Модуль для FLia [...] | ходы игроков | Сознание

Лёгкость, невыносимая невесомость мыслей, стайкой прозрачных рыбок роящихся в углу глаза, ускользающих от прямого взгляда.

Медленно, медленно осознаёшь окружающее.
Свет. Трещины на штукатурке. Жёсткость накрахмаленных простыней. Тени от колышущихся штор. Слабый, но резкий и неприятный запах. Боль... где-то...

Чуть тянешься рукой, болью отзывается, кажется, всё тело.

— Очнулась? — насмешливый, хрипловатый голос над ухом, — Ужели-неужели?

Поворачиваешь голову, скашиваешь глаза... Сидит, зараза, ухмыляется в бороду. В руках — электронная книжка.

— Признавайся, несчастная, как ты умудрилась казённый крузак разбить в мясо отделавшись всего двумя рёбрами?

Упоминание разбитого крузака отчего-то вызвало на лице счастливую улыбку. Как у ребенка, которому долгожданный подарок вручили. Даже теплее стало в груди.
- Почему несчастная? Очень даже счастливая, если всего-то двумя ребрами отделалась. Ангел мой, видать, за спиной стоял, - усмехнулась. - А башкой я случайно не приложилась? Нет? Не помню ничего. Про крузак в том числе. Так что вопрос твой останется без ответа. Ты кто такой, кстати? И я... кто?
Бытие, освобожденное от воспоминаний, не угнетало. Напротив, странная легкость сознания образовалась. Необъяснимое ощущение свободы и идиотского счастья с головой накрыло.
- И это, Борода, дай попить, а?

— Да потому что из твоей зарплаты машину и вычтут, — развеселился совсем собеседник твой, — и уж с этим тебе ангелы не помогут.
Засуетился торопливо, зашуршал пакетом, вытащил на свет божий минералку, плеснул до половины в стакан, что на тумбочке возле головы твоей стоял. Тянешь к нему руку — замечаешь иглу от капельницы в предплечье торчащую.
— Сама ты без царя в голове, — отвечает на "бороду" и вообще, посерьёзнев сразу, — главное жива же. И симулировать то зачем, всё равно не...

— Чуть повыше подвинься, — отводит твою руку, заботливо приподнимает голову, поворачивает подушку ребром, аккуратно подносит стакан к твоим губам. Ждёт пока напьёшься.

— ...не пройдёт со стариком нашим такой фокус, подруга, — продолжая, грустно цыкает зубом, — лучше нормальную объяснительную напиши про то какой бес тебя попутал. И, это, я тебе всё оставляю, вот пакеты, тут, вот, телефон твой, маме позвони, успокой, а то ей эти придурки сообщили...

Поморщился, махнул, раздражённо, рукой, словно вспоминая что-то неприятное.

- Да пусть вычитают, - воды напилась и ожила словно, согнала с лица улыбку несоответствующую моменту. - Значит зарплата у меня есть, из которой что-то вычесть можно. Это радует, - вздохнула. - И не симулирую я. Правда не помню. Маму только вот... подай телефон, пожалуйста. И не смотри, что я улыбаюсь как идиотка. Как будто-то банк в Монте-Карло сорвала. У меня в голове такой вакуум, что только улыбаться и остается. Ну, не плакать же, в самом деле. Или плакать?
На подушку откинулась, поерзала, пытаясь поудобнее устроится.
- Я не помню, - бородатому в глаза посмотрела. - Не знаю что тебе еще сказать.
Попытка пожать плечами отозвалась болью. Зубы сжала, выдохнула.
- Два ребра. А впечатление такое, словно под поезд попала.

— Зарплата.... — вздохнул бородач... — это образно.
Протянул тебе потёртую и исцарапанную старенькую Нокию,
— Серьёзно что ли не помнишь ничего? А не тошнит? — спросил, заглядывая в глаза, — Сотрясение что ли... Ладно, лежи, я отзвонюсь в Москву, приду сейчас.

Вышел в коридор и не вернулся. Ни через пять минут, ни через десять, ни через двадцать, так и оставив тебя наедине с телефоном, пакетом мандаринов, минералкой, халатом, полотенцем, зачем-то трёмя разными парами тапочек, новенькой зубной щёткой и целым тюбиком пасты, двумя сломанными, нижними правыми, рёбрами, и десятком здоровенных синяков по всему телу.

Грудь обмотана эластичными бинтами, дышать почти совсем не больно. Да и двигаться, вобщем-то, тоже можешь. Если осторожно. Если очень осторожно.

