'maan' | ходы игроков | I

Когда не знаешь дороги, ступать надо осторожно. Не лезь на рожон и не торопись. Дыши полной грудью, дыши лесом, что раскинулся вокруг, вытянулся голыми черными стволами к самому небосводу, стараясь дотянуться до солнца, что спряталось за серо-стальными тучами. И слушай голоса его, ибо он не молчит. Даже камни говорят с тобой, Северянин.
Ты только слушай.

"Передовые отряды Хорса выдвинулись к Фатте и скоро сметут северные крепости южан, словно сор. Фервир приказал нам двигаться в авангарде, идти к Священной роще и следить за передвижениями разведчиков империи. Эти безбородые ублюдки топчут святую землю наших предков, не ведая, что Боги смотрят и запоминают. Накажите их. За голову каждого имперца, пойманного возле Седых Камней, Фервир дарует два халлера* - не важно, живого или мертвого."

Переход в шесть дней. Не сказать, что легкий. Но и трудным его не назвать - борьба с непогодой привычна, а марш в полной экипировке под покровом темноты - это рутина, а отнюдь не вызов.
Вы видели огни форта. Видели, как конный проскочил по расквашенной грязной дороге, схватившись за стремена так, как грудной младенец хватается за мамкину сиську.
Видели часовых на постах, напряженно вглядывающихся во тьму, что скрывала вас, словно заботливая повелительница ночи. Стальные котелки шлемов, факелы и копья в бледных руках, зубы стучат от морозного ветра, что пронизывает и кожу, и шкуру, и то, что под ними, пробирая до самых, мать его, костей.
Они смотрят на свою смерть и не видят её, - пробормотал беззлобно Гуннар, нахально улыбаясь, - скоро Хорс Душегуб придет и проглотит эти смешные деревянные домики. И не поперхнется даже.
На что Эмин шикнул, мол, "завали свой хавальник", и Гуннар замолчал, напоследок оглянувшись туда, где горят огни, где тепло очагов согревает сердца людей, не ведающих о том, что творится там, за Сумрачными горами.

Священная роща. Здесь живут Духи Предков. Они пронизывают деревья, и камни, и саму землю, дышат ею и говорят с тобой изнутри - шепчут ледяным языком ветра и шелестом припорошенной снегом жухлой травы. Они говорят - чужаки здесь, в лесу. Они пахнут железом и кровью. Они ищут тех, кто живет Старым Законом. Тех, кто чтит Богов.
- Воитель, - обращается к Шинте Эмин, без заискивания и раболепства - так равный говорит с равным, - нам стоит разделиться.
И правда. Ведь ваша "дюжина" - Корр, Тром, Сварт, Шинта, Гарм, Гуннар, Эмин, а также самые молодые и неопытные Герн и Фрит - может растянуться для поиска и, в случае чего, быстро собраться в боевой порядок. Но древо шепчет, беззвучно, неслышно - осторожнее будь, ведь безумца от мудреца отличает коварное мгновение.
Камни же не шепчут. Они молчаливо ждут, когда время превратит их в пыль.

Вдох.
Воздух сладкий, как мед, заваренный на травах, отстоявшийся, забродивший, охлажденный и заваренный снова. Холодный, свежий, сладкий, густой, его можно слизывать с кончиков пальцев, запивая росой.
Как можно не любить север?
Шинта улыбался, облизывая палец, подставляя его ледяному ветру, и облизывая снова.
Улыбался своей странной улыбкой, по которой никогда не угадаешь, что за ней прячется. Он так улыбался перед тем как достать нож и вскрыть горло случайному путнику, повстречавшемуся им во время перехода. А вчера он точно так же улыбался перед тем как снять штаны и присесть под кустом.

Шинта ждет, глядя на рощу, выглядывает что-то, невидимое глазу, прислушивается к неслышимому. А когда Эмин предлагает разделиться, резко оборачивается, глядя на собрата-воителя.
И опять улыбается.
— Эмин, — говорит наконец, затягивая паузу так, что на ней хочется повеситься. — Отличная мысль! — к отряду повернувшись, продолжил командным голосом. — Разделимся, обойдем рощу. Посчитайте мне их головы, расскажите, кто где стоит, кто где спит и кто куда ходит срать. Я хочу знать, сколько халлеров здесь нас ждет, — снова на Эмина посмотрел, сделав большие и наивные глаза, добавил с детской просящей ноткой. — Ни монетки не упустим, правда ведь?
Хихикнул глуповато, отвернувшись к роще.
— Корр, Сварт, Гуннар, Герн, Фрит — туда, — вытянул левую руку, обхватывая рощу. — Вас поведет Корр. Тром, Гарм, Эмин — со мной, — поднял правую, указывая направление, и медленно сомкнул руки.
Будто на чьем-то горле свел. И улыбки как и не было.
— Постарайтесь не шуметь до последнего.

      Корру было плевать на деньги. И считал он тоже не очень. Да и главным быть ему не уперлось.
      Но раз сказал бледный, чего разводить болтовню. Про себя Корр дал свои имена. Эмин — бородатый, Гуннар — рыжий, Тром — большой, Сварт — молодой, а Гарм — лысый. А запоминать кто там как себя величает ему было пока что не к спеху. Будет легкий бой — звать по именам не понадобится, трудный бой — кто выживет, того и запомнит.
      Значит, молодой, рыжий и еще два каких-то недоноска. А все здоровяки с бледным. Да плевать.
      — Мхм, — ответил на приказ утвердительно. — Эээ! — тихо привлек внимание молодых. И кивком за собой. Пошли.
      Где-то близко совсем враг. Только не хочется считать никого. Лучше взять одного живым, зажать ему рот, глянуть в глаза его невеселые, лихорадочно блестящие, огромные, как плошки. Своими, острыми, как иглы, холодными, как промороженные каменистые склоны, которые аж звенят, когда по ним ступаешь, там, где снег сдуло ветром. А потом отнять руку и послушать.
      Не надо ничего — факелов, ножей, веревок... Так скажет. Страшнее огня и железа тот, кто огнем не напился и железом не насытился.

А Тром считать совсем не умел. Ну, разве что пальцы загибать. Глянул выразительно на Гарма.
- А может, того! На живца? - пробасил в полголоса.
И стрелу на тетиву положил.

Переход выдался простым и омерзительно нудным. Да и каким еще он мог быть, когда убивать людишек нельзя, а со всех сторон бубнят ебучие камни? Разноголосый гомон булыжников порядком утомил северянина, и Гарм уже хотел было показательно расколотить пару-другую замшелых ублюдков, как вдруг камни заткнулись. Почуяли видать, недовольство могучего.

Некоторое время северянин наслаждался тишиной, медленно переваривая узнанное. Недоделанные имперцы шныряли по чужой земле, спеша приблизить собственную смерть, а ленивые Боги смотрели и запоминали, вместо того, чтобы развесить эту погань по ближайшим деревьям. Говенные Боги, нихера не могут сделать сами. Явись эта мразь в мир людей, Гарм обоссал бы любого из них не задумываясь.

Блаженная тишина, впрочем, длилась недолго, и теперь сотрясали воздух человечки, с которым Гарму случилось разделить путь. Махали ручонками, потрясали оружием, явно замышляя что-то глупое. Один из них, чуть покрупней прочих, что-то бубнил повернувшись к северянину, прилаживая стрелку к луку. Гарм пропустил мимо ушей большую часть сказанного, лишь лениво ухмыльнувшись в ответ. Живца-хуйца, какая нахер разница, давайте уже убивать.

Словно стая волков, загоняющая зверя. Разбились на группы, разбежались. Кто нюхом силен - воздух холодный носом тянет, вдыхая запах мертвого леса, скованного морозом рано пришедшей зимы. Кто видит дальше всех - тот вглядывается в черный частокол, вокруг раскинувшийся, и подмечает покачивание ветвей, сиротливо на ветру скрипящих, шевеления кустов костлявых, движение редкой, робкой живности, что прячется от незваных чужаков.
А кому Боги даровали уши - тот слушает. И слышит вот что.

Чуть больше дюжины их. У опушки. Уходят на юг, поспешно бегут. Глубокий след говорит - они с поклажей, они тащат пожитки, детей, инструменты. Они не рискнули уйти дорогой. Почему?
Либо боятся быть замеченными. Либо знают. Чувствуют. Дыхание Севера неотвратимо, оно леденящим душу страхом холодит загривок и спину, и местные - те, кто помнят Старых Богов - знают, что такое - Ночь.
Они бегут. Кто-то несет с собой сталь, крепко сжимая клинок, оглядываясь то и дело.
Кто-то - шкуры и нехитрый скарб.
Вряд ли у них есть золото. И что-то ценное, кроме их жизней.
Два халлера за голову. За тех, кто боится, но, в отличие от большинства, знает, что грядет, предчувствует погибель и слепо бежит от нее прямо в пропасть.
Что может быть проще?

Вдох.
Воздух сладкий, как мед... но теперь эта сладость тонко сдобрена страхом. Терпкий аромат, далекий и неуловимый, но именно такой — названный высоким словом "изысканный" — делает вкус ярче, разнообразнее, отчетливее. Дарит радость, вызывая улыбку на лицо.
Но Шинта не хотел улыбаться. Наверное, челюсть устала.

Уходят. Бегут, гонимые страхом. Тащат с собой все, что смогли похватать в спешке, все, что сочли ценным. Вызывая рефлекс хищника при виде загнанной жертвы. Они боятся Ночи.
Правильно, наверное.
— Взять, — Шинта шипит, и в оскале на его лице нет места улыбке. — Кого получится — живым.
Выпрямившись, он коротко машет второму отряду, указывая клинком на спины убегающих. По горлу не провел следом — значит, убивать без необходимости не стоит. По крайней мере, сразу. Ведь два халлера за голову, а отрезанную голову нести куда легче, чем тащить пленного.
А после Шинта достает второй клинок, и вот нет больше Шинты — лишь ледяная ярость меж двух лезвий берет разбег.

Ухмыльнулся Тром. И скользнул за Шинтой бесшумной тенью.

      Корр глянул. Немного их. И не все воины.
      Посмотрел — на той стороне ветки дрогнули. Стало быть, уже зашла с другого края ватага бледного.
      Ну, и хорош прятаться. Сейчас выкатимся на них — слабые побегут и попадут к бледному в руки. А сильные останутся прикрыть отход. И это они зря.
      Глядя сквозь листву, Корр вдарил дубиной по щиту. Чтобы громыхнуло. Чтобы вздрогнули, напряглись, всматриваться начали.
      Чтобы не слишком быстро все для них началось.
      От стрел, если будут, щит прикроет. Пошел на них, руку разминая, поигрывая дубьем. Давай, кто тут смелый. Кто тут сильный. Кто тут ТОТ УРОД, ЧЕРЕП КОТОРОГО ТРЕСНЕТ ПОД ДУБИНОЙ!
      И еще раз, уже распаляясь, врезал по щиту. Тряхнул буйной головой. Оттолкнулся босой ногой от холодной суровой земли, почувствовав ее плотную мягкость, и быстро уже пошел, и побежал.
      — Кто тут!? Кто тут?! КТОООО ТУУУУУТ!?

Сварт ступал по землям предков и грудь его трепетала от глупой волнующей радости. Морозец бодрил, уютная тьма скрадывала движения, шепот леса приятно щекотал в ушах.

Имперцы стояли на постах своей жалкой крепости. Рыскали по лесу, прятались, боялись и ждали. Им не нравится ни холод, ни тьма, ни шум леса. Они здесь чужие и понимают это. Сегодня они умрут и Священная Роща изопьет их крови.

Корр повел небольшой отряд по левой стороне рощи, и Сварт двинулся за ним. Увидели чужаков, по-видимому, бегущих из крепости. Любопытное зрелище, они ведь еще не знают о северянах, значит бегут от своих. Ха! Решение верное, но запоздалое. Довольный как кот, объевшийся сметаны, Сварт последовал примеру Корра и помчался на врага. Разве что в щит не стал стучать. Это, конечно, здорово, но если их раньше времени обнаружат разведчики, стучать потом будет Шинта, по Свартовой бошке.

Нужно было спешить. Десяток врагов на дюжину северян — расклад не веселый, можно запросто с неиспачканным клинком остаться. А ведь хотелось не только зарубить кого-нибудь, но еще и языка словить, чтобы узнать потом, как беглецы посреди ночи из крепости умудрились выбраться незаметно.

Шагая чуть шире обычного, Гарм без особого труда поспевал за бегущими человечками. Вперед не рвался, рубить овец - невеликий подвиг. Драные Боги совсем потеряли хватку, если такое дерьмо может безнаказанно тревожить их святилища.

Подобравшись поближе и убедившись, что среди беженцев воинов нет, северянин разочарованно сплюнул. Дерьмо и есть. Вырожденцы ебучие. Неодобрительно хмыкнув, Гарм поразмыслил мгновение, подкидывая на огромной ладони топор, а затем одним коротким движением отправил его в полет. Слетай-ка дружочек, посмотри, нет ли там свежатинки. С паршивой овцы хоть мяса кус.

Тренькнула тетива, с толстых пальцев Трома сорвавшись. Струна смерти. Наконечник в грудь бойцу с кулачным щитом впился, что развернуться успел, едва заслышав грохот ударов дубины о щит. Ёкнул тихо, наземь скользнул. Оглянулись беглецы. Заверещала женщина в обносках, что на груди в перевязи держала комочек живого тепла.
Закричали и дети.
И мужчины тоже закричали. С обеих сторон. Да только те из поселенцев, кто мог держать оружие, не могли толковой обороны организовать. Не было у них шансов. Гарма топор, похоже, главарю местному голову надвое разбил прямо вместе с шлемом.
Корр из зарослей вылетел, словно призрак зловещий, громыхая снаряжением, выбил щитом из рук бойца топорик короткий, а после челюсть могучим ударом дубины выбил - лишь зубов жемчуг да крови брызги в разные стороны. Тело, развернувшись в полете вокруг себя, глухо падает в снег.
Старика с рогатиной одолел Сварт, резво увернувшись, скользнув за спину и огрев топором по затылку. Тром развалил бойцов двух, что выглядели не старше лет семнадцати - один бросился вперед с отчаянным криком, рвавшимся из сиплого горла, второй сбоку обходил, закусив губу бледную, над которой редкая рыжая поросль пробивалась.
Атаку первого отбил играючи, схватил рукой свободной за горло, переломил как щепку шею подростка. Второй, увидав, побледнел еще сильнее и хотел, было, бежать, но не сумел.
В три шага догнал, двуручником дотянувшись до плеча. Слышал, как поет меч, крови испивший, рассекая всё, что попадется на пути.
Ветер-ветер-ветки-плоть-и-кости-ветер.
Шинта бабу заколол, что стрелу пустила в Гарма. Впилась в ногу чуть ниже колена щепка злосчастная, древко торчит, черно-красным обагрилось. А баба та, кровью захлебываясь, в нежных объятьях Шинты умирает, бледнеет, глаза закатываются.
Разбегаются те, кто на ногах остался. Мальчишка резвый, с длинными космами, бежит в лес, едва лишь силуэт мелькает за плотным строем вековечных деревьев - Герн и Фрит, что чуть позади и по бокам держались, чтобы ловить беглецов, за ним дернули. Женщина с ребенком в перевязи нагрудной, судорожно всхлипывая, спотыкаясь на свежем снегу и падая то и дело, убегает прочь, за ней Гуннар, топор на плечо закинув, идет не спеша. Девица возраста неопределенного тоже убегает - за ней никто не бросился, и она, уже перепрыгнув через овраг, скрывается за кустами.
Ну и старик один. Только он не бежит.
Нож выронил из рук. Котомку сбросил, рухнув на колени, руки вытянув в просительно-молитвенном жесте.
Говорит на чистейшем северном наречии:
- Я знал, что Вы придете, - трясущейся рукой вытаскивает из-под рубахи руну-знак на веревке. Старовер. Тот, кто помнит и чтит Богов, пускай и украдкой.
Или же тот, кто, пользуясь случаем, хочет выбить свой шанс пожить. Хотя бы чуть-чуть.
Эмин, сплюнув тягуче и кровь с меча смахнув, подходит к старику.
- Как живется тебе под властью Империи, дед?
- Несладко, - признается старик, пожав плечами. В его взгляде - усталость и чудовищный страх.
- Ты знаешь, кто такой Хорс?
- Наслышан, - кивает старик, оглядев с прищуром суровых северян - тех, о ком рассказывают сказки непослушным детям. О том, как придут бородатые бледнокожие люди с топорами, сломают ворота и двери, принеся с собой холод могильный и заберут всех детишек, а после - съедят.
Эмин стоит над стариком, упавшим на колени, и ждет, пока Шинта скажет, что с ним делать.
Один знак, и голова седоволосая слетит с плеч прямо в кусты. Одно слово - и свободен он идти и делать всё, что хочет.
Ступать по полю мгновенной и захватывающе-кровавой битвы, перешагивая через трупы своих родственников и друзей, односельчан и знакомцев. Чем не наказание - они умерли, а ты поживи еще и посмотри, что дальше будет?
Женщина вдруг вскрикивает там, за деревьями. И ребенок её грудной криком заливается.

