Ни шагу назад! | ходы игроков | В тени Двух Дев

- Ну, у тебя-то, малый, больше всех шансов при своем остаться, - в голосе Метинакса слышалась грустная усмешка. Да, десятник подставил всех, но дальше каждый сам себе враг. - Ты один попытался его заткнуть.
Гляди, малый, мы ведь служим вместе, живем, кровь льем. Не отходим, считай, друг от друга. В такой тесноте никто не может измыслить и совершить преступление в тайне от других. Никто не поверит, что наш десятник прежде никакой крамолы не говорил, а повредился умом только сегодня. Значит, первая наша вина - знали и не донесли. Дальше, как наш умник отказался подчиниться патрульным, надо было его по репе бить, в узел скрутить, и Сфенелу поднести на блюдечке. Тут с раненого спрос невелик, а с нас-то по всей строгости спросят. Потом, как этот недоумок принялся оскорблять сперва десятника личной стражи, никто ведь не попытался его заткнуть. А уж как он до Демира дошел - прощай, белый свет. Ты один, Ксанф и вякнул чего-то о том, что у нас десятник сумасшедший.

А дальше, малый, все будет как дома. Назвал соседа дурным словом про его матушку - жрица тебе велит расплатиться козой за дурной язык.
Только тут козой не отделаешься. За свои слова ответит сам Эвригипп, но, почитай, целый десяток ополчения оказался непригоден к службе. Ума нет - считай, калека. То бишь все послабления в налогах, все земли, которые нашим семьям дали за то, что мы тут служим, наши родичи должны будут вернуть. Или отречься от нас, сказать, что этакий дурень им больше не сын. Но казнить, думаю, нет, не казнят. Просто до конца жизни будешь виноват или перед родней, или перед князем.

- Да, надежда вещь сладкая... - протянул Эврегип - Да только ядовит твой мед, Метинакс. Коли не знаешь приговор, так бы и говорил "Не знаю". Зачем зря людей обнадеживать?
- Помнишь ли ты, Ксанфант, что говорили солдаты, которые нас сюда заперли? То-то. Они поди к Демиру ближе служат и лучше знают как тут дела делаются. Можно надеяться, что Демир сменит гнев на милость, да только я предпочитаю самому своей жизнью распоряжаться. Бежать надо. - заключил Эврегип.
- И потом... Это может быть единственный твой шанс умереть с гордо поднятой головой, а не лебезя на коленях притворно тявкая о своей преданности кровопийцам. Смотри не упусти... Или быть может твоя деревня с радостью платит налог? Или быть может из твоего рода люди с радостью идут убивать таких же как ты, только живущих чуть южнее? И все ради чего? Чтобы кто-то мог дни напролет махать мечем истребляя своих же гаэтцев, ни разу не притронувшись к сохе? Зачем?
Знаешь, Ксанфант, я после той клятвы на горной тропе многое понял и совсем по другому теперь смотрю на всю нашу жизнь. И стоит ли цепляться за неё, если языку приходится идти окольной дорогой, вместо того, чтобы служить глашатаем мыслей?
Эврегип тяжело вздохнул. В его роду уже давно все были такого же мнения, хотя с чужаками язык держали на засове, а от тех кто был не в меру болтлив староста сразу открещивался. Хотя таких было не много. Один за все время, которое помнил Эврегип. Но за время службы Эврегип почти привык на засове держать так же и свои мысли.
После клятвы что-то навсегда переменилось в Эврегипе, хотя он и не мог с уверенностью сказать что. "Разум я, что ли потерял? Как малое дитя рассуждаю, но ведь не вижу в этом неправоты, вот что дивно... Не могу больше молчать и все тут. Будто дух злой вселился и к погибели тянет, манит впереди правдой, как ишака морковкой."
"Нет, не ври хотя бы самому себе" - пришла в голову Эврегипа горькая мысль - "С детства в тебе этот дух сидит, и толкает тебя на безумные поступки. Смешные шутки, лишь по счастливой случайности не лишившие тебя жизни. И не в правде тут дело... А в любовании своим безумством. Безумно смешно было смотреть на лицо Демира, после моих слов. Безумно смешно было ответить правду на его вопрос в присутствии предводителя южан. То-то южане сейчас наверное потешаются... Не ожидал этого Демир. Совсем не ожидал. Думал струшу. Или одумаюсь? Но хороша получилась шутка, ой хороша. За такую и перед предками не стыдно. Небойсь будут меня наперебой просить рассказать как все это было..."