- Ты бы уж определился, образная у меня зарплата или нет, а то я только обрадоваться успела, как ты мне весь кайф обломал. И кто ты после этого? - пробормотала, попутно кнопки на телефоне тыкая, нашла мамин номер, нажала вызов. - Серьезно не помню. И нет, не тошнит, что странно, наверное, если я таки башкой приложилась, - продолжила, слушая телефонные гудки. - Давай, звони в Москву. Может мозгоправа мне какого-нибудь вызвонишь.
Как бородатый за дверь вышел, села на кровати кое-как, дожидаясь пока мама на звонок ответит. Но мама трубку все не брала. Ладно, с этим потом будем разбираться. Выдернула капельницу. Сейчас вот халат нацепим, ноги в тапки сунем. Угу. Проще сказать, чем сделать. Но жить, судя по всему, будем. Выбрала мандарин, почистила и поняла, что зверки есть хочется. Съела три штуки. Бородатый все не возвращался, мама не перезванивала. Сунула телефон в карман халата, еще один мандарин взяла и выперлась в коридор, медленно, по стеночке. Попутно ногтем отслоившуюся краску на стене поддела.
- А ремонтик нам не помешал бы.

Коридор, с окном в летний полдень в торце, по две облупившихся двери по каждую руку, затёртый до полной потери узора линолеум.
Завернув за угол ты гатыкаешься на пост медсестры, погружённой в раскладывание пухлой горы каких-то бумажек по стопкам. На тебя эта пожилая, одетая, как водится, в белый халат, женщина даже не посмотрела.
А там, за её спиной, тихонько булькает жизнь, кто-то выходит из палаты, кто-то, напротив, заходит. У туалета очередь, за распахнутой дверью на лестницу молодой врач курит в компании пары явно здешних, больничных, пенсионеров. Бородача не видно, а вот телефон ожил. Мать перезванивает чуть ли не в истерике, собирается ехать к тебе и вообще.

- Мама, - на стену плечом оперлась, телефон к уху поднеся. - Мамочка, я в порядке. Не переживай. Жива, руки-ноги целы.
Перед глазами представилось мама. Залегшая между бровей морщинка, волосы едва заметно сединой тронуты, в небрежный узел собраны, в руках платок, который она по своему обыкновению нервно комкает, слезинка по щеке катится, мама смахивает ее быстро, словно стыдится, что кто-то увидит ее слабость. Ее уязвимость через дитя великовозрастное, но бестолковое.
- Ветка! Ох, Ветка! - голос мамин дрожит.
- Ну, прости, меня, мама, - вздыхает Ветка, внезапно вспоминая, что Виолетта она. В честь бабушки Виолетты Егоровны, которая редкой красоты стерва была, четверых мужей похоронила, но и сама померла за два года до Веткиного рождения. - И приезжай. Уж не знаю, что тебе наговорили. Приезжай. Сама убедишься, что я цела. Заодно одежду мне привези цивильную. Ладно?
После разговора с мамой муторно на душе стало, потому что не сказала ей, что не помнит ничего практически. А ведь надо было, наверное. Или не надо? Кто ж его знает.
В размышлениях Ветка доковыляла до медсестры, разбирающей бумажки.
- Здрасьте, - не удержалась, заглянула посмотреть что там сестра за бумажки раскладывает. - Вы мужика бородатого здесь не видали? Провалился как сквозь землю. Хорошо еще, что он позвонить пошел, а не за бутылкой. Хотя, я теперь знаю, что за бутылкой его точно нельзя посылать. Так не видали? И кто у меня врач лечащий? Поболтать бы мне с ним.

Один штамп на всех историях болезни, на направлениях в стационар. КГБ. Калужская Городская, хорошо помнишь.
Оторвалась от них усатая-очкастая медсестра, поджала губы презрительно:
— Ишь ты! Мужика ей! Не терпится что ли? — чуть ли не скороговоркой начала, — Как фамилия твоя?
Принялась лениво-медленно перебирать самую-главную-стопку.

Но так и не нашла ничего.
— Нету! — говорит, — В приёмном покое потеряли, небось.
И послала тебя туда эту карту искать. А то выгонят же тебя, а то ведь
— Кто захочет придёт и лежать будет, да?

Благо, подошедший и обдавший премерзким запахом дыма Святого Георгия, пачка которого торчала из кармана, врач ситуацию разъяснил. Документы, мол, у него, одиночная палата на неделю оплачена, вам, Виолетта, лучше бы не вставать вовсе и он ещё подойдёт/посмотрит.
А бородатого нет, не видел.
И никто из контингента не видел.

