Fiesta | ходы игроков | Age of apostasy.

Она протянула руку, готовая коснуться выпученного жабьего брюха, как её кисть вдруг быстро перехватила чья-то грубая ладонь. Сидящий напротив мужчина смотрит на неё, покачивая лохматой головой. Не надо. Моз, – ведь это имя лягушки, верно? – повернул лениво пучеглазую голову. Что-то обрубило разговоры. Раздавило звук льющихся песен. Даже плеск волн поутих, и ветер успокоился, оставив травы в покое. Они смотрят на неё. Люди. Раньше Зьянья не замечала, насколько серые их глаза. Пустые и глупые, такие же… Такие же, как у жабы. Жрица осматривает замерших в ожидании неизвестного ей события пирующий, и, переводя глаза на важную лягушку, понимает. Что у всех людей её глаза. Что со всех лиц на неё смотрит толстая противная жаба. Платья и наряди тускнеют, наливаясь салатовыми оттенками. Вздуваются животы. Клочками сползают по расплывшимся мордам выпадающие волосы.
– Чего?
– Чего они хотят?
– Расскажи нам, расскажи…
– Расскажи, Зьянья.
– Чево, чево хатят?
– Наши отцы. Наши корни.
– Что они говорят тебе на ухо?
– Поделись!
– Поведай нам!
– Рассказывай! Почему ты не хочешь нам помочь? Расскажи. Мы знаем, что ты знаешь, что рассказывать. Поделись. Ты была в храме. Ты умеешь с ними говорить. Ты говоришь с ними. Да-да, я знаю, я точно знаю, что говоришь. Хватит притворяться, сука! Рассказывай! Рассказывай нам всё, что знаешь! Расскажи. Расскажирасскажирасскажи. ЧЕГО!? ЧЕГО ОНИ ХОТЯТ!? Хватит притворятся! Мы всё, всё знаем о тебе. Ты должна делиться с нами. Мы тебя спасли. Вытащили из болот. Согрели. Посадили за стол, как равную. А ты – молчишь. Ты – прикасаешься к жабу. Он не твой. НЕ ТВОЙ, ТВАРЬ! НАШ. Наш. Нашнашнаш. Рассказывай. Что они говорят? Почему замолчали и закрывают лицо ладонями, когда мы смотрит на них? Говори. ГОВОРИ.
Лысые головы с выпученными серыми глазёнками кружат вокруг неё. Заглядывают в лицо. Лапами со сросшимися пальцами толкают её в плечи, дёргают за волосы. И шумят, шумят, вопят одним голосом. Толпами вываливаются из лачуг, разваливая стены и топча крышу. Выплывают из рек. Ползут из заболоченных низин, втаптывая поля тростника и камыша. Везде прыгают лягушки. Здоровые, ожиревшие. И все они орут. Все – кричат. Ползёт по столу, разбрасывая тарелки, кубки и кувшины, жаба в порванном синем тильматли, на чьей плоской морде висит бычья маска.

Нет. Всё это просто показалось. Отрываешь взгляд от серых пятен на лице жабы. Люди за столом помалкивают. Их лица повёрнуты к тебе, и только Моз продолжает возиться с мухой, пытаясь проглотить её целиком.
Человек в маске быка снова поднимается из-за стола:
– Дитя, ты ничего не хочешь нам поведать?

Ложь. Фальшь. Маски людей на выпученных лицах. Тени, что приняли облик двуногих. Мерзкие. Наглые. Глупые. Все они так хотят слышать. Все они так хотят знать. Их руки цепляются за тело. Их пальцы скользят по коже. Их мокрые глаза пусты. Отражения и иллюзии. Низшие, что хотят урвать себе место под солнцем. Стать Кем-то. Обрести смысл.
Твердо смотрит на них Зьянья. Чует опасность. Разорвут ее на части. Каждый по кусочку украдет.
Только вот не боится она умирать больше. Не после того, через что прошла. Не после того, как заблудилась и отыскала путь. Холод чужого неба и безразличие чужого солнца – не страшны ей больше. Говорят ли Боги. Молчат ли. Это только Их воля. А она Их дочь. Она никогда не будет одна.

