[C:tL] Kingdoms Of Rain | ходы игроков | Джейкоб

Это был один из тех пятничных вечеров, когда "старина Джейкоб" возвращался в тот старый бар-кабаре в своём даже не сером, а посеревшем, словно лицо мертвеца, пиджаке и без слов садился за чёрное, запыленное, точно на старых потёртых киноплёнках, пианино в углу скрипучей деревянной сцены. Этот старый усталый инструмент и эта сцена, кажется, ещё помнили, как сюда залетал безумным чертом Том Уэйтс, без сил падал на чёрно-белые клавиши, лил на них горючие проспиртованные слёзы, стонал свои баллады и, сорвав пару пьяных возгласов в свой адрес, уходил в ночь, надвинув на глаза свой крохотный смешной котелок.

Выступление же Джейкоба началось по-другому. В этом баре никогда не бывало больше пятнадцати человек за одну ночь, да и те – неудачники-интеллигенты с вечно чопорно недовольными вытянутыми лицами, снисходительно смотрящие на сцену сквозь свои тусклые тонкие очочки, вели негромкие скучные беседы, потягивали пиво, пускали в потолок никотиновый туман. Сухонький и ломкий, словно скелетик из "страшного" мультфильма, старый уборщик в замызганном зелёном фартуке ещё суетливо елозил по сцене шваброй, счищая с неё пыльный налёт, – а музыкант уже опустил пальцы на клавиши, начав неторопливую игру, а певичка, одетая в чёрное кружевное платье с глупо смотрящимся огромным бантом-бабочкой на узкой талии, запела, неловко и трогательно приникнув к микрофонной стойке.

Да, в этот раз маэстро Стоун выступал не один. Молодая девушка со смоляными волосами и золотыми глазами составила ему дуэт на этот вечер. Это могло быть и трио, если бы призрак уборщика, ухватив тонкими длинными руками-ветками ведро и швабру, спешно не ушмыгнул куда-то за сцену.

Какие-то глупые, наивные, детские песенки. Джейкоб отстранённо следил за закорючками нот в тетради перед лицом, послушно выстукивая игрушечный ритм. Словно считалка из игры. "Missed me, missed me – now you gonna kiss me!.." Песне к пятой вспомнили, что, оказывается, тут ещё работает один софит над сценой. Клякса бледного света окружила девушку, оставив пианиста в глубокой тени. Унылая публика уныло и достаточно жидко аплодировала, кто-то демонстративно зевал.

К десятому часу ночи Джейкоб закрыл ноты. Девушка куда-то исчезла – просто отпустила микрофон и отступила в темноту. А там её наверняка унёс в подсобку хозяин, вынул батарейки, поставил в угол и накрыл простынёй. А маэстро Стоун вышел под дождь. Рано закончил в этот раз. Да и народ не в восторге. Благо, как только дверь за ним захлопнулась и дождь осыпался на него миллиардами ледяных иголок, в баре заиграл лёгкий и тёплый, как солнечное весеннее утро, джаз.

Джейкоб поспешил, шлёпая по ртутным лужам, домой. Скорее. Прочь. Бегом из этого мокрого ада.

