В - Вероломство | ходы игроков | Закон и Порядок

Олвер:
На грозные выкрики мужик никак не отреагировал, за что и огреб дубинкой. Не самый меткий удар, но результаты его оказались впечатляющими. Грудная клетка лопнула, забрызгав все вокруг кровью и ошметками плоти, а само изуродованное тело отбросило в уборную, где врезавшись в стену, и оставляя черный кровавый след, оно медленно сползло на пол.

Дош:
Коротко рубанул по горлу ближайшего из спящих. Чисто дубинку испытать. Испытал - стоило дубинке соприкоснуться с телом, как у кровати подломились ножки, лежащего вбило в пол, а его горло и большую часть затылка разметало по комнате. И теперь вырванный ударом обрывок языка сиротливо покачивается на люстре.

Результаты удара превзошли все ожидания. Бам и чувак навыворот. Бух и у кровати ножки отлетели. Но такими темпами пленных не взять, это точно. А амулеты то еще и защищают носителя, по крайней мере от брызг. Наверно и еще какая-то защита у них есть. Ох не хотелось бы столкнуться в бою с настоящим пособником...

- Берем одного в плен, последнего добивай!

Опять же не касаясь подсвеченный вещей, подскочил к спящему телу и сдернул с него одеяло и пинком отправил на пол.
- Лежать, сука! Руки за голову!

Ни. Хуя. Себе.
Подумал Дош. Размеренно так подумал, неторопливо, вдумчиво. Оценил, так сказать, возможности оружия врученного. Впечатлился, культурно выражаясь, результатами однократного применения, еще и не самого сильного-то. Понял вдруг многое, а что не понял — постарался запомнить и на будущее отложить, обмозговать на досуге. Фразу, в голове прозвучавшую, например. Или, вот, контуры вещей опасным красным цветом обведенные.
А тело само дальше пошло. Разлетелся человечек на запчасти, фонтаном кровавых брызг расцвел, ну и что, главное что на одежку не попало, да и вон еще двое лежит, и недопарикмахер там, в уборной... о, тоже в кровавую кашу превратился. Ну прелесть просто.
Второго спящего приложил уже не целясь особо, и не церемонясь лишне.
На Олвера глянул, решившего в плен одного взять. Головой качнул неодобрительно — Рвач велел всех всепрощать, да и если яд свое дело сделал, вряд ли человечек что-то сказать толковое сможет в ближайшее время. Но спорить с братом не стал. Только тенью перетек в сторону, поближе к телу, на пол отправленному.
И дубинку приготовил. Ждет подозрительного. Руки, например, не за голову пойдут, а куда-нибудь за пазуху. Или вообще встать попытается тело-то. А может, крикнет что-то нецензурное, колдовское, или, упаси Всепроститель, богохульное.
Так сразу и огребет-то.

Сброшенный на пол подручный Хипке, распластался как раздавленный таракан. Руки и ноги мелко подрагивают, закатившиеся глаза мечутся под полуприкрытыми веками, а из открытого рта стекает струйка слюны вперемешку с кровью. Показалось на миг, ничто не сможет вернуть его к жизни, но грозный окрик произвел чудесный эффект, сфокусировались на Олвере глаза страдальца, и напрягая все силы, он сумел сдавленно прохрипеть:
- Умри.

Дош:
Следуя указаниям, еще одного грешника всепростил, уже и не целясь особо. И ведь на редкость удачно попал, чуть пониже кадыка. Выбило кровавой струей глупую башку, словно пробку из бутылки, вздрогнуло и замерло безвольно обезглавленное тело. Глядя на это, начал понимать, как грозным оружием пособников работать. Всю стену залило, а в твою сторону даже кровинка не отлетела. Сделал, что должен и к Олверу поспешил. Надо помочь брату, недаром ведь тяжкие предчувствия заедают. Пленного зачем-то брать. А зачем - непонятно. Но надо, значит надо. Не стал спорить. Перехватил дубинку поудобней, примерился, чтоб момент не прозевать. И ведь успел почти, еще не успело последнее "и" затихнуть - в кровавую пыль размолотил голову ублюдку. Мгновения лишь не хватило, обманулся беспомощным видом, и хрипением предсмертным. Не уберег брата...

Разрывая на груди рубище, выгнулся дугой Олвер, и сделав несколько шагов к тебе, на спину повалился.

Самую малость не успел. Мозги подручного в ковер мелкой пылью впитываются, да вот только Олверу это уже не поможет.

