Огни над пустошью Уайт Модар горели ярче, чем обычно; их пылающее великолепие, свивающееся в кольца и глифы, пробуждало в сердцах и умах затаенные страхи и мрачный восторг. Стоящий посреди пустоши город - Голикан, Многостенный, Многоликий, Многомудрый, бывший некогда титаном, поверженным и уснувшим, исходил в свете огней кровью и болью; везде, от трущоб Подножия до шпилей Сердца, народ вышел на улицы, и смеялся, и пел, и плясал, и предавался безудержному пороку. Огни зажглись; это значило, что многовековому упадку пришел конец, и многомудрый властитель, Убийца Титанов, Лорд Дверей и Замков, вспомнил о своем народе и его предназначении. Развратные хаски, угрюмые бруты, болтливые гарпагоны - все, решительно все из горожан превратились в зверей.
Ибо таково было их предназначение.
Охватившее город безумие размывало границы и стены; карабкалось по домам и башням, забираясь все выше, охватывая все больше. Как прибой, оно накатило на город - и только на вершине Сигильской Башни было спокойно. Построенная выше других, полузаброшенная за ненадобностью, она постепенно возрождалась к жизни под чутким вниманием иерарха Ора; здесь было тихо; миазмы и разложение Голикана не находили сюда пути. В подобии ритуального танца, красиво и страшно, двигались руки адептов, сплетая в воздухе из алого света - алую тень; почти музыкально, с четкой периодичностью, слышались их вскрики и взвизги, рвущие плоть реальности на куски - творилась Какафония. В действе не участвовали лишь трое - эти трое стояли на площадке наверху, молча и неподвижно, словно статуи. Высоченный воин в кроваво-алом доспехе, из сочленений которого сочилась сукровица, с лицом и хвостом ящерицы, опирающийся на шипастый двуручный меч; невысокий толстяк с лицом монаха и старого развратника, закованный в бочкообразный доспех; изящная, словно статуэтка из эбонита, чернокожая женщина с золотыми волосами, обнаженная, с кожей, умащенной ароматным маслом. Никто не мог бы этого услышать, но они вели разговор; и в этом неслышном разговоре вершились судьбы не только жителей Голикана и пустоши Уайт Модар - вершились судьбы миров.
***
Его звали Морциус. Имя красивое. Корень "морт" навевает мысли о смерти. Хорошее имя для мага. К сожалению, кроме имени ничего хорошего в нем не было - ни красоты, ни богатства, ни силы, ни власти - юный ученик коллегии Винтерхолда был заурядным прыщавым юношей. Был. Ключевое слово.
Его звали Алесса. Женское имя. Он убил своих родителей за то, что они так его назвали. Кроме имени в нем больше не было ровным счетом ничего женского. Он был высок, плечист, мрачен, его рука была тяжела, а его познания в запретной магии - на зависть обширны. И главное, что отличало его от Морциуса - Морциус был мертв и лежал перед ним на алтаре, грубом камне посреди леса.
Алесса священнодействовал. Если бы его увидели его коллеги - два десятка оборванцев, практикующие запретную магию и прячущиеся по ближайшим пещерам - они бы подняли его на смех. Действия мага не были магией; он, всегда ценивший только знание и тянувшийся только к силе, словно какой-то доморощенный шаман напевал и нашептывал мантры, кромсая тело юноши. Это не было научно; это не было магично; в этом не было никакого смысла - и Алесса это прекрасно понимал. Понимал, и злился сам на себя, и сам себе давал слово больше никогда не пробовать подобный бред, не принимать на веру чертовы книги чертовых безумцев. Но ритуал продолжал; ему казалось, что это его решение - мол, раз начал, так закончу - но это было не так. В действие и в движение пришли мрачные, темные, извечные силы, и сейчас Алесса был лишь марионеткой в их руках - одной из марионеток, если быть точнее. А ритуал - ритуал продолжался, и над чащей сгущались тени, и небо над чащей наливалось багрянцем и кровью.