- Не умеют эти имперцы мужиков воспитывать, - заявил Тром, вытирая клеймор об одежду не самого грязного мертвеца. - Вот я к семнадцатой весне уже вепря голыми руками заборол. А сколько людей зарубил - и не упомнить.
Сплюнул на тело ближайшего юнца. И к Шинте подошёл. Хлопнул того ручищей по плечу:
- Ну что, младший брат? Пленных - в расход?
Ухмыльнулся глыбой нависающей и волосатой старику. Подмигнул. Ответа, впрочем, ждать не стал. Повернулся к побоищу, да побрёл, стрелу свою высматривая. И, заодно, иные, полезные вещи.

Людишки разбегались, а Гарм разбегаться не спешил. Кто понял жизнь, тот не спешит. Убивать некого, дружочек так знатно прилетел в главного доходягу, что тот сразу все и понял.

Добравшись до покойного, Гарм пинком отправил прочь развалившуюся голову, подобрал топор, заткнув его за пояс, а затем принялся свежевать тушу.
Не велика добыча, а все ж свежее мяско завсегда приятно. Сноровисто работая ножом пустил кровь, выпотрошил, подрезал лишнее, и довольный собой схарчил сердце и печень. Теплые, вкусные. Хоть какая-то польза от этих недомерков. Напоследок вырубил из туши ребер с мясом, присолил их немного и совсем весело захрустел.

Тут-то и попалась на глаза щепочка мелкая, что в кольчуге застряла и все кровью перемазала. Вот-те раз. Даже и не подрались толком, а штаны кольчужные попортили. Досадно. Даже ребрами хрумкать перестал от такого огорчения. Что за невежи такие, никакого понимания. Сами умерли быстро, скоты неблагодарные, а Гарм теперь вот думай, как все поправить.

Раздраженно сопя, северянин полез в мешок, который таскал с собой на протяжении всей "битвы". Порылся в нем некоторое время, а затем победоносно вытащил лечебный бальзам, и тряпицу чистую. Вытянув щепку, долгое время мизинцем ковырялся, пытаясь сквозь прореху ранку бальзамом помазать. Да не преуспел в этом. Великоват мизинец. Пришлось на хитрость пойти. Тряпицу бальзамом перемазал, и вот ее уже затолкал куда надо. И снова костьми захрумкал, на этот раз уже злобно, зыркая по сторонам налившимися кровью глазами. Уроды, блять, кругом одни уроды.

      Убил. Еще одного убил, вышиб зубы, выбил дух из тела.
      Знакомая дрожь пробежала от загривка к пяткам.
      Вот теперь задышал. Вот теперь воздух почуял, холод, от которого немели уже пальцы на ногах, голод. В животе проснулось что-то.
      Убил. Да какая разница кого? Тог, кто поперек встал.
      Убил. За себя. За них. За землю. Но больше всего — за себя. Так, эдак пытался. Как змея извивался, как белка скакал.
      Пыль все. Не слышали боги, не слышали люди. А значит — смерть осталась.
      А со смертью просто. Входишь в нее, как в воду, выходишь — и смыло все. Пот, усталость, горечь, обиду. Все-все. Пожрать теперь бы. Вон, как лысый, упырь этот двухметровый упырь, весь скарбом обвешанный, прямо теплое мясо еще жрет, время не теряет. Сырое прямо. Как медведь жрет. А ну его в болото!
      Проводил взглядом убегающего. Нет, холодно ногам. Стал пятку прислонять к стопам мертвецов, чтобы найти, у кого сапоги по размеру придутся.
      Да и просто порыться. Пожрать бы тоже уже.

Вдох.
Воздух сладкий, как мед... но теперь он с привкусом крови.
Догнали, врубились, разбросали как кукол тряпичных. Шинта бабу с луком увидал — только тетива тренькнула. Крутнулся волчком, подпрыгнув на бегу, обнял, руку с ножом перед собой держа и глядя, как лезвие с глухим стуком врезает одежды под левой грудью, находя сердце. Обхватил крепче, к себе прижимая и вглядываясь в затуманивающиеся глаза.
Некрасивая, с грязным лицом, с волосами немытыми, со страхом неотвратимой смерти во взгляде. Невыразимо прекрасная в свой последний миг.
Впился губами в губы, дождавшись, когда прочертится на них кровавая дорожка, побежит тонкой каплей по бледной щеке. Вкусил вытекающую жизнь, облизнулся, чувствуя, как хрустит грязь на зубах вперемешку с алой влагой.
На снег уложил бережно — прощай, милая.
Поднялся, оглядываясь, и приглушая ледяное пламя, плещущееся в глазах. Девице, удравшей за кусты, вслед посмотрел со значением, нож окровавленный подбросил в руке, будто следом хотел метнуть. Пожал плечами, клинок вытер, спрятал.
— Герн, Фрит! Живым возьмите, — бросил молодым, бегущих за молодым, вдогонку, и к старику пошел.
Помолчал, слушая разговор старца и Эмина. От хлопка Тромовой тяжелой ладони покачнулся, углубившись подошвами сапог в утоптанный снег на пару пальцев, осклабился.
— Погоди, брат. Расход не доход, посчитать надо сначала, — ответил непонятно. Присел, оказавшись с коленопреклонным стариком на одном уровне, глазами встретился.
— Зря, дед. Сам же понимаешь теперь, что зря? Империи строятся и рушатся, короли и лорды мрут в своих пуховых перинах, перепачканных дерьмом и кровью, и сегодня тебе еще есть кому кланяться, а завтра раз — и нету. А Север, он... ну, сам понимаешь, да?
Сказал с какой-то легкой грустью, не ожидая ответа на свои философские вопросы. Вздохнул, улыбнулся.
— Но тебе повезло, я тебя не убью. Это, конечно, не значит, что ты выживешь... — замолчал, прислушался к женскому крику и детскому плачу оттуда, куда Гуннар ушел. — Но от того, что ты мне скажешь, будет зависеть, убью ли я кого-нибудь еще. И как убью. Смерть разная бывает, сам понимаешь.

Славы лишь чуть принесла эта битва, но много ли нужно неискушенному воину? Сварту хватило с лихвой — после короткой схватки с сухим стариком (а хоть бы и с собакой) он мелко дрожал от перевозбуждения и не понимал, что делать с нахлынувшей яростью. Сейчас бы, блядь, крушить и ломать, ан нет! Врагов больше не осталось. Задышал глубоко и ровно Сварт, пытаясь унять молотящее сердце, и принялся добычу искать, по примеру остальных.

Любопытно было послушать разговор с пленником-старовером. Поглазеть как громила Гарм врага потрошит и вкусно жрет его плоть (не от того ли он здоровый такой?), а потом занимается самолечением. Однако Сварта всё время не покидало чувство тревоги. Знатно пошумели они тут, а значит могли запросто раскрыть себя, потеряли преимущество перед имперскими разведчиками, рыскающими по Священной роще. Врагом куда более серьезным, чем горстка деревенщин. Молодой северянин был начеку, а когда закончил с обыском, тихонько прошелся по округе, ожидая остальных.

      Мээээ.
      Похоже, нету сапог. Все, сука, недомерки какие-то.
      Сплюнул.
      Онучи что ли из мешка какого сделать?
      Осмотревшись, увидел, что молодого потряхивает трясучка боевая. Так у лука бывает, если стрелу не наложил, а тетиву спустил, вся сила выстрела уходит в дугу, и она вибрировать зло начинает, беспокоится, и треснуть может на всю длину. Человек — он как лук. Ну такой вот, вроде этого. А Корр сам — он как кто? Он наоборот, как стрела. Прямой, оструганный со всех сторон, ничего-то нету кроме самого. Оперение – его прошлое, а наконечник — его злоба.
      — Э, младой! — окликнул парня, кивнул на тело. — Первый што ль?

Сварт растерялся, припоминая все свои немногочисленные битвы. Кого-то обухом топора зарядил по виску, кому-то ногу распорол. А потом суета, беготня. И хуй знает, что с ними. Может и подохли, но уверенности-то нет. А труп старика вот он, рогатину свою обнимает, сияя страшной раной на затылке. Выходит, Корр прав?

— Получается так, — отвечал молодой северянин, равнодушно пожимая плечами, — Надеюсь, не последний.

      А Корру интересно вдруг стало.
      Ухмыльнулся, на побоище это неказистое глядя. Старичка зашиб младой. Неплохо, а че? Это воители всякие в сагах поют о том, что мол, великий воин, нету равных. Сунут в глаз тебе вилами, и уравняешься. Когда поединок — там да. А в свалке любой враг — это враг. Хоть мальчишка. Хоть баба вон, что лысому ногу стрелой пропорола. И кольчуга не помогла. А казалось бы, здоровый, как гора.
      Так что победа. Без вопросов.
      Высморкался, как следует, чтобы жижа на усах не висела — вроде все уже все равно человеку, а такого Корр не любил. Взвалил дубину свою, случайно подобранную, а теперь вроде как и верной ставшую, на плечо, глянул на младого не зло, но так, пронзительно что ли. Как сосулька, с ветки упавшая, и вдруг пробившая богатыря насквозь, до земельки.
      И спросил:
      — Нууу... и как оно?

К чему эти вопросы? Рядовой интерес или какая-то проверка? Как оно вообще может быть? Ну убил и убил. Пусть старика, но не в пьяной же драке, так что стыдиться нечего.

— Славно, — Нехотя протянул северянин. Он сомневался в правильности ответа, так как не чувствовал ничего особенного после своего первого убийства, и не знал, что в таких случаях вообще чувствуют. Сварт пролил кровь за своих предков, избавляя родную землю от чужаков. А значит поступил славно, и это было важнее всего.

Задумавшись, парень вдруг повеселел, ухмыльнулся и добавил:

— Отец в небесных чертогах посмеется над моим подвигом, но это не помешает ему поднять за меня следующий кубок!

А Тром мимо проходил. И разговор весь слышал. Подошёл. И молодого тоже ручищей хлопнул. Только не по плечу, по голове, по шлему, как родного. Заявил радостно:
- И мы поднимем!
Обернулся к остальным: Эмину, Шинте, Гарму:
- Слышали все? Пир сегодня! Сварт мужчиной стал!

      Корр только головой покачал.
      От пира бы он точно не отказался... Только какой же пир? Вперед идти надо. Дальше убивать надо. Резать надо, пока не опомнились.
      Ну да ладно, это бледный пусть с большим спорит. Или не спорит. Или ножом в печенку сунет — тоже вариант. Бледный мастак на эти дела, хотя и большой не подарок, надо думать. И погубит его, должно быть то, чего он не ждет.
      Сварту уронил, глухо, словно камень к ногам:
      — Не будет твой отец смеяться. Победа над тем, кто тебя убить решил — всегда победа.
      Но одного ему маловато, да. Или себе забрать?
      Подошел к бледному, на деда кивнув, как на чурбак или пень.
      — Как все скажет, отдай молодому? Пусть... эт... выплеснет, гхм.
      Как будто в груди у младого кувшин, через край пена переливается, и жжет изнутри, и дрожью бьет от этого жжения.
      Потом подумал, к чему-то прислушиваясь в себе. Может, там-то побольше плещется? Может, там-то не кувшин, может там-то гейзер бьет. Сцепило зубы, навернуло брови на глаза.
И проговорил, потише уже:
      — Или мне... а?

Старик сглотнул судорожно.
- Я понимаю, - в глазах блестели непрошенные слезы, - и не прошу даровать мне жизнь. Я стар. Пощадите детей, господин, - руку дрожащую протянул, - я расскажу всё, расскажу. Только детей помилуйте.
На крик женщины дернулся, как будто бы ножом ужаленный. Всхлипнул, глядя на то, как Гуннар, отирая кровь с лезвия топора, бредет по снегу - преисполненный удовлетворения и спокойствия, как волк, что насытился сладким мясом.
На безумца-великана, пожирающего плоть только что разделанного мертвеца, взгляд перевел. На всех этих людей - людей, пришедших с Севера и несущих с собою ветер, сталь и кровь.
И ничего больше.
- Не торгуйся, чесотка, - буркнул Эмин, - рассказывай всё, что знаешь.
Дышит надсадно старик, глотает жадно воздух - страх клокочет в нем, но и ярость - скрываемая слабо - кипит огнем.
Герн и Фрит возвращаются, тяжело дыша.
Герн, высокий и худощавый, с коротким копьем и щитом на спине, говорит, сплюнув:
- Юркий малец. Ушел.
- Ага, - подтверждает кряжистый и безусый Фрит, упершись ладонями в колени, - он знает этот лес. Я чуть ногу не сломал, пытаясь его поймать..
Бойцы снимают снаряжение с убитых. Не густо. Три меча имперских, обоюдоострых и не самого лучшего качества, парочка топоров одноручных, боевых, кинжал самодельный, охотничий; нехитрый скарб навроде трута, точильного камушка, рунного знака на веревочке, пустого кошелька, набитого вместо дребезжащих монет драгоценных металлов курительной чаггой. Всё (или почти всё) залито кровью и имеет сомнительную ценность в глазах наемника. Но северянин не брезгует тем, что отнял в битве. Тем, что отнял по праву сильного.
Корр в мешке заштопанном нашел себе обед, например. Лепешка, что на морозе схватилась и стала твердокаменной - но смочи её в браге и с мясом копченым зажуй - и сможешь эту пустоту внутри заткнуть хотя бы ненадолго.
Или нет.
Гарм кольчужку стражника осмотрел. Крупной вязки кольца, но в целом - сойдет. Рану свою замотал и понял, что даже не больно, если подумать-то. Крови сбежала струйка, и та - неохотно. В зубах застряло что-то, пальцем ковырнул. Порядок.