В груди рыжего затеплилась надежда от слов Метинакса. Может и правда не казнят? Хотя припоминая разговор, который, казалось, был в прошлой жизни, он вроде не о безумии десятника говорил, а о том, что тот шутит. Но если не казнят, хорошо. На плахе умереть позорно. Вот если в бою- другое дело. Тем более сейчас война большая начнется, вину то и искупить можно будет.
То, что говорили солдаты Ксанф помнил, особенно тот, что вязал его. Все время помнил.
Парень начал думать, что Эсфен и правду повредился рассудком, очень уж странны его речи были. про каких кровососов он говорил? И на коленях Ксанф никогда не ползал!
-Не за то волка бьют, что сер,- отозвался Фрасиандр,- Не потому мы воюем с южанами, что они южнее живут, и с эркаратом не потому, что они ненашенские. И что такого гордого в том, что бы скрываться в ночи, аки тати, в постоянном страхе, что нас найдут, в то время когда наши друзья бьются с Эркаратом? Стрела в спину от погони- это по твоему смерть с поднятой головой? А сражаться за родину с захватчиками- лебезить на коленях?

Оказаться в плену у северян было не такой уж большой бедой. Если бы не тысяча южан в придачу. Выходит, что зря было их задание. Зря весь этот спор и все клятвы. Однако, думая о стычке с северянами у маяка, Неодор не представлял, что встретит этих самых северян прямо сейчас в погребе, да ещё и связанных. А молча устроившись на полу и прислушавшись к разговорам Полисфен понял, в чём дело: десятник северян явно сошёл с ума, потому что только сумасшедший мог такое городить. Как можно было приговорить своих собратьев по оружию к смерти? И нанести такой удар по своей семье, деревне, по семьям своей десятки. А теперь он ещё и бежать собрался. Куда? Домой, чтобы его родичам пришлось выбирать, самим его на кол посадить или выдать воинам?
- Хе, - досадливо хмыкнул Неодор. - Вы когда уходить будете, дверь покрепче прикройте, чтоб ветер не задувал. А коли разбудете, стражу позову, вы уж не обезсудьте, но мне с вами в одну петлю лезть нет никакого желания.

-Станут они до ночи ждать,- усомнился рыжий,- Нас же сюда не навсегда определили. Или ты прям сейчас собрался спать? И ты так и не сказал, кто ты. А голос вроде знакомый.

- Сомневаюсь, что нам предоставят возможность сражаться с захватчиками. Вот лебезить на коленях, а затем подохнуть - это пожалуйста. Потому и думаю бежать. Например обратно к маяку. Уж тамошний люд нос воротить не станет, не до обид на шальные слова им сейчас. Там даже мне будут рады - ответил Эврегип пареньку.
- Эй, южанин, как думаешь, объявили ли там на верху отбой или еще нет? Ежели да, то не подсобишь крышку поднять? Взглянуть, что там творится охота.

-Пешком к маяку?- ошарашенно уточнил рыжий.
Мало того, что пешком туда несколько дней пути, мало того, что по пути будет полно войск, от которых беглецам придется прятаться, так пока они дойдут парней на маяке несколько раз убьют всех.
Почему десятник решил, что кого то заставят лебезить на коленях было не ясно, но похоже эта мысль крепко у того в голове засела.

- Зачем пешком? Мы можем позаимствовать лошадей. Если выедем сегодня ночью можем успеть. - ответил Эврегип, и затем, чуть поколебавшись продолжил - Никто этого не ждет, южане и северяне теперь союзники, угрозы с самого острова нет. Караул, должно быть, расслабился. Либо обе стороны следят друг за другом, если наш наймудрейший правитель, и ваш тоже(кивнул Эврегип южанину) не оставил надежду стать единственным хозяином Гаэты. В общем в этом случае им тоже не до нас.
К маяку, как видишь, никто не торопится и мы можем быть там первыми.

-Что бы куда то идти, сначала надо освободиться. Пока что мы связаны по рукам и ногам,- заметил рыжий.
Беседа стремительно теряла всякий смысл. Украсть лошадей? Караул расслабился? Никто не обратит внимание? И погони, конечно, не будет? Это скорее смахивало на мечты, чем на реальный план действий.