- Не терпится, а то! - Ветка подарила медсестре двусмысленную улыбочку. - Солнце воздух и вода, это, братцы, ерунда. Только секс и онанизм закаляют организм, - не удержалась она от цитирования пошлого стишка, коих со времен пубертатного периода помнила множество.
- А фамилия моя - Лесновская, - произнесла Ветка по слогам, не удивляясь, что фамилию собственную припомнила. - Ты запиши, чтоб в следующий раз не переспрашивать. Виолетта Андреевна Лесновская.
Ветка мысленно вбила гвоздь-десятку прямо промеж глаз усатой медсестре. Аккуратненько так, изящно держа молоток в правой руке. Жаль наяву сделать этого было нельзя. От бабушки Ветка не только имя унаследовала, но и характер. И язык поточить в словесной перепалке она была бы даже рада, ей это настроение всегда поднимало. Усатая медсестра, страдающая синдромом лифтера, вряд ли угадала бы в Ветке такие сомнительные склонности.
Подошедшему доктору Ветка тоже улыбнулась, но приветливо, мысленно нос сморщив от сигаретного запаха.
- Лучше бы мне вообще сюда не попадать, - прокомментировала она его слова. - Да что уж теперь, придется вам меня потерпеть. И вы загляните ко мне. Я вас ждать буду. Мне с вами посекретничать надо, - на последних словах Ветка интонацию изменила с официальной на доверительную, не столько для доктора, сколько для усатой медсестры, чтоб она удавилась.
С тем и ушла обратно к себе в палату. Улеглась и принялась мандарины лопать, кожуру в пакетик складывая. Да размышляя о том, куда бородатый делся, будь он неладен.

Врач пришёл только перед самым обедом, поглядел-потыркал пальцем, спросил что-где-болит, пообещал, что "через две недельки будешь бегать".

Обед к тебе приехал прямо в палату в лице стоящих на влекомой ещё одной тёткой со злыми глазами тележке тарелок с жиденьким капустным супом и вполне аппетитной курицей с рисом. К сожалению, насладиться ими не удалось, телефон, опущенный в карман халата отдался вибрацией. "Валентиныч".
В памяти сразу возник облик пропавшего бородача.

— Слушай не перебивай, — начал он с места в карьер, едва ты нажала на зелёную кнопочку, — Москва нас сдала, ячейку накрыли, кто ушёл не знаю. Немедленно уезжай и молись, чтобы про тебя забыли.

- Вот же курва бородатая, - ласково сказала Ветка, выслушав панические словоизлияния Валентиныча. - Плохо до тебя сказанное доходит. Был бы ты рядом, я бы рекомендовала тебе по губам читать. Но раз нет тебя рядом, тогда по слогам слушай: не помню я ничего. Догоняешь? Не помню. Как тебе такой расклад? К примеру, откуда мне знать что у тебя на уме? Может ты мне лапшу на уши вешаешь? Ты подумай об этом. И как чего путного надумаешь, перезвони.
Ветка сбросила вызов. Звонок Валентиныча странным образом ее разозлил. Она переключила телефон на виброзвонок, чтоб не трезвонил, не раздражал электронной мелодией, сунула его в карман халата. Сползла с кровати, ноги в тапки сунула. Прихватила тарелку с курицей и рисом, суп вниманием не удостоила. Подумав, и бутылку с минералкой взяла, чтоб не пришлось больше ползать туда-сюда как чертова Тортилла.
Снова преодолела путь до поста медсестры, по дороге приметила где пожарная сигнализация включается, и ввалилась в первую же палату с распахнутой настежь дверью.
- Привет, болезные, - улыбнулась, обитателям палаты. - Не возражаете, если я вам компанию составлю? У меня и бутылка есть. Минералка правда, - вздохнула, лицо несчастное состроила. - Тоскливо мне в одиночке моей. Приютите? А я вам историю какую-нибудь расскажу.
И Ветка, особо ответа не дожидаясь, экспроприировала свободный стул, поставила его так, чтоб видеть дверь открытую и того, кто изволит пройти мимо по коридору в сторону ее палаты, уселась, бутылку с водой на пол поставила и принялась есть, одновременно рассказывая:
- Дед мой, хороший был человек, душевный. Но злоупотреблял, - Ветка многозначительно щелкнула себя пальцем по горлу. - А бабуля моя строго с него за это спрашивала. Брала она ковш железный с длинной ручкой и тем ковшом деда по маковке била. Со всей дури. Дед руками закрывался, потом руки у него синие были. И вот как-то раз, в тайне от бабушки, купил дед бутылку портвейна. И тихонечко к ней прикладывался. Так сказать по чуть-чуть. Исключительно для настроения. А я, дылда двенадцатилетняя, выследила где он ту бутылку прячет и решила доброе дело сделать. Подумала, что бабушка все равно узнает что дед пил и быть ему битым, а мне деда жалко. И чтоб спасти его от наказания, вылила я портвейн и налила в бутылку заварки. Когда я два часа спустя, лакомясь малиной в саду, услыхала трубный дедов рев, я сразу поняла, чем дело пахнет. То дед обнаружил подмену и понял кто в том виновен, совершенно не принимая во внимание тот факт, что я помочь ему хотела.
Бежала я быстро. Через забор махнула, огородами и в поле. И там затаилась в траве. Дед искал меня, я слышала. Но выйти побоялась. Он меня с ремнем искал. И сейчас по прошествии лет я понимаю его гнев. Но тогда мне обидно было, что мой порыв он не понял.
Просидела я в поле до вечера. Потом меня комары зажрали и пришлось домой идти. Есть, к тому же, очень хотелось. Дед сидел на крыльце, ждал меня. Пороть не стал. Сказал, прости меня, Ветка, дурака старого. И помирились мы с ним. А бабушка так и не поняла из-за чего весь сыр бор был.