Сидит на своем месте Зьянья. Щурится на людей. Поглядывает на жабу толстую. Завела ее в ловушку. Захлопнула капкан.
Надо уходить.
Но не отпустят же безумцы. Не отдадут свободу. И каждое слово сейчас – танец на лезвии текпатля. И можно им соврать. Можно спеть им песню. О долинах, раскинутых над небом. О городах, затерянных в глубинах. О Богах, что рядом и ждут. Верят в детей своих. Протягивают руки.
- Я расскажу вам, - говорит жрица, вглядываясь в глазницы бычьего черепа. – Не утаю. Скоро. Совсем скоро.
Встает решительно. Отходит в тень.
- Мне нужно помолиться.
Твердо говорит, не мешкая. Пусть попробуют остановить.

Опускается на траву мягкую. Закрывает глаза крепко. И волей всей своей – до самого неба. До туч, обвисших космами. До звезд, затерянных вдали. До солнц чужих и родных. До сути. Смысла. До Них.
Пусть думает болотный народ, что о них она молится. О них просит. Пусть думают, что готова помочь, ничего не зная. Ни о чем не подозревая. А она спросит.

«Говорите со мной»
Еще один раз.
«Говорите со мной»
Как множество до этого.
«Проведите меня»
Может быть, именно сегодня…
«Помогите мне»
Возможно, именно сейчас.

Реют на ветру седые волосы. Он связывает их в косы, слушая тебя. Подхватывает не произнесённые слова с губ, и бежит, мчит, над зловонными заболоченными реками; и кружит, сминая к земле ковёр трав. Ветер, хватающий мысли - единственный в мире, кто знал, где укрылись от человеческих глаз боги. Свист мистических флейт стекает с гор, и прокатывается по долине. Утробным воем в кувшинах и пустых чашах. Криком мёртвых птиц. Налетают на Зьянью потоки невидимой, могучей реки. Жрица касается её поверхности, опуская руки в бесконечную сеть воздушных потоков и каналов, глухих, громких, визгливых, шумящих. Распугивая рыб, зачерпывают тонкие пальцы серебряный песок со дна. Пучки липкого кларофора цепляются за кисти. Гудят, дрожат натянутыми канатами. В темноте, сквозь мрак земли. В тишине воды. На необъятных просторах надмирья. Складываются губы в трубочку. Легко, бросаешь в клубок воздушных змей-флейт слова - одно за одним, - и умолкаешь в ожидании, пока тот, кто заплетал тебя, отнесёт их к отцам, ведь в этом далёком крае не докричишься до них по-иному.

Тянуться оббитые шелком белокаменные стены. Блестят на ресницах стрелы солнца. Сооруженные из туч и облаков, тянутся в бесконечность золотого неба зиккураты, высокие башни и лестницы, своды, подпирающие небосвод. Солнечным теплом, закрой лишь глаза, всплывают лица в пустоте залов и тоннелей. Звериные морды, оскалив клыки и раскрыв острые клювы, с горящими глазами. В золотой короне вкрапления рубина. Звон браслетов на смуглых ногах. Высокие и благородные, они выходят из сени своих солнечно ярких домов. Живущие у самого светила, они внимают, что несёт им ветер с далёкой земли.

«Зьянья из Падшей Грацуэллы».
В завывающем ветре.
«Говори от нашего имени».
В шумящей реке.
«Будь нашим голосом».
В молчании болотного племени.
«Отомсти за нас».
Слышишь ты голоса в воплях окружающего мира.

Всплывают яркими пятнами силуэты праотцов. Они рядом. Вложили в тебя малую часть себя, чтобы всегда слышала их просьбы, чтобы всегда могла говорить с ними. Пусть и не долго. Пусть - немногословно. Для Зьяньи всегда будет место в их тоскливой, одинокой жизни в поднебесье мира. Их лица смотрят на тебя. Расплываются зелёно-желтыми красками. И уходят. Земля, в которую уперлись колени жрицы, осквернена давным-давно. Братоубийством. Язычеством. Её поверхность покрыта ласковой травой, а внутри - гниль, мёртвые звери.

