XI. "Первый гвоздь - крюком". | ходы игроков | Ǐдеλинда - II

Глава Девятая


Анхельм забрал у Хроды тройной армлёйхтер с зажженными свечами и отпер вход в крипту. Они и так уже спустились на второй ярус подвала, но подземелье Кальтенбергбурга здесь только начиналось.
Первый замок на "Холодной Горе", как ее тогда прозвали, был построен около двух тысяч лет назад. И именно тогда была вырыта крипта. Ордманны незапамятной древности строили на века, они собирались продолжать род Кальтенбергов вечно, а потому стоило сразу же заложить огромный склеп.
Ведь такова их традиция - хоронить хозяев дома под самим домом. И никак иначе. Не рядом, не на кладбище, как хютеринги, не каким-то практичным или незамысловатым способом.
Нет. В крипте. Под замком. И только так, две тысячи лет подряд.
Уже сменилось три крепости над ней, а нынешняя состарилась до каменной пыли, но под горой все оставалось так, как прежде.

Подземелье закрывалось на строгую решетку из гномьей стали с искусно выполненной Формацией Орднунга. Ее установили значительно позже, ведь во времена строительства древние люди не знали ни об этом металле, ни о стали вообще.
Хрода осталась снаружи - прислуге внутрь было нельзя, за исключением Смотрителя Крипты, старика Гюнтера, который там убирался в четвертый день каждой седмицы.
Зато Кальтенбергам, даже самым маленьким, и даже женщинам, альтграф всегда отдавал ключ без вопросов.
Считалось, что каждый в роду имеет право спуститься вниз, спросить у предков совета или стойкости да сил.
В конце концов, это было уединенное, невероятно тихое место, где даже Анхельм смягчался, становился задумчив и трепетал от благоговения. Как и сейчас - он очень, очень аккуратно запер решетку за ними и начал бесшумный спуск вниз по винтовой лестнице.
Здесь нельзя было шуметь.
Нельзя было смеяться.
Нельзя было выказать и малейшего непочтения к предкам - они все видели, все слышали, следили и запоминали.
Отец уже не держал её, поняв, что Иделинда вовсе не сопротивляется. Да и в крипте он никогда не распускал руки, будто бы среди скелетов, лежавших на полках, это было неприлично. Ведь многие из них повернули свои наполированные Гюнтером черепа внутрь прохода, поневоле наблюдая, немочные закрыть пустые глазницы.

Родню хоронили по-разному. Для кого-то в стене вырывали альков, клали туда забальзамированное тело, замотанное в саван, и оставляли постепенно усыхать в течение десятилетий. Например, вот лежал дед Иделинды - Арнварт. Он располагался в главном проходе, что считалось почетным, ведь в свое время Арнварт был главой рода.
За две дюжины лет саван уже почти полностью истлел, обнажив почерневшую усохшую мумию с оскалившимся ртом и неприлично длинными ногтями на руках…
Кому-то везло больше и для него выделяли целый саркофагус в тесной крипте. Самым престижным был саркофагус с каким-либо изваянием на крышке, как, например, у Одальмунта. Правда, его захоронили в "дальнем углу" - на два яруса ниже, в отдельной пещерке, вырытой не так уж и давно по меркам крипты.
- Ты знаешь, - вдруг проговорил Анхельм, хромая меж своих предков под тяжелыми низкими каменными сводами. - Я всегда говорил, что хочу быть захороненным рядом с отцом, там, у входа. Но в простом открытом алькове с лаконичной надписью.
Да, он всегда это говорил.
- Потому что за свои поятьдесят лет я не сделал ничего великого. Кальтенберги остались на том месте, где стояли. Не шагнули дальше. Я не заслужил чего-то большего.
И это он тоже говорил.
- Но гордыня меня умоляла лечь хотя бы рядом с Арнвартом. Будто это облагородило б меня в глазах предков. Наивно.
Чем глубже они спускались, тем гуще становился затхлый воздух. Не спасали и духовые ходы, прорытые к склонам Холодной Горы. Здесь было трудно лишь находиться, не то что слушать бредни старого альтграфа…
- Смотри. Это Зигиштайн.
Он привел ее не туда! Старое ответвление, где в отдельной, весьма просторной пещерке стоял саркофагус Зигиштайна, один из лучших в Кальтенбергбургской Крипте. Крышка была исполнена из редкого красного туфа и на ней каменщик исполнил весьма точную, если верить летописям, копию самого покойника - в кольчужном доспехе с лангшвертом в руках.
Его лицо казалось умиротворенным и даже слегка улыбавшимся. Он был зигериантом, как Дирк. Но ордманнское наследие и тогда, и сейчас давлело над Кальтенбергами - и рождали, и женили, и хоронили их по постулатам Бога Закона.
- Именно при нем наш род приобрел титул альтграфов. Графство расширилось и разбогатело. Но Зигиштайна не расположили у главного прохода, а отрыли для него отдельный свод. И лавки даже вытесали. Я в детстве любил здесь сидеть ночью со свечой и читать летописи о великих войнах.
Кажется, Иделинда еще никогда не видела отца настолько сентиментальным. Он улыбался, вспоминая прошлое, его глаза словно светились в этой мгле. Анхельм говорил очень тихо, почти шепотом, вкрадчиво, будто сказку читал маленькой Линдхен.
- Дочь, поклянись мне, что если ты станешь герцогиней, то не дашь Дитриху смалодушничать. Что вынудишь его выкопать для меня такой же свод. И саркофагус. С моим лицом.
Он смотрел на нее очень серьезно. Для старого ордманна это были совсем не шутки.
- Поклянись жизнью своего первенца. Я прошу тебя.

Постепенно мне все же удалось немного успокоиться.
Отец перестал тащить меня за собой, видимо, поверив, что я не намерена выкинуть нечто неожиданное. Теперь он шел чуть впереди, не глядя на меня, уверенно, не сбивая шага... Хотя последнее наверняка непросто ему давалось. О чем он думал в эти мгновения?.. О том, какая на самом деле картина ожидает нас в крипте? О загадочном фолианте альтграфа Одальмунта, как и я?..

Я всегда знала, что мой прапрадед был пертиссимианцем. Знала также, что за свою жизнь помимо прочего он сумел собрать несколько десятков редчайших книг. Знала, что впоследствии эта коллекция перешла во владение графа Лампранда фон Эрхабенхайта с приданым его супруги Эбертруды. Позже их сын, граф Нортрад, почему-то не видя в библиотеке ценности, раздал часть томов в качестве подарков, а оставшиеся погибли в страшном пожаре в замке Эрхабененбург пару дюжин лет назад.
И я, конечно, не смела осуждать альтграфа Гаудальда, передавшего библиотеку отца в чужой род, но все же весьма и весьма сожалела об этом его решении. Однако как-то раз меня посетила мысль, что альтграф Одальмунт, будучи виссендером, не мог просто собирать книги. У него обязательно должны были быть и собственные труды.

Воодушевленная, я помчалась с этой идеей к Дитриху. Брат скептически похмыкал, но согласился вместе со мной отправиться к архивариусу. К большому сожалению, даже старик Перлиуб не смог ни вспомнить, ни предположить, где могли бы храниться эти записи.
В азарте я подбила Дирка обыскать замок. Мы облазили почти всю вонтурму, осмотрели мебель, гобелены, половицы... Мы не были только в покоях родителей, в остальных же комнатах даже простучали стены!
Но так и не нашли ни рукописей, ни дневников.

Винтовая лестница под ногами убегала все ниже, к древнему сердцу Холодной Горы. Истертые каменные ступени казались бесконечными, хотя я прекрасно знала им счет. Да, даже края этих ступеней мы с Дитрихом пытались поддевать стащенными с кухни крепкими крюками для мясных туш, стремясь обнаружить тайник...

Поиски продолжались несколько дней, пока Дирк окончательно не потерял терпение и, обирая с волос принесенную с чердака пыльную паутину, не вопросил раздраженно:
- Да кому вообще понадобилось бы хранить эти скучные свитки?! Что в них может быть важного?!
Тогда-то меня и осенило, что искали мы, похоже, напрасно. Далеко не для всех несомненна ценность пертиссимианских заметок...
- А ведь верно, Дирк. Сын альтграфа Одальмунта, Гаудальд, был хютерингом.
В моем понимании, это означало, что ожидать от него можно было самых неприятных вещей.
- В летописях об этом нет ни слова, но архивариус упоминал, что у него были не самые теплые отношения с отцом... Вполне возможно, после смерти Одальмунта Гаудальд приказал уничтожить его записи - почему нет? Вот ты бы при таком раскладе на его месте приказал?
- Ну... - Дитрих замялся, осторожно взглянув на меня. - Если бы я не знал, что через сотню лет мои правнуки будут ползать по закоулкам вонтурмы в их поисках... Да, приказал бы.
И тут же перешел в наступление:
- Они наверняка занимали кучу места, представь! Может, это был целый бюхершранк пыльных бумаг! Идхен, Гаудальд ведь не зря так изящно избавился от книг, спихнув их зятю. Они явно были ему неугодны. Нет, я его не оправдываю, но... может, больше не будем искать?
- Да, похоже, ты прав, Дирк, - неспешно отряхнув сор с платья, я грустно улыбнулась брату. - Мы уже ничего не найдем...
От чудесной коллекции альтграфа Одальмунта остались лишь черствые строки в штаммбаумбухе.

За несколько последующих лет я даже успела почти смириться с этим... У меня начали появляться собственные наработки. Я изучала магию по книгам, по моим просьбам купленным мне отцом. Почему-то в этом он почти не отказывал мне...