Бар пустует, как и всегда, и в этом есть какая-то обнадеживающая стабильность. Один, пятнадцать или сто пятьдесят – в конечном счете, это не так уж и важно. Все эти шаблонные, будто с конвейера сошедшие бедолаги не имеют ни лиц, ни личностей. Их не за что ненавидеть, не в чем обвинить, да и презирать как-то не с руки. Можно лишь пожалеть. Всех сразу, потому что, в конечном счете, любые два из них, вместе с их одинаковыми разговорами, одинаковой выпивкой, одинаковыми тусклыми жизнями, различаются не больше, чем стулья, на которых они сейчас восседают. Однородная муторно-серая мазня, тонким слоем распластанная по иссохшему дереву мебели – с таким же успехом можно было бы пересчитывать, скажем, воду.
Вполне подходящая среда для такого неудачника, как Джейкоб.
Такими мыслями развлекал себя пианист, утонувший в бархатных объятьях кромешной тьмы. Где-то поблизости дрожащий луч слабенького прожектора неумело вгрызался в ее упругий покров, способный отвоевать лишь тот крохотный пятачок сцены, где старательно выпевала свои нехитрые рулады молоденькая певичка. Но здесь, в углу, куда было стыдливо задвинуто старенькое пианино, тьма была полноправной и единственной владычицей. Желтушный пучок света, щедро разбавленного блеском танцующих в воздухе пылинок, лишь подчеркивал ее непроницаемую черноту, словно бледный, высохший маркер. Такое положение дел вполне устраивало Джейкоба, и он совсем не завидовал девчушке, которая, в отличие от него, была выставлена на всеобщее обозрение.
А девочка-то, между прочим, старается. Возможно, если бы звуки, вылетающие из ее юного горлышка, не царапали так остервенело неисправное тело Джейкоба, тот счел бы их вполне мелодичными. Но звуки царапали, и кололи, и ввинчивались куда-то в самое нутро, эти маленькие паршивцы, исполненные вечной бессмысленной злобы. Ну, ничего. Сегодня есть, ради чего потерпеть немного. Ради кого. Вон как залилась, ишь ты. Куколка.
По крайней мере, успокаивал себя Джейкоб, он еще ощущает боль. По крайней мере, среди его латунных деталей осталось кое-что живое, ноющее, чувствующее. Кажется, только его в этот вечер музыка проняла – пусть и на свой, извращенный лад.
Кто-нибудь еще? Хоть кто-нибудь, ну? Нет, масса за столиками глуха к тому, что происходит на сцене. Слишком поглощена своими собственными мелкими, ежедневными проблемами. Это даже не тоска – из всего спектра человеческих эмоций тоску Джейкоб улавливал особенно остро, даже совсем не желая того. А этому вот непотребству – и названия-то нет, потому что названия даются не всем подряд чувствам, а тем, которые хоть чего-нибудь, да стоят.
Как знать, может, Джейкоб и соблазнился бы переступить им же самим и установленную черту. Может, и рискнул бы прикоснуться к запретному, хоть разок зачерпнуть из котла чужих переживаний. Воздерживался он уже довольно давно, а всего разок – это ведь почти не грех… Но обстоятельства даже не предложили пианисту такого выбора в тот вечер. Ковыряться в мутных жиденьких недочувствах посетителей было противно, прикоснуться к певице – отчего-то совестно. И мистер Стоун лишь продолжал флегматично создавать нужный фон для излияний нескладной девочки в черном платье, забывая морщиться от привычных уже уколов, что сопровождали каждое новое нажатие клавиш…

Заканчивать в такое время Джейкоб не любил. Город бодрствовал, да он еще даже и не думал ложиться. Ощетинившийся тысячей шумов, каждый из которых грозил медленной, изощренной пыткой. Спрятаться бы сейчас, улиткой забиться в свою чугунную раковину и не вылезать из нее подольше. Но дом так неблизок. Улицы уже поджидали Джейкоба, щерились, предвкушая его муки. Приготовься, Джейк, сейчас будет очень паршиво, – шептали они, облизываясь от нетерпения. – О, ты даже не представляешь…
И дождь. Ко всему, этот сводящий с ума дождь, выбивающий нескончаемую оглушительную дробь тысячами разрывающихся капель. Из всех возможных причуд погоды, включая пожары, наводнения, цунами – пусть лично он с ними и не сталкивался, но все же… Джейкоб больше всего. Ненавидел. Чертов. Дождь.
Угораздило же, а. Даже уютно устроившиеся в теплом кармане купюры, которые пианист честно выменял на пару часов публичного унижения, – а сумма была непривычно велика, ведь унижение на сей раз прошло дуэтом – нимало не скрашивали ситуации. Даже напротив. Эх, маэстро, продажная вы шкура. А ведь могли бы вы, маэстро, сидеть сейчас дома. В бедности, но в сравнительно добром здравии.
Поколебавшись, Джейкоб решил прибегнуть к меньшему из зол и проехаться на трамвае. Во всяком случае, так все закончится намного быстрее. Остановка… Где здесь остановка? Ботинки противно чавкают по затянутым бензиновой радугой лужам. Кажется, здесь. Кажется, этот номер. В число всеразличных причуд мистера Стоуна входило и то, что общественным транспортом он пользовался нечасто. Поэтому оставалось лишь понадеяться на обрывочные воспоминания, завалявшиеся с каких-то давнишних времен, и уповать на то, что механическое скрипучее чрево дотащит именно туда, куда нужно.

