы один из лучших расчетов почитай во всей дивизии. Так давайте покажем другим как фрицы горят за милую душу от наших снарядов. За Родину, За Сталина. И орудие начало огонь.
|
123 |
|
|
|
Немецкая пехота залегла, а танки... танки прорывались. Мысли метались в голове у лейтенанта Шматкова. Накрыть лес зажигательными? Но вдруг там остались наши солдаты, и их сожжет вместе с немцами? Шнеерзон куда-то запропостился, Зырянов никаких приказов не передавал. Хорошо ему, взял себе винтовку, сидит там где-нибудь, пощелкиевает фрицев, посылает связных. А тут танки! Шматков навряд ли хоть раз видел фашистский танк так близко. Что он там, ни дна ему ни покрышки, этот Зырянов, подумал, как танки будем останавливать? Эти мысли занимали артиллериста гораздо сильнее, чем то, чьей ответственности больше за убитых... какая тут ответственность! Тут молодец и герой тот, кто убьет больше. Каждый убитый немец — это выживший наш, вот и вся философия, вот и вся арифметика. На батарее было еще снарядов на несколько залпов, но бить дальше по залегшей в укрытиях пехоте Шматков не стал. Бронебойными снарядами с закрытых позиций тоже палить не станут. А вот гранатами по танкам жахнуть стоило. Даже если не будет прямого попадания, может и гусеницу разбить, да и отпугнуть. Кому охота такую чушку получить, даже и в лоб? — Осколочно-фугасными гранатами! Взрыватель с задержкой! Прицел ближе один! Залп! – скомандовал лейтенант радисту. А если пехота их поднимемся, там уже и минометы, и шрапнель в дело пойдет.
|
124 |
|
|
|
12:50…Прозвучали последние приказы и начался новый бой, по отчаянному ожесточению превосходивший все предыдущие. Сейчас решалась судьба окруженной дивизии – выдержат бойцы удар под Яблоновкой, значит вырвется дивизия и залечит раны, чтобы потом сполна отплатить фашистам. Не выдержат – немецкие танки и мотопехота прорвутся во фланги, отрежут пути к отступлению и будет еще один «котел» на землях Псковщины, где только ржавое оружие и белые кости спустя десятилетия расскажут о несчастной судьбе окруженных советских солдат. Усилиями лейтенанта Зырянова все бойцы гарнизона Яблоновки осознавали важность своей задачи и готовы были драться до последнего. Вот Василий Котенко, уроженец Советской Украины, вместе со случайными боевыми товарищами из прибывшей на подкрепление пехоты каменной стеной встал на пути фашистов, штурмовавших брод через лесную речку. Они вышли на берег почти одновременно, но реакция Василия не подвела и он вовремя окрикнул своих. Яростный огонь с малого расстояния косил фашистов, хоть те и пытались прятаться за стволами сосен и каменными валунами на берегу реки. Фашисты огрызались – и бойцы Котенко потеряли троих за каких-то несколько секунд. Укрываясь за деревом от очередной фашистской пули, Василий слышал разрывы минометных снарядов – и судя по яростным матерным загибам, на этот раз фрицы все-таки достали пулеметную команду… Сержант Максимов видел «Панцер-3» в первый раз, но опыт подсказывал, что изобретать велосипед не нужно – все танки имеют примерно похожее устройство и горят одинаково, если умеючи всадить по ним бронебойным. Сержант утер холодный пот и про себя выругался, когда первый выстрел прошел над корпусом вражеского танка, но тут же подбил гада вторым выстрелом. Немецкий «Панцер» весело задымил, а из распахнутых люков вывалилось несколько фигур в черных комбинезонах – «Отвоевались…». Но вражеская машина была на поле не одна и теперь второй немецкий танк водил башней из стороны в сторону, будто приглядываясь – и Максимову уже казалось, что черное жерло вражеской пушки смотрит прямо ему в глаза… Лейтенант Владимиров спешил и пытался выжать из своего Т-26-го, чтобы успеть не к «шапочному разбору», а успеть спасти хотя бы кого-нибудь из товарищей от надвигающегося на них железного «блицкрига» фашистов. От деревни практически ничего не осталось после ураганного артобстрела, но дымящиеся обломки изб все-таки заслоняли невысокий Т-26 и позволяли ему выйти на свой фланг незамеченным. Когда механик-водитель сделал очередной разворот и увидел уже знакомый ему овраг и ручей, то Владимиров словно оцепенел - двумя жирными черными жуками впереди маячили фашистские танки. Один, покрупнее и на вид посильнее, повернулся к нему боком, другой - уже знакомая "Двойка", - только-только перевалился через край оврага. Решение требовалось принять мгновенно... Лейтенант Шматков давал указания батарее быстро и точно, а его сердце билось все сильнее - с каждой переданной цифрой советские артиллеристы словно вгоняли очередной осиновый кол в гнилое нутро чудовища под названием "фашизм". Лейтенант был уверен, что в конце концов это сделают именно они, воины Красной Армии - судьба мира решится здесь, в том числе и в этой самой деревне, а не в пустынях Африки или в унылой дождливой Нормандии. В мыслях Шматкова гремели слова песни, которая станет символом этой войны: "Гнилой фашистской нечисти Загоним пулю в лоб, Отребью человечества Сколотим крепкий гроб!