- Это верно. Но просто приподнять крышку и осмотреться не мешало бы . Жизнь дарит нам сотни подарков, и расставляет множество ловушек, и мы всю жизнь боимся протянуть руку, взять подарки, опасаясь ловушек - ответил Эврегип. Не то, чтобы он действительно рассчитывал на то, что им дадут сбежать, но в то, что их помилуют он верил еще меньше. А так, какое-никакое занятие, не молча и неподвижно же ждать смерти?
- А ты случайно не помнишь, нет ли с тобой чего-то достаточно твердого? Костяной или железной пряжки например?

-Нас раздевали,- напомнил Ксанф. На первую часть речи он просто не нашел, что ответить. Неужели десятник действительно думает, что поднять крышку на виду у часовых- просто и безопасно?

- Вас - нет - терпеливо напомнил Ксанфанту Эврегип. "Наверное от страха у паренька совсем разум помутился и отшибло память" - подумал десятник - "Ладно здесь темно, но, ведь то, что он одет, чувствовать должен." Впрочем идею с побегом присутствующие явно не одобряли и предпочитали покорно ждать милости или смерти, поэтому Эврегип решил оставить все расспросы и немного подождать. Он чувствовал - сейчас что-то должно случиться, причем это "что-то" очень важное.

-Доспех то сняли. На нем точно нашлось бы.
Разговор ради разговора. Разговор что бы протянуть время. Разговор что бы отвлечся от мыслей.

В тесноте земляной ямы, где четверо взрослых мужчин с трудом помещались, не падая друг на друга, в непроглядном мраке и со связанными за спиной руками очень трудно найти не только костяные и железные части своей одежды, но и хотя бы то место, где заканчиваешься ты сам и начинается твой сосед по несчастью. Но если бы кто-то все же попытался сделать это, то понял бы, что «Саламандры» и не оставили на своих ценных пленниках ничего тверже и острее дубленой кожи. А Эвригиппу, что больше всех мечтал о побеге, и вовсе осталась только его собственная, которую вскорости могли испортить во многих местах, да порванные на колене штаны, подпоясанные веревкой.
Низкий, протяжный вой рожка, поющего «Ко мне!», сперва подхваченный другими, далекими голосами, а чуть позже — заполошным лаем деревенских собак, заставил вздрогнуть всех четверых: южане и северяне говорили на одном языке звуковых приказов, и сейчас этот приказ стягивал разошедшихся по округе бойцов в одну точку для чего-то очень важного и срочного.

Предчувствие не обмануло Эврегипа, наверху и правда, что-то случилось. Гадать, что именно, можно было долго, но бессмысленно. Вместо этого Эврегип просто наклонил голову, и уперся плечами в крышку погреба. Он несильно толкнул её вверх, стараясь приподнять на два-три пальца, не больше.

Сейчас,- понял Ксанф. Сейчас их отсюда вытащат и обьявят приговор. У него засосало под ложечкой. Хоть и должен он был получить что то полегче, чем десятник, все равно было страшно. Эсфен завозился в темноте. Что он делает было не очень понятно, но вряд ли его приговор можно сильно ухудшить.

Под напором головы Эвригиппа дверь поддалась легко, как тряпичная занавеска, и погреб залило ярким светом факела, отраженными еще и от доспехов часовых. Они тянули крышку вверх, взявшись за нее вдвоем, пока третий держал наготове оружие, и когда из лаза показалась взлохмаченная макушка, на лицах отразилось веселое изумление.
- Глянь, уже на стенку лезет! - сказал один, смерив пленника цепким взглядом серых, золотистых в огненном свете глаз, и над погребом разнеслось громогласное ржание.
- Хуже нету, чем ждать кары, - негромко заметил старший, с нашивкой десятника, поумерив общее веселье, но и в его голосе не было ни капли сочувствия к тем, кто сам себя загнал в петлю и пинком отбросил подпорку. - Взять их.
Сильные руки схватили Эвригиппа за плечи и вытянули по наклонному полу, благо в худшем случае пленник мог попытаться укусить доспешную перчатку. Кто-то разрезал веревку на его щиколотках, и, придав ускорения тычком под лопатку, десятника передали под надзор уже знакомого Сфенела и его людей. Следом из земляного плена, немалыми усилиями, был освобожден Неодор, а когда все пятеро оказались под сумеречным вечерним небом, отряд влился в поток бойцов, сходящихся к пустырю за околицей Найя, как ручьи к горному озеру.
 