Вдох.
Обычный морозный воздух обычного морозного дня. Тысячи таких прошли, и тысячи настанут после. Лишь привкус меда отголоском на языке — как воспоминание хорошее.

— Пир, — эхом откликается Шинта на Тромову фразу. — А что, может и закатим. Но сначала дело.
Корра выслушал молча, головой покачивая, и не взглянув даже на северянина крепкого. И все равно кажется, будто выслушал и запомнил.
А старика будто и не слушал вовсе. Только когда тот руку протянул, нож достал мягко, и так же мягко острием под протянутую ладонь подставил. Кольнул, чтобы капля рубиновая выступила, заставляя деда руку отдернуть, улыбнулся весело, будто шутку хорошую отмочил.
— Все, как просишь, дед, — сказал, глядя на старика, когда Герн и Фрит отчитались о неудаче. — Сами боги тебя слышат! Вот только злые у тебя просьбы, очень злые. За что ты так детей ненавидишь? За что хочешь их оставить на растерзание холоду? Или волкам?
Поднялся, нависая над дедом. Нет, не скалой, как мог бы Тром например, и не вековым дубом, как мог бы Корр, например. Но змеей, готовой ужалить.
— Рассказывай, дед. Если мне понравится твой рассказ, я дам тебе меч, и ты умрешь как северянин.

На слова Шинты ухмыльнулся только. Иного - и не ожидал.
Гуннара взглядом внимательным встретил. Пустил бабу в расход? Зачем? Баба ведь тоже трофей. Не продать, так Сварту праздновать отдать. Кстати...
Повернулся к юнцу.
- А женщина у тебя была? - спросил.

Снежинки крутятся в воздухе мягкой молочной взвесью. Ветер треплет старика за волосы, но тот не движется - обдумывает, видимо, новость о том, что мальчишка ушел.
- Они найдут свою дорогу, - прошептал дед, глядя в глаза Шинте.
А потом рассказал. Рассказал, почему ушли. Что женщина с грудным ребенком - её звали Юна - была вельвой и предвещала приход холода и стали на эти земли. Она говорила, что нужно уходить, но её не хотели слушать - "дура, она городит чепуху, и вы ей верите, глупцы!"
Но, как оказалось, не такая уж это была и чепуха. Она сумела собрать вокруг себя людей, доверчивых ли, или же осторожных без меры - не суть. Да только время хорошо не подгадали - пришлось из Фатты бежать в спешке, и уже тогда слухи ходили по городу, мол, "Север грядет!". И это не просто слухи. Гонцов, посланных в Виле, не дождались обратно, и накануне командир гарнизона объявил сбор и отправил на юг двумя дорогами конных с вестью - "Недоброе творится на дорогах севера. Мы видим дым"
Оставаться в городе больше было нельзя - слова вельвы взбудоражили народ, и мэр намеревался поймать женщину и посадить в клетку за грязные слухи и ведовство.
Убегая, взяли с собой скудный скарб и еды чуть, чтобы не замедлять ход.
Шел с ними сержант из числа гарнизона и трое его людей - дезертиры, вызвавшиеся помочь и защитить в дороге, но больше опасающиеся быть застигнутыми врасплох многотысячной армией северян.
Он не спорил и не кричал, как многие другие. Он просто сказал: "Я проведу вас через ворота и пройду с вами до Бродов. Держитесь рядом и не шумите, и тогда, может, Боги пощадят нас".
А теперь он лежит в снегу, утонувший в сугробе, пропитавшемся его же кровью.
А старик - его звали Свен - сидит на коленях перед своими пленителями и ждет своей смерти смиренно, зная - мальчик ушел от чужаков.
Быть может, Север пощадит его. Быть может, всё не зря.

Присел Шинта обратно, слушая. С жадностью вглядывался в иссеченные старостью, недоеданием и беспощадным холодом губы старика, похожие на кору столетнего дуба, как шевелятся те, выталкивая слово за словом, выстраивая их в единый рассказ — сбивчивый, но искренний.
— Север грядет, — эхом повторил, когда старик закончил, продолжая вглядываться тому в рот. — Всё не зря.
Улыбнулся мыслям своим, сбрасывая пелену жадного внимания, которая, казалось, поглотила его целиком во время рассказа. Оглянулся на ватагу.
— Слыхали, а? Север грядет! — воскликнул с детским восторгом, и снова на старика посмотрел. — Хороший рассказ, Свен. Слышишь, я называю тебя по имени, это важно! Смотри на меня.
Тронул деда за подбородок, мягко, но настойчиво заставляя того смотреть себе в глаза, и заговорил так же мягко и настойчиво, разъедая жгучим уксусом вопросов смиренность старика. И с каждым словом в глазах Шинты мелькало нечто — будто некто очень старый, старше гор, лесов и снега, лениво приоткрыл глаз, чтобы взглянуть на наскучившее ныне, но занимавшее его когда-то действо.
— Ты ведь помнишь, да? Помнишь их имена? Тех, кто являет собой дыхание Севера, славные имена Гота и Уталла, которые олицетворяют силу, мощь и доблесть сынов холодных заснеженных равнин, которые примут в свои объятья любого, кто погиб в бою с честью? А может быть, ты помнишь и еще более старые имена? Например, имя Ньярры, забытой ныне хранительницы лунного света, нераскрытых секретов и утерянных тайн, защищающей души тех, кто лишил себя жизни сам? А может, ты помнишь больше? Может, ты помнишь Старую Кровь, кровь богов и великанов, что бродили некогда среди людей? Может, ты узнаешь звуки Ее голоса, и желаешь стать Ее частью?
Кивнул на Гарма, выковыривающего из зубов остатки своей жуткой трапезы. Поднялся на ноги, едва заметно качнувшись под налетевшим вдруг порывом ветра, махнул Герну, взял протянутый им рукоятью вперед меч двумя пальцами, аккуратно уронил острием вниз в снег перед стариком.
— Я даю тебе выбор, Свен. Возьми меч и сразись с молодым в последний раз, отправляясь в иной мир с оружием в руке. А хочешь — упади на острие, оставляя честь лишить себя жизни самому себе. А хочешь, накорми собой нашего прожорливого друга, чтобы продолжиться в его чреве и стать его частью. А хочешь, склони голову под топор, показывая Старым Богам свой морщинистый язык — пусть захлебнутся от презрения! Выбери свою смерть, Свен. Такого и боги не каждому предлагают.

Свен, вздрогнув, протянул руку к мечу - холодная сталь обожгла руку старика.
Он подтянул его поближе, взялся за рукоять одной рукой, вонзил его в снег, встал, опираясь на него как на палку, неуклюже, не спеша.
Поднялся, распрямив сгорбленную спину. Мокрые от растаявшего снега колени, бледные губы, крови капля, что убежала к пальцам на тыльной стороне ладони. Он еле заметно дрожит. От страха? От холода? В горячке боя он потерял свою шапку. Он потерял своих друзей. Он потерял всё.
Но нашел в себе силы, чтобы подняться. И встретить смерть стоя на своих двоих.

— А то, — охотно ответил Трому, — Мне приходилось оставаться в деревне, обучаться и следить за хозяйством, когда две трети воинов отправлялось в набег. Тут хошь не хошь, а без женского внимания не останешься. Гы!

В связи с повышенным интересом к своей персоне, юный варвар почувствовал легкую неловкость. Однако он понимал — это внимание означает, что его принимают в коллективе. Смотря на Сварта, матерые воины с ностальгией вспоминают свою молодость — пьянки до блевоты, бойкие перепихи, первые боевые подвиги. "Я тоже таким был", - думают они. Или даже: "А вот я в твои годы ого-го!".

Тем временем всеобщее внимание переключилось на старика и его любопытный рассказ. Сварт слушал со всеми, а тем временем внутри него снова что-то пробуждалось. На этот раз не ярость, но что-то очень похожее, пусть и другое. Волнение, страх, трепет, предвкушение. Всё вместе. Молодой воин еще не был уверен, что ему придется драться со стариком, но давно уже был готов к этому.

Свен схватился за меч. Он дрожал от холода и казался немощным, однако Сварт знал, что без умения держать в руках оружие дед бы просто не дожил до столь преклонных лет. Никогда не стоит недооценивать противника, в особенности того, в чьих жилах течет кровь Севера. Сварт выждал немного, пристально разглядывая старика, вцепился в боевой топор, поднял щит и, не спеша, пошел на противника.

Шагнул Шинта назад, когда старик за меч взялся. Не от страха отпрянул — место дал, для встречи старости и молодости, чуть голову склонив из уважения к выбору Свена.
Топнул ногой, погрузив сапог в снег, уминая его в твердую поверхность под ногой. Еще раз, густой басовитый "хуммм" вызывая. И еще раз. Улыбнулся, глядя на сходящихся противников.
Ладони свел, разрывая звонкий морозный воздух хлопком.
И снова топнул, запуская размеренный ритм, аплодируя бойцам и восхваляя богов.
А может — просто для себя.

Шагнул ты на встречу старику. Шаг, другой. Закружил его. Ты в сторону - он как твое отражение. Еще шаг. Выпад сделал, замахнулся, крутанув в руке топорик. Парировал, выпад сделал - чиркнул по щиту меч, звякнуло.
Еще раз - хрупнуло дерево, когда меч в него впился. Еще - звяк! Хитрый старик танцует - неспешно, как танцуют все старики. Но у него есть парочка секретов.
Он чуть не снёс тебе голову. Ищет железо твою плоть. Тебя спасает только широкий, обитый сталью щит.

Но - не сегодня.
Не успел Свен отшагнуть, когда ты на его ключицу боевой топор свой уронил. Хрустнуло влажно, еще раз старик попытался мечом взмахнуть.
Не вышло.
Пинком в грудь вырвал из тела топор. Рухнул старик на землю. Кровь ручьем. Скорчился от боли, меч выронив из дрожащей руки.
- Он вернется, - проронил лишь, сопя, жадно глотая воздух вместе с кровью.
Так в полено вбивают топор. Хруп! - и раскололась голова. Он больше не страдал, не мерз и не думал о том, что он - особенный, что ему повезло, и везение его есть его же проклятье.
Теперь они вместе - призраки умерших, которым открыт путь в страну вечной охоты.
- Хорошо, - подытожил Эмин.
Развесить трупы на деревьях, снять головы, чтобы они стали знаком (и золотом в ваших карманах), а тела не пожрали волки (или Гарм), бросить на растерзание животным и уйти - слово за Шинтой.
Герн свой меч из сугроба вытащил, вытер о ногу мертвеца лезвие влажное, в ножны сунул бережно.
- Воитель, - обратился к Шинте Эмин, - Фервир и его сотни будут у Фатты к исходу ночи. До Седых Камней идти недалеко, но эти дети.. те, что сбежали. Их стоит отыскать.

- За девицей мы со Свартом сходим! - пробасил в очередной раз выросший за спинами товарищей Тром. - Ему в честь первой крови трофей полагается!

Восторг в глазах Шинты.
Яркий, неприкрытый — так мог бы смотреть малыш на свой первый в жизни восход солнца над бескрайним Севером, когда пламенный шар медленно расправляет свои бесчисленные лучи-руки, поглаживая теплым прикосновением каждый листок на дереве, каждую песчинку на камне, и каждую снежинку заставляя искриться ярче алмаза на королевской короне.
Так смотрел Шинта на танец старости и молодости, на вечное соперничество опыта и бесстрашия, мудрости и ловкости, знаний и силы, впитывая в себя каждое мгновение боя.
Исход закономерен, и все же Шинта закатил глаза, взмахивая руками, когда топор раскроил голову старика. Не разобрать за кого он болел, слишком много в жесте и досады, и удовлетворения сразу.
Только улыбнулся еще широко, осознав последние слова старика. Шинте не нужно пояснений, кто придет.
Опустив голову, слушал Эмина, задумчиво достав нож — тот, что чуть короче собрата — и покручивая его в пальцах. Когда Эмин закончил, кивнул неопределенно, глядя то на Гарма, то на труп старика, орошающий снег кровью из пробитой головы, и словно прикидывая что-то в уме. Затем подошел к старику, меч Герна из руки взял осторожно, владельцу вернул. Потом взрезал лохмотья на ребрах, обнажая плоть, а следом — взрезал плоть, обнажая печень. Чавкнул влажно ножом, поднял к лицу окровавленную ладонь, всмотрелся в мясо, едва заметно отливающее синевой. Впился зубами в краешек, пожевал задумчиво, скривился, сплюнул в сторону смачно, отшвыривая ошметок от себя, словно проказу, харкнул еще раз, утирая розовую слюну, на Гарма глянул со странной смесью брезгливости и уважения:
— Фу, блядь... как ты их жрешь...
Головой покачал, вытер нож, снегом руки умыл, снежок крутобокий скатал и в рот закинул, пожевав как следует.
Вздохнул, глянув сначала в сторону подлеска, где скрылся малец, затем в сторону, куда девица убежала.
— Это ты хорошо придумал, брат, — усмехнулся Трому. — Бери всех молодых: Сварта, Герна, Фрита. Волками по следу пойдете. Если девка до тракта успеет добежать раньше, чем вы ее нагоните, значит Север пощадил ее. А если нет — ну, Сварт всяко первый, а там уж разберетесь. Потом к Седым Камням выдвигайтесь, там встретимся.
Махнул рукой, провожая в путь, отвернулся, глядя на поле боя, усеянное телами.
— Этих — обезглавить, и на ветви. Каждому на груди — вот такую руну, — чиркнул лезвием по снегу, вырисовывая простенькую вязь. Жутковатое послание, восхваляющее Гота и Уталла, но понятное лишь тем, кто знает имперский.
— Этому... — на тело старика посмотрел, задумался на мгновение, а затем развел руками виновато, заговорил негромко, быстро и сбивчиво, будто оправдываясь.
— Эх, костер бы тебе сложить, Свен, хороший такой, чтоб пламя до небес, да не обессудь, времени нет совсем, даже камнями забросать некогда... Оставляю тебя волкам, уж прости, и пойми, и не поминай лихим словом с той стороны... Но, знаешь, волкам-то волкам, да не просто так...
Огляделся быстро, подбежал к скарбу, снятому в качестве трофеев с поверженных тел, пошарил, доставая имперский меч, вернулся назад и вложил деду в руку.
— Вот так. Вот так будет хорошо. Не держи зла, Свен.
Поднял голову, осмотрел ватагу. Блеснуло что-то в уголке глаза Шинты, или показалось? Поди разбери.
На Эмина посмотрел, кивнул — теперь уже вполне определенно.
— Как с телами закончим, вперед по следу. Но если — когда! — найдем, мальца не убивать. Я Свену обещал. Гарм! Головы потом соберешь, и понесешь. Только будь добр, не сожри по дороге.

Кивнул Тром. Махнул рукой молодым:
- Пошли.
И двинул по следу. Чай, не первый раз.