Пусть ярость благородная Вскипает, как волна,- Идет война народная, Священная война!"Разрывные осколочно-фугасные снаряды обрушились прямо на переправу, утопив копошащихся в овраге немцев облаком пыли и поднятой в воздух почвы. С ужасающим грохотом и лязгом одна граната прямым попаданием поразила ползущую по бревенчатой эстакаде "Двойку", что вызвало мгновенную детонацию боеприпасов. Изуродованный танк рухнул в овраг и перевернулся, охваченный огнем, а переправа была фактически уничтожена. Разглядывая фонтаны из комьев земли, Шматков не мог разглядеть, но догадывался - среди фашистской пехоты потери наверняка также немаленькие. Может быть теперь они и вовсе не сунутся в атаку? ...Наступал момент, когда лейтенант Зырянов начинал чувствовать, что его личное вмешательство уже мало что может изменить. Бойцы были подготовлены, вооружены, расставлены по местам, последние приказы отданы и напутственные слова произнесены - и теперь лейтенанту оставалось, по сути, лишь ждать развязки. Возможно, рискнув вступить в бой лично и хотя бы немного помочь своим товарищам по оружию - но кто знает, не будет ли это глупостью и ошибкой, которая обезглавит отряд в самую тяжелую минуту? Размышляя обо всем этом, Зырянов физически ощущал тяжесть праздного ожидания - но иногда долг командира заключается именно в том, чтобы уцелеть и до последнего принимать правильные решения, как бы тяжело потом ни было выслушивать упреки в том, что ты будто бы "прикрывался своими солдатами". Кто знает, может быть так даже легче - геройски погибнуть и остаться в памяти людей навеки молодым и смелым. Легче, но не правильней. А лейтенант Зырянов все старался делать по правде и на совесть.
|
125 |
|
|
|
Танкист ничего не ответил, просто хлопнул крышкой люка и отправил свою машину и экипаж на верную смерть. Зырьянов посмотрел им в след и, тяжело дыша, покачал головой. Он так и не понял, толи человек не понимал шансы своей машины, толи был отчаянно храбр. Вообще в этом бою многие показали себя героями. Может быть благодаря этому мы все еще живы.
Грохот взрыва на юге вывело Петра из задумчивости. Где-то там, за дымом от деревни стрекотал пулемет, хлопали винтовочные выстрелы и гулкими бахами разносились выстрелы из пушек. Война была в самом разгаре.
Конечно, можно было ожидать, что план пройдет как по маслу, что Василевский выйдет ровно в тыл врагу и перещелкает их как в тире. Но может случиться, что и нет. Тогда танки и пехота противника обойдут деревнб справа и отрежут их от тылов, освободят дорогу. Тогда только окружение, плен и смерть. Причем не только для нас, но и для всей дивизии. Надо было подпереть это направление.
Где-то тут, на границе леса лежало третье отделение. Пройдя совсем немного, Зырьянов наткнулся на одного из бойцов, судорожно сжимавшего винтовку и вглядывающегося вдаль. На вопрос лейтенанта он указал на позицию старшины.
- Так, Иван Васильевич. Поднимай бойцов и занимайте две оставшиеся избы справа от дороги. Враг может попытаться обойти по полю - поставь туда пулемет, чтобы их всех покрошить. Дальний огонь не открывать, бей накоротке, уверенно. Еще вот что. Гранаты подготовь. Если пушка танки не остановит, то те пойдут тут, напрямки, по дороге. Около тех зданий их нужно будет остановить. Держать позиции, без приказа не отступать до вечера. Я вскоре сам приду или связного пришлю.
Убедившись, что приказ понят и Оноприенко пошел исполнять, Зырьянов быстрым шагом через лес направился к ставке наводчика. Опять куда-то запропастился Шнеерзон. Интересно, пушке он приказ передал?
|
126 |
|
|
|
По приказу теперь им надо было залечь. Но Максимов понимал. Если они сейчас выполнят этот приказ, то танку против двух "панцырей" не выдюжить. - Приказывать не могу. Кто хочет, может идти в укрытие. Остальные, перед тем как укрыться, подкинем как этой двойке ,что к нам бочком повернулась огоньку. Не ушел никто, кто смотрел с укором, кто с пониманием. Но дело свое все делали. - Бронебойными, 3 деления вправо, два вверх. ОГОНЬ!!!
|
127 |
|
|
|
Владимиров стоял в башне молча, но взгляд на измазанном гарью лице уж не обманешь, уж слишком быстро он грустнел, как у собаки. Четыре танка - не грузовики, запросто не раздавишь. Эх, говорила маманя, поступай в Киевское, учись на техника, так понесла нелегкая сына орденоносца.
Ни слова не сказав, лейтенант исчез в танке, захлопнув люк. Хотелось подумать, обмозговать. Но времени не было. Началась боевая работа: - Нехайчик, запускай, двигаемся по старому маршруту, до моей команды - самый полный. Смотрите во все глаза. Машина лязгнула гусеницами, взревела движками и выдвинулась, снова разбрасывая лапник. Ну прямо дежавю.
Все-таки наличие человека в экипаже, который участвовал уже в боях, и мало того, знает расположение своих сил (ой не зря лейтенант отправил сержанта помогать артиллерии) - выгодное преимущество. Увидев немецкие танки, лейтенант для приличия проорал "Короткая!", немножко прифигел, потом отчаянно пытался вспомнить обрывки разговоров участвовавших в боях солдат и командиров. Тем временем Прокопенко почти с лету доложил: - Прямо на нас двойка, боком стоит тройка! Тройка прямо на пушку наводится, командир, решение?! - Блять!.. Бей по тройке, в заднюю часть, по бакам! Витя, доворачивай на двойку, чтобы лоб в лоб, дальше ехай потихоньку! Выстрел!!!
|
128 |
|
|
|
- Есть, товарищ лейтенант. - Лазарев (боец со снайперской "мосинкой"). Занимай чердак третьей избы слева, что напротив нас. Заранее огня не открывай. Дождись когда пехота немчура зайдет в деревню и мы накроем их огнем. Нам тяжеловато будет - разрушенные избы - уж больно хорошее прикрытие для противника. Как только огнем прижмём, тут и ты в дело вступай - и штоб как на стрельбах отстрелялся. - Есть, товарищ командир, - широкая улыбка, - понял. - Игнатенко (пулеметчик с ДП-27), Шаров (боец с пехотной винтовкой). Чердак крайней избы слева. Себя заранее не демаскируйте. Дай немцу в деревню втянуться. - Есть. - Петров, Дагдашвили, Мурзабаев, Иконов (4 бойца с пехотными винтовками). Занять вторую избу справа от нас. Лучше чердак. Вести прицельный огонь. Постараемся врага на себя оттянуть. Станет жарко будет отходить к вам. Прикроете. - Каштанов, Измаил (2 бойца с пехотными винтовками). За мной. Занимаем первый этаж под пулеметом. Как только на близкой дистанции пулеметным огнем прижмём - забрасываем гранатами. - Еще раз всем повторяю, пока пулемет не отговорит, позицию не обнаруживаем. Ну всё братцы, понеслась...