Здесь были все. Безупречно ровный строй «Саламандр» соперничал с «Грифонами» в выправке и умении сделать вид, что никакого соперничества здесь нет; ряды ополчения, среди которых заметна была и сотня Халкея, по соседству с ними выглядели зелеными новобранцами; любопытные из Найя, и топла собранных по округе бродяг, к коим тут же отконвоировали Неодора. Но четверку мятежников поставили особняком, рядом с Халкеем, напротив свободного места во главе строя, под сенью двух аккуратно врытых в землю столбов с уже закрепленными ременными петлями.
- Надеюсь, ты не сдохнешь сегодня, - негромким ровным голосом сказал Халкей, чуть повернув голову к своему подчиненному. - Быстрая смерть не для предателей.
И в ожидании чего-то уставился на догорающий закат.
Воздух взорвался стуком и лязгом, когда неполные две тысячи одновременно ударили мечами о щиты, все, как один, "Саламандры", а за ними "Грифоны", приветствуя своего владыку и командира. Демир ответил им, и уверенным твердым шагом прошел к оставленному для него почетному месту. Сопровождавший его тысячник Клеарх кивнул своим, но остался рядом с князем и его немногочисленной свитой. От высшего командования северян и южан мятежную четверку отделяли какие-то десять шагов. Непроницаемый, невозмутимый взгляд Демира изменился только однажды, остановившись на лице сотника: в нем отразилось сожаление, но не прощение, и Халкей опустил голову, нарушив стойку. Южанин, напротив, изучал всех провинившихся с живым любопытством ребенка, желающего знать, что внутри у новой игрушки.
 
- Проступок, оставленный без наказания, родит вину, - разнесся над войском звучный голос Хиона. - Вина порождает преступление. Пусть помнит каждый из стоящих здесь: преступление пресекается в проступке.
В военное время любой, кто избегает воинской службы, шатаясь по стране без дома и занятия, приравнен к дезертиру. Посмотрите на этих бродяг, пойманных в окрестностях Найя!
Бродяги, среди которых маячили знакомые фигуры южан и утесом в волнах возвышался Неодор, стояли понурой толпой, поглядывая на Хиона безо всякого раскаяния на лицах.
- Они скрывались во время, когда все мы, наши братья и соседи, и все честные мужчины должны пролить кровь, защищая свою землю и семьи. В наказание за этот проступок все они принадлежат теперь не себе и не роду, а только своей стране и будут служить, как солдаты до тех пор, пока не искупят свою вину кровью. Карой за неподчинение будет боль, за побег — смерть. Построиться в ряды по десять!
Никто и не ждал, что они сумеют сделать это быстро и красиво, поэтому конвоиры, дав новобранцам всего лишь несколько мгновений на раздумья, принялись помогать им, тычками выталкивая недостающих в нужный ряд и равняя линию. Через десять ударов сердца толпа бродяг превратилась в строй солдат. 

- Есть более тяжкие проступки, чем трусость бродяги, - продолжал Хион. По его знаку люди Сфенела, схватив мятежного десятника, отвели его к столбам и поставили лицом к строю. - Эвригипп, десятник ополчения под началом сотника Халкея, виновен в клевете и измене своему владыке, своим братьям по оружию. Отказ подчиниться патрулю. Оскорбление Демира, владыки Гаэты, и его преданных воинов. Клевета на своих соратников в словах о том, что каждый второй из них думает так же.
Эти слова нарушили невозмутимое уставное спокойствие строя — даже те, кто был уже наслышан о подвигах простого десятника из крестьянского войска, не могли так быстро смириться с тем, что земля носит таких идиотов. 
- Согласно Покону, род Эвригиппа выплатит виру за оскорбление Демиру, Владыке Гаэты, и десятнику Сфенелу, а также отдаст двух сыновей взамен этого, негодного к службе. Селение, родившее изменника, будет расселено и стерто с лица земли. Изменник будет отмечен клеймом, бит кнутом, затем отправится на каторгу до конца своих дней.
По знаку конвойные снова схватили Эвригиппа за локти. Кто-то разрезал веревку на его руках, но вместо нее на запястьях тут же захлестнулись ременные петли, растянув тело Эвригиппа в струну между двумя столбами. 
- Вина за проступок или преступление всегда лежит не только на том, кто совершил его, но и на том, кто не остановил злодеяние или не донес, зная о замысле. 
Бойцы ополчения Фрасиандр, Метинакс и Нерагор из десятка Эвригиппа были с изменником, но не остановили его. Неважно, удержала их трусость, недомыслие или умысел, ибо они поддержали измену. Они будут солдатами до тех пор, пока не выплатят ее своей службой или с помощью своего рода. 
С этими словами «Саламандры» освободили руки троим названным, и отвели их к строю солдат, поставив в первый ряд.
 