В тот день я спустилась в крипту вовсе не для того, чтобы поговорить с предками. И даже не для того, чтобы побыть одной в абсолютной тишине, подарив отдых мыслям.
Для одного небезынтересного заклинания мне требовался редкий рес - пыль из правой глазницы черепа хютеринга. Редким этот рес считался потому, что череп хютеринга обычно не так-то просто достать. Ради этого почти всегда необходимо эксгумировать погребенное в земле тело. Мне же нужно было всего лишь дойти до мумии одного из предков, альтграфензона Годебранда фон Кальтенберга, на третьем ярусе крипты.
Однако добраться до того самого алькова мне так и не удалось.
Запнувшись обо что-то мягкое на темном полу - крыса то была, что ли? - я едва не потеряла равновесие. Рука с армлёйхтером дрогнула, расплавленный воск со свечи плеснул на запястье. Я вскрикнула, обжегшись, и торопливо поставила подсвечник на внезапно оказавшийся передо мной саркофагус, чтобы не уронить. И лишь потом, обобрав с руки дорожки теплого воска, подняла взгляд на статую альтграфа Одальмунта, как будто наблюдающую за мной из-под опущенных каменных век.
Удивительно, но я не раз стояла на этом самом месте прежде: подолгу всматривалась в высеченное из темно-серого сланца благодушное лицо с приятными чертами, гадала, о чем любил размышлять мой прапрадед, посещал ли крипту он сам, и как он пришел к выбору Патроном Пертиссимуса. В то время я пыталась убедить себя, что и мне самой следует молиться Виссенду. Я тоже была пертиссимианкой - так с некоторых пор значилось в штаммбаумбухе.
Сложно сказать, что же в тот раз заставило меня подойти ближе. Но в какой-то момент я заметила, что уголок одной из каменных книг на саркофагусе отличается цветом.
Видимо, с течением времени выделанный под камень холст все же начал крошиться...

Из глубины воспоминаний меня выдернул негромкий голос отца. Я постаралась сосредоточиться на том, о чем он говорит, и с удивлением поняла, что мы находимся не на нужном ярусе крипты. Отчего же?..
Кажется, истинный смысл слов альтграфа продолжал ускользать от меня. Во всяком случае, я отчаянно цеплялась за это объяснение...
Я совсем ничего не понимала.
Я не знала, почему отец изменил свое мнение о погребении. Почему теперь это именно свод и саркофагус?.. Нет-нет, меня не столько интересовали причины... Конечно, каждый в Этом Мире может высказаться относительно желаемого способа своих похорон. Но почему альтграф ведет этот разговор со мной? Что такого могло между ними произойти, что отец сомневается, исполнит ли Дирк его последнюю волю?.. Возможно, у моего брата есть на то по-настоящему веские основания?..
Но как может быть причастно к этому еще не рожденное дитя?!
Я ничего не понимала, и от этого становилось еще страшнее. Только одно я знала точно: меньше всего в конфликте ордманна и зигерианта мне хотелось бы оказаться между ними.
Как может отец просить о такой клятве?! Если у меня все же будут дети... Как можно вот так заведомо рисковать их жизнями?!
Наконец, почему отец требует клятвы от меня, а не от Дитриха?..
Обычно решение о способе погребения главы рода принимал его старший сын. Если это было возможно, учитывались традиции культа, к которому принадлежал покойный, но только от нового альтграфа зависело, где в крипте будет размещена могила, и как будет выглядеть надгробие...
- Нет.
Я все же не смогла произнести это слово достаточно твердо... Отзвук моего голоса словно потонул в окружающей круг дрожащего свечного света непроглядной мгле. Как будто укрылся поспешно, понадеявшись, что старый ордманн не успел расслышать.
Пришлось повторить громче:
- Нет, отец. Я уверена, Дитрих выполнит Вашу волю без моего вмешательства.
Сейчас я действительно была уверена в этом. Вот только нельзя забывать, что Дитрих невероятно упрям - ничуть не менее, чем сам Анхельм. Если ему взбредет в голову поступить иначе - что я смогу с этим поделать?
- Диктовать условия альтграфу Кальтенбергскому вправе лишь герцог Блауштадтский.
Как отец представляет себе мое воздействие на Дирка?..
- Однако я даю Вам слово поговорить с братом, если по какой-либо причине он все же сочтет возможным проигнорировать Ваше желание.

Анхельм хотел что-то сказать… но осекся. Затем хотел что-то еще ответить - да и то не подошло. Разные чувства промелькнули на его лице: и гнев, и тоска, и горечь, и злорадство.
Но так он и не нашел, чего сказать. Поставил канделябр на саркофагус предка, сел на лавку, руки скрестил, нахмурился. Рот его еле заметно шевелился, а глаза с ужасом или тревогой разглядывали красный туф.
- Вот тебе и эльфов ответ из уст родной дочери, - молвил альтграф наконец, покачав головой. - Как нельзя было на тебя опереться, так и осталось…
Он умолк, о чем-то сосредоточенно задумавшись. Застыл, так застыл, что казалось, будто помер. Только глаза изредка перескакивали с места на место.
Анхельм часто бывал таким, особенно в последние годы - задумчивым, закосневевшим стариком.
- Я бы с тобой еще поговорил, - изрек он донельзя мрачно. - Я бы рассказал тебе, что такое кровные узы. Узы голубой крови. Я б поведал тебе, что такое родной отец, что такое родной брат и… сестра. И о титуле твоем новом - тоже многое бы объяснил. О смысле серьезных клятв, о верности отчизне и роду, о побегах, предательстве, подлости, о просьбах на смертном одре - многое, многое я б тебе втолковал, Иделинда. А еще… А еще я б тебя выпорол своею же рукой, до крови, чтоб все мои слова тебе хорошо запомнились. Да вот только прощаюсь я с тобой, дочь.
Он поднял на нее взгляд - такой, какой она еще никогда от него не получала. А потому и не знала, о чем этот взгляд говорил. О чем-то нехорошем, это точно.
- Плохо, значит, я тебя воспитал, раз столько всего тебе нужно растолковать. Но ничего, это более не моя ответственность. Может, у Шедельбрехера лучше получится. Рука у него пожестче моей. А может, ничего тебе уже не поможет - так и останешься соплей никчемной.
Анхельм встал и протянул ладонь:
- Отдай книгу. Это книга рода фон Кальтенберг. Не твоя. Надо вернуть ее на положенное место.

Почему он не говорил мне всего этого раньше? Почему не рассказывал мне о том, что считает важным? Когда я готова была внимать ему. Когда я ловила его слова, его взгляды... Когда я так надеялась, что он уделит мне немного своего времени. Когда так старалась заслужить его похвалу. Когда мечтала, чтобы он хоть раз обнял меня...
Не поздновато ли отец вспомнил, что хотел вложить в мою голову что-то свое?

Дирку тоже непросто было заслужить его одобрение, но у Дирка на это имелись хотя бы шансы. Перед ним были открыты иные возможности.
Родители всегда относились к нам по-разному. Клотильде не было дела до нас обоих. И если успехами Дирка она интересовалась хотя бы иногда, от того, чем жила я, матушка будто намеренно отстранялась. Отец воспринимал нас иначе. Вернее, не нас, а только сына. Наследника. И никогда не избегал общения с ним.
Они вместе ездили на охоту. Отец брал Дитриха с собой, когда объезжал Кальтенберг, - я знала все об этих поездках из рассказов брата. Они подолгу обсуждали стратегемы и противоорочьи тактики. Отец рассказывал Дирку о сути имперской присяги и о политике, об оружии и лошадях... Сам - не доверил наемным учителям! - обучил его владению альшписом и моргенштерном. Научил стольким важным для риттера и альтграфа мелочам...
Мне, фройляйн, всего этого знать не полагалось.
С годами я привыкла, что отец всегда холоден, что он предпочитает не замечать меня. Я сумела смириться с этим.
Но не думала, что однажды он вменит последствия мне в вину.

Я выслушала отца, искренне пытась непредвзято оценить суть его речи.
Но, как ни странно, не могла понять, не могла решить даже для себя, кто же из нас прав. В этом было так непросто разобраться...
С одной стороны, я отказала отцу в важной, очень важной для него просьбе. Но с другой... Даже если не брать в расчет выставленное им условие... Почему он вспомнил обо всем этом лишь теперь, когда я понадобилась ему?
Мне нужен был Дирк, чтобы суметь все понять. Только с его помощью можно было бы распутать эти моральные хитросплетения, отделив голос давно проглоченной обиды от здравых суждений.
А пока...
Я мысленно попрощалась с бесценным деисциентическим "Трудом..." - возможно, единственным в своем роде. Может быть, он действительно будет в лучшей сохранности, вернувшись на саркофагус прапрадеда...
Мне больше не хотелось перечить альтграфу. Пусть сбережется это шаткое равновесие.
- Хорошо, отец, - мягко кивнув, я сделала приглашающий жест рукой.
Однако некое подспудное беспокойство удержало меня от вручения ему фолианта. Пусть до сих пор альтграф не проявил интереса к его страницам, я боялась рискнуть.
- Пойдемте, я покажу место, где лежала книга.

На обратном пути Анхельм был мрачен, задумчив и молчалив. Его вид отнюдь не располагал к беседе, но Иделинда все же осмелилась задать хотя и давно, но все же не слишком сильно волновавший ее вопрос:
- Позвольте спросить, отец. При всем неприятии перверсии... Вы дали мне возможность заниматься магией, оплатили лицензию и приобрели нужные книги. Почему?
Альтграф прочистил горло так, как это делал только он, и, не оборачиваясь, буркнул:
- Меня Клотильда упросила. Зря.

Отец передал Линду в холодные и жесткие руки Хроды, а сам ушел заниматься приготовлениями. Графиня порывалась поговорить с братом перед отъездом, но как выяснилось, Дитрих с раннего утра покинул замок по своим делам. Обещал вернуться… "вовремя".
И потому молодой невесте ничего не оставалось, кроме как позволить событиям идти своим чередом. Сначала серьезная и основательная ордвайб повела ее мыться в банную комнату, где слуги уже наполнили бочку горячей водой.
Совершенно не задумываясь доставлять какие-либо приятные ощущения, Хрода тщательно обтерла девушку липовым мочалом, осматривая каждый клочок ее тела и безжалостно скребя это место, случись с ним что-то нечистое.
Долго-долго она разглядывала мизинец на правой руке, который словно бы отрос за последние дни. Выглядел он жутковато - бордово-баклажанный, опухший, без ногтя, но со всеми тремя фалангами.
Ордвайб даже его понюхала! Но нет, он пах в рамках нормального.
Наконец, не задавая вопросов (судя по всему, ей рассказали о путешествии в Даммию), Хрода оставила калечную руку, занявшись спиной, выпоротой Мытарем. Спина почему-то тоже заставила молчаливую служанку как следует задуматься, хотя она наверняка не раз видала подобные раны. Кто знает, может и ей когда-то такие доставались.
В конце она помыла Иделинде голову, обтерла всю пахучим незнакомым маслом, помогла одеться в простое, но чистое и свежее платье, только чтобы та поднялась с приличием в свои покои.