Тепло забытого солнца. Истинное тепло истинной веры. Ответа, что наконец-то дан. Голоса, что наконец-то услышан.
И въедаются пальцы в траву, вонзаясь в кровоточащую землю. Рвут ее плоть, добираясь до самой гнили. Опускает жрица голову. Глядит в пустоту серебряных трав. Глядит и не видит, забыв обо всем.
Перед глазами лишь неба простор. Бесконечная синь полноводной реки. Их силуэты, размытые и неясные. Их слова, мелодиями ветра свитые. Далекие, но такие близкие. Подхватывает ветер, мчит стрелой вверх, разрезает воздух. Вспарывает облака так же, как там, на далекой земле Зьянья вспарывает почву.
Единые слова. Истинные слова. Смысл, вернувшийся в опустошенное тело. Смысл, забравший скорбь. Отцы, что Слышат. Боги, что Видят. И дитя их далеко внизу плачет, выпуская все страхи и боли истерзанной души. Выливая их на песок. Втирая в оскверненные болота.
И не хватает воздуха. И плывет все перед глазами. Расходится кругами по воде вечности, обретая надежду.

Сидит Зьянья на траве. Голову опустила. Смотрит на руки свои тонкие и иссушенные ветрами Уичипотля. Смотрит, как обвивают их локоны серебристо-седые, отмеченные Лоакто Маа. Вспоминает о дороге своей бесконечной. Сквозь камни и пески. Сквозь разрушения и кровавые реки. Впервые за все это время она получила ответ. Впервые она была услышана.
И чувствует жрица – все изменится.
И чувствует жрица – возвращается сила и уверенность. Расправляет крылья душа, воздевая их до самых облаков. Твердо становится на ноги вера, вкапываясь до сердца земли монолитными корнями.

Встает она. Распрямляет спину. Сбрасывает тяжелый груз, что несла с последней ступени Грацуэллы. Слышит, как падает он на землю, разбиваясь черным стеклом. Поворачивается к болотному народцу. Гордо стоит, воздев перья ветра за спиной. Смотрит на них черной пустотой дыр-глаз. Делает шаг вперед и рдеют, будто флаг, волосы серебряные.
Зьянья будет говорить.
От имени тех, кто ушел. Словами тех, кто не вернется.
Они звали. Они ждали. Они получат ответ.
- Вы прокляты.
Тяжел голос, грузен. Опускается на болотную равнину камнепадом. Ибо правда в нем. Ибо истина, которую не хотят слышать больные звери, что раньше назывались людьми.
- Вы прокляты – отвернулись от вас Отцы. Не придут они больше в эти края. Не посмотрят на вас. Не услышат. Никогда не заговорят. Никогда не встретят вас за границей небес и дождей. Вы остались одни, погрязнув во грехе и ненависти. Заразив все земли здешние своим безумием. Вы прокляты!

Смотрят маски человеческих лиц. Внезапно, в солнечном свете, стали видны складки серой кожи, неумело натянутой на череп, подгнившие уши и хрящи впалого носа. В узких глазах-порезах - воспалённая грязно-красная жижа. Болотные травы волос. В ушах необъятные дыры оттянутые железными вставками. Торчат из-под чужой кожи иглы, крюки, продетые кольца и ржавые серьги. Лжецы сидят за столом, склонив головы, и лениво смотрят на тебя, поигрывая жуткими столовыми приборами в тарелках, где в воде плещется ещё живая рыба.
Не верят.

И не поверят. Что им не скажи. Потому что не хотят слушать. Потому что ищут лишь повод, чтобы выплеснуть свою злость.

– Ты не Зьянья, – пошевелил кто-то синюшными губами.
– Самозванка, – кивает голова в маске.
– Кто ты?
– Кто?!
– ЧТО ДЕЛАЕШЬ ЗА НАШИМ СТОЛОМ, ЛГУНЬЯ?
Говорят по отдельности. Писклявые и басистые. Злые и безразличные. И затем – в унисон.
– Тебе не место в нашем священном крае… – встал один из-за стола. Человек с проколотым носом.
– … где Боги ещё не отошли от дел земных.
– Где травы густы…
– … и реки широки.
– КТО ТЫ, ЛГУНЬЯ, ЧТО ПОСЯГАЕШЬ НА СВЯЩЕННЫЕ ЗЕМЛИ?!
Пожелтела под её ногами трава. Никогда не была зелёной, и бархата не чувствовала рука жрицы, когда касалась её стеблей. Землю выжгло солнце. И мутные желтые воды стекают с пыльных краёв долины, вея запахом серы. И деревья пригнулись к земле почерневшими стволами. И голубое небо цвета горящей соломы стало.
– Выколем тебе глаза… – пробежала улыбка по безумному лицу женщины, поднёсшей руки к грудям.
– И ноги сломаем.
– Сломаем, – подтвердил загорелый мужчина.
– Чтобы больше не ходила, на чужих землях свой след не оставляя.
– И язык, чтобы не лгала, отрежем.
– Лгунья!
– ЛГУНЬЯЛГУНЬЯЛГУНЬЯ.