- Все слышали имя Халкея после битвы за Обломанный Рог. Храбрость и стойкость отряда под его началом решила исход битвы. Получив звание сотника, пять лет с той поры он безупречно служил Гаэте. Был еще дважды отмечен наградами, возвращался в строй после тяжелых ран. Но он допустил непростительную ошибку, допустив до командования ненадежного бойца. Он не пресек предательство и неповиновение. Цена этому проступку - потеря всех званий и свободы, но славное прошлое и безупречная служба говорят за этого человека. Ему оказано высокое доверие: Демир, владыка Гаэты, сохранил ему свободу и право вернуть свое звание, когда оно вновь будет заслужено. Халкей, вернись в строй.
 Халкей замер на мгновение, перевел недоверчивый взгляд с Хиона на своего князя, и, получив едва заметный ответный кивок, стал похож на человека, у которого с плеч свалилась одна из Двух Дев. Он знал, что ждет предателя, и готовился к этому весь вечер: жизнь бывшего сотника, а ныне солдата, будет невыносимой, особенно если каждый день смотреть в глаза тем, кто знал тебя как героя и командира, но горше того для преданного человека знать, что он не оправдал доверия кого-то, во чью славу проливает свою и чужую кровь. И он, конечно, не мог надеяться — сам себе никогда не простил бы... Ни говоря ни слова, Халкей поклонился своему князю, а потом гордо, уверенно, четким строевым шагом вернулся к своей сотне. Он уже знал, что пока жив, сделает все, чтобы ни одна тварь рядом с ним даже в кошмарных снах не помышляла о предательстве.

Тем временем кто-то принес жаровню с ярко-алыми углями, в которой покоилось раскаленное тавро, и незнакомый боец взялся за рукоять ладонью в толстой рукавице. Отмашка Хиона... Промедление в несколько ударов сердца позволило Эвригиппу запомнить мир, каким он видится еще свободному человеку, запомнить взгляды сослуживцев без тени сочувствия, освещенное факелом лицо Демира, огонек интереса и явное одобрение в глазах Клеарха, одного из самых жестоких военачальников Кратиппа, безмятежный вечер над болотной весью Найя, столбики дыма, перечеркивающие закат и исчезающие в темном небе... Прикосновение огня к груди, между сердцем и ключицей, вытеснило из мира все, кроме невыносимой боли. 
Когда у все закончилось, окровавленное, исполосованное тело, мало напоминающее о прежнем гордом бунтаре, отвязали от столбов, предоставив падать в лужу ледяной воды, которой его поливали, снова и снова вырывая из счастливого небытия.

- Вашим сотником будет Ликург, - сказал солдатскому строю один бывших конвойных, когда действо было окончено, и вслед давно вернувшему к своим делам владыке Гаэты потянулись к деревне отпущенные из строя войска. Остался Хион, которому должно было проследить, выживет или издохнет предатель, Клеарх с несколькими людьми, да исполнявший наказание боец с помощниками: им предстояло утащить тело либо под арест, либо к погребальному костру. - Тот из вас, кого он не увидит на этом месте к следующей смене часовых, будет объявлен дезертиром. За каждого, кого он не досчитается, каждый получит по десятку плетей. У вас осталась половина смены. 
С этим он ушел, предоставив трем десяткам солдат самим решать свою судьбу — в той степени, в какой им теперь было дозволено. 