Не проходили, нет.

Просто стояли в коридоре, против твоей двери и мирно слушали тебя вместе с лежащими в палате двумя косящими от армейки бледными юношами, лысоватым дедком и звероватого вида мужичиной с перебинтованными руками.

Просто стояли, а ты... ты их, конечно, видела. Просто отказывалась воспринимать. А потом уже и осознала и даже узнала одного из них.

Москва всегда пыталась стать не просто самой большой ячейкой, а ещё и центральной. Главной. Притягивала к себе, соответственно, карьеристов и прочую шваль.
Но этот... нет, не предатель переметнувшийся, это явно засланный и пропущенный.
Слишком медленно, презрительно...

— Самая... — да, мделенно и презрительно, как ругательство, как плевок с оттягом, кивает на тебя, — перспективная. Видишь что с людьми делает?

— Да уж, — оглядев замороченных тобой аборигенов соглашается второй, вихрастый, рыжий, похожий на типичного мальчугана, что целые дни гоняет мяч в соседнем дворе, но высокий как жердь и с глазами тёмными и непроницаемыми. Пугающими.

— Что, Ветка, как вчера у Хошимина, — произнёс имя вьетнамца как русскую фамилию... врядли Макс — настоящее имя "москвича". Ладно, пусть будет Макс, — Или миром пойдёшь?

Интересно, что знают они, думала Ветка, не званных гостей рассматривая. Что знают они кроме того, что в ее личном деле написано. Да, пожалуй, что ничего. Иначе Москва прислала бы кого-то посерьезнее. Впрочем, и недооценивать "мальчиков" Ветка не собиралась. Особенно рыжего с дурными глазами, которого не помнила ни разу. С него-то она и начала.
- И тебе не болеть, Максик, - кивнула она Максу так, будто рада была его видеть, но только смотрела она не на Макса, а в глаза рыжему. Визуальный контакт лишним не будет. Некоторые думают, что без визуального контакта и вовсе не сработает, но они ошибаются, еще как сработает, и дело даже не в интонациях, и не в том, что говорить. Все дело в уверенности, которую можно и вовсе молча проецировать. Но шестеркам московским о том знать ненужно. Пусть думают, что ей и визуальный контакт нужен, и голосовой.
Вчерашний день все никак не хотел в голове проясниться. Что-то у Хошимина было?.. Кисель из обрывков событий. Но заостряться на этом сейчас не стоило. И Ветка проецировала на рыжего любовь. Такую, от которой на стену лезть хочется или в петлю. Любовь к Максу. Безбрежное желание защитить его от всех опасностей мира. Укрыть его, спрятать, обладать им единолично, с неумолимой нежностью ограждая его от всякого посягательства, от чужого взгляда, от прикосновения. Жадное, ядовитое желание властвовать над телом его и душой. Быть ему и господином, и рабом.
- Пойду, конечно, - говорила Ветка, слова растягивая. - Не оставил ты мне выбора, Максик.
Плечами пожала, тарелку с куриными косточками на тумбочку пристроила, взяла бутылку с минералкой.
- С тобой, хоть на край света, - заявила, словно чеку выдернула. Не для Макса говорила, для рыжего, нервы его на руку наматывая. По частям вытягивая. Кто знает, что за блок у него стоит, без блока то его за ней не отправили бы. И блок этот следовало разбить вдребезги, пусть даже рыжий рехнется после этого от внезапной любви к Максу, не велика потеря. Тут или пан или пропал. Макс и впрямь выбора ей не оставил, кроме как в полынью прыгнуть.