Взял тело брата, к уцелевшей кровати подтащил, усадил аккуратно, к стене прислонив, рубище на груди разорванное стянул. Голову на грудь опустил еще. Ну, вроде на первый взгляд и не поймешь, дышит али нет. Того и надо, собственно.

Посреди комнаты стал, в ожидании послушника с докладом.

Не успел Дош до полусотни досчитать, как кто-то осторожно постучал по дверному косяку, не заглядывая в номер, и из коридора послышался голос проповедника: "Господин, мне заходить? Мы всепростили всех и ждем ваших приказов."

Считал Дош, и думал шустро. "Легенду", значится, заполнял, вопросы скользкие сам себе задавал и сам себе на них же отвечал. Занят был в общем.
А как стук по косяку да слова проповедника услыхал, так и вылетело из головы все придуманное. Ну не все, но как-то само пошло дальше. Будто и не Дош уже к двери пошел, а безымянный брат пособника Септа.
К телу Олвера подскочил, ключ от номера забрал споро. К двери вернулся, приотворил, на проповедника глянул строго.
— Пособник Септ временно не может исполнять свои обязанности, — прогудел негромко и без интонаций в голосе.
В коридор вышел, дверь за собой закрыл, запер на ключ.
— За мной, — пробасил проповеднику коротко и во второй номер направился, не дожидаясь ни возражений, ни вопросов. Дверь толкнул, внутрь шагнул неторопливо-решительно, на проповедника глянул.
— Двух человек к дверям первого номера — на караул. В номер не заходить, изнутри никого не выпускать. Если что — один ко мне с докладом немедля, второй — живой или мертвый, а пост не покидать.
И к дверям третьего номера направился, начальственным глазом осматривая качество всепрощения, произведенное святой братией.

Сдержанно поклонившись, проповедник в точности выполнил все сказанное, отрядив двух братьев на пост перед дверью, на всякий случай шепотом повторив им, что и как они должны делать.

Во втором номере ничего примечательного не увидел. Все та же дорогая обстановка, все те же ковры, все те же лужи крови и мертвые люди. Разве что, кто-то выгрыз горло одному из покойных, но чего только не случится в бою. Не получив указаний убрать тела, братья оставили охранников там, где те встретили всепрощение. Судя по всему, с полдюжины человека зарезали сонными, а остальные не смогли оказать достойного сопротивления превосходящим силам противника. Теперь братья скромно выстроились вдоль стеночки, и стараясь скрыть волнение, ожидают оценку их работы, будто подмастерья, что ждут похвалы от строгого мастера.

Дверь третьего номера закрыта, из-под нее тянет чем-то горелым.

Осмотрел побоище, кивнул неопределенно-одобрительно. Хорошо сработала святая братия. Отчего-то вспомнилось вольное баронство Мирагар, и улицы городские, примерно так же кровью да телами изукрашенные.
Сразу виден стиль единый.
К дверям третьего номера подошел, на послушников оглянулся.
— Для всех, кто там, — на дверь показал, — теперь я пособник Септ. Если по-хорошему не откроют, дам сигнал.
Руку красноречиво поднял с дубинкой сложенной, в ней зажатой.
— По сигналу дверь — вынести, всех кто внутри — повязать. Брать живыми, и телесных страданий не причинять без нужды. Но чтоб никто не ушел.
Воздуха побольше в грудь набрал, рукоятью дубинки в дверь громыхнул.
— Именем Императора! Открыть дверь и выходить с поднятыми руками! Немедленно! — прорычал свирепо на одном дыхании.

Братья заметно оживились, после величественного твоего кивка. Те, что с краю стояли, даже локтями друг друга толкать принялись. Прикинь, сам пособник оценил.
Получив указания именовать пособника, пособником же Септом, только переглянулись недоуменно. Ну надо, так надо. Может хитрость какая-то.
Без малейших сомнений и вопросов, в две небольшие колонны выстроились, по обе стороны от двери, чтобы в случае чего ворваться и осуществить волю Императора.
И очень расстроились, когда все это не понадобилось. Прям хлебом их не корми, дай кого-нить вынести и повязать. А тут такое.

Едва лишь Дош грозное послание свое озвучил, из-за двери сдавленный вздох донесся, и заскребли дрожащие руки ключом в замке, открыть его пытаясь.
Не сразу сумел этот трясун дверь открыть, но сумел. Стоит теперь руки подняв, вид имеет жалкий и бледный.
В сиреневой пижаме с мишками, ночном колпаке и тапках-тиграх, дрожит и переминается с ноги на ногу Хипке, собственной персоной.