Эврегип был не из тех людей, которые винят себя в чем либо. Виноваты были конечно же другие. Например, Сфенел, в том, что вздумал указывать ему, равному по рангу, Демир, в том, что наказывал за правду... Да мало ли еще кого можно было обвинить...
Пока его вязали, он думал о том, как бы вернуть должок и Сфенелу, но когда раскаленное железо коснулось тела он уже не мог думать ни о чем кроме боли. Боль стала солнцем, небом и землей, вытеснив из сознания мысли, воспоминания, и весь остальной мир. Боль была настолько сильной, что он даже не заметил, когда по телу ударил кнут. Только когда истязание закончилось, он осознал, что мир боли в котором он жил (час, два, вечность?) вдруг исчез, и вместо него вернулся другой, знакомый но почти забытый.

Вся армия Гаэты. Рыжий смотрит во все глаза, такое зрелище не часто увидишь. Раз в жизни и то, если повезет. Вся армия Гаэты. Вся армия Гаэты будет видеть его позор. Уши Ксанфа вновь охватывает пожар. А главное не сделал ведь ничего. Совсем ничего. В душе поднимается ненависть к десятнику. Ну вот кто его за язык тянул, кто?! А тут еще столбы. Вид их парню совсем не нравится, хоть рыжий и утешает себя тем, что приготовлены они не для него. И вот снова он видит Демира, так близко. От волнения у рыжего шумит в ушах и речь доносится словно откуда то издалека, он с трудом может разобрать слова, догадываясь больше по картинкам. Вот толпу бродяг выстраивают по военному. Вот десятника тащат к столбам- сейчас будут читать приговор. Эвригиппа развязывают и привязывают снова и тут звучание собственного имени резко возвращает Фрасиандру остроту слуха. Солдатом до конца жизни. По сравнению с тем, что могло быть, все не так уж и плохо. И род почти не затронуло. На виру они не наберут, конечно. И может это к лучшему. Как потом им в глаза смотреть после такого? Тут вперед выходит сотник. Которого, получается, Фрасиандр тоже подвел и он отводит глаза, не в силах посмотреть на бывшего командира. Повелитель милостлив к Халкею, и это хоть немного облегчает совесть Ксанфа. После всего, что ему довелось пережить в этот день, наказание предателя мало трогает парня. Умом он понимает, что вот, этот десятник, под началом которого совсем недавно еще он ездил, сейчас дергается в петлях и страдает, но на сочуствие его не хватает уже, он словно бы устал переживать, и рыжий просто наблюдает за агонией бывшего командира.
А потом все кончилось. У него есть половина смены в запасе. В другое время Фрасиандр непременно побродил бы по окрестностям, поприставал к местным девкам, сунул нос в гончарные лавки. Но сейчас он устал. Устал настолько, что даже не хочет есть. Все, чего он хочет- лечь, закрыть глаза и забыть этот день как страшный сон. Поэтому Ксанф остается на месте и разглядывает разбредающихся новых сослуживцев. При виде "плотника" он невесело улыбается. Мог ли парень подумать сегодня утром, что будет служить вместе с этим медведем?

Сидя в погребе только и мечтал освободить руки, правда, не для того, чтобы сбежать, а чтобы начистить морду своему десятнику, тот на своем примере показал, как можно относиться к вышестоящим. В разговоры не вступал, лишь скрипя зубами, радовался, что в темноте не видно выражения его лица. Но позже, когда Эвригипа привязали к столбам, Нерагором овладело столько противоречивых чувств, что ни в жизнь не могу описать их. К злости на десятника добавилась злость на самого себя. За то что позволил, за то что не придал значения, наконец, за то что не смотря на всё, он испытывает жалость к Эвригипу. На лице Клеон отразился кривой оскал. Сложись все немного по-другому, он бы сейчас стоял в строю солдат, один из многих, капля в океане, испытывая трепет и гордость, ожидая предстоящих битв. Но сейчас он их всех ненавидел. Их, себя, Демира, эркарат. Он стоял, и смотрел, как удар за ударом рассекает кожу десятника. Он пытался отвернуть голову, но оторвать взгляд от казни не мог.
Вскоре с этим было покончено, Эвсфена отвязали, и он повалился в грязь. Слова о новом сотнике, и обо всем остальном доходили медленно, из далека. И вот новые три десятка предоставили самим себе. Клеон прошел вперед и остановился в шаге от изуродованного тела десятника. Тот определенно был уже мертв. Глупая смерть. Солдат, который мог прославиться на поле боя, так глупо умер. Что-то в нем было неправильным. Клеон невесело усмехнулся, в нем самом что-то было неправильным, раз его посещают такие мысли. Рука его неуверенно потянулась вперед, Клеон закрыл умершему глаза, и ссутулившись, побрел к кучке солдат.