|
129 |
|
|
|
Сказать, что Шматков обрадовался, значит, не сказать ничего! Цельный танк подбили с закрытых позиций!!! И не горы снарядов истратив, а первым же трех-орудийным залпом! Чудо, просто чудо! Сковырнули его с переправы, как петуха с насеста сбили! Вот это повезло! Но помимо везения тут было и умение. Кто корректировал огонь? Кто молодец и герой? "Что бы ты, Мария Сергевна, сейчас подумала, если б видела меня сейчас? Где там завмаг твой, в тылу небось отсиживается?" — с горьким торжеством вспомнил он жену. Только увидев в сквозь мутноватые окуляры бинокля, как вертятся вокруг второй переправы танки и как поднимаются изо рва стальные каски, чтобы узнать, как там, подавили уже огневые точки русских, можно ли подниматься в атаку, Шматков спохватился, что мечтать пока рано. Тут еще и фашистские минометы нарисовались на опушке. Это они, конечно, зря так подставились — надо было в лесу позицию найти. Но, видно, побыстрее хотели, или чтобы сразу видеть самим, куда стрелять. Мысль вдарить по минометчикам из пушек была заманчивой, но Шматков понимал, что гораздо важнее положить пехоту. Без пехоты минометы сами утянутся. На повторное везение при стрельбе по танкам он не рассчитывал. — Дальше один! Вправо пятнадцать! Веер по центральному орудию! Шрапнелью! Залп! — приказал он накрыть вторую переправу так, чтобы завхватить как можно большую площадь градом шрапнельных пуль. Зато расположившиеся рядом минометчики вполне могли достать своих "коллег". — Взвод! По минометам противника... десять мин! Беглый огонь!
|
130 |
|
|
|
Сколько может прожить отдельный солдат в сражении, ведущемся с использованием того или иного оружия, с применением той или иной тактики? Василий помутненным взглядом оценивал ситуацию. Впереди враг. Слева враг. Соседнее подразделение почти полностью перебито. Кто там за старшего был? Уши гудели, виски болели. Сколько времени прошло? Сколько держится сам Котенко и парни рядом с ним? Сколько еще будет боеспособной его ланка? Это потом, уже после войны, будут документальные и основательные труды от простых экономистов до военных историков, а сейчас был свист пуль, гром металла и треск боя. И все это в перерывах между предсмертным стоном и криками раненых. Ругань. Маты. Сквернословие. Все в перерывах между выстрелами и прилетами. Как своими так вражьими. Гансы щедро одаривали красноармейцев. Мстили за товарищей. Прицельно и смертельно. Рядом, кажется Сулватовым представился, ругался солдат. Ругался грязно, на своем родном языке. Казах? А кто его знает. Все тут отовсюду. Котенко, родом с украинских степей, Сулватов с казахских. Народ в самом неприглядном его виде, самая сермяжная соль земли, то есть несколько классов образования, из которых три - на стройке нового мира. Все они дети одного солнца, одной земли. Жертвы и жертовники одновременно. Масло и огонь жизни древней и жизни новой. Василий взглянул вверх. В синее небо. Дунул ветер, заплакали цветы. Котенко не был верующим. Но все же смотрел в небо и просил Бога помиловать. Просил не для себя, а для тех кто рядом с ним. Кто все еще жадно вдыхал на полную грудь противный запах войны. Просил за тот день, когда закончится война. Когда ребята измученные вернутся домой, где упадет на землю мамина слеза за теми, кто кто не вернется уже никогда... Уши отошли. Голова перестала болеть. Василий присмотрелся вперед. Серые каски. Зеленоватого оттенка форма. Железная дисциплина и звериный оскал. Пулеметчик вновь прицелился получше. Сейчас попрут. И он, вместе с парнями рядом, сделает все чтобы как можно быстрей насал тот день когда настанет мир и тишина, а в стране непокоренной ребята молодые смогли вновь на полную грудь свбодно вдохнуть. Вдохнуть и вкусить мирной жизни, свободной от войны.