Защищаться от внушающих протоколов только своими силами достаточно трудно. Годы самоконтроля, самовнушения, саморазвития. Гораздо проще попросить какого-нибудь умельца поставить на твоё сознание блок.
"Не верь, не бойся, не прощай". Формулировок множество. Вот только от внезапной любви...

Твоя импровизация сработала на все сто процентов. Больше. Несколькими месяцами успокаивающих витаминов и белых простыней парень не отделается. Внезапный и резкий выброс гормонов, максимальное нервное напряжение... Только и успел, что схватить Макса за руку, как потерял сознание и мягко опустился на пол.

Сам же "москвич" не стал проверять, во что выльется прямая конфронтация с НАСТОЛЬКО способной Виолеттой, а поспешно отступил. Он же не мальчик фанатичный, а вполне себе матёрый профессионал, как оказалось. Вчера у памятнику Хо Ши Мину именно его торжествующее: "Всё равно ничего не помнишь и не вспомнишь!" лишило тебя большей части памяти.

Жаль, что тебе не удастся перехватить его до лестницы.

— Позовите врача! Тут человеку плохо! — донельзя родной, почему-то возмущённый женский голос. Его обладательница склоняется над жертвой большой любви. Замечает тебя:

— Ветка! Твои фокусы?

- Не виноватая я, он сам пришел, - с мрачным выражением лица процитировала Ветка в ответ на вопрос матери. Очень хотелось вдогон Максу стул зашвырнуть или еще что-нибудь сделать, но толку с того было бы ноль целых, хрен десятых. Ветка сдержала порыв и выползла в коридор, подхватила маму под руку, развернула к лестнице.
- Мои фокусы, мои, - сказала тихо. - Не нужно кричать об этом на все отделение. Идем.
Над рыжим уже кудахтала медсестра, бросая на Ветку неодобрительные взгляды. И Ветка увлекла маму к лестнице и вниз. Гостеприимное медицинское учреждение следовало покинуть.
До самой лестницы мама шла молча. Ветка всегда поражалась ее способности молчать. Жизнь с Веткиным отцом научила ее выдержке. Однако в ее молчании прекрасно читались невысказанные вопросы, раздражение и переживания. Умела мама одним взглядом точки над i расставить, этого у нее не отнять. И Ветка уже чувствовала себя виноватой.
- Что происходит?
- Все, мам. Все.. хреново... Ты одежду мне привезла?
Мама молча сунула Ветке в руки пакет. Ветка выпотрошила его прямо на лестничной площадке и принялась переодеваться, наплевав на больничный персонал и хворых, туда сюда ползающих. Брюки в стиле милитари, карманчики всякие да пряжки, Ветка нащупала в левом кармане скомканную купюру, как всегда забыла перед стиркой карманы проверить. Вот мама бы не забыла. Футболка, да тонкая летняя ветровка и кроссовки. Вот и весь наряд. Ветка смяла халат и положила его в опустевший пакет. Чувствовала она себя, мягко говоря, хреново. Из-за рыжего в основном. Никогда она так далеко не заходила. И не думала что придется. Мысли скакали с одного на другое. Ветка отдала маме пакет с халатом. А тапочки так и остались стоять в лестничном пролете.
Внизу в холле Макса видно не было. Ветка остановилась, нет зная что делать. Это в кино и книжках все просто, а в реальности, кто его знает, какое решение верное.
- Вот, возьми машину, - мама сунула было Ветке в руку ключи, но Ветка отказалась.
- Не нужно. Деньги, сколько есть, мне отдай и поезжай домой. Тебя они тронуть не посмеют. Отца побоятся. А я сама.
- Сама, - мама поджала губы, голос дрогнул, на глаза навернулись слезы. - На себя посмотри, на привидение похожа, а все туда же. Сама! Отец домой в четыре утра примчался со своего чертового полигона. Из-за тебя. А у него сердце...
- Мама...
- Двадцать восемь лет уже мама! Что мне отцу твоему сказать?
- Скажи... Москва нас сдала, ячейку накрыли, кто ушёл не известно. Пусть он по своим каналам пробьет. Но только осторожно, не надо нахрапом. И погонами своими генеральскими пусть не светит без нужды. А я позвоню. Как получится. Скажи ему, я его люблю.
Ветка обняла маму:
- И тебя люблю. Очень. Прости меня. От меня одни проблемы.
- Ох, пуговка... - мама сунула Ветке в руки свою сумочку. - Тут деньги и косметичка, а то ты на пугало похожа.
Ветку едва не разбил истерический смех, мама в любой ситуации оставалась женщиной. Косметичка. Несомненно важная составляющая. Особенно сейчас.
- Все, мам, иди. А то я разревусь.
Мама кивнула, смахнула слезинку со щеки и ушла. Ветка смотрела ей вслед, пока она не села в машину. Ветка очень хорошо представляла какая буря сейчас у мамы в голове и в душе творится. И была благодарна ей за то, что она не выплеснула все это на нее. Но уж отцу достанется...
Ветка дождалась пока мама уедет, параллельно высматривая на стоянке Макса или еще кого-нибудь подозрительного. Она почти на сто процентов была уверена в том, что родителей не тронут. Просто не посмеют. Отец из тех людей с кем без реверансов не разойтись. Но и под его крыло Ветке совсем не хотелось возвращаться. Слишком уж много сил потратила она дабы освободиться от его опеки, чтобы при первой же серьезной проблеме бежать к нему обратно. Сперва попробуем сами разобраться. А там видно будет.
Повертев в кармане телефон, Ветка подумала что, наверное, следовало избавиться от него. Вдруг ее по нему можно отследить? Ветка понятия не имела, можно или нет, в кино то вон показывают, что можно. Но прежде чем выбросить его, она попросила в регистратуре листок бумаги и ручку, и выписала все телефонные номера и имена. Большую часть этих людей она не помнила.