Солдатом. Что ж? Не так плохо, как могло бы быть. Наука эта знакомая. Только командиры теперь другие. А вот десятнику северян досталось больше. Оно и понятно: за тот бред, что он нёс, его стоило казнить. Хотя бы уже только за то, что его слова вносили разлад среди воинов, что в военное время грозило поражением в битве.
Теперь же Неодору оставалось только надеятся, что не найдётся идиота, который решит сбежать. Очень не хотелось бы получать за них плетей.
Полисфен почесал в затылке, глупо улыбнулся и спросил вроде как ни к кому конкретно не обращаясь:
- А кормить нас будут?
Увидев же невесёлую улыбку знакомого рыжего паренька, Неодор подмигнул ему.
- Не переживай, парень. Война - дело такое. Тут главное молчать и не высовываться.

-Ну и получишь тогда за того, кто высунулся,- у рыжего нет настроения шутить, тем более, что сам он сюда попал именно потому, что слишком много молчал. Не хватило духу пойти против командира, теперь всю жизнь расплачиваться.

Полисфен вон не молчал, а итог тот же получился.
- Н-да, - Неодор снова почесал затылок. - С командирами нам не повезло. Может это повод самим командирами становиться? Ладно. Вместо того, чтобы жалеть о том, чего уже не изменишь, пойдём поищем, где тут кормят. Воевать всяко веселей на полный желудок.

Честно говоря, голода Ксанф не чуствует. С другой стороны он уже успел немного узнать армию. Поспать в ближайшее время точно не придется, а силы еще пригодятся.
-Пойдем,- соглашается он

И по отдельности Ксанфант с Полисфеном всегда привлекали к себе внимание — с непривычки на них всегда глядели, не скрываясь. Притом Неодора, с виду медлительного и добродушного к людям, как большой пес, часто звали к столу просто так, чтобы было о чем послушать и рассказать; солнечно-рыжий паренек не внушал зрелым людям уважения, зато в каждом новом селении ему доставались девичьи улыбки. Вместе эти двое притягивали взоры, как кабак — пьяниц, но сейчас никто не радовался потешному виду парочки, а тяжелые взгляды, которыми их встречали и провожали все, от «Саламандр» до деревенских и своих же новых собратьев по оружию, едва не прожгли дыр в потрепанной последними днями одеже.
Неодору, попавшему в солдаты по несчастливой случайности, довольно было поговорить и пойти куда-то вместе с осужденным предателем Ксанфантом, чтобы теперь и его сторонились, как заразы, когда они вдвоем шли мимо костров с котелками.
- Нам вашей беды не надо: своей в достатке, - прямо сказал десятник Кефал, с которым Ксанфанту и прочим не раз доводилось сражаться бок о бок. Это было прежде, а теперь он просто приметил рыжую макушку заранее и вышел навстречу, не подпустив к кострам своей сотни. - Иди, Ксанф. Иди своей дорогой. Тебе терять нечего, а ребят мне не подставляй.
Он скрестил руки на груди и не отошел с дороги до тех пор, покка предатели не скрылись с глаз.

После суда и казни, после строгих речей командиров в лагере не так просто было увидеть веселое лицо, но двое «Грифонов», попавшихся навстречу Ксанфу и Неодору, были именно таковы: веселы, благодушны и увлечены разломанным надвое хлебом одновременно с оживленной беседой.
- Глянь, кто идет, - заметил тот, что пониже и потемнее, и широко улыбнулся. - Эй, солдаты! Да, вы! Чего такие грустные? Тот дядя славно пошутил, глупо, зато весело.
- Вот у нас так не шутят, - посетовал его спутник, высокий, чуть старше Неодора, с удивительно открытым для воина Кратиппа лицом, на котором читалось любопытство. Он выудил из-за пазухи припрятанный бурдючок с медом и протянул его здоровяку. - Пойдемте, сядем и выпьем где-нибудь. Надо ж его проводить по-людски.