В комнате графиню ждал неожиданный, но очень приятный, можно сказать, радостный гость - завтрак. Целая запеченная кабанья рулька! Да еще и с жюрмильскими пряностями. Конечно, традиционного для Кальтенбергов праздничного вепря готовили не для нее (скорее всего, Дирк с отцом вчера его торжественно поглощали), но не так важно предназначение пищи, как его вкус. И объем.
Иделинде даже как-то полегчало, хотя бы телесно - чистая растертая кожа, свежая одежда, рулька, кубок легкого южного вина, ломоть пшеничного имперского хлеба и немного овощей. Наконец, она смогла по-настоящему насытиться, после чего, конечно же, живот осел приятной тяжестью и девушку потянуло в сладкую дневную дрему…

Но отдыхать было некогда, ее ждала дорога.
Полноценное платье благородной имперской фрайфрау сложно и долго надевать. Действо представляло из себя целый ритуал, уходивший корнями в прошлые века, неизменный и… муторный. Описывать его здесь не имеет смысла, тем более что Иделинда почти прикрыла глаза, забылась и переложила все трудности на Хроду.
Как она должна была справиться с женским костюмом, если доселе прислуживала Анхельму?..
Возможно, плохо, но у ордвайб все отлично получалось. Отчасти потому, что ее собственное платье служанки было схожим. Однако графине все же показалось, что у Хроды имелся опыт и с дворянками - уж больно ловко она затянула корсет, можно сказать, за один Линдин выдох.
Когда все приготовления окончились, все оказались одеты, а все вещи - собраны, упакованы и спущены слугами вниз, графиня смогла лишь мысленно попрощаться с родной комнатой, где провела столько лет, где пряталась от родителей, где мечтала о своем будущем, о Розихфельде, где училась магическим доктринам, практиковала первер…
- Фройляйн, пойдемте вниз. Альтграф, альтграфиня и кутшваген уже давно ждут Вас, - с нажимом произнесла Хрода и бесцеременно взяла ее за руку, вырвав из задумчивости.
Настойчиво потянула за собой.
Можно было, конечно, воспротивиться… Но зачем?


Глава Десятая

В дворе Кальтенбергбурга все действительно ждали только ее.
Анхельм даже надел свою старинную кирасу, испещренную гравировкой. Клотильда - черное дорогое платье и лучшие серебряные украшения с кровавыми корундами. Дитрих - полный доспех, начищенный до блеска, хотя в латах вроде б и не было никакой нужды.
Кутшваген тоже был торжественен и красив: борты украшали резные гербы Кальтенбергов с черными озлобленными вепрями, потертыми за десятилетия. Края дубового навеса, установленного на витых столбиках, выворачивались латунными лепестками. А голубые пыльные занавеси легонько трепыхались на слабом ветру, забредавшем сюда сквозь раскрытые ворота.
В упряжи томились два мощных шварцпферда - Штрайх и Клюфт. Их гривы были тщательно расчесаны и уложены. Можно сказать, все было идеально, блистательно и празднично… если не считать погоды: безразличные к Линде Боги затянули небо рваной серой пеленой, по которой Хютерово Светило расплылось тусклым невидящим пятном.
А потому даже к полудню не растеплело, во дворе было зябко и сыро.

- Ну что ж. Прощай, дочь, - сухо проговорил Анхельм.
- Я очень надеюсь, что когда-нибудь ты еще вернешься сюда, - проникновенно произнесла матушка. Она смотрела на Иделинду с печалью и непонятной любовью. - Помни, этот дом тебя вырастил. Здесь ты прожила всю свою жизнь и стала тем, кто ты есть. И хотя тебя ждет другая фамилия, другой дом и другая судьба, для меня ты все равно останешься… моей Линдхен.
Что? Она плакала? Нет, вроде бы нет, но голос ее звучал с характерным надрывом.
- У меня нет и не будет других детей, таков уж мой удел. И я чуть было не потеряла тебя. А вот сейчас, буквально через день, уже с тобой прощаюсь. Для сердца матери это слишком жестоко… Но что поделать? Все мы подчинены законам, правилам, традициям и устоям Священной Империи. И фрайхерры даже больше, чем бауэры. Не забывай об этом. Если бы мы сами творили свою судьбу, то…
- Я думаю, на этом можно заканчивать, - перебил ее вдруг Анхельм, не скрывая своего раздражения.
Клотильда аж громко вздохнула от возмущения, выпучила глаза и злобно глянула на мужа. Но ничего не сказала. Только подошла к Иделинде, очень нежно взяла ее за голову и поцеловала в лоб.
- Береги себя, - добавила она и отступила обратно.
Все уставились на молодую графиню, ожидая в соответствии с традицией ее прощальную речь. С этого момента начиналась целая череда сложных ритуалов, предшествовавших свадьбе. Все было регламентированно - от обязательно двух черных коней до цвета ее дорожного платья (голубое, расшитое черной нитью).
Но была и некоторая свобода: сказать сейчас Иделинда могла что угодно. Хоть даже проклятье произнести. А родители обязаны были ее слова выслушать и принять.

В полном молчании мы с отцом спустились на третий ярус крипты. В полном молчании дошли до саркофагуса альтграфа Одальмунта. Я давно не была здесь и, честно сказать, где-то очень глубоко ворочался едва заметный червячок сомнений: а вдруг непостижимым образом что-то изменилось в узоре каменных книг, и нет в нем больше места для загадочного деисциентического трактата...
Но нет. Ровно там же, где я и оставила ее несколько лет назад, на саркофагусе лежала пустая сейчас оболочка из холста, замаскированного под сланец. Помедлив, я вложила в нее фолиант.
Отец и тогда не проронил ни слова. Лишь задумчиво кивнул сам себе, бесстрастно глядя на статую предка.

А на обратном пути - возможно, так повлияло на меня становившееся все более тягостным безмолвие, - я вдруг осознала, что мне может больше никогда не представиться возможность задать отцу полжизни волнующий меня вопрос...
"Клотильда".
Я даже остановилась на пару мгновений, пораженно глядя в спину удаляющемуся отцу. Этого не может быть... Матушка попросила о чем-то для меня?.. И без ее вмешательства не было бы ни редких трактатов о перверсии, ни лаборатории, ни лицензии?.. В это было невозможно поверить. Матушка никогда не говорила со мной о моих увлечениях. Она вообще со мной никогда не говорила. Откуда она могла знать, насколько все это важно для меня?.. И что заставило ее обратиться с такой просьбой к альтграфу?

Пока я колебалась, стоит ли задать еще один вопрос, мы добрались до забранного решеткой выхода из крипты. Словно стальное изваяние, на этом самом месте молчаливо ожидала нас суровая Хрода. Отец, на ходу отдав ей армлёйхтер и бросив короткий приказ, не останавливаясь, направился дальше...
А мне предстояли две малоприятных дюжинных в обществе Хроды. Я понимала, что на мое недовольство никто даже не подумает обратить внимание, и скрепя сердце позволила хмурой ордвайб отскрести от меня даммийскую пыль и расчесать волосы, стараясь не шипеть от боли, которую Хрода вовсе не избегала причинять. Впрочем, опускаясь в бочку с горячей водой, ожидала я боли куда большей. По воспоминаниям, на спине не должно было остаться живого места, однако при купании она почти не отзывалась, как будто раны успели затянуться... Будь на месте Хроды кто-нибудь другой, я непременно поинтересовалась бы, как выглядит на спине кожа, но со служанкой отца мне не хотелось даже обмениваться словами.
Я нисколько не старалась облегчить ей задачу, почти не двигалась сама, заставляя ее ходить вокруг меня, не поворачивалась в нужные моменты и не стала подсказывать верный порядок надевания платья.
К моему удивлению, Хрода справилась со всем отнюдь не плохо. И даже сумела совладать с волосами, к которым я избегала прикасаться в последние дни...
После Даммии я была уверена, что несколько крупных колтунов придется выстричь. Однако в Штультдорфе Флёретт каким-то эльфийским чудом руками умудрилась распутать их все, убив на то целую дюжинную и посетовав, что без гребня не сумела полностью привести пряди в надлежащий вид. И вот теперь Хрода, хотя и не без моих невольных слез, смогла довести ее труд до конца.
Но все же, несмотря на довольно легко давшиеся ей сборы, я не видела в ней ничего хорошего, незаметно для себя беспрерывно сравнивая ее со своей горничной. Как сделала бы Лоти? Уж точно не терзала бы меня мочалом и гребнем, а справилась бы гораздо нежнее, при том еще и напевая, и непременно улыбаясь...
Мне не давали покоя мысли о судьбе Лотберги. Где она теперь? Добралась ли до дома? Что будет с ней дальше?.. Так сложно было утолить чувство вины... Если бы только у меня была возможность поговорить с ней!
Вначале я хотела через других слуг передать Лоти баночку заживляющей мази и немного денег - все, что у меня остались. Сделать для нее хоть что-то в благодарность за то, что она всегда делала для меня. Извиниться. Но, поразмыслив, я поняла, как велика опасность тем самым вновь привлечь к ней ненужное внимание альтграфа - Кальтенбергбург полнится сплетнями... И что даже если мне удастся для этого вырваться из-под надзора Хроды, никто из прислуги больше не захочет рискнуть из-за меня. Вот если бы это поручение дал им Дирк... Но брата не было в замке, и я так и не успела поговорить с ним об этом.