Криками старых гагар разлетелись вопли болотного народа. Шумом перьев застыли в воздухе. Исказились поддельные человеческие лица. Вытянулись сточенными чёрными клювами. Глаза-бусины усеяли морды. Раскрыли рты, и кричат всей сворой, опрокидывая яства. Не рыба там была. Зерно. Засыпало золотым песком тарелки, миски и кувшины. Зерно стекает на землю, а в нём – рыщут, топорща перья, они.

Границы мира смываются и текут. Звонкими ручьями журча. Землю уставшую и угнетенную покрывая гнилью болот. Заражая тягучими песками ила. Топнут ноги в вечности. Растворяется разум. Пленка неба рвется, раскрывая рваную рану облаков и вновь срастается уже иным сводом.
Их черные глаза. Их перья. Клювы. Их крики, словно крики из забытого сна.
Все стало зыбким и тленным. Воздух распахали жили вечности, раскурочили дурманом.
Зьянья стоит.
А мимо несется время. Оно перетекает и рассыпается золотом зерна. Оно вянет гиблыми травами. Запуталось в ветвях шуршащего камыша. Увязло в болоте душ.
Все стало так неясно. Скрытно.
Словно кто-то надел на ее лицо маску, а прорези для глаз забыл сделать. Словно это запах яда проникает в легкие, заставляя больные мысли трепетать и сгибаться порывами сумрака.
Все стало так непросто.
Иные берега. Новые долины. Пейзажи, покрытые пылью пленных звезд. Высокие камни-идолы, что смотрят пустотой несуществующих глаз. Их длинные тени. Сгорбленные и тяжелые.
Зьянья запуталась.
В шагах, покрывающих землю цепями следов. В стенах разрушенного дома. Под кирпичами погибших надежд. В черных лабиринтах Забытых. Она запуталась в камнях Уичипотля. Она осталась стоять на балконе в ночь кровавой луны, когда горячие костры полыхали, возвещая беду.
Она потеряла душу. Рассеянная. Нетерпеливая.
Зеленые долины поднимаются вверх. Тянутся зубьями по небосводу. Все перевернулось в мире, который она не может узнать.
А может жрица уже умерла? А может дух ее давно потерян? Блуждает, блуждает в долинах усопших. Не найдет выхода. Не найдет цели.
Как отличить правду от лжи? Как вернуться на тропу, что поросла травой и засыпалась песком? Нет ответов.
Нет смысла.
Нет страха.
Усталость лишь. Тоска и грусть. Печаль о не свершенном.
Одна маленькая душа, что вдребезги разбилась об истины мира. Такого большого. Такого чуждого.

Жрица подойдет к камням. Дотронется рукой до тенистой поверхности. Обопрется головой, поседевшей. Черные глаза закроет.
Жрица будет молиться.
Чтобы Высшие помогли ей. Чтобы направили ее. Взяли в ладони свои мозолистые, попирающие шапку мира. Взяли и бросили назад в русло реки. Она должна быть дома. Она должна исполнить слово свое. Найти Его. Добраться до него. Он – единственное, что осталось у нее. Единственное, ради чего еще можно топтать землю этого мира.
Жрица будет молиться, забыв о пройденных милях. Забыв о голоде и жажде. Об усталости, что ломит спину упругим хлыстом. Забыв о человеке внутри себя.
Жрица будет стоять здесь, вглядываясь в ветхость камней. В их суть всматриваясь. Долго. До тех пор, пока не поймет, где начинается путь. Где тот первый неправильный шаг. Где она могла ошибиться и куда забрела.
Пусть плачут дожди и стонут ветра. Пусть осыпается земля, а небо падает в ее руки. Она просто постоит здесь чуть-чуть. Совсем немного. Прежде чем пойти дальше.