Выстроились братья в колонны ровные — любо-дорого посмотреть. Готовые все, в бой рвутся. Еле удержался Дош, когда в двери ключ заскрипел, чтоб сигнал не отдать, и на святую братию в действии не полюбоваться.
Аж своим мыслям удивился — ты ли это, брат Дош, рвачево творение, или безымянный брат пособника Септа, замещающий его на выполнении святой миссии?
Отбросил мысли лишние, жирную ряху Хипке увидав. Шагнул к нему стремительно, наклонившись так, чтобы нос к носу оказаться. Чуть стальной маской лицо не разбил тому с разгону — но не разбил, остановился в сантиметре. И прямо в лицо ему и выдохнул с улыбкой вежливой:
— Похвально, что послушался, грешник. Подарил себе несколько мгновений жизни перед всепрощением неминуемым.
Вперед пошел, наступая на толстяка и заставляя того пятиться вглубь номера. Краем глаза заодно обстановку оценил: а вдруг Рвач ошибся, и в номере еще кто окопался? Тогда-то и получит святая братия знак долгожданный.
Но сам от дела своего не отвлекался, вежливо-снисходительным тоном поясняя для Хипке ситуацию, и на вопросы невысказанные тут же ответы в виде вопросов риторических давая:
— Что ж ты, еретик, думал, пронесет? Думал, не заметит никто, как ты с грешником Люциусом переговоры ведешь? Думал, секретная имперская технология — ходовой товар? Решил, что режим — это не про тебя? Кайся немедля!
Последнее даже как-то неожиданно для самого Доша ласково прозвучало.

Номер, в который под напором Доша отступал грешник Хипке, был обставлен на редкость безвкусно и дорого, разительно отличаясь от остальных номеров странноприимного дома. Кроме обилия золотых предметов, буквально с гроздями драгоценных камней на них, в глаза бросались шкуры мимулийских тигров, застилавшие весь пол. Похоже Хипке нравилось попирать ногами зверей, которых любители охоты заслуженно считали одним из самых свирепых творений Всепростителя.

Что касается обвинений, то уже одна манера незваного гостя говорить и тыкать в лицо стальной полумаской, не говоря о самих страшных обвинениях, вогнала толстяка в ужас. Робко бормоча что-то несвязное, Хипке отступал все дальше и дальше вглубь номера, то пуская слезу, то угодливо пытаясь рассказать Дошу, что сам он не местный, законов Империи нарушать не хотел, а если и ошибся как-то, то смиренно прощения просит, и помочь готов всем чем угодно, и вообще этот Люциус сам к нему пришел, и предлагал бойцов своих купить, а про секретные технологии он, Хипке, и не знал. И никогда бы не стал такое делать, это ж грех какой.

Хипке всем своим видом располагал к задушевной беседе. Дош подумал было для пущего эффекта приставить к подбородку толстяка сложенную дубинкой, да продолжить разговор, поглаживая кнопку аккуратно. Но глянул на толстяка еще раз, и раздумал.
Обделается еще, вонять потом будет. А ему с ним в номере сидеть.
— Поздно отпираться, родной, — продолжил все так же добро-ласково. Только от лица отодвинулся немножко, уж очень Хипке потел сильно, аж в нос шибало.
— Путь к спасению у тебя сейчас один, и хвали Всепростителя усердно, что он у тебя вообще есть. Поможешь нам своих подельников сдать, и шпионскую сеть распутать. Случай отказа мы рассматривать не будем, так ведь? — улыбнулся по-доброму. — Сколько Люциус просил — берешь вдвое больше, золотом. Завтра к нему на встречу придешь, и сделаешь ему такое щедрое предложение, чтобы он на радостях кипятком ссать начал. За золотом мы проследим, так и узнаем, с кем этот грешник его поделит. А ты после встречи сюда вернешься, и за порог этой комнаты больше не переступишь, проводя время в благочестивых мыслях, аскезе и умеренном самобичевании. И выйдешь только тогда, когда тебя вызовут куда положено. А если за две недели не вызовут, считай, что снизошла на тебя благодать Всепростителя и индульгенция высочайшая. Если все понял, кивни и вот прямо уже начинай молиться. Можно пока без самобичевания. А я через минутку подойду, проверю.
Убедился, что Хипке понял все верно, и сам себе усмехнулся в мыслях, что слово такое мудреное в голову вовремя пришло — индульгенция. Вжился в роль, бля.
Вышел обратно во второй номер, дверь за собой прикрыл, оставляя Хипке наедине с новой информацией. На проповедника глянул:
— С первого номера караул можно снимать. Номера отдраить до блеска первозданного. Тела труповозкой вывести тайным образом. Начинайте здесь, первый номер освобожу вскорости. И, — голову поднял, обводя всех взглядом красноречивым, — излишне напоминать, думаю, что все произошедшее здесь никогда не происходило.
К первому номеру подошел, дождался пока им же назначенный караул отойдет в сторонку, зашел внутрь, дверь тут же за собой запер. К телу Олвера подошел, на пол его стянул, положил благопристойно.
— Прости, брат.
Снял с тела вещи — амулет, цепь, робу, тубус, дубинку Олвера подобрал, механизм ядовитый свой в кучку положил, все в простынь сложил и связал в узелок. А затем свою дубинку разложил и размеренно-последовательно по телу Олвера прошелся — голова, руки, ноги, тело.
В фарш кровавый. Так, чтобы не опознал никто даже полпальца.
А следом — мужика, что Олвера грохнул, тоже в фарш. Чтобы, если вдруг придет кому в голову тела сосчитать, со счета сука сбился бы.
Спасибо амулету, что кровища на себя не попала.
Закончив, из номера вышел, узелок прихватив, к послушникам заглянул, кивком обозначая, что номер свободен, и в родной двадцать четвертый направился.