А Комаров
А лиса сервис
Ада21
Адада22
Александр Григорьевич
Александ Рухлин
Алексей Н
Алексей моск
Амр
Алексй Зефир
АнСем Луг
Аня
Аня мтс новый
Антонов
....
...
...

И ещё два десятка только на "а".
Пишешь мелко и быстро, но только на одну первую букву ушло пять минут. Память подсовывает смутные образы, которые порой разворачиваются чуть ли не в подробное досье.

Вот, к примеру, Баринов Никита, скандалист же и сука, признаться, редкостная, но к тебе нормально относится. Тогда, полтора года назад, ты оказалась тем самым "почти" из "почти единогласно исключён из состава Калужской регулирующей ячейки".

Вот Бурова, если верить Валентинычу, могли сегодня "накрыть", да. И Винта, и Володю, и Галю. Все свои, калужские, все с огнём в груди и искрами в глазах.

А вот букву "д" до конца тебе не дала перенести на бумагу пришедшая смска.
Автоматическое сообщение.

Мамонтов.
"этот абонент снова в сети".

Выходит, ты шефа пыталась прозвонить и не вышло. Заглядываешь в исходящие — вчера в 22.05. Только шефа. Больше никого.

Хитрожопаясова!
Именно так про себя Ветка именовала шефа. Было в его облике что-то совиное, брови торчком, взгляд из-под очков. Ну а уж хитрожопости ему было и вовсе не занимать.
Соблазн сейчас же перезвонить ему Ветка подавила с трудом. По большому счету, она просто не представляла что ему сказать. Так, чтоб не обидеть. Или наоборот, так чтоб обидеть со стопроцентной гарантией. Оставив звонок до того момента, как сможет толком определиться, Ветка снова сунулась в регистратуру и выпросила еще несколько листов бумаги. Она уже поняла, что "телефонная перепись населения" была не очень удачной идеей, но других у нее не было. Ветка плохо себе представляла во что вляпалась. И что делать. Если бы она была специалистом по выживанию в экстремальных условиях или каким-нибудь крутым мэном, который одной левой решает проблемы мирового масштаба, попутно в пол глаза соблазняя всех блондинок в радиусе сто километров, но Ветка не была супер агентом. Она, по сути, вообще была офисный планктон. Хм... очень специфичный планктон, несомненно, но сути это не меняло. И кстати, она и сама была блондинка, а это, как известно, диагноз.
Ветка пару секунд пырилась на свое отражение в окошке регистратуры, вздохнула, устроилась на подоконнике, так, чтоб входы-выходы было видно, и продолжила переписывать номера, чувствуя себя полной идиоткой во всех смыслах. Она даже не могла определиться валить ли ей из больницы немедленно или все-таки подождать что будет.
Переписав номера, оказывается стоило начать и пойдет как по маслу, Ветка сунула бумажки в карман, вернула ручку в регистратуру и, состряпав морду тяпкой, нагло пошла на выход. Но не через парадный вход, а через служебный, оставив свой сотовый на подоконнике.
Одна мысль не давала ей покоя. То, с чего все началось. Вернее, тот, с кого все началось. Костя Малиновский. Которого так и не нашли. Хотя искали усердно. Но он оказался той самой иголкой в стоге сена. Вот он то, как раз, был профи. Настолько во всех смыслах, насколько Ветка была идиоткой. Ну и что, что она ведущая, а он ведомый. Ее дело что? Нажми на кнопу, получишь результат. Но если нет кнопки, на что нажимать?
И Ветка, заморочив голову, шоферу скорой, покинула больницу под сиянием "люстры", размышляя о том, как бы так попасть в Костину квартиру, куда ее не допустили, пока "следствие вели" и после не допустили тоже. Допуска у нее не было и в расчет ее никто принимать не собирался. И если раньше Ветка субординацию не нарушала, то в сложившихся обстоятельствах, в гробу она видала всякие допуски.
Недолго покатавшись по городу на скорой, Ветка вышла у продуктового супермаркета, где народу толклось немерено. Нужно было кого-нибудь выдернуть из этого людского потока. Кого-нибудь подходящего, чтоб кукушку ему немного свернуть в правильном направлении.
Она устала. Больше всего ей хотелось прилечь. И лежать не шевелясь много дней, пока не перестанут ныть ребра. И вообще. А чтобы лечь и лежать хотя бы несколько часов и нужен был подходящий человек.