***
Возможно, в последний раз спускаясь по древней каменной лестнице, я почему-то не ощущала всего того, что, наверное, полагается ощущать навсегда покидающим родной дом. Может быть, потому, что нечто подобное уже происходило со мной седмицей ранее. А может быть, потому, что обстановка была ровно такой же, как и всегда... Или потому, что сознание отказывалось верить, будто я больше не вернусь сюда. Я не знала. Но это было неважно.
Крыльцо. Я задержалась на ступенях. Неспешно, даже медленно, сошла вниз...
Возможно, в последний раз я окинула взглядом темно-серые каменные стены родного замка, припорошенную соломой брусчатку двора, амбары, кузницу и конюшню, и наконец остановила взор на лицах родителей.
Все замерло в ожидании... Я молчала.
Наверное, другие фройляйн заранее продумывают прощальную речь. Шутка ли - едва ли не единственная возможность заговорить так, чтобы каждое слово ловили абсолютно все, чтобы не смели перебить, чтобы волей-неволей сохранили в памяти...
Я никогда не думала о этом. Не думала, что прощальная речь вообще когда-нибудь будет у меня. Перед побегом она ведь не нужна...
И сейчас я не хотела ничего говорить родителям. Как, например, не хотела бы ничего говорить совсем чужим людям. Не видела в том нужды. Если за столько лет они ни разу не поинтересовались моими переживаниями, почему бы им вдруг сделать это сейчас? Нет, альтграф и альтграфиня стояли здесь лишь потому, что так велят нерушимые имперские традиции. И все эти слова матушка произнесла лишь потому, что регламент обязывал ее сказать хоть что-то.
Красивая речь матери, разлучающейся с дочерью. Только потому, что так нужно. И поцелуй. Чтобы все поверили? Я сдержанно смотрела на Клотильду, не понимая, зачем и для кого ей понадобилось играть материнские чувства...
А теперь от меня, надо полагать, ожидали банальных фраз, благодарностей, слез прощания - всего того, что позволило бы удовлетворенно вздохнуть: церемония прошла как надо.
Убегали мгновения... В тишине под легким грюнским ветерком негромко похлопывали сушившиеся на веревке в углу двора льняные простыни.
А родители все ждали моего слова - так велел регламент. В мыслях я горько усмехнулась, прикидывая, сколько они смогут так простоять.
Можно было бы сесть в кутшваген абсолютно молча. Но во дворе помимо прочих слуг стоял архивариус Перлиуб, впившийся в меня взглядом. Разве что перо с бумагой наготове не держал.
И при всем моем безразличии мне вдруг подумалось, что такой поступок довольно странно будет смотреться в летописи рода, и каждый потомок сочтет нужным додумать его причины...
- Орднунг судья Вам, отец.
Я буду краткой. Не стану размениваться на объяснения, которым все равно суждено раствориться, затеряться, не добравшись до сердец.
Но когда я собиралась сказать то же самое матери...
Меня пронзила мысль, ни разу прежде меня не посещавшая. Что, если... Если просто предположить... Может быть, Клотильда и хотела бы вести себя иначе, но не могла? Может быть, то был ее осознанный выбор? Может быть, все дело в той давней безумной клятве, которую я не успела опередить?!
Может быть...
Да только...
Глядя альтграфине в глаза, я с расстановкой проговорила:
- К счастью или к сожалению... Я не умею читать мысли, матушка.
Вот так. У меня не получилось речи. И пожалеть об этом не получилось.
Я встретилась взглядом с Дитрихом и в молчании - уже не регламентированном, просто молчании, - направилась к кутшвагену.
Вот и все.

- Никто не умеет… - промолвила Клотильда в спину уходящей дочери.
У кутшвагена ее встретили Дирк и Хрода, последняя держала в руках Священные Браутштукэ - набор традиционных Вещей Невесты. Брат должен был надеть их на Линду…
И хотя по правилам обряд следовало проводить прямо перед лицом отца, Дирк, словно бы ненамеренно, частично загородил собой сестру. Вроде несущественная мелочь, но Идхен вдруг почувствовала себя под его защитой.
Итак. Первым шел Браутгюгель - мягкий колпак из шерсти с пелериной и длиннющим шлыком, доходившим невесте до уровня колен. Украшен он был странноватыми фестонами, которые графиня не успела разглядеть, жемчугом и росшит серебряной нитью. Черно-белый, в цветах Шедельбрехеров, отороченный белоснежным мехом писца, неофициальным символом их рода. Судя по всему, Вигберт прислал его заранее. Браутгюгель новой фамилии, одетый поверх платья старой фамилии, символизировал собой переезд девушки из одного дома в другой.
Затем шла Браутордкеттэ - Орднунгская Цепь Невесты, массивное тяжелое ожерелье, состоявшее из полированных железных Формаций Орднунга, соединенных кольцами. Оно как бы закрепляло брак перед лицом Бога Закона. Вернее, закрепляло первый этап свадьбы, поскольку в будущем Иделинду еще ждал целый ряд подобных закреплений.
Наконец, Браутфессельн - Оковы Невесты. К счастью, прошло уже более пятисот лет, как они превратились в два изящных стальных браслета, надевавшихся на запястья.
По священному регламенту Браутфессельн нельзя было снимать до самой свадьбы… но все знали, что в дороге на ночь каждая невеста раздевалась до исподнего. А как иначе-то?
С жутковатым щелчком и немалым усилием Дирк "заковал" родную сестру. Браслеты, как и ордкеттэ, прожили уже очень долгую жизнь, наверное, все эти пятьсот лет, но гравировка в виде двух риттеров-стражников со щитами сохранилась в идеальном состоянии.
И не мудрено - надевали их не более четырех дюжин раз, а в перерывах они годами хранились в сокровищнице рода, где за ними ухаживал все тот же архивариус. Только полоски ржавчины в углублениях портили весь вид.

- Анхельм фон Кальтенберг, альтграф Кальтенбергский, отец, - начал ритуальную клятву Дирк. Он говорил уверенно, громко, но ровно, как учили ораторики. Во дворе уже успела собраться вся прислуга замка, добавляя ощущения торжественности. - Я принимаю на себя Формундшафт и клянусь довезти Вашу дочь, альтграфиню Иделинду фон Кальтенберг, Ди Браут фон Шедельбрехер, в Фурхтнорд. Я приведу ее на Хохцайт, я отдам ее за Вигберта фон Шедельбрехер, графа Фурхтно… тьфу ты, доннерветтер! Почти ж получилось! За Вигберта фон Шедельбрехер, герцога Фурхнорх… герцога Фур… - невероятным, мужественным усилием зигериант задавил в себе смех, прикрыв ладонью рот.
Анхельм аж побагровел от злости. Клотильда тоже скрыла улыбку рукой, но глаза ее выдавали. Челядь так же боролась с неожиданно нахлынувшим весельем - уж больно неуместно и забавно выругался Дирк. Но получить кнута за смех никому не хотелось.
- Кхм. Простите, пожалуйста. Я не мог не напортачить, - взял себя в руки молодой риттер. - Итак. Я приведу ее на Хохцайт, я отдам ее за Вигберта фон Шедельбрехер, герцога Фурхтнордского. Я буду защищать ее ценою своей жизни. Я клянусь своей честью риттера.
- Я принимаю твою клятву, альтграфензон Дитрих фон Кальтенберг, - кивнул отец.
Все. Теперь точно все - брат помог ей сесть в кутшваген и сам забрался внутрь. Двое слуг закинули на заднюю полку повозки увесистый сундук с приданным и вещами Линды, закрепили его ремнями.
- Поезжай на козлах, - бросил Дирк Хроде. - Нам с подопечной нужно поговорить. Зэф, трогай!

Формундшафт - опека, клятвенное поручительство за невесту, всегда возлагавшееся на близкого друга семьи или, в крайнем случае, на родственника. Суть ее заключалась в том, что на время переезда невеста не принадлежала ни к старой, ни к новой фамилии. Она становилась Ди Браут и получала особый неприкосновенный статус по законам Райха. А Формундшафтер брал на себя всю ответственность за нее.
Теперь Кальтенберги не могли отказаться от свадьбы. А Шедельбрехеры могли. Дополнительное невыгодное условие для семьи невесты помимо приданного. Кроме того, Формундшафтер имел право отменить свадьбу, если определял факт нарушения законов Райха, после чего передавал Ди Браут в Орднунгский Трибунал.
Напоследок следует отметить, что в случае, если фамилия жениха отказывалась от свадьбы, то и фамилия невесты могла не принять ее обратно, в результате чего Ди Браут отправляли в ордманнский монастырь, где она сохраняла свой священный статус пожизненно…

- Идхен, ты не поверишь, но я почти специально это сделал! - взволнованно прошептал Дирк, когда они выехали через ворота.
И весело заливисто засмеялся. Будто он тяжкий камень с души сбросил.
- Хотелось посмотреть на его красную рожу. Ты видела? Этот дурацкий гюгель тебе глаза не закрывает? Дай-ка его сюда!
Не церемонясь, брат расстегнул Браутордкеттэ, бросив его рядом на сиденье, и стянул с Иделинды Священный Браутштук.
- Ты знаешь, что эти гюгели остроухие украли у нас? Только они его так смешно носят! Гляди!
И Дитрих фон Кальтенберг, благородный риттер Райха надел старинный дамский Браутгюгель, росшитый жемчугом и серебром, себе на голову поперек. Будто какую тряпку. А длиннющий шлык неаккуратно обмотал вокруг шеи и бросил на латы.
- Вот так! Называется "ле шаперон". Согласись, гораздо изысканнее?
И только сейчас Линда разглядела рисунок фестонов. Это были треснутые черепа, родовой герб Шедельбрехеров.

Оставалось совсем немного: всего-то выдержать тид под тремя дюжинами неотрывно устремленных только на меня пристальных взоров, делая вид, что все, все это меня нисколько не трогает.
Кажется, у меня получалось...
Собрав в кулак волю, я недвижно - почти совсем недвижно, если не считать легкой дрожи, - стояла перед Дитрихом. Он вдруг ободряюще улыбнулся мне, пользуясь тем, что этого не увидит отец. И легко и непринужденно начал облачать меня, будто занимался тем дважды на дню.
Если бы это делал не Дирк, я наверняка постаралась бы хоть немного помешать...
Браутгюгель тянул волосы и неприятно кололся под подбородком, как будто создан был для испытания терпения невесты. Браутордкеттэ оказалась такой тяжелой, что стало сложнее дышать. Браутфессельн...
Я обреченно подала брату руки, отстраненно удивляясь, как мне удалось до сих пор не закричать от отчаяния.
Впрочем, я не могла позволить себе отразить свои мысли на лице, и изо всех сил старалась этого не сделать. Пусть все думают, что мне все равно. Как бы они ни поступили со мной - мне все равно!
Клятву Дитриха я слушала словно в тумане. Хохцайт... Шедельбрехер... Герцог Фурхтнордский...
Неужели все это на самом деле случится?.. Наверное, стоило поверить словам Флёретт о судьбе...