Бывало, остановишься так, посреди пути, заставленного разноцветными дорожными знаками с намалёванными на них пиктограммами мыслей, сбросишь забитый ворохом дел дорожный рюкзак на пыльную землю, посмотришь вверх, сквозь насыщенные небесной кровью мешки туч. И подумаешь: как сильно преображает привычный мир небо, неустанно смеющееся над всеми земными, такими маленькими и жалкими, человеческими страстями. Взять хотя бы этот Город. Вечный, огромный и жестокий, что одним взглядом холодных пустых глазниц давит людскую волю и подчиняет себе. А теперь и на этого неповоротливого железно-бетонно-стеклянного зверя небо нашло управу. Дождь усмирил его. Гнул пласты железа, словно те были из пластилина; крошил бетон в прах; хрустел стеклом на влажных ледяных клыках. Слился с ним в единое целое, стал продолжением его улиц. Плотью и кровью. Заструился по венам проводов, по нервам труб. Оды дождю пели грязные побитые дворняги у мусорных баков, надсадно хрипя своими изодранными глотками. Акварельные пятна света смешивались в этой текучей палитре, размывая угрюмые серые рифы зданий, пожирая своим жидким маревом тени машин и прохожих.

Дождь перерождал этот Город. Предварительно сам же его и уничтожая.

Но Джейкоб Стоун, вмурованный вместе с ещё десятком злых и мокрых человеческих тел в брюхо клёпанного жестяного таракана №12, думал не об этом. В его ботинках хлюпало, въевшись в носки, какое-то мелкое гадкое существо, рубашка потемнела и прилипла к телу, старенький пиджак грозился разойтись по швам и свалиться с плеч намоченными половыми тряпками, а мёртвые зелёные президенты в карманах брюк, кажется, превратились в утопленников. Лениво ползущее по дороге насекомое, подвешенное за усики к линиям электропередач, рычало, ухало, визжало, стонало, кряхтело, урчало, вопило, дребезжало и тарахтело. Джейк мог, прислушавшись, почувствовать как скрипит каждый шарнирный сустав, как натужно елозят друг о друга разбитые механические мышцы этой отжившей свои века твари, таща её вперед по маршруту. Мог даже разобрать приглушённые слова и ритм, просачивающиеся сквозь ракушки наушников у долговязого парня, собранного как будто не из плоти и костей, а одних только ломанных линий и острых углов, в чёрной ветровке и синих истёртых джинсах, что сонно повис на поручне у раздвижных дверей. "If you give this man a ride, sweet memory will die... killer on the road". Что-то такое. Мог, приглядевшись, заметить, что в правое ухо парня, полуприкрытое жирной, словно лоснящийся морской угорь, блекло чёрной прядью, вдета канцелярская скрепка. Мог бы осторожным вором пробежаться по его эмоциям и мыслям, что витают вокруг его головы стайками тоскливых, намокших птиц, вперемешку со строчками песни.

Всё это наш старина Джейкоб, изнывающий от какофонии звуков, как от зубной боли, мог бы сделать. И попросту сойти с ума. Впрочем, повременим с этим.