Бесконечно кивая, и сдавленно бормоча, что он все понял, и все сделает, и уже готов, и в любое время, и хоть тридцать, и хоть год будет в номере сидеть, Хипке стянул ночной колпак, утер им потное лицо и принялся с чувством читать покаятельную молитву, время от времени оглядываясь, и осеняя себя священным знаком колеса.

Очередные приказы "пособника Септа", не вызвали у братьев особого энтузиазма. Впрочем, и желания поспорить не вызвали. Имперский пособник приказывает, большой человек. Такого и увидишь не каждый день, не говоря уж о том, чтоб удостоиться чести приказ от него получить.

Раздав ценные указания, вернулся в родной номер. А там ничего и не изменилось, белые стены, ворон, циновки, на которых разложена ваша одежда.
Все время, пока ты докладывал о ходе дела, посыльный Рвача валялся на пернатой спине, лениво перебирая лапами и комментируя происходящее: Олвер умер? Это я и без тебя знаю. Боль лучший учитель, но и самый строгий. Тело его изуродовал и на куски порвал? Молодец, хвалю за службу. Хипке сдулся сразу? Кто б сомневался. Братьев отправил номера вычищать? Мудила беспамятный, им тела вывозить положено, а номера пусть старый хрыч и его недоделки чистят. Иди исправляй. И вообще, действуй по плану, мудрым человеком разработанному.

Доклад окончил, замечания выслушал. Чуть по лбу себя не хлопнул, про проеб собственный услышав. Кивнул только молча, узелок с вещами в уголок положил аккуратно — не дай Всепроститель там рванет чего: тубус тот, или дубинка разложится, или механизм ядовитый чего выдует.
Вышел в коридор, номер за собой запер, заглянул в первый и второй номера, вид на себя расслабленный напустив. Осмотрел труды святой братии, скомандовал зычно:
— Уборку отставить. Вижу в вас рвение достойное и послушание смиренное. Избавьтесь от тел, братья, это важнее. По выполнении — свободны. Но помните, что ничего такого не помните. Именем Императора — благодарю за службу, Всепроститель с вами.
Околесовал всех оптом, кивнул начальственно-одобрительно. В подсобку заглянул, снова вид сурово-служебный приняв. Старого очкарика взглядом нашел.
— Пособник Септ передает, что спецоперация закончена, и просил прибрать в первом и втором номерах, когда послушники их освободят, — сказал без эмоций, сухо, и таким тоном, чтобы старик сразу понял, что нихуя это не просьба, на самом-то деле. — Третий номер до завтрашнего полудня не беспокоить. И, — голову поднял, обводя всех взглядом красноречивым, ровно так же, как с послушниками давеча, — излишне напоминать, думаю, что все произошедшее здесь никогда не происходило.
Сказал и вышел, тут же в третий номер направившись. А то, упаси Всепроститель, захочет сейчас кто-нибудь из персонала вопрос какой задать, а безымянный брат пособника Септа его ж приложит тут же всепрощением на месте. Весь на взводе, исполнительность так и прет. И не знает Дош уже, как остановить в себе это.
К Хипке зашел, застав его в той же позе, хмыкнул неопределенно — то ли похвалил за усердие в молитве, то ли неодобрение выразил недостаточностью рвения. К пепельнице подошел, дым понюхал, на грешника глянул строго и с осуждением, как на ребенка нашкодившего. Только что пальцем не погрозил.
На клочки бумаги обгоревшие глянул, а затем пепельницу взял, ладонью накрыл аккуратно, чтоб улики по пути не разметало, и пошел обратно в двадцать четвертый, не обращая внимания ни на послушников, ни на персонал, будто и нет вокруг никого.
Ведь лучше перебдеть, чем недобдеть, и мало ли какое говно этот Хипке тут спалил.