Удивительно, но мое оцепенение спало, когда мы проехали ворота Кальтенбергбурга - будто незримый рубеж. Мне больше не требовалось держать себя, можно было наконец вздохнуть, откинувшись на спинку сиденья... Да и Дирк заметно сбросил напряжение, улыбаясь уже неприкрыто.
Его смех, оказывается, был так нужен мне... Со странным, непонятным мне самой ощущением я взглянула на брата. И вдруг, не сдержав порыва, крепко обняла, ненароком сбив с его головы Священный Браутгюгель. Непрошеные слезинки затерялись в его волосах. Я затряслась от сдерживаемых рыданий, пытаясь совладать с захлестывающей меня бурей чувств.
Как же хорошо, что он рядом! Как замечательно, что он решил остаться со мной, поддержать! А ведь мог бы уехать, и никто не сказал бы ему ни слова...

Кутшваген двигался небыстро - впереди был серпантин. И шесть дней пути до Круфендорфа.
Я вытерла слезы, сев поудобнее... И поняла, что если немедленно не начну говорить - бесповоротно расплачусь.
В мельчайших подробностях я рассказала Дитриху, сколько всего успело произойти в первой четверти дня. О том, что по моей невнимательности отец узнал о существовании "Труда о деисциентических энигмах", но почему-то не заглянул внутрь, и о том, что по его требованию книга вернулась на саркофагус альтграфа Одальмунта. О разговоре в крипте, об изменившемся желании отца и о страшной несостоявшейся клятве...
- Я отказала ему, Дирк. Не знаю, просил ли он о том же тебя, и если не просил, то почему... В любом случае, я не хочу влиять на твое решение.
Слова лились нескончаемым потоком, хотя пробивающиеся судорожные всхлипы все еще пытались его прервать.
- А Хрода едет с нами потому, что отец обвинил Лотбергу в содействии моему побегу, хотя это совсем не так! Велел высечь ее кнутом и выставил из замка нагой. Впрочем, ты, может быть, о том уже знаешь... Мне бы очень хотелось хоть чем-то ей помочь!..
Я осеклась, вдруг задумавшись, что если Дирку уже сообщили об этом инциденте, не исключено...
- А где ты был утром?
Да нет, мало ли могло быть у него своих дел... Взглянув на брата, я внезапно осознала, насколько все происходящее по сути не вписывается в его собственные изначальные планы.
И не дала ему ответить, опередив еще одним невольно вырвавшимся вопросом:
- Дирк, ты взял на себя Формундшафт, но как же твоя служба? Тебя не будет в Круфендорфе больше двух седмиц... Ты ведь останешься на Хохцайт, верно?

- Да, конечно останусь! Я же участвую в церемонии как Формундшафтер. Да и как я могу пропустить такое событие! - воскликнул он. - Моя любимая сестренка выходит замуж.
Дирк улыбался, глядя на Линду. Широко, открыто, смело показывая свои слегка неровные зубы. А глаза! Глаза сияли счастьем, будто это он сам выходил замуж за Вигберта.
- За меня не переживай. Это достаточный повод, чтобы покинуть наш лагерь у "Круфена". Тем более, что пока герцог "Блау" и не в курсе моего отсутствия. То есть смотри, как хитро! Мы сейчас туда приедем, я к нему зайду и скажу, мол, Хохцайт сестры, я - Формундшафтер, мне необходимо отлучиться, прошу разрешения. Герцог, конечно, тот еще герр, как говорят грюнхауты, но отказ будет оскорбителен. Да и ему неважно, сюзерену нужен мой отряд, а не я сам. Отряд в лагере и стоит.
Брат вернул Браутгюгель и Браутордкеттэ.
- Спрячь их куда-нибудь, не знаю… А! Лотберга. "Идхен", прости, но ты изумительно наивна. Конечно же, отец спустил на нее всех собак! И хорошо, к слову, что обошлось без этих самых собак… Для него не важно, знала ли служанка о побеге. Знала - виновна, что не предупредила. Не знала - виновна, что не узнала. Узнала и рассказала ему? Виновна, предала госпожу. А, не была в замке всю седмицу? Значит, пыталась замести следы. Умерла? Ну это просто - ее дух восстал из могилы и помог тебе!
Дитрих заливисто засмеялся от собственной шутки, но затем осекся.
- Ладно, прости. На самом деле, я ей очень сочувствую: наш отец - не в меру жестокая сволочь. Конечно, будь я на его месте, тоже искал бы жертву, но такие зверства… Не, это архаизм наяву, будто еще Сигизмунд Шестой на троне. А будь я на твоем месте - я бы ее не просто отослал в деревню, но еще б и наказал прятаться в лесах до самой осени. Жаль, ты со мной не посоветовалась перед своим гешефтом…
Печально качая головой, молодой риттер отодвинул штору и выглянул наружу - они уже почти спустились с Холодной Горы. Кутшваген неприятно трясло на каждой кочке, а кучер Зэф о чем-то болтал с Хродой, которая все время молчала. Так что, скорее всего, Зэф общался лишь с самим собой.
Но когда это волновало седеющего бауэра?
- А чем ты ей хочешь помочь? Отправить серебра? Задержимся тогда в "Штадте", у меня там есть знакомый, на него можно положиться.

Почему-то я не разделяла его радости. Не получалось у меня прочувствовать все то, что заставляло светиться от счастья моего брата. Вернее, получалось, только вызывало это совсем другие эмоции...
Через пару седмиц я стану женой жестокого старика и завязну в Империи навсегда. Придется просто забыть мечты о схолуме и о магии, попрощаться с возможностью открыть хотя бы некоторые из тайн Этого Мира и отринуть надежду побывать однажды в Жюрмиле... Об этом даже поговорить нельзя будет ни с кем.
Ко всему прочему, я заметила, что Дирк намеренно проигнорировал мой вопрос об утренней отлучке. Конечно, это его дело, но сей факт сумел слегка царапнуть. У него появились секреты от меня?..

Раздумывая над словами брата, я медленно свернула Браутгюгель, вложив внутрь Ордкеттэ. Оказалось непросто найти им подходящее место - везде они виделись чужеродными. Наконец, я положила сверток на сиденье в уголке, где бы он не мозолил глаза.
Да, перед побегом я собиралась в такой спешке, что не озаботилась продумать указания для Лоти. Уперлась в версию, будто ее отсутствие привлечет лишнее внимание... И все. И не подумала о том, как ей быть дальше.
А ведь я должна была ее уберечь. Она ведь зависела от меня...
Я наивно полагала, что после всего ей удастся сохранить место в Кальтенбергбурге. Наивно ли? Глупо, скорее. И безответственно. Ужасно безответственно!
И вот теперь...
Я рассеянно кивнула, не глядя на Дитриха.
- Да, отправить серебра...
Если бы только так просто можно было избавиться от мук совести...
- И заживляющий линиментум для ран.
В который уже раз я похолодела от мысли, во что могут превратить живую плоть шестьдесят шесть ударов кнутом.
- Только я не взяла его с собой. Разве что купить такой в Штадте...
Я помолчала, побоявшись, что не вынесу продолжения беседы на эту тему. Уж лучше тогда...
Мне на самом деле о многом хотелось поговорить с братом. Ведь позже обстоятельства отнимут эту возможность.
Я взяла его руку, ощутив на широкой ладони мозоли от рукояти меча.
Как часто мы будем видеться? Если вообще будем...
- Дирк, расскажи, как это было? Как ты нашел меня? Даммия же огромная... И как ты сумел добраться туда из Круфендорфа так быстро? И почему к нашему возвращению обо всем этом уже знал отец? И как тебе все-таки удалось вчера уговорить его не отменять Хохцайт?.. Дирк, как?

Он широко улыбнулся и накрыл своей тяжелой ладонью руку Линды. В отличие от отца Дирк, будучи даже мощнее его, всегда умел быть бережным.
- Итак, рассказываю. Все началось с гонца из Кру, прибежавшего к нам рано утром с письмом от фон дер Пфау. Я тут же поднял ребят, отправил послание отцу, отдал распоряжения отряду, и мы рванули к Штульте. Не хочу хвастаться, но в седле держаться умеет каждый, а кони наши - не то, что твой изнеженный Сатир. Они через многое прошли, их многодневная скачка с риттером в латах на хребте не поломает. Да что говорить! Мой Тру толком и не запыхался. Так что, не поверишь, уже к третьему полудню мы были в Штульте! Да-да! Я сразу же пошел к Яну. Ох…
Брат отнял от сестры руки и сжал в кулаки. Лицо его вмиг посуровело и набралось гнева:
- Хотел я ему вмазать. Ох как хотел! Как он мог вообще тебя отпустить в Даммию?! Чертовы иянсарские принципы! Неудивительно, что отец его давным давно послал на хер. Я б его тоже послал да еще б наподдал! Но. Я не отец. Я помню хорошее. Все-таки Ян тебя спас, Кальтенберги обязаны ему. Не пришли он мне весточку… Не будем об этом, Идхен.
Его лицо пронзила боль и волны сострадания к сестре, но он быстро взял себя в руки, улыбнулся и продолжил:
- Дальше снова скачка. От Яна мы узнали, что ты свернула в Цвишенберг - какой-то его соглядатай за тобой следил. Глубокой ночью добрались до Черного Двора и вырезали там всех к чертям! Сожгли эту халупу. Там была голубая кровь на полу, я… Было тяжело. От одного кобольда выяснили, куда тебя повезли грюнхауты: в Трактбург. Без понятия, на кой им сдался Трактбург, но искать здравый смысл в головах этой мрази - ниже моего дворянского достоинства. Мы шли по следу, прочесывали кобольдовы хутора, много крови пролили. Я знал, что найдем тебя, но боялся, что будет слишком поздно… Толком не спали, мы к такому привычны - встали еще до рассвета. Рванули дальше. И просто увидели Сатира, скачущего прочь из какой-то чащи… Знаешь, как в сказке какой-нибудь детской? Будто чудо, знамение Богов. Поверь, это не удача - я поклялся Зигерин, что если отыщу тебя, то в нашем Штадте построю монумент в ее честь. Прямо на Ратхаусплатц.
Он хитро подмигнул.
- Выгодная сделка, имей ввиду. В отличие от прочих Богов, с Зигерин можно добиться многого. Не каких-то бесполезных познаний, видений и… кхм… сочувствия. А, доннерветтер, победить! И это моя победа, а не чья-то. Я тебя нашел и забрал оттуда. Но не, скажем, отец. Он только судить горазд и пороть свою чепуху, никому не интересную… В общем, к бесам его. И его решения. Я легко его переубедил - сначала просто поорали друг на друга, желваками поигрались, ты знаешь. А потом он сдулся передо мной. Все-таки староват стал, да и я поднаторел в дипломатии. Главное, запомни, найти его выгоду в деле. Надавить на слабое, а потом это слабое… кхм… приласкать. Хитрость такая. Короче говоря, я спросил у матушки, что лучше: слава всего рода или вечный позор. А дальше было просто, он не выдержал ее слез.
Дирк, будто хвастливый юнец, причмокнул уголком губ, сложил руки на груди и закивал самому себе.
- Да-да, я его уделал. Ну да ерунда! Лотберга. Слушай, а ты уверена, что она хорошо воспримет твой этот… лини-как-он-называется? Во-первых, прошло уже сколько дней. К тому же, если она на тебя слегка в обиде за произошедшее - а девушки, ты знаешь, не всегда справедливы в своих чувствах - то… она может понять это как издевку. Ты бы ей еще платье отправила, ага. Короче говоря, лучше пошлем ей просто серебра. Думаю, дюжина рихтов будет выглядеть весьма благородно. Только я попрошу друга на медь их обменять, чтобы в селе серебром не светить - у бауэров свои дикие нравы. Они мне порой чем-то грюнхаутов напоминают. Да много чем!
Он весело засмеялся, не заметив, как притихли слуги на козлах.

