Requiem for Rome: Finis Aeternitatis | ходы игроков | 02-Тристан

[Авентин, Виа Остия, близ ворот Святого Павла]

Нежное, словно ласка трепетной любовницы, касание не остывшего ещё ветра согревало не знающую тепла кожу. Молчаливый путник неторопливо идёт по Остийской дороге, видом своим выражая показную беспечность. Наигранность эта легко может обмануть – но стоит подойти ближе, и необъяснимая тревога охватила бы беспечного, рискнувшего поступить так. Этой тревоге не было видимого объяснения – молодой мужчина не походил на убийцу или разбойника, скорее – на выходца из зажиточной римской семьи или же раба для наслаждений. И всё же, было в нем нечто, что заставило бы отступить даже матерого головореза – если тот, конечно, доверяет своему чутью и не заглушил чувство страха порядочной порцией вина.
Внешность неизвестного юноши никак не соответствовала месту, в котором он оказался в столь неурочный час. Южная окраина Рима, традиционное место обитания бедноты и варваров, всегда славилась своими разбойничьими шайками и ночными убийствами. Никакой добропорядочный гражданин не рискнул бы пройти по этим улицам в такой час. Тем более в эти дни – дни, когда люди бежали из Рима, оставляя целые инсулы пустующими. Район этот при первом взгляде казался заброшенным – столь много было опустевших домов, брошенных лавок, покинутых паствой церквей. Но это было лишь иллюзией, поверхностным и небрежным впечатлением. Авентин бурлил своей тайной, скрытой жизнью, спрятавшейся за обветшалыми стенами инсул, темнотой закоулков и тупиков, сыростью крипт и подвалов. Жизнью опасной для всякого чужака.
Путник чужаком в этих местах не был. Это была его земля, его домен, хоть никто и не давал ему право на владение им. В хаосе, охватившем вампиров Рима, в крови и пепле междоусобной войны, после гибели сильных и известных, слабые и неизвестные выходили из тени, чтобы занять освободившееся место. Геливдий Бассиан, Ворон Войны сам был таким же властителем – самопровозглашенным, подтвердившим свое право силой и хитростью. Что с того, что власть его теперь названа «священной»? Сторонники Капеллы и Копья много говорят о преодолении греховной сути и нерушимой святости божественного. Но что святого в убийствах, жестоких и многочисленных? Нет, Ворон – такой же узурпатор, как и все остальные. Просто сильнее и хитрее прочих.
Но об этом лучше было не говорить вслух. Впереди, довлея над нагромождением уродливых каменных построек, возникает из темноты пирамида Цестия – величественная конструкция, словно целиком сложенная из мраморных плит. Для выходца с севера она выглядит чужеродной, почти пугающей, но путник уже успел узнать, что эта – лишь бледная тень тех пирамид, что строят нубийцы и строили египтяне. Интересно, помнит ли кто-то из Мекхет время, когда возводились те исполины?
Волей какого-то, давно обратившегося в прах императора, пирамиду включили в кольцо стены, опоясывающей город. Стена эта была достаточно высока, но на фоне пирамиды казалась всего лишь забором.
Тристан – под этим именем знают путника – пришел сюда без особенной цели. Ночная охота была закончена, никакие заботы не обременяли его этой ночью. Он пришел сюда словно к алтарю, будто древняя постройка излучала некую энергию, которую можно было впитать использовать для собственного возвышения.
Его созерцание прервали резко и бесцеремонно.
Женский вскрик нарушает глухую тишь, саванов висящую над пирамидой, доносясь из глубины покинутых трущоб. Проходит всего несколько мгновений и фигура в белом и красном появляется из-за домов, движения наполнены ужасом и отчаянием, а бег затруднён, будто ноги бегущей сильно повреждены.
Тристан ощущает, как по мере её приближения, демон внутри начинает неспокойно ворочаться. Тихий рык ярости поднимается из глубин тела, проскальзывая сквозь неплотно сжатые зубы. Эта женщина – вампир. Вампир, чья кровь уступает в густоте крови Тристана.
Она тоже видит его. Страх на мгновение становится всеобъемлющим она словно собирается повернуть, но затем останавливается, вперив в него умоляющий взгляд.
- Помоги мне, - она говорит негромко, но в тишине ночи е слова отчетливо различимы. – Спаси меня.
Её преследователи появляются в то же мгновение: молчаливая тройка бродяг, покрытых грязью и одетых в рванье. В их руках сверкают, отражая свет луны, щербатые лезвия ножей. Их глаза бликуют золотом, словно глаза кошек… или сов.
- Не вмешивайся, кровопийца. – надсадно сипит один из них. – Уходи.