|
131 |
|
|
|
13:00...Отдав приказ Оноприенко, Зырянов быстро двинул в сторону лесного "штаба" артиллеристов во главе с Шматковым. Когда пехотный лейтенант добрался на место, то его глазам предстал преображенный Шматков - родная стихия артиллерийского боя так увлекла его, что Виталий позабыл обо всем, кроме карты с отметками, радиостанции и бинокля, в котором маячили ненавистные "серые каски". Каждый короткий приказ Шматкова, каждая переданная цифра координат были подобны приговору фашистам, поскольку немедленно обрушивали на их головы килограммы взрывчатки и стали. Зырянов стал свидетелем тому, как поднявшуюся вслед за танками фашистскую пехоту посекло очередной порцией шрапнели - "Эх, жаль в сторону легло!" - но сейчас любое удачное попадание по фрицам было большим счастьем и облегчением для советской пехоты, которой предстояло сражаться с оставшимися врагами лицом к лицу. "На поле танки грохотали" - и правда, на западной окраине Яблоновки разворачивалась "танковая драма" с участием четырех действующих лиц. Каждый из командиров орудий и бронемашин принимал решения за считанные секунды и, соединившись воедино, эти решения привели к яростной развязке. Наводчик фашистского "Панцер-2" первым заметил вывернувший из-за деревни Т-26 и "причесал" землю вокруг него очередью из автоматической пушки. Похоже, что Владимирова спасло то, что на приличной дистанции разброс при стрельбе был слишком велик - и танкист надеялся, что у врага не будет второго шанса пристреляться получше. Готовясь сделать свой выстрел, Владимиров увидел промах бьющей из леса пушки по "Двойке" - поэтому надежда его почти угасла. "Пропадать - так с музыкой!" - отчаянно подумалось Владимирову, когда он влепил бронебойным прямо по корме вражеского "Панцер-3", повернутого к нему боком. Не зная того, лейтенант вовремя спас расчет "сорокапятки", ведь фашист уже почти взял ее на прицел. От точного попадания "Тройка" вздрогнула и немедленно вспыхнула ярким костром. Лейтенанту показалось, что даже отсюда он слышит душераздирающие вопли горящих заживо фашистов. Настырная "Двойка" разразилась новой очередью - и снова Владимиров с удивлением понял, что жив и здоров, а его танк в строю. "Аааа, врешь, наша возьмет!" - и с яростным азартом лейтенант послал "Панцеру" бронебойный снаряд прямо в лоб. "Двойка", будто налетев на бетонную стену, тотчас остановилась и задымила. "Неужели живой?!" - эта мысль ошеломила Владимирова, уже вроде бы готового принять смерть героя. Только что он уничтожил одного за другим двух фашистских гадов - и больше вражеской техники было не видать. Лишь бы на опушке леса не было противотанковых немецких "колотушек", а так серьезных врагов у Т-26-го, похоже, на поле боя не осталось. Но навстречу Т-26 (вернее, в сторону деревни) поднималась в атаку вражеская пехота. Звучала яростная ругань, немцы подбадривали друг друга отрывистым лаем команд и перли на Яблоновку. Над головами фашистов расцветали облака шрапнельных снарядов - но огонь батареи не мог подавить наступление и вскоре враг был уже на южной окраине деревни. В этот момент уцелевшую северную часть занимали красноармейцы сержанта Оноприенко - и столкновение их с немцами было неизбежным. Лейтенант Зырянов и все остальные бойцы чувствовали, что это, быть может, станет последней точкой в долгом и кровавом бою за Яблоновку. Лейтенант Шматков воистину был "в ударе", как и его подчиненные. Позиции вражеских минометов скрыла пелена разрывов - и их огонь по "Максиму" Фомина и его немногочисленным боевым товарищам тотчас умолк. По иронии судьбы фашистская пехота, ждавшая в лесу на другом берегу ручья, приняла окончание минометного обстрела за "приглашение" к наступлению и поднялась из укрытий за деревьями и лесными кочками. Поднялась прямо на черное жерло пулеметного ствола... Раненный сержант до боли в пальцах вдавил гашетку и "станкач" хлестким бичом пулеметного огня ударил по немецкой цепи, выкашивая фашистов одного за другим. Единственный уцелевший товарищ, красноармеец с трофейным ручным пулеметом, короткими очередями "подсекал" одиночные фигуры, на мгновения подставлявшиеся под огонь. Попытки немногих уцелевших "фрицев" ответить выглядели жалко - что стоит пара винтовок против двух пулеметов! Когда пальцы сержанта ослабели и разжали хватку, над ручьем повисла тишина. Выстояли. Совсем рядом с позицией "максима" тоже шел жестокий бой. Красноармейцы Котенко и их враги - немецкие пехотинцы - поливали друг друга огнем. И удача была за теми, кто сражался за правое дело. Вражеское отделение таяло на глазах. Вот ткнулся в лесной мох вражеский пулеметчик, вот один за другим свалились твое вражеских стрелков. Но фашист-унтер с "шмайсером" был упорным, как черт - и будто назло маячил в прицеле у Котенко, всякий раз избегая смерти от его "дегтяря". Разозлился, увлекся, да и по правде - устал уже, смертельно устал - боец Котенко. И не заметил, как упустил из внимания вражеского стрелка. Пуля больно прошила, прожгла правое плечо, боль шрапнелью разорвалась в голове. Василий не увидел, как настырного унтера свалил кто-то из его ребят, а едва не убивший его немец растворился в лесных дебрях, напоследок показав спину в потемневшем от пота серо-зеленом мундире. Едва не теряя сознание, боец Котенко различал в окружившем его мареве лишь мелькавшее сквозь ветки над головой небо и прерывистое дыхание боевых товарищей - двое красноармейцев тащили его на самодельных носилках в тыл в полевой госпиталь...
|
132 |
|
|
|
Зырьянов встал рядом со Шматковым и вскинул бинокль к глазам. Горят, хорошо горят немецкие танки. Даже эти, новые, все равно полыхают, черный дым в небо запуская. Ай, молодцы танкисты и артеллеристы. Боги войны. Надеюсь, у Владимирова там все в порядке, за деревней и дымом его не было видно совсем. Зато было видно немецкую пехоту, которая вплотную подступала к домам.
Петр показал на них Шматкову. - Немцы в деревню вошли. Давай их из минометов, пригладим. Ловко у вас это получается.
Звуки боя из леса, где сдерживала наступление второе отделение стихли, и Зырьянов все чаще оглядывался туда. Даже достал из-за спины ППШ и взвел его, оставив висеть на груди на ремне. Очень надеюсь, что немнцы там не прорвались, но если прорвались, то он их встретит. Лично.