В Дамменланд в ту годину лихую пришли
С фьордов стылых проклятые орки,
Чтобы выгнать имперцев с имперской земли...
До чего те события горьки!

Я слушала повествование брата, не желая пропустить ни слова. Вот как это было на самом деле... Лагерь под Круфендорфом, принесенное синицей с другого края Райха послание, влетевший с ним в шатер к Дитриху гонец... Перед глазами будто вживую вставали образы четырех риттеров, мчавшихся по имперским трактам на восток, не жалея коней. И невольно я сравнивала их с самыми достославными героями имперского эпоса...

Как давно это было! Уж пара веков
Проскользнула с поры той кровавой...
Только помнят имперцы о звоне клинков,
Что покрыл несмываемой славой

Защитивший Империю храбрый отряд -
Три десятка бесстрашных героев,
Тех, что в битве стояли как скалы стоят,
Ни на цолль не сдаваясь прибою.

Трехдневная скачка в неизвестность... Я могла лишь догадываться, что в это время творилось в душе Дирка. Какие чувства овладевали им. И о чем он на самом деле мысленно говорил со своей Зигерин...
Мне было так жаль, что я причинила ему столько боли!..

Сам альтграф Теобальд тот отряд возглавлял.
Он собрал их под собственным стягом:
Тридцать риттеров - доблестью каждый сиял, -
Императору давших присягу.

В Цвишенберг был отправлен немедля гонец,
Чтоб прислал Император подмогу.
Только риттеры знали: их близок конец.
Далека до столицы дорога.

Я слушала его - и перед внутренним взором возникали яркие, ничуть не потускневшие за седмицу даммийские образы. Я будто заново переживала те отчаяние и страх, исступленную ненависть к грюнхаутам, боль и захлестывающее унижение... Только теперь сквозь дымку свинцовой горечи я видела мчавшегося ко мне на помощь Дитриха - блистательного риттера на вайспферде, как в самых красивых легендах.

Встали воины, вместе молитву воздав,
Против клятой грюнхаутской рати.
И, лангшверт обнаживши, отважный альтграф
Крикнул: "За Императора, братья!".

С ним подняли оружие тридцать сынов
Дамменланда - лихие герои,
Коим дух славной битвы был вовсе не нов, -
На грюнхаутов двинулись строем.

Когда он закончил, мы парс штунде сидели в тишине - лишь колеса кутшвагена поскрипывали, да мерный стук кованых копыт по каменистой дороге помогал отсчитывать убегающие мгновения.
- В Трактбург, Дирк, они повезли меня потому, что я сказала, будто там - мой отец. Граф по имени Теобальд фон Штайлерфельс. И что он даст за меня выкуп золотом.
Я прикрыла глаза, надеясь совладать со сбившимся от волнения дыханием.
- Я полагала, они довезут меня до Трактбурга в целости, а там я сбегу. В реттовом городе, наверное, можно было бы получить помощь реттов...

Бились яро имперцы. "Но что за беда? -
Каждый думал. - Империя с нами!".
Лишь с последним из риттеров наземь тогда
Опустилось альтграфское знамя...

Бой был страшен... Но ведом ли риттерам страх?
Подвиг сей всякой славы достоин!
И навеки останется в наших сердцах
Из отряда того каждый воин.

Про моего брата тоже сложат баллады. Множество прекрасных баллад - о каждом из его свершившихся и будущих подвигов. Его имя будет греметь на всю Империю, его слава будет жить в веках! Как слава героев древности...

- На самом деле, я совершила гораздо больше ошибок, чем ты можешь вообразить. Мне следовало сказать тебе раньше... Я стала готтферн, Дирк. Боги больше не замечают меня, - даже меня саму удивило, как безучастно мне удалось произнести эти слова. - Это случилось в Даммии. Вероятно, когда... Когда я попыталась совершить фрайтод.
Я вздохнула, боясь после такого признания держать паузу. Нет, повисшее гнетущее молчание нужно было немедленно разбить, перемешать осколки и заставить беседу повернуть в иное русло.
- А что касается Лоти... Три дюжины, Дирк, - я протянула ему кожаный кошель, который перед отъездом совершенно бездумно положила в карман платья. Там были мои последние сбережения, несколько монет, вытряхнутых из шкатулки. - Здесь хватит, если обменять гольд. Она ведь долго не сможет работать. А в замке - вообще никогда... Но, честно сказать, я не знаю, Дирк. Я не знаю, как она к этому отнесется. Не могу предсказать. Ты думаешь, будет достаточно серебра? То есть, меди... Но не будет ли ей обиднее получить лишь деньги? Как-то это... будто я пытаюсь откупиться.
Я помолчала, изо всех сил стараясь подобрать наилучшее решение...
- Я напишу ей записку. Короткую. Она сможет прочесть.

Брат невесело усмехнулся.
- Идхен, давай на прямоту: это и есть откуп. Какая разница, будут это рихты или какие штуки, купленные за рихты? Она же не кобольд, чтобы так ее дурить. Но чем хорошо серебро - оно безлико. Твоя мазюка будет ей каждый раз напоминать о той, из-за кого ее спина так болит. Ты этого хочешь? А рихты… они ничьи. И не твои, и не ее. Рихты нужны, лишь чтобы их отдать. В конце концов, если Лотти откажется их принять, то посыльный передаст деньги ее родне. А те уж как-то на нее потратят… Эй, следи за дорогой! - гаркнул он Зэфу из-за очередной колдобины, в которую угодило заднее колесо.
И сам Дирк мгновенно переключился:
- Меня беспокоит совсем иное. На свадьбе же часть церемонии должна быть посвящена твоему Патрону. Шедельбрехеры готовятся к Виссенду, мы все думали, а оно вон как… - брат погладил идеально выбритый подбородок. - То, что ты готтферн, может привести к скандалу. А зачем нам это, да? Давай, может, на сам Хохцайт ты признаешь культ Виссенда, а потом разберемся? Дело-то небыстрое. Тут нужно к Оракулу сходить - они весьма сведущи в диесыенстси… Тьфу! Дурацкое слово! Никогда его не любил. В делах Бессмертных Оракулы смыслят, вот что. Думаю, в Фурхте должен быть, а ежели нет, то что-нибудь придумаем. Это же не срочно? Или ты завтра помирать собралась?
Глаза его наполнились сочувствием и… страхом. Он мрачно покачал головой:
- Лучше готтферном не помирать, это известно. Не принятый никем дух будет вечно страдать, блуждая меж мирами… Так что давай ты пока побудешь пертиссимианкой, а там, после Хохцайта пойдем к Оракулу, угу?

Дитрих несравнимо лучше понимал в особенностях откликов и хитростях влияния на людей словом и делом. Следовало бы принять его совет на веру - мне все равно было не по силам прикинуть, какая из вариаций этого поступка приблизила бы меня к искуплению вины.
- Хорошо, Дирк. Пусть будет, как ты сказал, - я благодарно улыбнулась брату на его терпеливые объяснения. - Только... Правда ли нужно обменять все серебро на купферны? Меня слегка смущает, что три дюжины зильбернов медью - это полстора с лишним! Целый мешок получится... Я полагаю, большую часть лучше оставить в серебре. Полурихтами и четвертьрихтами.
Браутгюгель вдруг соскользнул на пол, когда кутшваген подскочил на очередном ухабе. Помедлив, я наклонилась за свертком, зачем-то отряхнув от невидимых пылинок пушистый белоснежный мех... Все только начинается. Впереди меня ждет еще столько обрядов... И, что интересно, до последнего не будет известно, не зря ли.
Я кивнула Дирку, отложив Священный Браутштук.
- Да, я уже думала об этом. Не спорю, мне нужно и дальше делать вид, будто я молюсь Виссенду. Потому что, во-первых, так все и продолжают считать, а во-вторых... Виссенд - он не очень суровый. Он меня, хочется верить, простит.
Впрочем, можно сколько угодно строить предположения, это все будут лишь догадки, не более. Если уж я так и не научилась разбираться в отношениях между людьми, что говорить о тонкостях общения с Бессмертными...
- А вот Оракул... Не знаю, есть ли в этом смысл. Даже в "Труде о деисциентических энигмах" не говорится о возможности возвращения утраченного патронажа... Наверное, не стоит надеяться.
Я горько вздохнула, все еще не решаясь признаться даже себе, как на самом деле смотрю на это обстоятельство. Невесело, уж точно...
- Похоже, ты был прав, когда говорил, что не стоит избирать Патронессой богиню по имени Бёзе, - мне вдруг отчаянно потребовалось поделиться с ним этим разочарованием. - Я попросила ее о помощи в самый тяжелый момент моей жизни. Я попросила у нее силы духа... А она услышала, услышала меня, Дирк, - и отвернулась. И больше не отозвалась.
Эти болезненно ясные воспоминания кололись, будто осколки льда, вновь и вновь доставляя страдания. Парс штунде я боролась со слезами, наконец сумев одержать верх.
- Дирк... - я нерешительно взглянула на брата, еще не зная, можно ли продолжить беседу. - Не расскажешь ли, почему отец сомневается, что ты похоронишь его так, как он того желает? У вас что-то произошло?
Я вновь взяла его за руку - просто чтобы удостовериться, что он не отстранится. Мне нужно было убедиться в этом.
- Видишь ли, я дала ему слово поговорить с тобой в случае, если ты примешь решение похоронить его иначе, без саркофагуса и статуи. То есть, я ни в коей мере не буду настаивать... Но этот разговор должен состояться, я пообещала. И я хочу понять, что может помешать тебе сделать это.
Свободной рукой, отвернувшись, я смахнула с ресниц все же успевшие набежать слезинки.
- Может быть, правильнее было бы обсудить этот вопрос потом, когда он встанет острее... Только я не знаю, будет ли у нас такая возможность.