- Прошу простить меня... - густой, пронизывающий своей чугунной тяжестью голос раздался где-то под рябящей издыхающей лампой, так что пришлось волей-неволей задрать голову. - Джейкоб Стоун, если не ошибаюсь? "Настройка и ремонт фортепиано"?

Удивительно, как такая громадина вообще влезла в этот вагон... Как будто дети, как минимум пятеро, став друг другу на плечи, накинули на себя широченное, тяжёлое, монолитно серое пальто до самого пола, плотно его запахнули и умастили сверху старомодную широкополую шляпу. И подошло это Нечто совсем неслышно. И теперь нависает над пианистом, словно бог над блохой. Естественно, с "высоты" (а такое слово, согласитесь, перестаёт быть актуальным в сравнении с вышеозначенным субъектом) своего роста Стоун не мог разглядеть лица. Оно было скрыто забором поднятого воротника и пологом тени от шляпы. Совсем как в комиксах.

Между тем, крупная капля, сорвавшись с краёв шляпы гиганта, щёлкнула о лоб Джейка.

Рухлядь номер двенадцать медленно рассекала затопленные улицы. Этот трамвай, как и этот город, знавал лучшие дни. Говоря начистоту, ему давно уже пора было на покой, но неумолимая сила электричества была глуха к его протестующим скрипам. Вливаясь в него сквозь дрожащие антенны токоприемников, она будоражащей колючей волной вновь и вновь пробегала по проржавленному остову, затепливала искусственную жизнь в его изношенном, больном сердце.
Подгоняемый ливнем, нещадно хлещущим облупившиеся бока, трамвай из последних сил тащился вперед. И простуженным голосом выл о своей глупой, грустной судьбе – а что еще ему оставалось делать?..
Конечно, мало кто обращал внимание на этот сиплый вой. Всем и собственных проблем хватает, особенно в такую дрянную погоду, и никому не было дела до этих звуков. Кроме, может быть, одного не совсем обычного пассажира.

Мистер Стоун вжимался в угол вагона, стараясь занимать как можно меньше места. Чувствовал он себя скверно. Насквозь вымокшая одежда гадко холодила и без того продрогшее тело, грозя нешуточной простудой (не забыть в этот раз сделать воду погорячее). И, конечно, сбылось главное опасение Джейкоба: поездка в трамвае оказалась очень шумной. Невероятное количество звуков хаотично скакало по тесной коробке вагона, как раскаленный поп-корн в микроволновке. Бедняга Джейк избегал общественного транспорта достаточно давно, чтобы воспоминания притупились, и освежить их было не слишком-то приятно.
Неудивительно, что Джейкоб был слегка не в себе. Беспокойный взгляд его запавших глаз вспугнутым зверьком метался от одного пассажира к другому. Кажется, причины для опасений не было, но Джейкоб в ней и не нуждался: сказывался без малого год постоянной нервотрепки. То, что иные назвали бы паранойяльным синдромом, мистер Стоун именовал простой осмотрительностью. Вот и сейчас он приглядывал за попутчиками с дежурным, не вполне сформулированным подозрением.
Дважды Джейкобу начинало казаться, что трамвай он выбрал ошибочно, и что в этот самый момент скрежещущая махина лишь уволакивает его все дальше и дальше от безопасности дома, прямо в черную раззявленную пасть городских трущоб. За очередным скрипом колеса в желобе чудился уже не жалобный всхлип, но ехидное хихиканье. Джейкоб вздрагивал, судорожно тер размокшим рукавом запотевшее стекло, тщился узнать что-нибудь знакомое в расплывающихся очертаниях улиц. Успокаивался понемногу, уговаривая себя, что из всех близнецов-фонарей города за окном мелькают именно те. Возвращался к своему бдению.