      Суета.
      Все это ненужная суета.
      Эти были живы. Мы их убили. Зачем все остальное? Зачем не идти дальше, искать новых южан?
      Корр думал так, вырезая руны на груди у убитых ножом старика*. Почему он подчинялся приказам этого человека?
      Он не боялся бледного, да и лысого тоже.
      Он не жаждал богатств, которые бывают после походов.
      Ему безразличны были судьбы армий и поселений. Он хотел убивать, и мог делать это и один.
      Корр, как и большинство северян, не решал вот так вот, разложив все по полочкам. Он слушал свое сердце. И сердце его было пока тут, с этими людьми.
      Его закаменевшее сердце, выгоревшее углем, в котором ярко горела еще только одна искра. И сейчас он словно чувствовал порыв ветра, идущий от спутников, который не давал искре погаснуть. А что будет когда она погаснет? Он ляжет, раскинув руки, на землю, и умрет, подставив тело холоду, горло волкам, а глаза северному небу, которое будет вбирать через них его душу, ведь оно того же цвета, что и его глаза.
      Или грянет гром и явится жестокий бог, чтобы забрать его или раздавить, как червя?
      Или просто будет тьма и ничто?
      Корру было неинтересно. Он хотел быть здесь. Идти дальше и убивать дальше. Разожгут ли убийства искру в пламя? Неважно!
      И вот он делал не то, что хотел, чтобы потом продолжать делать то, что хочет.
      Он вырезал нехитрую руну старым ножом с треснувшей рукоятью из оленьего рога. Он ждал нового убийства.
      Пока лысый доедал труп, Корр вдыхал послевкусие схватки, заглядывая в глаза каждому мертвому.
      Жалкая замена убийству. Крохи. Но хоть что-то.

Людишки бегали, болтали, и даже пытались изобразить драку, пока Гарм рвал кольчужные кольца, скрепляя их затем на новом месте. Пустая, неугомонная порода. Портят мясо, режут лишенные силы закорючки, развешивают тела на деревьях, в ожидании подачки. Достойные прислужники дерьмовых богов. Глупцы, ожидающие божественного одобрения, словно собака кость, и удивленно воющие каждый раз, когда получают вместо кости плеть. А пора бы уже понять, такова суть жизни - сделанное благо ничего не стоит.

Досадливо сплюнув костяной крошкой, Гарм вновь погрузился в неотложные размышления о своей вражде с божественной мразью, пока лишенные смысла людские речи проплывали мимо его большой, умной головы.

— Гарм, головы собери. Гарм?.. Да еб же... Гуннар! Наш великан опять головой в облака ушел, понесешь доход вместо него.

Вырезали руны - святотатственные для любого имперца и сладкие, как кровь, для вас. Кому что. Корр, например, особенно не восторгался никогда святыми именами старых Богов. Не интересовали его детали божественной кары, бессмертные души и жизнь после смерти в чертогах из черепов.
Его интересовала битва.
И вскоре она должна найти того, кто её ищет, рыская в лесах - не оглядываясь на то, готов ли он к ней или нет.
Подвязали за ноги обезглавленные тела, будто бы тянущиеся к земле бледными посиневшими пальцами. И Свен, сжимая в руках клинок, мирно спит в кусачем снегу, и ждет, когда его разбудят там - на другом берегу, за Небесной Тропой, в долине вечной Охоты.

Вы уходите. Сварт, Тром, Герн и Фрит ускоренным шагом следуют по пути, которым уходила девица. Она не могла уйти далеко, правда? - спрашивает Трома Герн, утирая нос тыльной стороной рукавицы. На плече болтается костяной лук, в колчане гремят стрелы. В руке - короткое копье, за спиной - щит. Фрит Сварту говорит:
- Воитель зол. Заметил? Он не показал этого, но я чувствую. Не догнал я мальчишку. Он как.. как проклятый - был и нету! - шмыгнул, воздух холодный втянул, ртом облачко пара выдохнул.
- Девицу надо брать по-любому.

Остальные идут к Седым Камням. Слушая лес, дыша им, его скованной вековечной стужей дикой природой.
И ожидая встретить того, кто здесь скрывается. Кто ждет гостей. Кто помнит такие холода. И эту землю защищает.

- Могла, - расстроил парня Тром. - Или не могла, - обнадёжил. - Кто знает? - щетину почесал, - Южане ж шустрые бывают. Особенно южанки. Особенно со страху, - ухмыльнулся.
Несколько секунд молча бежал. Потом хмыкнул:
- Но не ссы. Мы - шустрее. Догоним, никуда она не денется.

Закончили дела. Осмотрел Шина украшенный пейзаж — то, что сквозь бесчисленные миры и бесконечные годы назовут модным словом "инсталляция". Улыбнулся своей странной улыбкой опять.
Вдохнул полной грудью сладкий морозный воздух, отыскал взглядом две цепочки следов, уходящих в лес — одни маленькие и легкие, почти невесомые, и рядом другие, тяжелее и больше.
И пошел по следам молча, зная, что ватага следом пойдет без команды. Подставляя оголенную грудь кусучему северному ветру.
И не скрываясь даже, будто по дружественному селению в таверну шел.

И шли они. Долго ли? Вовсе нет.
Лес осторожен и не дает дороги чужакам, но благосклонен к тем, кто чтит и уважает Старую Кровь и тех, кто ею обладает.
Слышат все вдали вой стаи волков - не тех драных собак, что дерут скот на голых равнинах, а настоящих Волков - огромных животных с густой белоснежной гривой и клыками-ножами в палец длиной, способных разорвать человека в клочья в считанные секунды.
Эти звери правят древним лесом, живут им. Они не пускают сюда южан, стерегут секреты и охраняют покой душ, защищают священные земли от всего чужого.
Они рядом? Они вас учуяли?

Но вы миновали опасность и прибыли к священной роще к закату.
Рыжим блеском золотого солнца облиты старые замшелые изваяния, напоминающие страшные людские - великанские? - головы. Отбрасывают грубые тени на снег, не зная жертвоприношений и молитв уже много лет - каменный грубый алтарь на возвышении пустует, разбитые ступени к нему замело, и чаша для крови животных и людей испила последний глоток давным-давно, позабыв этот сладкий металлический вкус.

Стоите, слушая ветер и ворона клич, что сидит на ветвях бессмертных угрюмых деревьев.
Белый он, словно в муке извалялся. Смотрит на вас, глазами-клюквинами моргая часто.
Хлопнув крыльями, улетает прочь, сливаясь с серо-стальным куполом неба.

- Воитель, - Эмин, тронув едва за плечо засмотревшегося на необычную птицу командира, говорит:
- Священная Роща пустует, здесь нет следов имперцев-собак. Будем искать дальше или останемся на ночлег? Спать спокойней под сенью великого древа, - кивает на огромный разлапистый дуб, которому, наверное, под тысячу лет, - и для парней не лишним будет привал. Я отправлю их поискать добычу.. с твоего позволения, конечно.
- Нам нужно подождать молодых, что ушли за девчонкой. Они знают, где мы. И придут сюда, - заметил Гуннар, проведя ладонью по шершавому камню - стряхивая снег с древнего алтаря.
- Тебе стоило отправить меня, воитель, - растер снега ком в кулаке, ухмыльнулся невесело, - я бы уже догнал её и был уже здесь.

Быть может, он прав. Что задержало их? Ведь, дойдя до тракта и не найдя девчонку, они должны были придти к Седым камням.

— Ну вот, — думал Сварт, тяжело дыша, — Уже второго старика отправил к праотцам, герой сраный.

Посмотрел в остекленевшие глаза убитого — щемануло слегка в груди, отдалось тревогой. Что-то было не так во всём сегодняшнем дне, но что именно — молодой воин понять не мог. Впрочем, как пришло новое чувство, так и ушло. Несколько мгновений раздумий, и Сварт снова был в строю, пышущий здоровьем и готовый к новым подвигам во славу своего народа.

Трому кивнул, одобрительно хмыкнув, и расплылся в глупой улыбке. Закинул щит за спину, отряхнулся, можно идти.

В пути Фрит поделился переживаниями по поводу убежавшего мальца. Рассказ его был жалким, но Сварт не стал на него давить, так как сам мог запросто оказаться в такой же ситуации.

— Убёг и убёг, что тут поделаешь? — как мог, молодой воин попытался утешить товарища, — Докажешь свою преданность общему делу в бою, и воитель забудет о твоём проступке.

      Корр доволен был тем, как привязал тела. Ладно. Не получалось у него ничего в мирной жизни хорошо. Лодку сделал? Тяп-ляп. Седло сшил? Держится, и ладно. Шкуру выделал? Бугром лежит.
      А убивать получалось. Ладно шло. Вроде ничего такого не сделал сегодня — обманок хитрых, приемов там... Жахнул дубиной по башке — и только. А хорошо. Чисто. Как не для себя делал.
      И сейчас хорошо вышло. Правильный узел, долго держать будет. До весны провисит, если не срежет никто. И руну вырезал так, ну... когда смотришь на то, что получилось, и просто знаешь: "Как надо".
      Настроение улучшалось понемногу. Все как надо идет.
      Вот и ворон закаркал. Корр воронов очень любил, потому что в их голосе завсегда свое имя слышал.
      Пошел перо поискать под деревом. Хорошая примета, перо вороново найти, тому, чье имя Корр.

Добрый Север. Сегодня — точно, ибо задобрили его сыны обильной кровавой жатвой. И дыхание Севера теперь ласково покусывает лицо, щекочет снежинками, нагоняет веселую слезу на глаза. А ведь может так дохнуть — и не вздохнешь после. Например — зловонным дыханием из оскаленной волчьей пасти, в которую не то что Тромова — Гармова голова пролезет.
Уберег лес, не тронул. Встретил седыми камнями, припорошенными золотом заката, похожими на головы великанов, что собрались на одном холме обсудить важное дело, да засиделись настолько, что ушли под землю. Встретил объятьями раскидистого дуба, сбросившего листву к зиме, но не потерявшего от этой зимней наготы своего многовекового величия. Встретил хриплым криком белого, как снег, ворона-альбиноса.
Уставился Шинта на ворона — и застыл изваянием, неотрывно глядя на птицу до тех пор, пока не растворилась та на фоне неба, лениво взмахивая крылами. Даже когда Эмин к нему обратился, лишь голову повернул к воину, не отрывая взгляда от исчезающей точки на горизонте.
— Да-да, — сказал отвлеченно, — подождем здесь...
И лишь когда птица окончательно исчезла, тряхнул головой Шинта, будто наваждение сбрасывая, но не улыбаясь больше.
— Да, привал. Добыча нужна, это лишь Гарм перекусить успел, а я жрать хочу, кишки скоро друг друга нахер слать начнут. Отправляй парней, если получится — и Гарма уболтай. Заодно следы поищите, вдруг ходил кто, да метель не замела. Костер в камнях спрячьте, топлива на две ночи запас, — и, предупреждая возможный вопрос Эмина, добавил: — Вряд ли настолько задержимся, но пригодиться может.
На Гуннара глянул, на то, как воин алтарь от снега очищает. Ухмыльнулся.
— Не печалься, Гуннар! Найдем и тебе бабу. Следующая — твоя!
И снова веселось прогнал, глядя на небо в ту сторону, куда ворон скрылся. Шагнул к алтарю, аккуратно ступая на разбитые и заметенные снегом ступени, подобрался к жертвенной чаше. Кинжал достал — тот, что помельче — снял перчатку с левой руки, кольнул себя в ладонь, рубиновую каплю вызывая. Уронил ее в снег на дно чаши, молча склонив голову.
Да так и остался стоять, дожидаясь, пока последний золотой луч за горизонтом скроется.

— Избалован и слаб стал нынешний человек. — размышлял Гарм, на ходу обгладывая оторванную руку. — Уже и парное мясо ему не в радость, и духота каменной клетки милее ветра свободы. Богов внимание не подарок равного равному, а милость. Что говорить про войну. Кричат иные — любим воевать! Любим! Нет лучше дела, чем воевать! А как ковырнешь такого, и вскроется гнилое нутро. Не чистая страсть к кровавой сече его ведет, а паскудная тяга к восхвалениям, суетная жажда земли и золота, трусливое пресмыкание перед Богами. Не понимают убогие — уж завтра будут славить других, богатства вяжут получше любой веревки, а Боги никогда не ценят того, что дается даром. Нет, такими дорогами к свободе не ходят.

Мысль эта была большая и серьезная, потом и думал ее Безбожник на протяжении всего перехода, и отвлекся один лишь раз. Вздумалось волкам, что и впрямь покрупней обычных были, Старая Кровь, полакомиться человечиной. Что ж, будь это ничьи людишки — их право. Да вот только шагающие впереди недомерки, уже Гарму принадлежали. И потому упала на волков тень могучего. Без слов все понятно — мои это людишки, мне их и есть. Не вам. И отступили, жадно глотая слюну, правители леса. Затаились в обманчивых древесных тенях ожидая своего часа. Вкусна человечина, но жизнь вкуснее. Гарм же продолжил свой путь, оставив волкам на лесной опушке обглоданную руку. Не для пропитания, мяса на уже ней не было, а как поощрение малое, коим владетельный муж одаривает понятливых.

- Да, - кивнул Фрит, - надо исправить. Я принесу девицу вождю, ты не против? Не будем убивать её сразу. Побалуем, но убивать не надо, - оглянувшись на Трома, произнес тихо, будто бы старший товарищ мог осудить такой поступок.

И вы брели - в холм и с него - вниз, в ущелье, пересекая замерзший ручей и поляну, где след стал чистый и свежий - вот она, упала здесь, споткнувшись о затаившийся в сугробе сук, полежала в снегу, дрожа от холода и страха, и, спотыкаясь, пошла дальше.
И всё удивлялись - как же ей хватило сил, чтобы двигаться дальше! Она зашла очень далеко.
Но вот лес редеет, и скоро покажется тракт - здесь легче двигаться, быстрее, проще.
И здесь кончается след.

Принюхиваясь словно пёс, поднял горсть снега к лицу Герн. Пальцами размял его в мокрое крошево.
- Чуешь её? - спросил его Фрит.
Покачал головой Герн, глядя в сторону, где, должно быть, проходит дорога - каменные глыбы, вкопанные в землю, по которым ходят телеги, кареты, сани. Из Фатты, туда - на юг, где свиньи-имперцы живут - в землю мягкотелых и дряблых южан.

Прислушивается Сварт. Не нравится ему эта тишина.
Он слышал шум ветра. Поземки сухой шелест. А сейчас.. напряженная, оглушающая тишина.
И Фрит смотрит на тебя и с недоумением в лице как бы спрашивает молча: "Чего?"
Воронов стая взрывает криком тишину.

* * *

Корр подходит к дереву, чья серая кора кажется пепельным мрамором - стылым и неподвижным. Крепкие корни вросли в землю и камень, вспоров его - это древо стоит здесь тысячу лет и простоит еще столько же.
Сколько проживет твоё имя, произнесенное вороном? Сколько проживешь ты?
Корр, - зовет тебя крупная птица, черная, как ночь. Глядит глазом черным, сидя на ветви, клюв повернув в сторону. Корр!
Взметнув крыльями, вспугивает стаю ворон, что мельче и легче - они разлетаются, напуганные и взбудораженные.
И ворон, расправив крылья антрацитовые, обнимая небо, застланное несчетными стаями угольно-черных птиц, снова глядя в твои глаза, говорит тебе на своем вороньем наречии о чем-то важном - и ты чувствуешь, он обращается к тебе - именно к тебе - по имени:
- Корр!

Моргнув, наваждение сгоняешь, в пальцах покручивая задумчиво иссиня-черное перо - оно теплое и мягкое на ощупь. Эмин рядом стоит, еще раз за плечо тебя тронув:
- Корр! Идем. Нужно организовать лагерь, воитель скомандовал привал. Он.. снова не в себе, - оглянувшись через плечо на Шинту, что застыл у алтаря, продолжил:
- Поэтому идите-ка вы с Гуннаром в лес, да наберите сухостоя. Нам предстоит, как минимум, одна ночевка, а я не хочу морозить задницу.