Дирк аж присвистнул.
- Саргофагус со статуей? Это старик замахнулся!
Усмехнулся, потерев подбородок и шею - видимо, там слегка зудело после бритья.
- Нет, конечно, мне крипты не жалко, пускай хоть дюжину саркофагусов ему там установим. Только дорого это. Своему-то папаше Анхельм статую крамольно зажал, а чтоб я ему делал - это обязательно, конечно же. С других получить - это всегда пожалуйста. Даже с тебя клятву требовать начал. Естественно, из Орднунгбурга же он только наблюдать сможет, бессильно локти кусать, как я его родовыми сокровищами распоряжаюсь. Хаха! Статую с саркофагусом. Ну посмотрим. Я тебе могу только пообещать, что когда старик отправится к своему Орднунгу, мы с тобой обязательно поговорим на этот счет. И скажешь ты мне: хотела б ты ему саркофагус со статуей ваять или обойдемся открытой полкой в уголке крипты…
Брат только качал головой то ли от удивления, то ли от возмущения.
- Ладно, к бесам его. Есть дела насущнее - твои проблемы с Богами. Не хочу я, чтобы моя сестра была в немилости у них. Это, скажем так, нынче не популярно, - он снова рассмеялся, совсем по-доброму. - Судьба - с ней шутки плохи. Можно десятилетиями уверенно и напористо биться головой об стену. Но если Боги против, то не прошибешь. И я теперь понимаю, почему они от тебя отвернулись, Идхен. Ты стала рохлей. Размазней, прости за прямоту. Что значит "в книжке написано, что я обречена - значит обречена"? Мало ли какой старый писака-монах там накалякал?! Какого грюнхаута ты должна его слушаться?! Ты опустила руки. Так нельзя. И если ты хотела уже и с жизнью попрощаться, то конечно же, они все от тебя отвернулись разом. На что им такая душа?!
Его лоб нахмурился, он надвинулся на Иделинду своим мощным станом, активно махая заключенными в латы руками и откровенно ругая ее:
- Никому такие души не нужны. Ты должна помереть с честью, с гордостью неся в бою знамя своего Бога - тогда он тебя примет в свои чертоги. А когда тебе нужна их помощь, то… Смотри, я же не упал на колени перед Зигерин и не стал молить ее совершить чудо, спасти тебя. Нет! НЕТ! - его глаза впивались в нее, он был неистов и страшен. - Я взял коня и поскакал совершать это чудо, Идхен! Сам! Я лишь попросил ее помочь мне сделать это! Так это работает. Боги не станут и пятки свои чесать ради тебя, если ты сидишь размазней и хнычешь. Даже если ты оказалась в самой грязной орочьей заднице Этого Мира - только ты! Только ты можешь себя из нее вызволить!
Вдруг он резко переменился, успокоился и мягко улыбнулся:
- И еще я. Извини, я не хочу быть жестоким. Это правда жестокая. Пойми: Богам не интересны сопляки. Богам нужно, чтобы их имена прославляли в великих подвигах великие люди, а не дети, поцарапавшие коленку и рыдающие за хатой. Тебе нужно найти не Патрона, а себя, Идхен. Кто ты? Что ты? Что тобою движет-то? И не надо обрекать себя на вечные страдания, как последний кобольд! Обречешь - и будешь страдать. Решишь добиваться - и добьешься. Все просто. Жизнь не запутанная магическая ерунда, а… а… Борись за себя, Идхен. Если этот Шедель будет недостойно с тобой обращаться - вставь ему его титул куда поглубже. Только напуганной овцой не будь, я тебя умоляю…
Наконец он прервался, чтобы отдышаться. Отсел, отвернулся, отстегнул бевор, защищавший шею - жарко ему стало.
- Надо доспехи снять. Что перед бауэрами кичиться, да? Идхен, а может, ты иянсарка? Как Ян. Вольнодумчивая, воображала да и… Нет, язык у тебя не подвешен. Эллифейна? А что, милая, добрая, кроткая, безобидная совсем. Не знатно, но почему нет? Всяко лучше, чем Виссенд или, простите Боги, Бёзе.
Имя Царицы Ночи он таинственно прошептал, чтобы не услышали слуги.
- А может… А хотя… - Дитрих замялся и совсем затих. Но все-таки продолжил: - Есть еще один Бог. Скрытый. О нем мало кто знает, а потому его поклонников никто не гонит. Никто о них и не слышал… Но он опасный. Опаснее прочих. Бесам ведомо, может, это твое. Только не проси рассказывать - я сам толком не осведомлен. Тот лекарь, к которому мы едем, он тоже, как и ты, виссендман. Можешь расспросить его. И помоги снять латы, будь добра…
Он поднял руку, открыв сестре подмышку, чтобы та расстегнула ремешок.

Брат всегда желал мне только добра - ни мгновения в своей жизни я в этом не сомневалась. А еще ни мгновения не сомневалась в том, что он куда мудрее меня. Как будто старше не на тид, а лет на десять. Я привыкла доверять его словам - и еще никогда он не обманул доверия.
Потому и в этот раз, как ни горько и едко было на душе, я заставила себя вдуматься, вчувствоваться в им сказанное.
На что я богам?.. На что я Этому Миру?..
Вздохнув, я принялась расстегивать тугую пряжку. Сыромятный ремешок никак не желал соскакивать со шпенька. С непривычки я провозилась слишком долго, но... с недоумением отметила, что свободно пользуюсь правой рукой. Совсем не было боли... Я как-то не обратила на это внимания раньше. Все эти дни я избегала смотреть на покалеченную кисть, все никак не набираясь решимости узнать, как же теперь она выглядит. И, застыв на мгновение с отстегнутым наплечником в руках... не нашла смелости вновь.
Вместо того я предпочла вернуться к обдумыванию слов Дитриха. Все-таки он был превосходным оратором - остаться равнодушным к его речам не удавалось никому.
Боги... Подвиги...
- А знаешь, Бёзе мне так и сказала. "Чудеса случаются с теми, кто их ищет, но не ждет", - наконец прервала я затянувшееся молчание. - Что ж, может быть, она и в самом деле не была моей богиней... Раз уж я не сумела вникнуть в правила ее игры.
Внезапно я ощутила, как во мне поднимается злая, колкая волна ожесточения.
- Хотя я пыталась совершить чудо, Дирк. Я пыталась доказать, что имперской фрайфрау доступно более одного пути. Я едва ли не зубами выгрызала шанс вырваться из предназначенной мне рутины. Только... не рассчитала силы. Кое-чего не учла.
Взглянув на брата, я мрачно усмехнулась, неожиданно отметив, что хочу продолжить, хочу говорить на эту тему, хочу выдвигать богохульные гипотезы.
- А может, вовсе и не обязательно иметь Патрона? Может, в Этом Мире вовсе и нет его для меня?! Я ведь даже родилась... лишней. Ты не думал об этом, Дирк?
Мне отчаянно хотелось расхохотаться. Только в глазах стояли слезы.
- Дирк, мы ведь столько раз перебирали Пантеон... Нет. Я не эллифейна, ты сам это знаешь. И не иянсарка. И виссендвайб не была никогда! Кто же я?!
Вопрос я почти выкрикнула, совершенно не заботясь о том, что нас могут слышать слуги. Но тут же почти перешла на шепот:
- Что мною движет? Что ж, давай посмотрим. Раньше меня вел вперед интерес к Этому Миру. Я изучала проверсию, экспериментировала с перверсией, порою мне удавалось воплотить самые смелые свои задумки - и успех приносил истинное наслаждение! Я совершала нечаянные открытия - и это окрыляло, вдохновляло меня! Я хотела знать больше - и не только из книг, я хотела общаться с гелертерами и иметь возможность задать вслух каждый из множества возникающих у меня вопросов! Ради этого я покинула дом, Дирк. Ради этого!..
Вдруг запал кончился. Тяжело дыша, я вновь сникла, стушевавшись от болезненных воспоминаний.
- Наверное, это все в прошлом... Мое будущее - Фурхтнорденбергбург.
Чуть отстраненно я удивилась, как бесстрастно прозвучал этот вердикт. Что ж, Дитрих, как обычно, сумел облечь в слова истую суть... Я вправду опустила руки.
На самом деле, я даже могла ответить, когда стала... такой. Я даже могла назвать момент, когда... ощутила себя заживо мертвой.
- Мы посетим Оракула, если ты того желаешь. Но лишь чтобы закрыть этот вопрос.
Однако где-то в самой глубине сознания я вдруг ощутила слабую, едва заметную мерцающую искорку интереса.
- Хотя... Шестнадцатый бог... Да, - я кивнула, невидяще глядя перед собой, - должен быть шестнадцатый бог.
Осторожно подбирая слова, я медленно проговорила:
- Когда у меня... не получилось умереть, мне было видение. Замок. Четыре комнаты с шестнадцатью запертыми дверьми. За каждой - Тот Мир, особый, неповторимый для каждого бога.
Я резко обернулась к брату.
- Передо мной не открылась ни одна.