Тристан молча наблюдал за происходящей картинной, женщина смотрела на него умоляющим взглядом, он не мог понять что именно ощущает в этот момент. Внутри лишь рычал зверь, который хотел развеется и искупаться в чужой крови.
- Это моя территория, так что это моё дело. - без каких либо эмоций сказал Тристан, его глаза сверлили одного из троих бандитов, того кто много говорит и многое себе позволяет.
- Я говорю один раз, проваливайте псы и возвращайтесь к своему хозяину, да обгладывайте косточки с его стола. - естественно гангрела не послушают, он на другое и не надеялся. Всегда приходиться силой доказывать своё превосходство, что Тристан сделает снова и не в последний раз.

Женщина прижимает руки к груди. Они спрятаны в спадающую с плеч вуаль, как будто подобное украшение уместно в такой ситуации. Глаза – два колодца, полные ужаса.
- Ты не понимаешь… Посмотри на их глаза… это же…
- Молчи, шлюха, - один из бродяг, то что справа, шипит, как змея. Золотые глаза его – две луны, меньшие сестры той, что висит над вершиной пирамиды. – ты не слышал, пёс? Уходи, пока тебе это позволено!
Эти слова уже для Тристана
- Погоди, - прерывает его средний. – может быть кровосос не понял и сейчас образумится.
Под лохмотьями Тристан видит панцирь трибуна. Он выглядит старым и неухоженным, будто неизвестный добыл его на каком-то древнем поле сражения, сняв с истлевшего трупа. Третий бродяга переминается с ноги на ногу, на мгновение выходя из тени. На его лице – отчётливые пятна гниения, кожа одной из щёк разорвана и уродливой лохмой свисает ниже скулы.

Тристан продолжал молча слушать слова незнакомцев, его не волновало кто они и что хотят. Гангрела лишь раздражало то, что его не послушали и ещё смеют указывать своё место. Тристан тихо зарычал обнажая свои клыки и когти, острые чёрные когти, которые нужно было окропить чужой кровью.
- Мне это не о чём не говорит, так что умрите. - Гангрел рывком помчался на одного из врагов, устремляя свои когти в жертву, дабы разорвать её на части.

С мерзким шипением, Легионер выхватывает из-под лохмотьев клинок. Короткий меч с пятнами ржавчины на клинке сухо скрипит о ножны, внезапно оказавшись на линии атаки Тристана. Гангрел ощущает, как давно не правленое острие пробивает ткань одежды, входя в его плоть чуть ниже рёбер. Движение клинка внутри ощущается очень хорошо: каждая шероховатость, каждая щербина на лезвии отдается своим, мельчайшим оттенком боли.
Второй бродяга налетает на него сбоку, в руке его короткий кинжал. Похожее на вороний клюв, потемневшее лезвие вгрызается в плечо Тристана. Третий бросается на девушку, намереваясь повалить её на землю, но та ускользает, заставив его пробежать пару лишних шагов. Развернувшись, он готов был снова атаковать её, но вдруг та подалась вперед выбросив вперед скрытые до того руки. Тристан слишком занят, чтобы видеть детали, но результат несомненен – бродяга побежал прочь, спешно и не оглядываясь.

Тристан взревел как дикий зверь, рыча и скалясь, показывая атаковавшим что их дни сочтены, редко кто мог долго жить когда гангрел обнажает свои когти. Тристан размахнулся когтистой рукой, дабы рассечь голову того, кто ударил его кинжалом в плечо. Третий незнакомец решил напасть на девушку, но гангрел решил что с одним противником она сможет совладать. Было важно другое, зверь просыпался внутри и становился всё сильнее.