И куда, черт его возьми, подевался Шнеерзон?
|
133 |
|
|
|
Оба мимо, далековато конечно было. Но дело даже не в этом. Руки затряслись. И у наводчика и у заряжающего. Николай это видел, но ничего не сказал. Они почти в первом бою, а когда прямо на тебя танковая пушка смотрит, тут не всякий с нервами справится. Но помог танк. Вовремя он вышел, очень вовремя. И какой стрелок, двумя выстрелами два танка. - Эй, мОлодцы, раз по танкам не попали, давайте пехоту поприветствуем. Осколочным, один вправа, ОГОНЬ!!!
|
134 |
|
|
|
- На, нахуй! - крик наводчика уведомил тянущегося за снарядом Владимирова о том, что Прокопенко как минимум попал. После команды "Короткая!" Саша быстро припал к своей панораме. Попал, да еще как. Тройка мгновенно вспыхнула. Доведение, поправки, выстрел... Люки у Т-2 распахиваются, экипаж вылезает. Собаки, хотите жить вечно? Хрен вам! Владимиров припал к пулемету и заорал: - Витя, гони до крайнего дома и тормози, будем работать по пехоте! Вперед самый полный, давай. Тут же затарахтел Дегтярев. Бить на полкилометра на ходу, конечно, сложно, но можно. Хотя бы прижать огнем. От эйфории лейтенант расщедрился, бил хоть и прицельно, но добрыми очередями, патронов до десяти. Добив магазин, Владимиров первым делом зарядил пушку осколочно-фугасным, потом вставил новый диск в пулемет. Разворачивать машину не требовалось, нужно было лишь повернуть башню. Удар с фланга для немцев должен подействовать очень хорошо.
|
135 |
|
|
|
Несли Василия куда-то в сторону. Тащили изо всех сил. В плече жгло неистово. Но Котенко смотрел немигающим взглядом в небо и был далеко совсем отсюда. Не Яблоневке, не в пылу боя. А в мыслях и воспоминаниях о доме. Родном Днепре и таком сладком детстве. Есть там в детских воспоминаниях, дома у Днепра, немного выше острова Комсомольського затока, где местные жители свои маленькие лодки ставят. Там городские улочки кривляясь и выгибаясь забегают аж к самой воде могучей реки. Там о асфальт и фундамент прибрежных домиков целое лето хлюпает вода, а на стенах этих домиков, как ватерлинии на корпусах судов, полосами тянутся следы весенних наводнений. Там вся человеческая жизнь на виду. На весь Днепр видно развешанное белье, и кучи мусора, что его сваливают с берега. Такая себе надднепрянская Венеция. Своя трудовая Венеция с блеском воды под окнами, с бельем на веревках и с зелеными шатрами акаций, что в солнечный день, как в зеркале, отражаются в тихой синеве Днепра. Кроме акаций, здесь еще несколько тополей растет, дикий виноград по верандах вьется, а в одном дворе, где среди тех ржавых жестяных заборчиков и старых рассохшийся просмоленных лодок — тлеют мальвы! Кто-то оригинальный посадил. И все живет это вдоль и вокруг Днепра. Хорош он, Днепр могучий, в верховьях, волшебный возле Киева, но не менее в нем красоты и здесь, где он впитывает в себя Самару. Тут, где так широко и свободно раскинулся перед степями, разлившись на юг и на восток. Нигде нет столько свободы и пространства, как здесь. Разлился, как небо, он у острова словно хотел собрать всю свою силу, чтобы сдвинуть камень, преодолеть скалы и еще быстрее хлынуть далее через пороги вниз. Оттуда с татарщины, на эти холмы за Самарой, выскакивали когда-то на диких своих лошадях ордынцы-крымчаки... А сейчас вот тополь, мальва и мусор плавающий на поверхности, даже вон та опрокинутая вверх-дном протрухлая просмоленная лодка. И все это какая-то сплошная, гармонично слита воедино картина жизни. А в центре картины той сидит девочка с косичками, круглолицая, не хорошая и не плохая: то Таня Криворучко. Первая любовь Васи. Того чопорного мальца, что бегал тут лупил палкой волны днепровские. Боль вернула пулеметчика назад. К реальности, где был Брест, и еще были их десятки, сотни больших и малых брестов. Разбросанных горящими узлами сопротивления, что, истекая кровью в болотах, в полях и лесах, отрезаны, окружены, сражались до последнего. А через их проломленные пояса пограничных укреплений неслась на восток, стучала всей своей тяжелой силой молниеносная война, блицкриг. Ревела моторами, скрежетала железом танковых армад, тараторила по вишневых подольских садах мотоциклами, выкрикивая над Украиной, как боевой свой арийский девиз — "Млеко! Яйка!". Где уже сейчас эти завоеватели мира маршируют, пока их дивизия держится в Яблоневке? На сколько далеко уже протянулась эта серо-зеленая немецкая гусеница? Стоит ли еще Днепропетровск? Днепрогес? И вот с этими мыслями несли его товарищи в тыл. А для Котенка не было ничего страшнее, чем остаться брошенным на медиков, остаться без товарищей в этом огромном хаосе боя. Лежать пока твои там, в жерле и аду, а ты просто лежишь. Когда товарищи наконец до дотащили Василия к медикам, у того был вид человека смертельно обиженного, уничтоженного, отброшенного прочь. И трудно было сказать от боли это физической или моральной. Говорить совсем не хотелось. Хотя на языке крутилось столько слов, а в уме столько образов. Хотелось лишь закурить.