Брат понимающе закивал и сощурил глаза. Всю речь Идхен он внимательно слушал, одновременно с этим снимая доспехи и бросая на пол вагена.
Опустившись, он продолжил расстегивать латную ногу. Молчание затянулось, но Линда отчетливо понимала, что это Дирк собирался с мыслями…
- Я тебе не рассказывал, как стал зигериантом? Не, рассказывал много раз, но я врал, прости. Я поклялся отцу, что оставлю эту историю в тайне от семьи и слуг, хех. Однако ты теперь и не семья, верно?
Он поднял хитрый взгляд, ухмыльнулся, а затем вернулся к ноге обратно и продолжил мрачно и серьезно:
- Мое дюжинное лето. Последний день Мюха, осень уже стучалась ночами в окна холодным ветром, но листья оставались зелены… Последний день. Я встал не с той ноги. Голова была шальная, дурная, я не соображал, что творю. Спер отцовский лангшверт. Наточенный, тяжеленный, старый-престарый. Символ его силы, да? Настоящий меч риттера. Я годами мечтал его подержать в руках, но старик запрещал - мол, не положено, не дорос. Ха! В тот день мне не нужны были его разрешения. Убежал в рощу, стал рубить палки, ветки всякие, траву, кусты - все подряд. Пару раз саданул по камням, загубил лезвие, короче говоря.
Закончив с правой ногой, он с грохотом бросил тяжелую сталь на возмущенно затрещавший пол. Так можно и проломить…
- Ты фройляйн, тебе не понять, что это такое - такая мощь в руках, - брат посмотрел на нее проникновенно. Улыбка его была счастливой, но в глазах читалась боль. - Риск меня пьянил. Неудачным взмахом я мог посечь себя. Лишиться уха или рубануть колено… Запросто, - снова отвернувшись, он принялся за левую ногу. - Отец нашел меня только к вечеру. Естественно, Анхельм был в бешенстве. Он потребовал отдать меч немедля… А я отказался. Послал его по-орочьи. Шальной я в тот день был, будто шнапса надрался. Он рванул на меня, чтобы его отобрать, а я выставил острие и чуть было не прикончил старика. Отец схватился за лезвие ладонями - я тогда и не думал, что так можно - и вырвал лангшверт. Порезался только слегка, но кровь и боль, Идхен, кровь и боль пробудили в нем безумие. Эти глаза… Он начал меня бить. Я с перепугу и не сопротивлялся. Разбил мне все лицо. Снял ремень, сорвал с меня куртку и рубаху… Нет-нет, Идхен, не по заднице - по спине он меня порол. Со всей дури, бляхой, по хребту и лопаткам, по шее, по затылку. Я орал. Я начал вырываться, а он придавил к земле сапогом. Спятил. И тут…
Дирк отбросил вторую латную ногу - грохот, звон, скрип. Посмотрел в глаза сестре и щелкнул пальцами:
- Будто хлопок. Будто гномье ружье выстрелило - во мне что-то изменилось. Раз и навсегда. Я улыбнулся и стал смеяться. Он меня бил, а я ржал, словно конь безумный. Его это бесило еще сильнее, а меня - сильнее веселило. "Убей меня, сукин сын, давай!" думал я. Мне было плевать. Вот, знаешь, совсем плевать. Было очень больно, обидно, страшно, жутко… А вдруг забьет? Но я, сжав кулаки, превозмогал это все и смеялся.
Брат замолчал, давая время Иделинде, чтобы представить себя на его месте.
- А потом я выждал момент и ударил по его деревянной ноге. Он заорал и упал. Ты знаешь, что она всегда болит, эта его нога? А если стукнуть по ней - так сдохнуть можно. Я словно почуял это. Набросился на него и стал бить кулаками по лицу. Слаб я тогда был, но шальной, Идхен, шальной. Губы ему разбил. И себе - кулаки. А остановился я лишь тогда, когда он закричал "Хватит!". Он сдался. Я победил. И в момент успокоился. Понял, что хотел убить отца, а он - меня. Но я не жалел, я уже понимал, что все это значит…
Дирк смотрел на нее спокойно и уверенно. Даже расслабленно. Он не боялся, не переживал, он чуть ли не гордился этой историей. А нет, точно гордился, еще как.
- Мы поклялись друг другу не распространяться о случившемся. Для него - позор проиграть бой ребенку. Для меня - осуждение всех за то, что поднял руку на отца. Обоим огласка оказалась не выгодна. Я думал, он с тех пор меня станет уважать - что не сдался, не сломался, а сумел побить того, кто сильнее и кто не прав. Но нет. Я ошибался, конечно же. Старик следующим утром сказал, что разочарован во мне. Что зигериант, отрицая правила и устои иерархии светского общества, обречен быть изгоем. Что я никогда не поднимусь в статусе, не стану править нижестоящим, пока не признаю правление вышестоящего. Что раз я поднял руку на отца - значит не быть мне самому отцом. В общем, ордманнской чепухи он мне наговорил… Это мы еще посмотрим, кто там кому нижестоящим будет, ха!
Улучив паузу, Иделинда вдохнула, чтобы задать напрашивавшийся вопрос, но Дирк опередил ее, подняв руку:
- Да-да. Откуда он узнал, что я теперь зигериант? На том ведь день не закончился. Ночью я не мог уснуть, спину жгло, а меня распирало от этого чувства… Как оно зовется? Чувство триумфа, да. Именно. Триумф. Я должен был его увековечить - для себя и для него. Я взял с кладовой пурпур, спустился в зал, самое главное место в замке и нарисовал на стене ровно по центру корону. Корону Богини-Царицы. Красиво, кстати, вышло, хоть меня и лихорадило от восторга! И закричал тогда: "Зигерин! Богиня Власти! Стань моей Патронессой! Прямо сейчас! И моя слава станет твоей славой! А откажешься - упустишь зазря".
Дирк засмеялся, прикрыв рот ладонью:
- Согласись, недурно для дюжины зим? Корону, конечно, соскребли к утру. Всем рассказали историю про то, как на меня в роще напали загульные бауэры, а отец меня отбил. Ну а я не спал до рассвета. Встретил его под стеной замка и смотрел, как прямо на глазах Хютеровы лучи падают на листья и те обращаются в золото. Один за другим. Книхваг. Первая седмица осени, время Царицы - я встретил ее зигериантом.
Он медленно покивал.
- Так к чему это я? - задался Дирк вдруг вопросом к самому себе и всерьез задумался. - А. Наверное, к тому, что не стоит тебе отчаиваться. Я много раз потом размышлял: а что, если б я тогда не побил его? Стал бы я зигериантом, не свершив триумф? Пришлось бы пойти на подвиг потом? Или оказался б я забитым эллифейном? Как думаешь, может, для того, чтобы заполучить Патрона, нужно что-то сделать? А ты просто ничего не сделала - вот ты и ничья получилась. Может, тогда тебе стоило громко постучаться в каждую из дверей и потребовать, чтоб впустили?..
Сочувствие охватило его лицо, брат положил сестре руку на плечо:
- Но знай. Я рад, что тогда они тебя не приняли. Иначе б не болтали мы сейчас с тобой. Думаю я, Бессмертные дали тебе второй шанс, чтобы таки свершить свой поступок. Со схолумом не вышло. Значит, это должен быть другой поступок. Может, когда станешь герцогиней, откроешь свой схолум в Фурхтнорде, м? Или что ты сделаешь?

Вот как это вышло...
А я ведь была уверена, что Дирк стал зигериантом намного раньше - когда только сказал вслух, что хочет им быть. Нам было лет по шесть... И брат с горящим взглядом оповестил об этом родителей за обедом. Но, выходит, обретение патронажа состоялось позднее.
Я помнила тот день. Помнила багровые кровоподтеки и свежие ссадины на лице брата и свое острое желание добраться до истины. Я и помыслить не могла, что это дело отцовских рук... И все же не поверила тогда в историю с бауэрами. Какой бауэр посмеет напасть на альтграфензона?! Но на прямой мой вопрос Дирк сказал мне, что оступился на лестнице вонтурмы и пересчитал все ступени. В это поверить оказалось легче...
Но все же невозможно было смотреть, как он, стараясь не морщиться от боли, расхаживал по замку... Хотя и имел вид отчего-то донельзя довольный.
Я тогда составила для него собственный линиментум - не самый удачный, но это был мой первый самостоятельный алхимический эксперимент. Позже я не раз совершенствовала заклинание, и мои линиментумы Дирк обязательно брал с собой в походы, а слуги просили для своих детей... Но начало было положено именно тогда.
Конечно, я все это помнила... А еще я помнила, как брат в тот день шепнул мне: "Я знаю, каково это, когда за тебя - Патронесса!".
Взглянув на Дитриха, я глубоко ощутила, сколь трепетно он относится к этой истории. Да, ему было чем гордиться. Он по праву завоевал патронаж.
Я грустно улыбнулась. У меня все было иначе. Когда я сказала, что хочу молиться Виссенду, - я не почувствовала ровным счетом ничего. А позже, обретя, как мне казалось, Бёзе... я просто занималась тем, что мне всегда нравилось, - и каким-то загадочным образом ощущала, что это угодно ей...
Получается, я ошибалась.
Нужно было что-то другое? Что-то сделать? Что-то произнести?..
Про Дирка говорили, что Зигерин поцеловала его при рождении. И даже ему пришлось приложить усилия, чтобы получить ее покровительство!
Нет, законы деисциенции не могут быть простыми... И весьма сомнительно, чтобы они были одинаковы для каждого из богов, - слишком уж сами боги разные.
Возможно, Дирк прав, и в этом вопросе на самом деле сможет помочь Оракул...
Я вырвалась из деисциентических размышлений, удивленно встретив поданную братом идею.
- Схолум в Фурхтнорде? Имперский схолум, да? - я невесело усмехнулась. - Как ты себе это представляешь?..
Правда, со второго взгляда эта мысль понравилась мне чуть больше:
- Хотя... Если я буду герцогиней...