правка перса — ссылка

Игравшее в густых кронах тополей солнышко растворяло дурные мысли своим теплом, а когда Ветка присела на лавочку у песочницы на детской лощадке — стало совсем хорошо и вериться в лучшее. Всё разрешится. Шеф и ребята выпутаются — и не такие передряги бывали, папа ласково пожурит и мама успокоится, Максу-москвичу нарисуют запрет, и закроют то дело с Кост...

Костей, преспокойно выходящим из супермаркета с тремя полными батонов хлеба, палок колбасы, пакетов кефира и прочей снеди пакетами. Вышел, нацепил на нос чёрные очки и преспокойно потопал к своему дому.
Аккурат мимо Виолетты. Заметил конечно. Узнал. Застыл на мгновение.

"Кукушку" Малиновскому сворачивал сам шеф, и что он через долю секунды сделает, предугадать...

Ветка, увидев Костю, открыла от удивления рот. В буквальном смысле. Потом поняла, что вид у нее, должно быть, идиотский и рот закрыла. Первое, что она подумала, она никогда не решилась бы произнести вслух в присутствии мамы, однако мамы поблизости не было и Ветка произнесла. Точнее прошептала себе под нос. А потом просто окликнула Костю. Возможно этого не следовало делать, но Ветка так решила и готова была к любой реакции. По крайне мере она думала, что готова.
- Малиновский! А ты чего не здороваешься?

Дёрнул головой неодобрительно.
— А кто такая ты, чтобы я тебе здоровья желал?... — не слова резанули. Интонация. Несоответствие интонации словам. Такое, обычно, произносится надменно-презрительно, но его
— ... Ты же уже ничего не значишь и ничего не можешь, —
Прозвучало ласково и отчасти даже просительно.

И зацепив этим диссонансом он легко довёл тебя до:
— ...ты никто. Тебя нет...

Единственную надежду дало лишь прорвавшееся, торжествующее:
— ... как и твоей Конторы.

Непозволительная для профессионала ошибка.
Не упусти свой шанс.

Что за день сегодня такой? Надо было гороскоп что ли почитать, может Луна не в той фазе или бури на Солнце. Вот и Малиновский туда же. Вертел он всех на... Ну, да это и так понятно, только к чему столько эмоций? Как отец говорит, новички ошибаются от неуверенности в своих силах, а профи наоборот от излишней самоуверенности.
- Дурак ты, Костя, - Ветка Малиновскому улыбнулась во все зубы. - Это тебя нет. А контора была есть и будет. Она как Ленин, живее всех живых.
Ветка излучала уверенность в своих словах. Всепоглощающую уверенность. Цепляла Костю по живому, так, чтоб до отчаяния. Убеждала его в заведомом проигрыше. Это его нет, а контора ЕСТЬ. И невозможно в это не поверить. Малиновский профи, конечно, но только Ветка ведущая, а он ведомый. И всегда так было. Ведомый всегда подчиняется ведущему. Это первое правило, которое каждому в подкорку намертво вбивается. Ведомый лишь исполнитель, решения принимать не его дело. Ветка верила в то, что делает. Ломала Малиновского под себя. Грубо. В обход правил. Еще в больнице с москвичами она поняла, что игры по правилам кончились. И Малиновский это лишь подтверждал. Какого черта вообще? Почему он по городу разгуливает как ни в чем не бывало? Почему его еще не выпотрошили, что бы посмотреть что у него в голове происходит? Странно это. Более чем.
Малиновский Ветке нужен был живой, в сознании, но безвольный. Это была цель. А уж что получится, посмотрим.
- Можно подумать, кто-то тебя насильно заставлял контракт подписывать? Тебе же скучно было, новых ощущений хотелось. А теперь смотри как запел. Я прямо заслушалась.