|
136 |
|
|
|
Фашисты получили на орехи. Серые фигурки еще перебегали куда-то по полю, постреливали из карабинов, пытались достичь развалин Яблоновки, но большинство их полегло, танки за их спиной горели, исхлестанная шарапнелью земля была устлана трупами их товарищей. Лейтенант решил не тратить на них дракоценные снаряды. Танкист, фамилии которого он не запомнил, но который так вовремя выручил его с папиросами, был еще жив в своей тэдвадцатьшестерке, и немцы становились добычей его пулемета и пушки. — Передай, цели поражены, прекратить огонь! — скомандовал Шматков, не выпуская бинокля из рук. Хотелось, хотелось вдарить еще шрапнелью по комковатым ненавистным фигуркам, но ведь эти три снаряда сейчас здесь ничего не решат, а где-то в другом месте, где прорывается враг, могут означать разницу между победой или смертью. — Взвод! — это уже минометчики. — По пехоте — огонь! Дистанция... Немцы под огнем долго не протянут. Не станут они тут помирать, коли дело проиграно. Гулко ахнули минометы, и Шматков, ожидая разрывов, c завистью подумал, что наверняка награды за бой если и будут, достанутся Зырянову и танкисту. Вообще-то, справедливо, чего уж там. Одному "За отвагу", другому — "Красную Звезду", наверное. А про него кто ж вспомнит... Да и что он такого делал? То ли дело танкист — под смертью самой ходил. Да и Зырянов тоже — всех построил, всех поставил, рассчитал все — вот и выигран бой. Капитаном, наверное, станет. Ну, или хотя бы батальон ему дадут. Задача-то вполне батальонная была. А он, Шматков, что? Ну, корректировал, ну, накрыли, ну танк вон выбили один... Так и что тут такого? Просто хорошо делал свою работу и повезло немного. Ничего геройского. Да, все правильно. Ну и ладно. Не за ордена же воюем тут. Не за ромбы и шпалы. Не за доп паек офицерский. За тех, кто там, в тылу, в Ленинграде, Москве, Киеве, самом селе распоследнем. Кто там остался, за линией фронта. За всех. "За всех не надо мне ничего. За всех я и дальше буду работу делать. Сколько там потребуется? Год? Полтора? Сколько еще немцы нажимать будут, коли мы их так и дальше встречать будем? Неизвестно. Но не пропустим — это им, поганцам, шиш с маслом." — Прицел больше два! — скомандовал он, когда среди развалин хат взметнулись разрывы минометных мин.
|
137 |
|
|
|
13:10…Сражение догорало, словно пожар, превративший в обугленные головешки все вокруг и своей прожорливостью уничтоживший себя сам. Когда адреналин схлынул, красноармейцы вдруг посмотрели на Яблоновку другими глазами, нежели во время боя. Во время боя любая кочка и дерево виделись как укрытие, вырытые траншеи – как спасение от артобстрела и бомбежки, дым от горящих изб – маскировка от противника. Теперь же бойцы видели разорение и опустошение, которое принесли фашисты на Советскую землю. Многие из них подумали о том, сколько слез прольют жители Яблоновки – женщины, дети и старики, - сколько труда придется вложить мужикам с мрачными лицами, когда они вернутся сюда, на пепелища своих домов. И эти мысли заставляли красноармейцев еще сильнее сжимать в руках оружие и чувствовать еще большую холодную ярость к фашистам и самому фашизму. Идеология злобы, высокомерия, насилия и разрушения – это чудовище будет повержено. Любой ценой. …Рванувшие в атаку немецкие пехотинцы оказались зажатыми с двух сторон. В самой Яблоновке они напоролись на прицельный огонь пехотинцев Оноприенко – первый же выстрел снайпера пробил голову фашистского унтера вместе с каской, а пулеметный и автоматный огонь вкупе с залпами «мосинок» оставили двоих фрицев убитыми и еще двоих раненными. Отступая, немцы нанесли потери и красноармейцам – пулеметчик Игнатенко был ранен и его заменил боец Шаров. Был убит наповал боец Петров и ранен Мурзабаев. Сержант Максимов страдал от того, что со своей позиции он уже не мог повлиять на исход боя. Серые фигурки фашистской пехоты слишком быстро промелькнули в просветах между подбитыми танками и скрылись в деревне – поэтому ему оставалось лишь наблюдать за происходящих и по звукам догадываться о развязке. Где-то восточнее фрицев прогремели разрывы минометных мин – разрушенные избы и клубящийся над деревней дым сильно затрудняли корректировку, поэтому первые залпы ложились с сильным недолетом. Впрочем, свою лепту минометчики Шматкова внесли – грохот взрывов поблизости от себя недвусмысленно намекал немцам на то, что «сейчас нас будут бить, возможно даже ногами». То есть – утрамбовывать в землю артиллерией. Но грозящая перерасти в длительную и кровопролитную перестрелку стычка резко завершилась с появлением советского танка. Т-26 лейтенанта Владимирова вышел во фланг немцам, по сути отсекая им путь к отступлению и не позволяя им перегруппироваться в бою с пехотой Оноприенко. Удачное попадание осколочного снаряда контузило фашистского пулеметчика, а хлесткие пулеметные очереди обожгли одного из стрелков. Видя столь плачевную обстановку и отсутствие всяких намеков на помощь со своей стороны, фрицы пали духом. Большая часть их, отстреливаясь, рванула на юг, пытаясь укрываться за подбитой бронетехникой. Несколько наиболее растерявшихся затянули необычную для воинственной «высшей расы» песню - «Нихт шиссен, битте!». Брошенное на землю оружие, поднятые руки и бледные лица врагов поневоле заставили схлынуть ярость и адреналин у советских солдат. Вот вам и первые пленные, встречайте и рассматривайте со всех сторон. Кто бы мог подумать, что они будут выглядеть столь жалко? «Куда, черт возьми, подевался Шнеерзон?» - думал Зырянов, с удовлетворением рассматривая поле боя. Слишком интеллигентный связист чем-то бессознательно раздражал лейтенанта, но Зырянов не мог не признать, что парень искренне старается сделать все, что в его силах. Через несколько минут Зырянов услышал какой-то шум в ближайших кустах и рефлекторно схватился за «ППШ» - но с удивлением обнаружил как раз «потерянного» Шнеерзона в весьма странной компании. Бледный, с сочными синяками на лице и разбитым носом, Шнеерзон тащил за шиворот такого же «отбитого» немца в униформе танкиста. Точно такого же молодого, как и сам Шнеерзон – вот только в отличие от типично еврейской внешности