В который раз оглядев вялого паренька у выхода, Джейкоб наконец заметил скрепку в его ухе. Споткнулся на ней взглядом. Мелькнувшая мысль о людях, уснащающих свое тело кусками металла, вызвала нечто среднее между раздражением и, почему-то, страхом – Джейкоб попытался копнуть глубже, но мысль, подхваченная неспокойным, сбивчивым потоком своих товарок, уже ускользнула, так и оставшись не оформленной до конца.
Джейкоб растерянно сморгнул, словно бы прогоняя мимолетное наваждение, и еще больше съежился в своем углу, мысленно то ругая себя, то вдруг принимаясь жалеть. И зачем только он выбрал трамвай? В конце концов, можно ведь было раскошелиться на такси...
Тут-то он и объявился.
- Джейкоб Стоун, если не ошибаюсь? «Настройка и ремонт фортепиано»?
Застигнутый врасплох, Джейк снизу-вверх по-кроличьи воззрился на пришельца.
Недобрый, потусторонний тип. Откуда он знает, как зовут Джейкоба? Нет, не так: откуда он его в лицо-то знает?! Объявления? Нет, быть не может... Сам-то он этого верзилу видит впервые. Или это только кажется, что впервые? Черт, черт... Может быть, он с сегодняшнего концерта? Ну, один из тех. Ушел вслед за Джейком, сел в тот же трамвай... Но тогда при чем здесь настройка фортепиано?..
Наверное, мистер Стоун так и стоял бы в оцепенении, пока его закоротивший мозг лихорадочно пытался справиться с потоком вопросов. К реальности его вернула увесистая капля, которая обрушилась на его вспотевшую лысину. Джейкоб передернулся, как от пощечины. Взгляд забегал. Но что-нибудь нужно отвечать, и срочно.
- Нет, я... – прозвучало жалко. Джейкоб отвел глаза, помедлил, собираясь с духом. – Да, да, верно. Джейкоб Стоун... к вашим услугам.
Поспешная, сбивчивая концовка, прилепленная совершенно не к месту. На секунду или две Джейкоб люто обозлился на себя: за эту идиотскую фразу, за попытку соврать и одновременно за то, что не хватило духу соврать – да вообще, за всю эту странную, почти сюрреалистическую ситуацию. Робкая, безотчетная надежда: может, и беспокоиться-то так не стоило?

Я не был свидетелем той презабавной словесной дуэли, что развернулась в трамвае №12 на задних рядах, где в углу, съёжившись, коротала мучительно долгие минуты до дома механическая мышь-пианист в дешёвом костюме. Уж не знаю, насколько точно мне пересказали его беседу с тем Человеком-Пальто… местные сплетники имеют склонность привирать и подрисовывать к реальности безумные подробности так мастерски, особенно, если до этого пропустят кружку-другую пива в баре.

Тем не менее, пассажиры особого внимания на эту парочку не обращали, предпочтя им лениво проползающие мимо остановки, щедро присыпанные похожими на конфетти трамвайными билетами и размокшими сигаретными окурками. Дежурный в другом конце вагона тянул за трясущиеся рычаги, пытаясь совладать с издыхающей тварью, и его неразборчивый, скомканный помехами бубнёж иногда тёк из динамика, когда насекомое умудрялось-таки проползти ещё одну остановку.

Никто не вышел с тех пор, как Стоун вбежал в вагон. И на остановках не было ни души.

Голос гиганта смягчился, точно тот сжалился над напуганным Джейкобом. Вообще говоря, это существо, кем бы оно ни было, было даже слишком учтиво и вежливо для своих габаритов. Дорожкой из бархатной лукавости были устланы эти слова:

- Как я вижу, слава и известность не гнетут вас и не давят на скромность. Это прекрасно. Отбросьте сомнения. И скажите – разбираетесь ли вы в органах? Я слышал легенду об одном человеке с волшебными пальцами – стоило ему положить их на любой музыкальный инструмент, обладающий клавишами, как этот инструмент начинал переливаться мелодией, способной заставить сердце обливаться кровью даже у самого чёрствого и холодного критикана. Скажите. Вы – тот самый волшебник с искусными руками? Легенда не врёт?