Всех направил куда положено, и прямо прилив бодрости ощутил.
Приятное чувство, когда никто и не думает тебя перебивать, а стоит кивнуть, сразу же бросаются выполнять сказанное.
Как личину пособника Септа принял, так просто другая жизнь началась. Поклоны угодливые, желание угодить в глазах, вежливость потрясающая.
Потеть, правда, начинают обильно и заикаться трусливо, стоит лишь слегка брови нахмурить, но за все приходится платить. И эта цена не из высоких.

Ворон, по прежнему вальяжно отдыхающий на полу, на пепельницу никак не отреагировал, лишь похвалил тебя голосом Рвача за бдительность, но просить поближе поднести, чтоб он рассмотреть мог, не стал.
Буркнул только, что бумаги свои по контрабанде Хипке сжег. Неинтересные.

От похвалы рвачевской аж на душе потеплело. А бодростью пособнической вообще ядреный коктейль получился. Еле успокоиться получилось.
Кивнул молча — неинтересное говно, и ладно. Только что не пергамент, странно, но... не нашенских умов дело.
Из номера вышел, дверь запер, обратно в третий вернулся.
И, искренне заебавшись по коридорам странноприимного дома шарахаться, на тигровую шкуру сел и к стенке привалился, не обращая внимания на Хипке. Застыл изваянием каменным.
Вот тут-то и попустило фальшивое "пособничество". Осознал, ощутил, какую мощь настоящие пособники в себе носят, аж морозными мурашками по коже пробрало. Но... план Рвача доселе четко прошел, так что нечего переживать, вроде бы.
В медитацию погрузился поверхностную, от переживаний избавляясь и намереваясь до утра еще передохнуть, пусть и в стремной компании молящегося грешника.

В присутствии пособника, Хипке начал молиться с утроенной энергией, раскачиваясь и поминутно осеняя себя священным знаком колеса.
И чем дольше молчал пособник, тем сильнее толстяк старался - и молился быстрей, и рукой крутил, как заведенный.
Так старался, что под утро голос сорвал и теперь шипел еле слышно, но молиться не бросал, опасаясь немедленного всепрощения.
Поэтому, когда ты молитву его прервал и на встречу с грешником Люциусом направил, выглядел Хипке самым счастливым человеком. Наконец-то можно дух перевести.
Даже сундук с золотом сам тянул, на пару со стариканом в очках, который метал в него взгляды, полные ненависти и осуждения.
А перед отъездом чуть ли не в ногах валялся, благодаря за отсрочку, и клятвенно обещая все наказанное сделать.

Вот и все. Пусть и немалой ценой, выполнил задание. И с Хипке совладал, и с братьями, и с прислугой. Нигде не оступился, потому и жив.
Вернулся в скромный ваш номер, переоделся, вещи собрал под чутким присмотром ворона, и покинул странноприимный дом без особых сожалений.
Попетлял по городу, ведомый однообразными указаниями "направо", "налево", "тут стой", "тут иди", следы путая. И до припортовых районов добрался.
В жизни столько разных людей не видел, и черные, и желтые, и красные какие-то. Одеты на чудной манер, и лопочут что-то - хрен поймешь.
Мошкой себя ощутил, в огромной этой разноязыкой толпе, но мошкой необычной, целеустремленной.
Провел тебя ворон, через кабаки и притоны, через грязные переулки и рыбацкие дома (в одном из которых, вы все вещи пособников оставили), и в порт вывел.
Где, избегая ненужного внимания местной охраны, просочились неприметной тенью на корабль, пологом магическим не закрытый, а значит явно не имперский.
Сперва на корабль, а потом и дальше, в трюм, к каюте большой, от других переборками отделенной. Только хотел у ворона спросить, а дальше-то что?
Как обнаружил, что стоишь перед дверью в гордом одиночестве.