красноармейца тощий немец был белокурым и голубоглазым, словно с фашистской агитки. В белесых глазах немца читалась смесь ярости и изумления – видимо от того, что не ожидал он, солдат элитного рода войск под знаменами Фюрера, что будет захвачен в плен каким-нибудь советским… Шнеерзоном. Мысль эта заставила Зырянова невольно улыбнуться. - Товарищ лейтенант, виноват! Задержался по пути от артиллеристов, наткнулся вот на этого… - Шнеерзон тряхнул немца за шиворот, - Пытался скрыться в лесу. Без оружия сидел. Я не смог его застрелить и вот… Пришлось драться. Не поверите, никогда не дрался раньше! А тут как-то само собой… Зырянов рассмеялся и выдохнул - по-настоящему, как после завершения тяжелой работы. Беспорядочное бегство фрицев говорило о том, что раньше чем до подхода свежих сил атаковать они не смогут, а значит день для отхода дивизии выигран. Значит - боевая задача выполнена и не будет "котла". Дивизия выберется на новые рубежи, залечит раны, пополнит потери и снова крепко даст по зубам немецкому блицкригу. "Повоюем еще!". Столько, сколько будет нужно - и не остановимся раньше чем на пепелище Берлина. Будет так - почему-то вдруг подумал Зырянов. … - Закурить бы… - бойцу Котенко казалось, что он выкрикнул эти слова, а санитар услышал только шепот и наклонился ближе. Василий повторил. Внимательным взглядом посмотрел в сузившиеся зрачки и спокойно, но твердо сказал: - Потом покуришь, отбой! И Василий сам не заметил, как провалился то ли в полусон, то ли полубред, в котором он вновь вольной птицей летал над Днепром и все смеялся над фразой из учебника литературы про «редкую птицу», которая только и долетит до середины – и мелькали яркими теплыми вспышками дом, дворик, друзья, первая любовь… И вновь на время забылись горечь отступления и бессильная ярость на силу и мощь немецкой машины смерти. Будто и не было этого лета 1941 года. Вновь пришел в себя боец Котенко уже в открытом кузове «полуторки», которая тряслась на ухабах и тащила его вместе с другими раненными в тыл дивизии в городе Березове. Перевязанное плечо, конечно, адски болело, но боль эта была уже более-менее терпимой. Только сейчас он смутно, будто через туман, припомнил, что еще в Яблоновке, во время очередной перевязки, видел рядом с собой товарищей из своего отделения. Они просто молча стояли рядом, но в их молчании было столько дружеского тепла и уважения, что и говорить ничего было не нужно. И Василий был уверен, что среди них были лица и тех, кто уцелел в жестоком бою, и других – чей земной путь завершился в тот длинный жаркий день. Они стояли вместе – как товарищи, как равные, будто бы и нет смерти. А может и правда нет её. …Шматков мысленно примерял награды, наверняка положенные – лейтенант невольно вздохнул, - танкистам да пехотинцам. Ну может еще расчету «сорокапятки», которая сегодня била чуть ли не белку в глаз. Но что-то в душе Шматкова примиряло его с такой вроде бы «несправедливостью». Сколько еще потребуется? Лейтенант думал, что год или полтора – это много. Знал бы он, какими наивными будут казаться потом эти мысли… И не то поразит лейтенанта потом, позже, когда на построении героям Яблоновки капитан Василевский будет вручать «предсказанные» Шматковым награды – Владимирову, Оноприенко и раненному Котенко и Максимову медали «За отвагу», а Зырянову орден «Красной Звезды». А другое – что вызовут и его, Шматкова, чтобы вручить его первую боевую медаль «За боевые заслуги». - За умелые, инициативные и смелые действия в бою, способствовавшие успешному выполнению боевых задач воинской частью, подразделением… За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками… - Шматкову даже не верилось, что все это говорят о нем. Но наградной лист он видел своими глазами и медаль – вот она. Так что, наверное, не было никакой ошибки в том, что он стал артиллеристом. И какая-то сжатая пружина в душе Шматкова – разжалась.
|
138 |
|
|
|
Зырьянов снял пилотку и рукавом утер пот. Вот так, вот хорошо. Бегут гады, сдаются. Никогда не видел сдающихся фрицев. Нет, еще утром взяли пленного, Рудольфа как его там, но он считай раненый был и один. А тут вон - целое отделение сдается. А кто не сдается - тот бежит. А Шнеерзон то вот тут, смотрите, танкиста притащил. Герой.
Бой был выигран, но до ночи оставалось еще сделать много чего. Похоронить убитых, положив их рядами в большую воронку и наскоро забросав землей. Перевязать и сложить раненых. Разоружить и запереть в доме пленных. Пожрать наконец что-то из трофейной еды - полевую кухню в Яблоневку так и не привезли.
С вражеской техники Зырьянов приказал снять все необходимое, после чего сжечь или разбить движки. Он наслышан про мастерство немецких техников и был намерен не давать вражеским громадам второго шанса.
Наконец поступил долгожданный приказ на отход. Раненых, живых и пленных вперемешку погрузили на полуторку, прицепили пушку и поскакали, поползли на ухабах. Двигались без света, танк полз где-то впереди, угадываясь рычащим силуэтом на полутемной дороге. В спину бойцам светило зарево догорающей деревни и вражеских танков.
Награждения и другие бои будут еще впереди, а сейчас лейтенант Зырьянов смотрел через мутное стекло полуторки, курил трофейную сигарету и думал.
Вот как так получается. Ведь немцы не всемогущи. Обычные люди, смертные, трусливые когда их бьют или они попадают в плен. Их танки горят от удачного выстрела, их артиллерия не выжигает все вокруг, а самолеты, наверняка, падают. Сегодня мы убили человек сто врага, сожгли почти десяток танков, не потеряв ни единицы техники и всего два десятка убитыми и ранеными. Казалось бы - молодцы. Живи да радуйся. Вот только чего мы тогда отступаем? Почему, после всего что мы сделали Яблоневка та же досталась врагу. Почему сдали Минск и Смоленск? Почему, как крысы, крадемся ночью по своей же земле? Откуда в войсках эта разговоры про то, что у нас пять снарядов на орудие, а пушки только штаб дивизии прикрывают? Откуда тысячи сдавшихся в плен при виде немецкого танка? Почему солдат частенько ненавидит командира больше, чем врага? Сколько тяжелых вопросов на которых у молодого лейтенанта не было ответов.