Вопрос звучал предельно искренне, будто великан действительно отчаянно верит собственным словам и россказням о легендарном музыканте. Не совершив ни единого жеста, не пытаясь поразить Джейкоба выразительностью взгляда, мимики, незнакомец орудовал одним только голосом.

Лицо пианиста посерело и как-то резко поблекло, почти слившись с его костюмом. На такой выпад бедняге Джейку только и оставалось, что растерянно пробормотать:

- Я... боюсь, я не совсем понимаю. Я немного играю на пианино, но...

- Да, я слышал про вашу игру, – гигант придвинулся ближе к Стоуну, не сделав видимых шагов, накрыв его своей тенью, как человекообразная летучая мышь, встреченная вами глухой ночью на замерших в страхе улочках сюрреалистического городка, такая же пресыщено учтивая и хищно вежливая, готовая, распахнув когтистые крылья, захлестнуть в них добычу. – Но не слышал вашей игры. Что ж, раз так… надеюсь, вы свободны воскресным вечером? Легенда вы, или нет – истину раскроет только ваше выступление перед неверующими. Помните, как тогда, один рыбак из Пансады… но что я вам рассказываю, право слово?

Тьма, густая и вязкая, наводнила уголок мистера Стоуна, когда циклопическая фигура нависла над ним, заполнив собой все обозримое пространство, мрачной тучей заслонив бледное вагонное светило. Джейкоб барахтался в этом море черноты, крохотный и совершенно беспомощный. Да, пожалуй, именно так он и чувствовал себя сейчас: утопающим, которого подхватило, закружило, увлекло за собой мощное течение. Сопротивляться не под силу, и остается лишь отчаянно и бестолково молотить руками по воде и дрожать, дрожать, частью от холода, но больше всего от страха: куда-то вынесет этот бурлящий поток?..

- Кажется, вы спутали меня с кем-то другим, - слабо настаивал Джейкоб, силясь и не умея подобрать нужные, спасительные слова. – Я всего лишь настройщик. Иногда я по вечерам играю в барах, да, но... Это лишь приработок. Вопрос денег. Сами посудите: будь я… как вы это… «Легендой», неужели выступал бы в таких… п-притонах?

- «Вопрос денег». Деньги. Ключевое слово, – нотки разочарования и глубокий вздох, как бы мирящийся со столь недалёким и не желающим принять простые правила игры соперником. – Вы не признаётесь – хорошо, воля ваша. Готовы ли вы за деньги стать Легендой на один вечер? За хорошие деньги, разумеется.

О деньгах Джейкоб упомянул лишь для того, чтобы придать своим оправданиям хоть толику убедительности. Резкий вираж разговора лишь еще больше сбил его с толку. Ключевое слово? Влажная ладонь горе-пианиста машинально скользнула в карман – лишь чтобы вляпаться в нечто холодное и бесформенное, навроде комка болотной тины. То, что еще так недавно было сегодняшней выручкой.

Марта ждала ренту от своего незадачливого квартиранта еще с начала месяца. Насчет долгов она не слишком-то пилила Джейкоба, да и в целом была довольно мила с ним – насколько вообще может быть милым существо столь древнее и столь проспиртованное. Отчасти именно поэтому мистер Стоун всегда испытывал перед ней жуткую неловкость, если не удавалось заплатить вовремя.

- Поймите, я вряд ли смогу вам помочь. С другой стороны… - позже Джейкоб готов был поклясться, что в голове у него в этот момент что-то отчетливо щелкнуло, и в его случае это не какая-нибудь завалящая фигура речи. – Уф-ф. Да чего уж там, я и правда сейчас на мели. Значит, хорошие деньги, говорите?