Безбожник, тем временем слышит запах крови - это воитель взывает к богам, которых не помнит, кормя их жалкой каплей. Безумец! Не зная, чьих богов те менгиры, нельзя приносить дары - это знают все.
Или, видимо, нет.
Кости видишь под своими ногами. Они забавно хрустят под твоей великаньей поступью. Так хрустят черепа и грудины под ногами на поле боя, когда ты движешься сквозь строй врага, словно железная мельница, вращая двуручниками в обеих руках и обливаясь чужой кровью.
Этот запах пробуждает в тебе голод.
Но не только.
Обеспокоенность?
Может быть.
Что-то кричит, там, в лесу. Или кто-то.

Не проливайте кровь на святой земле, или кровью умоетесь! - говорил тот лысеющий мудрец, чей шаткий храм вы когда-то сожгли, а мудреца ты лично посадил на кол, и вся его мудрость вышла через задницу.
О, как это было давно.

Алеет снег на дне жертвенной чаши, окропленный кровью. Вкусно, должно быть — для тех, чьи уста уже давно не пробовали кровь.
Нельзя приносить дары незнамо кому — а он принес. Нельзя, поклоняясь одним богам, одаривать других — а он одарил. Не от безумия в голове, и не от наглости непомерной.
Шинта молчит, слушая нечто в себе. Ведь ярость, что наполняет его руки силой, не туманя при том голову, дарована ему свыше. Ведь путь, которым он идет, устилают под ноги ему руки тех, кто сильнее его во сто крат. Он поклоняется Готу, чтит Уталла, и в то же время понимает, что кроме них, есть и другие. Великие. Древние. Одного взгляда на Гарма достаточно, чтобы убедиться в этом. И не факт, что все, чем Шинта обладает, даровано теми, кого он знает поименно и чтит ежедневно. Пусть он не Гарм, но в нем тоже что-то есть. Он знает это, и знание это заставляет его улыбаться.
Капля, что он уронил в снег — это приветствие.
"Я здесь. Я пришел в ваше святое место, и ступаю осторожно, склонив голову. Я уважаю вас, кем бы вы ни были. Возможно во мне есть нечто от вас... или я бы хотел, чтобы так было."
Ведь эти седые камни, в честь которых был прозван холм, достойны уважения. В отличие от тех смешных храмов с их смешными жрецами, что так забавно верещат проклятия, угрожая карами своих выдуманных богов.

На опасливый взгляд Фирта не ответил Тром. Девка Сварта, ему и решать.
Мрачнел, по ходу пути. И впрямь, шустрая оказалась, далеко ушла.
Вышли на тракт. Замер здоровяк, позволяя Герну след искать. Нахмурился. Ковырнул каменную глыбу сапогом. Оскалился:
- Не наша земля.
Прислушался. Лук приготовил. Стрелу на тетиву положил. И вздрогнул: вороньё. Натянул жилу.
- Идёт кто-то.
Осмотрелся: насколько редок лес? Укроет четверых? И только тут слова Шинты вспомнил. Герну:
- Оставь. Север пощадил.
Всем:
- Идём.
Махнул шевелюрой обратно, туда, откуда пришли. Но с места не сдвинулся. И от криков птичьих взгляда не отвёл.

      Корр с усилием оторвал взгляд от птицы. Что-то говорила она, что-то хотела донести. Старая, мудрая птица. Посмотрел на Эмина, будто не узнавая, будто сквозь него, как будто Эмин — прозрачная глыба льда.
      — Сухостоя?
      И не понятно было по голосу, то ли кивнет и пойдет за дровишками, то ли врежет дубиной по голове северянина.
      Потом поднял дубину, сунул под нос воителю.
      — Этим не нарубишь. Давай топор.
      Перо. Перо хотелось сохранить. Неееет, не просто сохранить. Серьгу сделать. Нужна костяная игла, веревочка из волос... Он очень хотел, чтобы это перо теперь было с ним.

Тром:
Стоишь, открытый всем ветрам, невольно вжав шею в ворот шерстяной - тот крик вороний, шум и гам - не от тебя пугает. Здесь другое.
Стук. Герн припадает к земле рукой и ухом, Фрит, напрягшись, в боевой стойке встречает то, чего не видит - и боится, зная, что за ним нет той силы, что была утром - великан-убийца, безумец-воитель, берсерк Корр и ветеран сотен битв Эмин. Они там. Здесь только Тром, и двое таких же юнцов - и он сам.
И ты теперь слышишь то, чего не слышал раньше. И Герн, вскочив с земли, словно заяц опрометью бросается прочь - туда, в чащобу леса, под защиту призраков, духов и ухабов.
Он кричит:
- УХОДИМ!
Конный отряд боевым клином мчится вверх по холму - они быстры, стремительны, свирепы. Гикают всадники, облаченные в доспехи, тренькают арбалеты и луки, шипят боевые кони.
Они знают, как выглядят северяне-чужаки. Вы для них - первый и главный враг.
Фрит дергается - толстое древко торчит левее сердца - и, сделав шаг к Трому, зацепившись за его плащ белыми пальцами, осядает в снег, заглядывая в глаза воину, пытаясь найти утешение или помощь.
Выдыхает, кровью булькнув.
Сварт, обернувшись, бросается назад - лес укроет, лошади не пройдут здесь.
Бежит впопыхах, позабыв о том, что сделал и том, что должен был сделать - эта девчонка, которую они должны были поймать, изнасиловать, обезглавить, вздернуть изувеченное тело на дереве у дороги - все это неважно теперь.
Важно только бежать.
И Сварт бежит и слышит стук крови в своей голове - не затопчут, не догонят, слишком он быстр, слишком молод.
И, не заметив, а может, и заметив, но слишком поздно, налетает на девчонку ту самую, что вышагнула из-за древа и протянула руку в приветственном жесте. Рука та - гладкий нож, быть может, хозяйки дома или охотника для свежевания шкур.
Глаза девицы полны немилосердной злобы, ненависти и обиды.
Они блестят слезами, подведены усталостью и болью.
И ты видел такие глаза. Сколько раз?
На колено припал, чувствуя то, что не чувствовал никогда раньше - холод проникает внутрь сквозь сталь в твоем животе, закрепляется там, обживается надолго. Навсегда.
Выдыхаешь тяжко, с трудом. Руки тяжелеют.

И Тром, что мчится следом, видит всё это.

* * *

Вооружившись колуном и топором, Гуннар и Корр, что задумчиво крутил новоприобретенное перо всю дорогу, отправились на добычу дров.
- Ты веришь ему? - спрашивает Гуннар вполголоса, ступая мягко и неслышно, - нашему доблестному командиру? Он якшается с прислужниками Крови, творит черную магию. Ты почуял опасность, когда мы продвигались по лесу? Там было что-то.. огромное. Но оно нас не тронуло. И это, блять, не потому, что мы - добрые защитники севера.
Гуннар выдохнул:
- Он служит тьме.
- Ты свободный человек, - ответил Корр, пожав плечами. - Никто не тянет тебя за яйца. А Шинта... Он не служит тьме. Он играет с тьмой.
Ухмыльнулся чему-то своему.
- Ха! Тоже верно! Я с радостью пролью кровь южан, сколько бы их не встретил, и мой клинок всегда был на стороне Душегуба, но всё же.. разве тебе не хочется узнать, куда нас ведет этот безумец?

Последнюю фразу прерывает яростный вой, берущий начало у истоков ручья с той стороны холма. Гуннар, мигом приняв боевую стойку, замер и напрягся, как тетива арбалета, воздев левую руку в жесте "не шевелись".
"Что это?" - на губах вопрос застыл.

Замешкался Тром. Задержался.
Но, лишь затем, чтобы нацелить острие стрелы на ближайшую - самую первую - лошадь и спустить тетиву.
Посмотреть вниз. Поймать затухающий взор Фрита. Отметить привычно: не жилец. Стряхнуть холодные руки с плаща.
Повернуться. И увидеть дичь. А рядом с ней - оседающего Сварта.

Крикнул Тром:
- Герн!
Услышал юнец? Или топот сверкающих пяток приглушил оклик?
Бросился великан к девице. Ухватил за кисть с ножом. Свободной рукой ударил по предплечью. Сильно. Со всей дури. Так, чтоб разлетелась кость с треском громким на осколки мелкие.
Следом в волосы ей ладонью широкой вцепился. Сварта за шиворот прихватил. И потащил. Их обоих.
Далеко, впрочем, убегать не стал. Зашёл на несколько метров в лес, чтоб коней подвижности лишить. Юнца отпустил. Посмотрел: живой ещё? Сказал:
- Отползай.
Девчонку за горло прихватил. Крошечная совсем, на фоне немалой туши бугая. Прикрылся ей - от стрел.
Повернулся. Усмехнулся криво. И потянул клеймор из-за спины.
Будь умней великан - не случилось бы нападения, не застали бы северян врасплох. Значит - опозорен Тром. Значит - смоет бесчестье кровью. Чужой. Или своей.

      — Вот и узнаем! — ухмыльнулся по-волчьему Корр. — Хоа!
      Рукоятью в щит стукнут, ногами притопнул мерзлую землю, не услышав даже, а почувствовав, как разошелся звон в земле.
      Положил дубину на плечо, щит в бедро кромкой упер и стал ждать.
      Куда бежать? От кого? Да и что спасать-то? Ужели жизнь свою, звмерзлую, как эта земля? Уже ли душу, изгрызенную до белых костей?
      Подступай, неведомое, коли не боишься. Коли боишься, нечего тебе тут делать.

Зверь.
Чуешь его. Чувствуешь кожей, как если бы он навис над тобой и дышал смрадным горячим дыханием тебе в спину.
Зверь этого леса почуял кровь. Он жаждет её. Он приносит смерть.
Боишься ли ты? О нет.
Любой зверь - эта обыкновенная тварь, рожденная из плоти протовеликана Исмира, что распался на части и тем самым дал семя нашему миру. И любая тварь, пришедшая в мир из плоти его, обладает его же проклятьем - она смертна.

Ты ждешь его, с дубиной и щитом, спокойно и тихо стылый воздух гоняя в легких. Тебе ли бояться смерти?

Гуннар, однако, твоей уверенности не разделяя, отшагнул назад, когда темный силуэт проскочил средь деревьев - быстрый как северный ветер, но тихий, как призрак долин.

Здесь он, рядом. Зверь чует страх и идет по нему, как по следу. Гуннар исторгает его, словно бочка с протухшей солониной - свое едкое зловоние. Но ты не страшишься - ни его, ни кого бы то ни было.

Он движется, но ты не успеваешь следить.
Ты понимаешь, что Зверь не только вокруг - он уже в тебе, пытается разъесть тебя изнутри. Он гложет тебя. Манит во мрак, священное Великое Безмолвие.
Он - проводник людей туда, откуда никому нет возврата.

Ты слышишь движение! Но это не Зверь - это Гуннар бежит, бежит сквозь снег, что летит плотным белым потоком, крупными хлопьями застилая небесный свод и мир вокруг, набиваясь в глаза и раскрытый рот, распахнутый в немом крике.

      В этом вся беда — если идешь с трусами, сам превращаешься в труса. Если идешь один — погибаешь. Нужны отчаянные, смелые люди, чтобы что-то сделать.
      Мохнатое чудовище внутри зарычало, разверзло пасть. Корр даже руки раскинул, приглашая — на, глодай. Не чуешь что ли? Там камень и пепел, там зола и песок. Там неживо.
      Глодай, сука, давись, а потом не жалуйся.
      Внутренний зверь был слаб. А тот, что вовне — силен. Ему даже рычать не пришлось — от одного его запаха внутренний испугался и исчез. Теперь тут был один зверь, один человек... и бегущий кусок мяса.
      Корр закинул дубину на плечо и пошел в сторону. Не прямо на зверя (Корр знал, что прямо на охоте — это не столько куда, сколько как), не прочь. В сторону.
      Выбирай сам, Зверь, за кем идти. Но не спутай меня, свободного человека, и ошалевший от ужаса комок плоти. Ибо если и отправляться мне в Безмолвие, то не с ним.

Целился в боевого коня - а попал в грудь наезднику. Оперение стрелы дрожит на холодном ветру. Боевой рог захлебнулся воем, опустилась рука, сжимавшая его, плетью повисла. Голову свесив на грудь, всадник накренился набок, выскользнул из стремян и свалился с лошади в неглубокий снег, уткнувшись в сугроб плечом.
Не жилец.

Девица не сопротивлялась. Почти. Когда ударил ее по руке, вскрикнула, увидев, как вспухла рука изнутри поломанной костью, будто прорастающей сквозь плоть и кожу наружу. Нож окровавленный из руки выпал, в снег зайдя легко - как в масло. Теплый.
Сварта подхватил, приобнял, девицу за волосы, как скот - вскрикнула дико от боли - и вперед.

ГЕРН! - эхом раздается твой голос по округе, а в ответ - ржание лошадей, гиканье, звяканье кольчуги, кожи.
Вот они. Сколько? Одиннадцать всадников против тебя одного. Почти все вооружены луками и арбалетами, нацеленными на тебя и твою новую, захлебывающуюся тихими рыданиями подружку.
Обхватил огромными пальцами её горло, засипела, свободной рукой вцепилась в твое запястье. Всего лишь ребенок - понимаешь. Её пальцы пытаются отдернуть твою руку, но это всё равно что пытаться отдернуть корни великого дерева от земли.

Чужеземцы не спешат. Они видели смерть одного из своих людей. Они не уверены в своем превосходстве. Вас, северян, очень много в этих лесах. И вы обожаете завязывать бойню на своих условиях - прыгая с деревьев на головы чужаков, вооружаясь ножами и камнями.

Одиннадцать всадников у кромки леса. Один свистит тебе, на ломанном наречии кона - ты плохо знаешь этот диалект - спрашивает:
- Кто девица?

* * *

Ты увидел Его.
Белесая шкура, фигура в десять футов ростом, не считая хвоста, клыки размером с твой указательный палец и яростный алый блеск глаз, ужасающе схожих с глазами человека.
Забудешь когда-нибудь такое?
Вряд ли.
Почему он не убил тебя, когда был так близко?
Крутишь перо найденное в руках. Подсказывает что-то - непростое оно. И эта встреча с чудищем Древнего Леса - она тоже непростая. Здесь есть какая-то страшная тайна, которую ты не в силах ни разгадать, ни постигнуть.
Но стоит ли?
Нужно отправиться обратно в лагерь, рассказать обо всем воителю Шинте и Эмину - они в отряде умники, пускай думают о последствиях и о том, что делать дальше.

Отбежал в лес. Сварта отпустил. Девицей прикрылся. За дерево отступил - она маленькая, я большой, от меткой стрелы не защитит. На вопрос не ответил: мнутся, значит боятся. Пусть продолжают: мне приятно. Сварту, тихо:
- Ползи!
Отступить бы самому, к более удобному месту, где не смогут окружить, зайти с разных сторон. Но своего не бросить.

Не ползет он. Не слышит? Нет, скорее, не может - девица, небось, покрутила ножом у него в животе, пока ты до неё добрался, разрезала внутренности, или просто задела что-то важное - ты не лекарь и не шаман, не знаешь всех премудростей, но знаешь точно - ранение в живот всегда страшно, мучительно больно и чаще всего кончается смертью.
Дрожит, прижимая руку к ране, что напитала плащ кровью. Кольчуга крупной вязки блестит от неё черным блеском.