Зря он пошел. Лучше бы остался на месте. Еще хоть ненадолго сохранилась бы иллюзия, что все худшее уже позади, а быть солдатом не так уж и плохо. Рыжий не задумывался раньше об этом, только теперь понял- он теперь изгой. Изгой до конца жизни. Те, кто раньше воевал с ним рядом теперь не подадут ему руки. И это в сто крат хуже, чем всю жизнь ходить солдатом. И это все так несправедливо, что он не кричит только потому, что кричать у Ксанфа нет сил. Он слишокм устал. И говорить нет ни сил ни желания. Он только кивает и идет дальше, все дальше и дальше. Похоже только геройская смерть спасет его. Он сможет смыть с себя позор, а главное- больше не нужно ему будет смотреть в глаза всех этих людей. Грифоны. Губы парня растягиваются в горькой усмешке. Бывшие враги только и рады его видеть. Те, кто раньше хотел его убить теперь радостно делятся с ним хлебом, а те, с кем рядом он воевал брезгуют сесть вместе. А самое обидное- он ничего, совсем ничего, не сделал.

Как-то не подумал Неодор, что и его примутся сторониться, как предателя. Впрочем, особенно его это не волновало. Вины перед этими людьми Полисфен никакой не чувствовалась. В бой всё равно отправят. А так хоть за парнишкой присмотрит, а то, судя по взгляду, тот готов сам пойти на первом же суку повеситься.
Интересно было только, что стало с остальными ребятами, вернулись они к маяку или отправились к своей сотне.
Парочка добродушно настроенных "Грифонов" была как нельзя кстати.
- Отчего ж не проводить? - сказал Неодор, принимая бурдючок. - Человек всё-таки был, а не зверь какой, - Полисфен сделал глоток и протянул бурдюк рыжему парнишке, чьё имя так и не запомнил. - А вы чего тут одни маетесь? Компанию подходящую найти не можете?

Чьи-то пальцы легли на плечо Ксанфанта и чуть сжали, принуждая остановиться.
- Потонувши сдуру в болоте, доброго имени не вернешь, - веско сказал старший «Грифон», встретившись с рыжим взглядом. Глаза у него были зеленовато-серые, с хитрецой, он понимал или думал, что понимает тяжесть, свалившуюся на сердце Ксанфа, но смотрел без жалости. Упал? Поднимется. Ошибся? Справится. - Очнись, парень. Не время ворон считать.

Наметанным глазом — все же Найя была спорной землей и тысяча Клеарха проходила тут далеко не в первый раз, младший, Мелипп, высмотрел бревна, что вытащили из гати, заменив новыми, и оставили сушиться перед тем, как они сослужат людям последнюю службу в очагах, и позвал всю четверку присесть.
- Ставлю свою ложку, что завтра кто-то будет таскать эти поленья на горку и строить из них вал, - невинно заметил он, поглядывая на Ксанфанта и Неодора, пока делил на четверых хлеб.
- А ну как без ложки останешься? - усмехнулся старший.
- Новую вырежу, - беспечно ответил тот. - Выпьем, солдаты! Выпьем за то, чтобы на пиру Предков вашего Эвригиппа звали не только дурнем, но и храбрецом.

А что надо сделарть, что бы вернуть доброе имя? Если бы Ксанф только знал. Пока что единственное, что приходит ему на ум- героическая смерть. Но это точно будет не сeгодня. Седоня он слишком устал. Завтра. Да, завтра он что нибудь придумает.
Рыжему было бы гораздо легче услышать слова поддержки от своих, но пока свои от него отворачиваются и он делит скромный ужин с бывшими врагами. Парень кидает взгляд на горку. Да, скорее всего эта работа достанется солдатам. Когда до него доходит очередь Фрасиандр припадает к бюрдюку, словно умирающий от жажды к живительному источнику и не скоро его отпускает.

Что ещё нужно простому солдату? Костёр, еда, выпивка и хорошая компания, чтобы скоротать время до боя.
- Его Эвгрипа, - тут же открестился здоровяк. - Я под его началом не служил. Но проводить человека это не помешает. А брёвна? И брёвна потаскаем. На то мы и солдаты. Хех.