Пепел обжег пальцы и Зырьянов щелчком отправил окурок в открытое окно.
|
139 |
|
|
|
Оноприенко оглядел своих бойцов и еще раз бережно рукавом гимнастерки протер ярко поблескивающую на солнце свою первую боевую медаль. Его ждут еще долгие месяцы боев, краткие мгновения радости от письма из дома и долгие минуты горечи от смертей боевых товарищей. Но он русский солдат. Он всё выдюжит, все перетерпит, и обязательно дождется того дня, когда задавит эту проклятую фашитскую погань в её же логове; а он обязательно дождется, дойдёт и задавит - он русский солдат. Нет, не знаешь ты, Гитлер, славянской породы,— Не понять палачу душу вольных людей! Не согнутся свободные наши народы И не будут лежать под пятою твоей.
Никакая твоя мясорубка-машина Вольной расы славянской с земли не сотрет. Ты бессилен убить светлый дух славянина, Потому и взбесился ты, кат и урод.
Но ни зверства твои, ни насилья, ни плаха, Никакие драконы не сломят вовек Нашей силы, свободы, культуры, размаха — И машину войны победит Человек!
Ты решил упразднить на земле честь и совесть, Благородного — в рабство отдать подлецу,— Но твоя бредовая, кровавая повесть, Твой кошмарный «порядок» приходит к концу.
И славяне, которых ты в мании дикой За людей не считал и плевал им в лицо, Встали грозной семьею единой, великой, Чтоб тебя, вурдалак, посадить на кольцо.
Вместе с русским испытанным набольшим братом Бьется брат украинец и брат белорус, Братья сербы и чехи, поляки, хорваты Рвут кровавые цепи — и крепнет союз.
Будет гнев наш святой беспощаден и страшен, Расплатиться заставим мы катов и псов За сестер и за братьев замученных наших, За Белград и Варшаву, за Минск и за Львов!
1941 В.Лебедев-Кумач.
|
140 |
|
|
|
Это оказался один из последних боев сержанта Максимова. Нет, не Николая Максимова, а именно сержанта. Может это и спасло ему жизнь. До весны 42 года целым не дошел никто из его расчета. Да и живым только Коля большой, хотя не известно, было ли это лучше, так как остался он без глаза и с несколькими осколками, зависшими в черепе, в блокадном Ленинграде. До конца он дожил, эвакуировали по дороге жизни. И даже до конца войны дожил, ежедневно мучаясь головными болями. такими сильными, что уже не мог жить без морфия.
А сам Николай, благодаря рапорту Зырянова в августе получил направление в школу младших офицеров в Калинине. Ему не хватило обучиться какую-то неделю, когда их курс бросили на передовую, нет не офицерами и не в артиллерию, а в самую что не на есть пехоту, защищать Калинин до подхода своих войск. Максимов был ранен в ногу, но сколотив вокруг себя группу бойцов ,удержал их до приказа. А потом, уже во время контратки сумел захватить вражеское орудие, и открыть из него огонь по врагу. Его все-таки направили в госпиталь, а вышел он оттуда уже лейтенантом, кавалером ордена Красного Знамени. Дальше его карьера полетела только вверх, командир батареи, командир дивизиона, зам командира полка. Закончил войну он командиром оперативного отдела 2-й артиллерийской дивизии. Закончил и погиб. В Кенигсберге, 10 мая от рук прятавшегося в городе бойца гитлерюгенда.
Но его история на этом не закончилась. Еще в 43 году он получил ранение в руку, из-за которого передовая была для него закрыта, зато появилась любовь, любовь с Ваернькой, военврачом, пришедшим на войну прямо с институтской скамьи. И в декабре 44 года у них родился сын Константин Николаевич Максимов. Варенька вместе с сыном отправилась на родину к Николаю, знакомиться с родителями и дожидаться мужа и отца. Не дождалась. Но сын вырос настоящим артиллеристом, Героем Советского Союза. Впрочем это уже совсем другая история.
|
141 |
|
|
|
Шматков поехал в кузове, с простыми бойцами и пленными. С интересом разглядывал он живых немцев, затягиваясь папиросой, и качал головой. Вот же ж паганцы! Он все понимал, лейтенант Шматков. Понимал, что это такие же солдаты, что у них тоже есть присяга, долг, приказ. Понимал, что им несладко пришлось, когда их бросили на шрапнель, пулеметы и танк Владимирова. И все же не мог понять, как так: сами же драться пришли, и сами же сдаетесь? Кой черт к нам лезть, если умереть за это не готовы? Эх вы, арийцы... Машину подбрасывало на ухабах разбитого проселка, и приходилось придерживаться рукой за борт и прижимать к себе буссоль, словно ребенка. Где-то там его дочка сейчас? Что делает? Думает ли о папке? Что ей про него ее мать говорит? Какими словами его вспоминает? Эх... Шматков курил, смотрел на бойцов, на их чумазые от копоти лица, забинтованные руки, и лица. Такие лица не бывают у тех, кто хочет сдаться в плен. Такие лица бывают только у тех, кто вышел победителем из трудного боя. Преодолел смерть, врага и свой страх. Это были не совсем его бойцы, но он гордился ими. И даже чуточку стыдился своих мыслей о Шнеерзоне, который так ловко захватил в плен фашистского танкиста. Молодец, еврейчик, не струсил, не сбежал, вступил в схватку и выстоял. Он чувствовал, что и бойцы тоже гордятся им и рады ехать с ним в одном кузове. Они помнят снаряды его батареи, помнят подбитый танк на мостке, подавленные минометы, убитых фрицев в противотанковом рву. "Может, я и был так себе отцом, — думал он. — Но командир из меня хороший. Хоть так. Может, это сейчас нужнее? А что потом — будем думать, когда до Берлина дойдем."
|
142 |
|