Они не спешат наступать, но и уходить не намерены. Следят за лесом, за тобой - и не видят причин не атаковать. Выдерживают паузу. Ждут ответных действий.
Время не на твоей стороне, но они об этом еще не знают.

Если бы Герн был ветром, донесся до Седых Камней и рассказал Шинте и остальным о вашем затруднительном положении.. то что? Они всё равно не успели бы к развязке. Найдут, быть может, ваши изрубленные тела.
Мыслью теплой греешься - если нападут, то изрубленными найдут не только ваши тела.

- Нортмаан, убери свой меч. И девкой не прикрывайся, она ничего не стоит. Отпусти её. Ты потерял много своих людей, - кивнул на тело Фрита, что лежит чуть поодаль.
- Твоему соратнику нужна помощь. Он умирает. Посмотри. Ты хочешь этого?

Пригляделся к раненному. Лежит. Стонет. Не ползёт. Рана в живот - страшная гибель. Болезненная. Сейчас - почти неотвратимая. Почти. Сморщил варвар лоб. Вдвоём - не уйти, не одолеть. Даже если вытащишь чудом, некому лечить - только Сварт и умеет. Оставить? Лучше смерть. Принять бой? В исходе Тром не сомневался, лишь хотел забрать с собой больше имперцев. Снова посмотрел на юнца. Так странно: день первого убийства стал его последним. Не будет пира, не будет трофейной женщины, не обагрится новой кровью его топор. Напрягся богатырь. То ли про меч, то ли про девушку крикнул врагу:
- Приди и возьми!
Не отпуская "щита", выскочил из-за дерева. И ударил. В сердце. Умирающего.
Лучше так. От руки брата. Не от боли ранения и пыток.
Сжал девчонку ещё крепче, уже не заботясь об её выживании. И попятился назад. В чащу. Туда, где в переплетении ветвей, можно потеряться, скрыться с чужих глаз, вынудить преследователей искать себя.
А там, как знать - может удастся отловить их по одному. Треск ветвей (Герн?) отвлечёт. Крадущийся менгир сделает остальное.

Придавил мечом ласково, как умирающего зверя.
Убил меня! - в глазах его расширенных увидел промелькнувшую стремглав как молния в сумрачном небе мысль. В стекленеющих глазах, дрожащим взором провожающих клинок, что вырастает из груди, рождается из плоти и крови.

Отступаешь в тень могучих деревьев, а всадники не спешат, следя за тобой из-под забрал пернатых шлемов, сквозь прорези для глаз. Курится паром дыхание их боевых лошадей, готовых преследовать тебя, а потом затоптать копытами в землю.
Сжимают латные перчатки полуторные мечи и моргенштерны.

Ты не покинешь этот лес, знаешь.
Даже пешим строем - настигнут, найдут.
Девица стонет в твоих руках тихо-тихо. Визжит от боли, когда ненароком задеваешь её поломанную руку. Она будет мешать тебе драться, когда они пойдут в атаку.

Хотела бы жить, наверное, как прежде. Вернуться туда, где тепло и сытно.
Ты бы тоже, наверное, хотел.

      Выморозило от этого взгляда.
      Камень нельзя расколоть взглядом или сдвинуть с места. А вот покрыться инеем он может — это был как раз такой случай.
      Зверь.
      Тайна.
      Перо.
      Корр даже не пытался напрячь мозги, чтобы разгадать все, что тут наверчено. Не его это — в загадки с миром играть. А вот почувствовать — почувствовать он мог. И он постарался запомнить все это.
      Запах, вид. Как снежинки летят, как ветки колышатся, как лес пахнет. Принять в себя, как нож принимаешь худыми ребрами, как примериваешься, перед тем, как хватить кружку браги, как пьешь ледяную воду долгими, вдумчивыми глотками.
      Даже присел на одно колено, понюхал мерзлый лист и пожевал кончик его зачем-то. И земли горсть размял в руке, со снегом пополам.
      И топор тоже поднял. Если вдруг Гуннар выживет — можно будет посмеяться над ним.
      Только после того, как увидел Кромм зверя, понял — это вряд ли. Мертвец Гуннар.
      И ушел.

Шинта:
Ты слышал звериный вой и рёв человека там, в лесу.
От этих звуков кровь стынет в жилах.
Или то не от звуков, а от гуляющего в ветвях и одеждах твоих леденящего ветра?
Эмин смастерил костер из того, что под рукой оказалось.
Позвал к нему громилу-Гарма.
Раздувая прогоревшие угли, протягивая замерзшие ладони поближе к огню, уселся на свой плащ, поглядывая на танцующую тень воителя чуть вдалеке.
- Хорс, наверное, уже сжег Фатту дотла, - задумчиво глядя в костер, обломком берцовой кости подвинул шипящие "дрова", - значит, скоро нам здесь делать будет нечего. Бывал я на юге, и не раз. Там, блять, нечего делать, кто бы что ни говорил, - тягуче сплюнул прямо в костер.
На Безбожника посмотрел - опять, как и всегда - с таким подозрительным прищуром, будто стараясь разгадать, какие такие мысли роются в этой огромной голове.
- Воитель, иди к костру, погрейся. Я посторожу, - окрикнул Шинту, поднимаясь с места и одергивая плащ от налипшего снега.

В последний раз посмотрел Сварту в глаза. Ёкнуло что-то в груди. И исчезло, сметённое яростью, горячкой боя. Рванул в чащу. Сразу, как почуял деревья за спиной, остановился. Клеймор - в землю. Прихватил девчонку ещё и за челюсть, рванул резко и сильно, шею ломая - обуза ни к чему, пусть умирает. Уложил тело. Лук достал. Назад оглянулся: не уйти. Прицелился, выстрелил - хоть считать Тром и не умел, но понимал: больше убьёшь - меньше останется. Подхватил меч и дальше побежал. Лишь на миг замешкался: скользнул неприятный холодок вдоль позвоночника. Но уделять предчувствию внимания не стал: некогда. Только крепче рукоять сжал.

Добрый Север, но доброта его скоротечна и непостоянна. Вот одарил он тебя сегодня немыслимо: теплой ладошкой солнца погладил, иней с бороды сбивая, кустик клюквы мерзлой из-под сугроба выпростал, зайца под ноги спугнул. А ночь пришла, и взыскал за доброту проявленную стократ, отмеряя придирчиво за дары кровью из разорванной глотки.
Но Шинта знает, что его дар принят. Неведомо кому поднесенный, неведомо чем аукнется еще. Но принят.
И улыбается Шинта, зная, что еще шаг сделан по незримой тропе, что ведет его уже много зим в такую даль, о которой и скальды не поют.
— Я не мерзну, Эмин, ты же знаешь, — ответил с неожиданным теплом в голосе. Словно отцу или брату кровному благодарность за заботу проявленную почтил.
Улыбнулся чуть шире, прислушиваясь, развернулся и резво к костру побежал, подпрыгивая смешно, словно мальчишка босоногий.
— Где хворост? Добавь огня, Эмин! Улыбнись поприветливей, Гарм! У нас гости, так встретим же, блядь, по-царски!

Шинта. Общее:
Тебе сразу показалось странным - эти ноги как-то асинхронно, по-разному идут.
Ты чуял холод, исходящий ото всюду - мерзлая, укрытая снегом земля, черное, как смоль, небо. За спиной - твои бойцы, и пламя разведенного костра.
Никто не спрашивает, что ты услышал, к чему приготовился - Эмин молча поднимается на ноги, перехватив поудобнее свой боевой топорик, Гарм, повернув голову, прислушивается, будто бы, наконец-то, хоть что-то в этом мире маленьких и хрупких смертных пробудило в нём отклик - хотя бы и жалкий, но всё же интерес.

Оно было похоже на чудного, чрезвычайного высокого и худого человека, передвигающегося на четвереньках - с бледной просвечивающей кожей, изрисованной блекло-синими символами, с витыми мускулами, облепившими длинные белые кости, словно упитанные черви. На безглазом овале мелового лица зияла черная пустота разверзнутой в уродливой улыбке пасти с заточенными редкими зубами.
Существо, подкрадываясь со стороны чащи, вдруг остановилось, насторожившись. Синие губы сошлись вместе, стянулись в тонкую нитку, прорези еле заметных ноздрей зашевелились - существо принюхивалось, не видя вас, стоящих у костра.
Эмин затаил дыхание, глядя на незнакомое создание с редкой помесью страха и отвращения.

Тром:
Прихватил девицу, ладонью крупной накрыл нижнюю часть красивого, но искаженного болью и страхом лица, резко дёрнул - хрупнула кость, живая искра во взгляде туманным непониманием и безразличием резко сменилась. Остекленевший, тусклый взор - вдаль, в долину Безмолвия.
Так нужно.
Уронил её тело на снег, лук подхватил, наклонившись - и вовремя - просвистела стрела чуть выше горла.
Выпустил свою - и попал. Ахнул кто-то, всхрапнула лошадь вдалеке.
За клеймор схватился так, будто он - обломок корабля, а вокруг тебя - бушующего океана ярость, и вал за валом будет он бить тебя, пока не потопит и не поглотит в свои холодные темные пучины.
Всадники по одному, смыкаясь, резво скачут, гикая.
Ты, за дерево отшагнув, резко взметнув тяжелый пласт железа снизу-вверх, разрезаешь коня пополам, сбиваешь с седла ошарашенного конного, и, словно вихрь стали, развернувшись на носке, вгоняешь клеймор бойцу в брюхо - хрипит он, кровью гаркнув, глаза навыкате.

Еще один приближается - бросаешься навстречу, резво уворачиваешься - проходит мимо твоей головы шипастой булавы набалдашник, двигаешься - в сторону дерева шаг, свист стрелы у самого кончика уха.

Кричит Атаман этой шайки что-то, но что - не в силах понять. Вот он, впереди, в тридцати шагах; его конь топчется на месте, а его ватага движется - одни к тебе, галопом, другие - чуть в сторону уходят рысью. Будут бить в спину и с боков - не думаешь, знаешь.

Но ты - сталь. Ты - огонь. Неуловимый, острый, как бритва. Не согнешься. Не поймаешь.

Отошла одна. Вскрикнул второй. Захрипел третий.
Замер за деревом Тром. Секунда передышки - бесценна. Вдохнуть. Выдохнуть. Исправить ещё незаметное вовне, но ощущаемое внутри нарушение дыхания. Перехватить клеймор покрепче и удобней. И броситься в атаку.
Ударить. И уйти. Ударить. И уйти.
Так и жить. Всё оставшееся в этом мире время.

Мрачные боги взирают со своих постаментов на твой ратный подвиг - как ты, проскочив под цепом, скидываешь харцера, облаченного в тяжелую кольчугу, с коня, вцепившись пятерней ему в ногу - грузно падает тело, перехватило дыхание у него.
Конь, заржав, мчится дальше.
Втыкается яблоко рукояти в забрало с глухим металлическим дребезгом, с хрустом вминая шлем в лицо врага - вскидывает руку имперец, яростно и гулко заверещав, всю силу взбитых лёгких выталкивая в продавленную, залитую кровью кастрюлю на своей сломанной голове.
Вновь стрела, другая - вонзившись в древнюю, как мир, кору рядом стоящего дерева, за которым ты скрылся, дрожит древко. Вторая мимо прошла, угодив в сугроб за спиной.
Ты - ветер. Воин Севера, не знающий ни жалости, ни пощады.

Еще один всадник, замахнувшись, метнул в тебя топором - отбил его молниеносным выпадом, отвел ногу назад, перехватив меч так, чтобы упереть рукоять в живот. Миг - нарывается конный на точеное лезвие, лошадь, насадившись грудью на меч, хрипит в предсмертной агонии, на дыбы встав и смахнув с себя всадника.
Рыцарь, свалившись на землю, быстро поднимается на ноги.
В руке - щита прямоугольная белая пластина, зазубрены его края; изображена на нём черная, как смоль, птица, но большего ты не успел разглядеть - харцер, в побитом саладе и панцире, вооруженный изогнутым кривым мечом, спешит к тебе - паром курится каждый частый выдох. Он не устал - он, скорее, удивился.
Видимо, никогда не встречал такого гиганта - способного свалить коня ударом двуручника.

Ты посеял смуту в сердце одного - может быть, посеял её и в сердцах остальных?

Не успеваешь об этом подумать. Стук копыт по дрожащей земле отдается в пятках. Они зашли сзади. Конный с пикой наперевес - тот, которого ты заметил минуту назад, что заходил слева. И справа - с двуручным мечом в руках.
Сомкнутся на тебе. Задавят. Собьют. А, может, проткнут - или тот, или другой, или оба разом.
Да и пешего не стоит сбрасывать со счета - он, несмотря на падение, движется быстро и уверенно и точно умеет обращаться с мечом.

Окружили Трома. Замер он, выжидая, в сомнении.
Всё, конец?
Нет, ещё нет.
Двое сзади. Один впереди.
Бросился на рыцаря. Его не будет - не будет и кольца.

Гарм сделал один лишь шаг, заслонив костер - на незваного гостя и добрую половину поляны упала огромная тень, накрыв их подобно приливной волне.
Миг... и северянин вновь замер, словно удовлетворившись этим невеликим для воителя таких-то размеров достижением.

Холодный воздух покусывает за пальцы. Ласково, почти нежно — для того, кто привык вдыхать его полной грудью каждый день с самого рождения, смакуя свежесть на языке. Ведь этот воздух сладкий как мед...
Странные шаги будоражили слух. Две пары ног, но идут так, будто двое хромоногих поддерживают друг друга, ступая при том легко и почти неслышно. Шинта смотрел в ночь с затаенным восторгом в глазах.
— Кто ты? — шевелились его губы, не произнося ни звука.
Разгадка шагов вышла из чащи, скаля в кошмарной ухмылке отдельные острые пики зубов, принюхалась, поворачивая безглазую голову и, похоже, не видя и не ощущая пока что сынов Севера на фоне костра.
Шинта улыбнулся, и даже когда громадная тень Гарма простерлась вперед, заслоняя костер, — воитель остался недвижим, пожирая взглядом визитера.
Лишь губы его продолжали шевелиться, без единого звука выталкивая одни и те же слова, словно тягучий припев в заунывной песне скальда:
— Кто ты? Кто же ты? Кто ты?..

Шинта, Гарм. Общее:
Втягивая ноздрями морозный воздух, дух леса неожиданно произносит - скрипучим, как старое дерево, колючим, как шип розы, и сухим, как сухостоя шелест, голосом недочеловека:
Кровь сладка, бежит ручьем
Тела горячего вкусное мясо

Шагает вперед, осторожно приближаясь, черным толстым языком облизывая тонкие трупно-синие губы.

Два человека - один великан
В прятки играть - что за потеха?

Голову в сторону наклоняет, остановившись в десяти шагах от вас, чуть не дойдя до кольца света от костра - он огромен, больше, чем кажется. Он - как Гарм, только тощий, как бледная тень его. Но что-то подсказывает вам, что в этих тощих лапах силы предостаточно.
Зловещий оскал сменился вдруг - губы сложились тоненькой трубочкой, будто бы тварь сейчас засвистит.
И настоящий Северный ветер, тот, который губит целые селения, срывает лавины с гор и поднимает людей в воздух, одним резким, оглушительным порывом, резанув льдом и снегом ваши лица, тушит пламя костра, словно слабый огонёк лучины.
Но самое страшное не в том.
Он, голову наклонив вперед, мягко разлепляет веки, явив вашему взору свои глаза.

Эмин, сдавленно хыкнув, будто водой захлебнувшись, давит из себя яростный воинственный клич и бросает топор в лесное чудище.