Увы, не отвечает он тебе. Его нет. Просто нет.
Кататония. Ступор. Шок. Ноль реакции. Снимаешь с него очки — тонкий лёд. Бездонная глубина. Но его нет.

Транслятор. Слишком, настолько, что смело можно писать приставку "гипер-", восприимчив к тонким воздействиям. Сильнее эффект, сильнее и последствия. Зато в состоянии активации такие ребята с лёгкостью выдают нечто, на пару порядков превосходящее твой потолок.

А ты, к счастью, выше этого потолка не прыгнешь. И восприимчивость у тебя не ахти. И последствия, тебя не злоупотребляющую самовнушениями могут обойти. И в медицинский, на психиатрию, ты ещё поступишь на заочное.

Надо поступить.
Всё-таки одной природной соображаловки, даже очень хорошей, недостаточно, чтобы объять всю механику ваших развлечений целиком. Тонкие зависимости, вербальное и невербальное влияние на активность мозга, ключевые оттенки интонаций, жестов, дыхания... кто-то проводит парралели с мистико-магическими учениями. Излишние параллели. Человеческий мозг и без них невероятно сложное и не до конца изученное устройство. Но изученное достаточно для чёткого отслеживания всех тех процессов, которые ты запускаешь каким-нибудь протоколом.

"Протокол"... серое, канцелярское слово, напоминающее о том как за семью заборами и шестью проходными зародилась ваша область науки. Зародилась и развивалась как очередное оружие возмездия, но...

Но понятно что.

Повезло, что когда Союз разваливался и ваш НИИ оформился в частную Контору существовал достаточно весомый и грозящий катастрофическими последствиями риск рассекречивания накопленной информации, но утечки удалось — удавалось — держать под контролем.
Силами, вобщем-то, именно таких Веток и Костиков как вы.

Костика, к слову, удалось довести до его квартиры. Сняла с него курточку, обнаружив за поясом вполне себе угрожающего вида "Макарыча", усадила его на диванчик, курточку в прихожую, пакеты на кухню, чайник на плиту, вернуться...

Надо, обязательно надо учиться. Учиться и изучать.
Потому что Костик, приходящий в себя, ритмично моргающий и трясущий головой из твоей системы знаний выбивается.

Всегда, всегда с ним что-то было не так.

Ветка говорила. Пока Малиновского до квартиры его вела. Пока шарилась по его карманам в поисках ключей и позже. Говорила всякую ерунду, о погоде, о природе, для Кости и для себя. Говорила для того, чтобы Костю стабилизировать и для того, чтобы самой не отвлекаться на ноющие ребра и общее хреновое состояние.
"Макарыча" забрала, в руке подержала. Хмыкнула и сунула в корзину с грязным бельем в ванной.
Пока чайник закипал, пошарилась еще раз по карманам костиковой куртки, на предмет разного интересного, пока Костя не очухался совсем и не воспротивился обыску. В телефон его нос сунула. Мама, конечно, такого поведения не одобрила бы, но мамы рядом не было и Ветка позволила себе мародерствовать во всю. По квартире прошлась. Трешка старой планировки, гостиная проходная: старая стенка мебельная, ряды тусклого хрусталя, книги, диван, кресла, телик. Две спальни. Одна пылью заросшая, пропитанная застарелым запахом лекарств, шторы плотно задернуты. Была у Кости бабушка, да сплыла, судя по всему. Земля ей пухом. Вторая спальня - образец аскетизма. Ничего лишнего. Кровать правда - знатный траходром. Вчетвером смело можно разместится. Простыни белоснежные, смотри-ка. И в ванной чистота как в операционной. Да и на кухне порядок.
Ветка распихала продукты из пакетов по шкафчикам и в холодильник. К тому времени, как Костя очухиватся начал, она уже чай налила и бутербродов настрогала.
- Пойдем, чайку попьем, - позвала его, не делая попытки помочь дойти. Сам дойдет. Ему сейчас нужно собраться, сконцентрироваться на чем-то. Вот пусть и концентрируется на простых и безобидных вещах. На том как дойти до кухни и выпить чаю.
Ветка совершенно не боялась, что Костя какой-нибудь фортель выкинет. Не боялась не потому, что была уверена в себе и готова к чему угодно. Не боялась, потому что устала.