Тром:
Вперёд.
Прямоугольник щита воткнется в тебя, выбив дух, а изогнутый меч срежет кость, как сухую ветку - всё не так. Прямоугольник щита тяжелый, ты быстрее, живее. Воткнешься в него сам - ногой, с разбегу. И рыцарь, на мгновение потеряв равновесие, пошатнется, и ты, меч занеся, с разворота смахнешь его голову, по шее, не защищенной стальным воротом, ударив лихо.
Чвакнула плоть, голова в снег полетела, кровью брызжа, а ты движешься, неуловимый, смертоносный.
Сколько их осталось? Не считал?

Атаман - впереди. Боком к тебе развернулся. Топчет снег боевой конь. Он смотрит на тебя - как ты движешься, как ты калечишь и убиваешь его людей. Боится тебя? Не факт. Хотел бы столкнуться с тобой лицом к лицу? Вряд ли.
Но у него, похоже, нет выбора. Ведь если хочешь что-то сделать - лучше сделай сам. Даже мягкие южане знают об этом.

Он, пришпорив коня, двигается на тебя. Арбалет в руке его - массивный, но небольшой.
Он хочет закончить твою череду побед одним выстрелом. И это нечестно - Боги не любят трусов.

"Кто же ты?"
Вопрос, который терзает губы Шинты безмолвной судорогой, относится лишь к происхождению обитателя Севера.
"Кто ты? Чьих богов дитя или питомец, чьей милостью одарен или наказан проклятием?"
Ведь и впрямь, разве Шинта южанин какой, чтобы у лесного духа вопрошать, кто он: друг или враг?
На Севере нет друзей.
Впрочем, пожалуй, и врагов.

Голос духа пробирает до костей, словно лютый мороз. Сам он приближается, неторопливо и неотвратимо, как Последняя Зима.
Шинта вдруг перестает улыбаться и смотрит на гостя с какой-то неведомой грустью.
Дыхание духа сбивает с ног, принося с собой Северный ветер. Против такого может выстоять, не согнувшись, разве что Гарм, и Шинта не испытывает судьбу — пригибается в вынужденном почтительном поклоне, прикрывая глаза рукой, в которой зажат нож, а другой, с ножом же, опираясь на снег.
А затем смотрит в его глаза — со все той же грустью во взгляде.

— Зря ты сюда пришел, — роняет коротко, обращаясь к гостю. Коротко и холодно, будто ножом по горлу резанул.
Медленно, словно нехотя, поднимает клинки, готовясь к поединку. И будто кривится с тоской даже, когда Эмин со сдавленным криком швыряет топор в духа.

Порывы ветра заставили Гарма недовольно поежиться и впервые посмотреть на незваного гостя.
С тяжелым вздохом - опять отвлекают, северянин скупо ткнул поганца секирой. Осади, тварь, отвлекаешь же.

Срубил голову, но даже взгляда не удостоил. Дальше рванул. Оказалось, что за спиной пешего рыцаря главарь прячется. С арбалетом. Вот когда пожалел Тром, что не носит, подобно Гарму, топоры для метания. Махнул рукой - и нет имперца. Либо поймал лезвие лицом, либо отвлёкся на мгновение, достаточное для удара. Впрочем, некогда. Выставил варвар клеймор перед собой: авось отмахнуться удастся. А нет, так одна стрела не опасна. Здоровья добежать хватит.

Шинта. Гарм. Общее:

Топор свистит в воздухе, словно металлическая птица. Он снес бы голову твари, будь она человеком. Но то не человек. Неуловимая дрожь воздуха, миг - и черная ручка утонула в снегу.

А оно приближается.

В бой ринулся Шинта с Эмином на пару. Гарм присоединился.

Не спешит чудище. Но стоило приблизится - сразу же Эмина схватил за горло огромной рукой, играючи уклоняясь от сонма ударов. Второй рукой ноги обхватил. Взмах секиры, удар сокрушительный, прямо в темечко - искры летят, бьют по глазам. Словно булыжник рубишь - без толку. Слепая тварь даже не вякнула, только голову чуть вжала в тощие белые плечи.
Гарму в глаза заглянула, развернув шею не-человечески.
И по самую задницу Эмину ноги оборвала резким рывком, пасть черную отворив.
Глаза-лучи. Глаза-камни. Сияют светом далеких звезд. Разум затуманили. Ослепили. Будто долго-долго на горящий шар солнца смотрел, не мигая.
Ткнул в горло твари ножом Шинта, рубанул по руке, стараясь Эмина, за шею сдавленного, безногого и окровавленного, освободить. Безуспешно.
Но сталь и железо не страшны духу Леса.

Булькает чудовище, сверкая Очами:
Кровь зовёт кровь
Дары приносящий погибнет

* * *

Тром:

Доблесть и смерть. Идут за тобой по пятам. Тень твоя. Твоё второе имя.
Не смыть позора кровью. И жаль, что только духи видят, как ты рвёшься в свой последний бой, словно герой Маан дам-Скульд из древних сказаний, что выследил, выдавил из берлоги и в честном бою обезглавил последнего Дракона.
Нет сомнений - ты бы сразился и с драконом и победителем вышел из этого боя.
Но здесь - всего лишь люди. Пускай их много, а ты - один. Не суть.

Кровавой круговерти хаос. Зажжен пожар, что не остановить. Обагренный, горящий лихорадкой боя, стоишь на коленях на теле, обломком клеймора раз за разом ковыряя кровавую кашу разбитого черепа.

Вокруг испускают дух закованные в железо мертвецы - раздавленные конями, пронзенные твоим мечом, разрубленные и пораженные, признавшие свою ошибку, но - слишком поздно.
Вороны восседают на кронах. Их пир - твоя победа.
Твоя победа - злая дрожь, смертельная усталость. Чудовищной слабостью оборачивается гигантская сила, мягкая проворность кошки - твердостью старого тиса.
И разум, разум твой ослаблен пением битвы.
Ты смотришь на то месиво, что творишь - и не опускаешь рук.
Опускаешь обломок меча в него. Раз за разом. Ветер гуляет в ветвях, обдувает разгоряченное тело. Успокаивает. Духи говорят тебе: "Великий Тром. Могучий. Ему место подле трона Царя".
И мысль непрошеная: ты бы не прочь отдохнуть где-нибудь, даже у чьего-то трона.

Как знать: может был тот самый Маан в числе предков Трома. Много славных мужей внесли кровь в род его. "Тром дам-Скульд". Звучит, да.

Вышел из беспамятства. Поковырял задумчиво жижу костяную. И остановился. Не сразу, но остановился. Осознал: всё кончено. Осознал: они мертвы. Осознал: устал. Обмяк вдруг. Задышал. Глубоко. Но спокойно. Откинулся на спину: хорошо! Засмеялся. Нет: захохотал!

Быстро ли, долго ли, кончился воздух. Перевёл Тром дух. Утёр тылом ладони смешанный с кровью пот. Откинул слипшиеся патлы. Опёрся кулаком оземь. И встал.

Тяжело. Будто свинцом налилось тело, не держат ноги. Прислонился к дереву. На клинок свой посмотрел. Сжал крепко: спасибо! Хорошо послужил, верный друг. Сломался? Не беда, заново выкуем. Убрал его в ножны. Последние минуты боя - как в тумане.

Ухмыльнулся вдруг. Окинул мертвецов взглядом. Ха! Отмщены Сварт и Фирт. Смыт позор имперской кровью. Свершён подвиг. Жаль, никто, кроме воронов, его не увидел. Впрочем: духи знают. Значит, не зря. Не просто так юнцы пали. Подумал эту мысль. И отлепился от "костыля". Хватит. Время действовать. Отдых - потом. После смерти. У трона. Хмыкнул: не сейчас. А, может, и не сегодня.

Осмотрелся. И пошёл между тел, клинок разыскивая. Меч? Нет. Замена клеймора - неуважение к нему. Так что искал Тром топор. Большой. Двуручный. Он и в бою удобен. И головы, коих немало скопилось, им рубить сподручней. Фервир платит. Братья - уважают.

Разогнувшись, почувствовал, как болт арбалетный внутри тебя ворочается, плоть разрезая и царапая кость. Торчит оперением из спины чуть пониже ключицы. Между ребер, видимо, уперся. Повезло.
И как не почувствовал в пылу битвы такую досаду?

Тяжело было сразить эту ощерившуюся железом свору. Тяжелее - вытащить злую железку, впившуюся в спину. Когда силы на исходе, от слабости подгибаются колени, и кровь ключом бьет из битого тела - приложи усилие. Закусив тряпицу, обломай стрелу. И вытащи наконечник, рыча сквозь зубы.

И всё. В снег лицом уткнулся, полежал. Долго? Не знаешь. Умылся снегом же. И жажду им убил.
Нашёл целого, испуганного коня, который затоптал подбитого тобой владельца и теперь, снег рыхля копытом, брыкался. Ты успокоил. Руку ему протянул. Говорил что-то. И он успокоился, пускай и не сразу. Потому что кровь не смыть, сколько снегом не три.

Головы посрезал, собрал в плащ, связал его в большую кровавую котомку.
Тела погибших товарищей водрузил на коня.

Выдохнул, оглядевшись. Ворон стая. Сотни, если не тысячи. Молчаливо перебираются с ветки на ветку. Крылья то и дело расправляют, шумно хлопая. Сверкают черными бусинками глаз, на тебя глядя.
Замечаешь среди них молочно-белого вожака. Провожает тебя взглядом.

Самое время уйти.

Сверкнул топор в воздухе ночном, словив на стальное крыло отблеск костра — и пропал бесполезно в снегу.
Хмурится Шинта.
Всплеснули искры, высеченные изо лба лесного духа могучим ударом — и опали без толку.
Кусает губы Шинта.
Рвется плоть под нечеловеческими руками, и безмолвный крик Эмина из передавленной глотки оглушает. Скользят ножи острые по рукам, по горлу твари, вышедшей из леса, не оставляя на бледной коже ни царапины — и отступает добрая сталь бессильно.
Отступает следом и Шинта, зло сплевывая в снег.
— Кровь, значит, — роняет слова, будто тяжелые камни ворочает. — Крови захотел?
Взлетают клинки вновь, скользя по рукам Шинты — и рубиновый веер опадает на морду твари. Порезы на запястьях неглубоки, но достаточно длинны, чтобы кровь сочилась тонким ручьем.
— Нравится? Хочешь еще? Хочешь — каждый день, пока мое сердце бьется?
Капает кровь с лезвий, впитываясь в снег под ногами.

Вынул болт. Полежал. Поднялся.
Воплотил задуманное.
Коня по холке потрепал: тише, парень. Последним взглядом окинул побоище. Мертвецы. И вороны. Белому в глаза заглянул. Дух, не иначе. Смерть. Кивнул ему. Рукой махнул: на пиршество указал. Жертвы. Прими. Отпусти.
Повернулся. И побрёл прочь неровным шагом, зверя за собой ведя.
Большая удача: встретить белого ворона и живым от него уйти. Весь день сегодня - большая удача. В одиночку вырезал отряд тяжеловооружённых имперцев. Поймал рёбрами болт, не дал ему проникнуть глубоко. Нашёл коня, успокоил его. Не умер, честь сохранил - главное, пожалуй.
Плывут кругом деревья. Тяжела ноша. Дойти до братьев, проводить по обычаю падших - тоже будет удача. Большая.

Глаза-лучи. Глаза-камни. Сияют чем-то там, слепят, отвлекают досадно.
Грустно моргнув пару раз, Гарм с искренним сожалением отложил свои раздумья и взялся за секиру всерьез.
А что поделать, если не убивать тупорылых, они расплодятся и все вокруг испохабят.
Перевернув секиру обухом вниз, Гарм принялся охаживать незваного гостя по лапам и хребтине.
Ни злобы, ни ярости. Так крестьянин молотит цепом снопы овса. Просто работа, которую нужно сделать.

Кровь медом густым из взрезанных вен выбегает алыми змеями.
Длинного черного языка плеть раздваивается, ласкает бледные тонкие губы.

Глуп язычник
Сладок труп

Эмина отбрасывает в сторону, как куклу бесполезную. Ударилось тело о камни алтаря, сгинуло за ним, разбитое.
Глаза сверкнули - и ты застыл. Смотришь в его Душу. Видишь Тьму. Она к тебе горькими на вкус щупальцами тянется. Тошноты густой ком сдавил горло, ослабла хватка. Кровь твоя вздымается кипящими каплями в воздух, струей танцующей выбегает из взрезанных рук.

Силуэт твари в глазах дрожит, маревом запеленатый. Свет горящих очей как в тумане.
Вот так гибнут лучшие!

Но нет. Громко хрупнуло, стукнуло что-то - просела фигура. Гарм Безбожник, орудуя секирой как молотом, врезал топорище в голову духа леса - и тот на миг зажмурился, будто бы ойкнув даже.
Еще удар. Еще.
Ломается длинная лапа твари с хрустом страшным. Перебито плечо, серо-синюю кожу рвёт черный обломок кости. Град ударов посыпался, и слышен только стук, чавканье иссушенной плоти, да дыхание надсадное громадного полувеликана, будто бы забивающего сваи, бьющего без остановки, с умелым контролируемым остервенением и безудержным желанием закончить начатое.
БУХ! БУХ! БУХ!

Шинта, открыв глаза устало, наблюдает за тем, как раздавленное, разбитое существо серо-черной кучей костей и плоти рваной на белом снегу подрагивает. Уцелевший светящийся шарик глаза из раздавленного черепа выпукло торчит. Несет холодный - но не мертвый - свет тусклым сиянием.

Кровь в снег впиталась, загустела, застыла.

В основном - твоя. Но и Эминова - тоже. Ноги его в сугробе лежат, будто бы и не ноги вовсе, а так - чурбаков поленья.

* * *

Корр в ночи бредет. Потерял свой след?
Это Лес. Путает тебя, ведет ложной дорогой. В круговерти снежной, в белой дрожащей пелене, северным морозным ветром продуваемый, идешь на звук - нет звезд, нет следа, и деревья вековечные - все как один.
Черный частокол унылого и грозного пейзажа.
И вдруг - лошади ржание.
Притаившись, ждешь.
И видишь: бредет, как и ты, Тром сквозь ночь, за уздцы держа коня, на спине которого тела молодых бойцов и мешок громадный, пропитанный черной кровью.
Пошатывается Тром, идет с трудом.
Не слышит тебя. Не видит.

      Прет большой через лес, голову повесил — насовали в него железом. Подойти сейчас сзади, окликнуть да и вдарить дубиной по башке. И — нет большого. Или выдержит кость? Ширнет тогда в Корра мечом своим, располовинить не располовинит, но кишки выпустит. Ну и Корр его на сдачу еще раз огуляет дубьем. И останутся они посреди заснеженного леса. Еще теплые, но быстро остывающие. А души полетят к небу... Конец? Конец будет. Хороший конец.
      Лес слов не любит. Огонь тоже не любит, но по-иному. Огонь жжется, но он свой, привычный. Огонь бывает, когда молния ударит в сухостой. А слова тут — чужие, страшные, непонятные. Распугивают все. Два только звука — слова и лязг железа.
      Втянул носом воздух Корр.
      Рано еще для конца.
      Не стал подходить, не стал шарашить дубиной. Не стал кричать. Каркнул вороном дважды, чтобы внимание привлечь.

Скрипит Дитя Севера вековечным дубом, выталкивая слова из пещеры, что заменяет ему пасть. Он пришел, чтобы вкусить крови, и не хочет насыщаться словами или обещаниями.
Шинта смотрит.
Нет на его лице больше ни ухмылки, ни злости, ни решимости. Окаменела кожа, застыли чуть расширенные глаза, узревшие Тьму по ту сторону встречного взгляда духа. Впрочем, на лице Шинты нет ни страха, ни отчаяния. Он смотрит на сверкание глаз твари так, как мог бы смотреть на огонь — задумчиво и чуть отрешенно.
Ведь в душе Шинты шевельнулось нечто похуже страха.

Сомнение.
А что, если ты ровня им?
Что, если твоя ярость — не дар свыше, а лишь дремлющее до поры безумие? Что, если твой путь — это не дары богов, а лишь слепое везенье? Что, если истории про твое рождение, про колдунов, про божий промысел и про твои многочисленные смерти — лишь сказки, в которые ты сам поверил?
Что, если в тебе нет ничего особенного?
И если ты сейчас тоже умрешь, разорванный надвое, как Эмин — никто и не вспомнит.

С глухим хрустом отходит наваждение. Удар за ударом — втягиваются щупальца Тьмы обратно, незримо вминаются под обухом секиры. Гарм работает сосредоточенно и старательно, и в действии его есть что-то умиротворяющее.
Шинта закрывает глаза, чувствуя, как продираются веки по пересохшим зрачкам. Стоит долгую секунду, отгородившись от мира. Разлепляет враз налившиеся усталостью веки, чтобы поймать тусклый — еще живой? — свет в уцелевшем глазу лесного духа.

Нет.
Это ложь. Наваждение.
Он пройдет по своему пути.
И все не зря.

Вдох. Воздух горький, как отвар полыни.

Шёл, голову повесив. Покачивался. Спал почти - тяжёлый выдался денёк.
Тут вороны. Каркнули. Рядом прям. Показалось: над ухом.
Вздрогнул сразу (откликнулась болью спина). Встрепенулся. Патлами слипшимися встряхнул, заозирался вокруг: белый? Преследует? Ещё живой мертвечинкой полакомиться хочет?
Нет. Расплылся в пьяной улыбке. Корр! От волны облегчения чуть не взлетел. Потянулся рукой:
- Брат!
Вял язык. Заплетается. Спотыкается едва заметно.
- Здравствуй, брат!
Остановился (и коня придержал). Рукой в колено упёрся:
- Я дошёл, да?! Ух, утомился я, брат!
Смахнул капли пота со лба. На спину лошадиную кивнул:
- Мальцов похоронить надо. Как люди умерли. Займёшься, брат?
На землю сел.
- Передохну чутка.
Лёг.

Завершив невеселую свою работу, смотрит Гарм на секиру с некоторым волнением, не треснула, не смялась ли?
На урода же смотрит без всякого волнения, треснул, смялся — туда и дорога. Богам приветы.
Помедлив, на человечка взор переводит. Едва не сдох, и опять за свое. Неугомонная порода.
Задумывается на мгновение, чем вразумить человечка: словом или топором мудрым.
Затем лишь плечами пожимает, к чему время тратить. Лучше жизни ненаучит никто.

Трещит под тяжелым сапогом Гарма разбитая башка незваного урода.
Цепляют грязные ногти вылезший из орбиты глаз, рвут его из глазницы, отправляют щелчком в снег рядом с Шинтой.
Не смотрит северянин, что тот с глазом делать будет. Другим занят.

Нажмешь слегка и потечет кровь изо рта, ушей, из дыры в башке. Нажмешь сильней, не потечет— хлынет.
А если ногой покачать, то брызгает смешно. Качает ногой Гарм, пятная снег темной кровью, улыбается.
Ха, не такой уж ты и скучный!

Навеселившись вдоволь, тащит Гарм тушу к дереву, по пути показывая урода алтарю.
Твой говнюк? Да ясное дело твой. Ну, ничего-ничего, еще сочтемся.
Прикинув высоту, ножами прибивает тушу к дубу, и приступает к разделке.
Выпускает кровь, дробит кости, рубит сухожилия, пластает черную, маслянистую плоть.
Отличная выйдет шкура, просто отличная. Пусть и не без дыр.
Но так-то, в какой шкуре их нет?

Улыбнулся устало Шинта, глядя на подарок, поблескивающий на снегу. Трогать не стал до поры, пошел к телу Эмина. Точнее, к ноге его ближайшей. Отрезал от штанины пару лоскутов, поочередно запястья порезанные себе перетянул. Ленту узкую отрезал еще в пару локтей длиной, пошел обратно, глядя на забавы Гарма с останками лесного духа, и улыбаясь уже веселее.
Глаз поднял в горсти снега, от темной крови аккуратно протер, любуясь украдкой тусклым светом внутри. Ленту кожаную привязал к ниточке нерва, и на шею себе повесил.

      Воину не нужна могила. Воин умирает на поле боя, а затем его тело растаскивают волки. Молодые убивают волков и сами становятся воинами. Это как солнцеворот.
      Смерть — это жизнь.
      А жизнь — это смерть.
      И сон это смерть, а большой заснул. А может, и умер вовсе.
      Но он назвал Корра братом. И Корр мотнул головой и хотел спихнуть тела, взять лошадь под узцы и уйти прочь, в лес.
      И не смог.
      Брат — это не просто так.
      И какая разница, где и как?
      Пока большой спал, Корр стал искать способ, как похоронить павших. Ему было лень этим заниматься, и он иногда рычал от злости.
      Тогда он теребил найденное перо, успокаивался, и делал свое дело дальше. Почему-то все-таки делал.

Во тьме, столь плотной, что стала ощутима на ощупь, на вкус - дрожит железо в ней, гудит дерево. Лежит громадный северянин прямо на снегу, плащом укутанный, и дремлет неспокойно. Ему снится странный, страшный сон.
Он видит, как призраки мертвых обступают его со всех сторон, молча глядя на него своими пустыми глазницами - никто не положил им монеты на закрытые глаза, и их выклевали голодные вороны.
Пока Корр возится, рыча и сопя, ковыряя палкой мерзлую землю и ледяные валуны обмороженными пальцами тягая, Тром наблюдает Тьму предвечную - там, в лесу, в самой глубокой и темной роще дремлет древнее Зло.. дремлет ли? Просыпается с приходом Севера. Сбрасывает ржавые оковы. Стряхивает остатки сна. Пробуждает своих приспешников. Жаждет крови и гибели.
В этой чаще бродили Боги, когда люди еще не рождались. Есть места, закоулки, где пыль с их ног еще не осела.
Тысячи черепов пирамидами высятся в храмах, застывших в пыльной вечности, изъеденных ветром и временем. Заколдованных древней магией, запечатанных колдовством.
Но все переменится однажды. Капля за каплей - и камень разрушится.
Пробьется сквозь трещину лозы росток. Корень вскроет толстые плиты, и Зло вновь вдохнет полной грудью.

Древние мертвые призраки, жители этого мира, смотрят на тебя, возвышаясь над бренным твоим телом, израненным и измученным. Наблюдают за агонией жизни. Просят прощения. Просят остаться. Умоляют.
"Спаси нас. Спаси"
Они видели твою битву. Видели, на что ты способен.
Зачарованные твоей яростью первобытной, охраняют покой и тишину бесконечности.
Но изменится всё очень скоро.

* * *

Грязь и камень. Черное на черном. Два тела бледными овалами обескровленных лиц во тьме сверкают, словно две луны. Засыпаешь их камнями, ругаясь сквозь зубы. Не чувствуешь ладоней, пальцев. Греешься в работе. Руки крепнут от забот. Ноги стынут в темноте.

Ночь кусает тебя за живое. Вздрогнул. Оборачиваешься, дернувшись резко. Смотрит в спину Тьма. Перо в руках треплешь, пух пальцами гладишь. Недоброе что-то. Словно холодом пронзает, заглянув внутрь и душу твою терзая.

Когда закончил, мрак уже разбавился сизыми полутонами, во тьме проступили черные плотные спицы деревьев. Братская могила. Фрит и Сварт в ней лежат, холодные и мертвые. По этому случаю обычно сказать что-то надо про них. Проводить в долгий путь.

* * *

Пока Гарм срезает, выдергивает и ломает, Шинта, повесив на шею Глаз, Эмина, буквально в крови утонувшего, тянет к кострищу. Раздувает угли, усаживает старого воина, обе ноги его к заднице подтыкает - будто так и было.
Сидит Эмин, устало голову назад откинув, глаза пустые закатились. И пока Шинта-воитель, к костру наклонившись, разбирается с огнем, падает голова, подбородком бородатым ткнувшись в грудь, зрачки смотрят прямо на воителя, что допустил такое. Клацнули зубы зловеще, губы синие раскрыты, тонкой тягучей ниточкой тянется густая патока-кровь.

Дыхание учащенное, сбивчивое.
Еще гости?

Герн-копьеносец, гонец моложавый, упав на колени, уткнувшись красными от мороза ладонями в снег, слова сплевывает как грязь, задыхаясь:
- Они.. имперцы.. убили.. убили.. Тром.. остался.. я побежал.. за подмогой.. не смог.. путь найти.. - глаза сверкают как у зайца испуганного, кожа бледная как мел. Не одни вы, похоже, свиделись сегодня с извечными Сумерками.
Не может взгляда оторвать от Эмина, что у костра сидит, и нога одна, накренившись носком, съехала вниз, вывернулась вбок коленом и застыла - крови нет, только красный хрусткий иней.

Подобрав с полдюжины веток потолще, Гарм затесал их, вбил в землю рядом с костром, растянул шкуру - подсушить.
Затем подсел к Эмину, приобнял по дружески, поставил голову прямо, тыльной стороной рукавицы заботливо вытер нити кровавой слюны.
Похлопал по плечу, пальцем указал на растянутую шкуру. Порадуйся Эмин, длань могучего пала на твоего убийцу.
Был бы ты не только храбр, но и умен, смеялся бы сейчас над незваным гостем. Но вышло как вышло.
Не все по силам человеку, давно надо было это понять. Но ничего, сейчас ты станешь частью чего-то большего.
Кончились твои одинокие странствия.

Пляшут теплые язычки костра. Тонкие еще, неуверенные — но Шинта заботливо подкармливает их, пока не окрепнут они достаточно. Тогда только усаживается Шинта напротив Эмина, по другую сторону пламени, и устало опускает голову, глядя в огонь.
Опавшая на грудь голова мертвеца заставляет его поднять взгляд. Смотрит Шинта, читает немой укор в поблекших глазах. Оскаливается гневно, разводит руки молча — думаешь, так я хотел?
Гнев во взгляде сменяется негодованием и какой-то детской обидой. Машет руками — а что я мог сделать?
Отворачивается, чтобы ветку подбросить в огонь. Кривит лицо — сам ты дурак, Эмин!
Закрывается руками от укоризненного взгляда мертвеца. Сидит, уткнув лицо в ладони, и не поднимает головы даже тогда, когда хрипящий и задыхающийся Герн приносит сбивчивые вести. Только когда Гарм подсаживается к огню и проявляет к Эмину дружескую заботу, вздыхает облегченно, убирая руки от лица. Вздыхает и улыбается, смакуя морозный воздух.
Сладкий, как мед.
— Садись, Герн, согрейся у огня. Передохни, растопи себе снега на, попей. Имперцы, говоришь... Вот повезло-то брату. Нам тут, как видишь, повезло меньше.
Усмехнулся чему-то, глядя как аккуратно и заботливо Гарм вскрывает Эмину грудную клетку. Встал, застегивая свой плащ и пряча на груди потускневший в свете костра Глаз.
— Как отдышишься, вставай. Где-то Гуннар и Корр запропали, пойдем хоть следы поищем. Сколько имперцев было, разглядел? Конные? Что за оружие при них?

      Дело было сделано, и Корр запел песню.
      Это не была песня его рода. Его род умер, он был последним, и не чувствовал себя частью рода. Чувстовал себя щепкой, отлетевшей в сторону, прежде чем все дерево упало.
      Это не была песнь их родов — Корр не знал песен их родов.
      Но это была песня без слов — грубый, грозный и мрачный мотив, который северянин выводил горлом. Он гудел и гудел, и звук смешивался с подвываниями колючего ветра, что шумел ветками.
      Корр пел не долго и не быстро — покуда не вспомнил все, что знал об этих двух северянах. А знал он немного.
      Потом по-звериному разрыл снег, заскорузлыми крепкими пальцами расцарапал холодную шкуру земли, набрал две горсти и запорошил могилы.
      Летите в нижний мир, братья. Возвращайтесь в новых телах. А эти тела пусть сгниют и дадут новую жизнь червям, птицам и лисам. Оставьте эти тела.
      Отряхнул руки, взял свое оружие, пнул Трома по ноге.
      — Хм!
      Что тут говорить, на ветру таком? И так понятно. "Вставай, брат, вставай, если живой."
      А может, это его новый род?

Спал Тром.
А как Корр по ноге пнул, проснулся.
Сел. Резко: заныла дырка в спине.
Головой тряхнул, сон прогоняя. Заозирался: где они? Только что были и нету.
Старика заметил. Вспомнил всё, что случилось сегодня. Подниматься начал.
- Беда, брат!
Встал.
- Зло пробуждается.
Потянулся.
- Видение мне было.
Посмотрел соратнику в глаза.
- Духи падших ко мне приходили. Пели. Спасения просили. Нет им покоя. Я могу помочь.
Подёрнулся взгляд поволокой: задумался великан.
- Мы можем.
Осмотрел друга. Перо заметив, просветлел взором.
- Там, - рукой показал, - на поле боя я встретил стаю воронов с белым вожаком. Ты тоже их видел?
Улыбнулся. И глаза отвёл. Земле свежевспаханной кивнул. Помолчал мгновения.
- Спасибо, брат, - прошептал Корру.
- Спасибо, братья, - прошептал могилам.

      — Мхм, — отрицательно мотнул головой Корр. Он не видел стаи воронов. Он не видел белого вожака. Но он задумался. А откуда тогда было посланное ему перо?
      Перо было самое приятное, что он помнил. Из того, что не старался забыть. Из того, что не запорошило пеплом.
      Корр кивнул в сторону могил.
      — Мертвые.
      Беда... зло... для кого-то зло, а для кого-то добро. Топор, раскалывающий череп — добро он или зло? Зло то — что чужое. Потому что добро — это род.
      Но у Корр больше не было рода.
      Так что же зло?
      — Мертвые должны лежать.
      Протянул Трому, который все вставал, свою крепкую ладонь.
      — Пошли.
      Немного помолчал, и добавил.
      — Брат.

Вставая, принял помощь. Кивнул:
— Спасибо.
А как Корр идти предложил, согласился:
— Пошли, брат.
Коня за повод прихватил. И зашагал.

Они встретились у древних камней.
Тром Убийца Имперцев и Корр Ворон.
Гарм, Пожиратель Сердец и Кожевенных дел Мастер. Шинта, Зрячий.

Хорс Душегуб сжег дотла Фатту в ту ночь. Он не пощадил никого в той битве. Говорят, колья с насаженными на них солдатами империи протянулись на три лиги вдоль тракта - вороны пировали на телах погибших, а угрюмые северяне праздновали победу три дня и три ночи.

Но не Они.

Их ждал другой удел.

Древнее Зло показало свой облик, приоткрыло завесу истины. Поманило на встречу неизведанному.

Сказало: "Приди и возьми"