Попутчик кивнул, почувствовав, кажется, что идёт по верному пути. По крайней мере, в его голосе прорезалось воодушевление:

- Настолько хорошие, что следующие полгода вы можете не возвращаться в те «притоны», а то и вовсе уйти на покой, уехать загород. Если вы, конечно, ищите покоя… Итак, мистер Стоун. Вы готовы пообещать мне, что придёте в это воскресенье в 18:00 в церковь Святой Марии Всех Ангелов и покажите, как говорится, «раны от гвоздей»?

Раны от гвоздей, рыбак из Пансады… Только сейчас Джейкоб понял, к чему клонит его зловещий собеседник. От осознания того, каким сравнением его только что наградили, музыканту стало физически не по себе. Какое-то шестое сторожевое чувство внутри него вопросительно приподняло уши, заворчало с неудовольствием.

- Только не просите опустить в них перст, - Стоун почти сверхчеловеческим усилием согнал прыгающие губы в робкую, быструю улыбку. – Предложение ваше крайне… заманчивое, скажу честно. Да вы и сами это прекрасно знаете. Но ваши мотивы… Я все еще не вполне понимаю. Зачем вам это нужно? Кто вы?

Джейк честно пытался не выдать суеверного трепета, который наполнил его в ту минуту. Он умудрился унять предательскую дрожь в голосе, и последние фразы произнес вполне даже деловито. Но самому ему казалось, что он пропал, выдал себя с головой, что жуткий незнакомец его насквозь видит. Этот проницающий, рентгеновский взгляд он буквально ощущал на себе, замирая под его гипнотической силой, как какой-нибудь мелкий грызун перед удавом. Того и гляди, раскроет Человек-Плащ огромную зубастую пасть и проглотит единым махом свой парализованный страхом ужин.

Однако незнакомец только произнёс:

- Боюсь, моё имя ничего вам не скажет. А я не мастак придумывать запоминающиеся прозвища и псевдонимы. Я – всего лишь доверенное лицо. И не имею никаких мотивов, кроме причитающихся мне дивидендов. Но вот мой наниматель… да, у него достаточно богатые фантазия и опыт, чтобы позволить себе пару «имён». Зовите его Мистер Кло. Так зову его и я.

Мистер Кло. Похоже на кличку, которую сам себе выдумал какой-нибудь фантазирующий мальчишка. Или на псевдоним нарисованного злодея из комиксов, которые эти самые мальчишки так любят. Нелепое, дурацкое имя. Почему же, услышав его, хочется не засмеяться сардонически, а сжаться еще больше, стать совсем маленьким и совсем незаметным, а лучше – вовсе исчезнуть?..

Интуиция Джейкоба, и до этого намекавшая на явный подвох, теперь вовсю била тревогу. Громкие резкие звуки всегда неприятно отрезвляли мистера Стоуна, вот и сейчас оглушительный набат, который разразился в его сознании, сколь бы метафорическим ни был, а действие возымел вполне реальное.

- Мистер Кло? Что это должно значить? Простите, но все это слишком туманно, - Джейк выпалил это на одном дыхании, пока липкий омут паники вновь не утянул его в свои гибельные объятья. – Фарс какой-то… Боюсь, вы все-таки выбрали не того человека. Кажется, это моя остановка. Позвольте пройти.

В действительности, до нужной Джейкобу остановки было еще далековато. Но это не имело для пианиста определяющего значения: главное было унести ноги, прежде чем сладкоголосый монстр в шляпе вновь начнет лить мёд своих искусительных речей.

Однако решиться – еще не значит сделать. Мистер Стоун неловко подался вперед, не зная, как бы ловчее обойти огромную фигуру в плаще, преградившую путь к выходу.

Тогда летучая мышь раскрыла крылья.

Представьте себе, что может скрываться под таким огромным пальто, какое чудовищное оружие может быть вдето в специально пришитые ко внутренним вкладкам ремни... Это существо прятало там тьму. И прямо сейчас оно спустило её на нашего несчастного героя. Дальше слова якобы очевидцев, бывших в тот вечер в злополучном вагоне, расходятся во мнениях. Одни, наименее хмельные, говорят, что гигант, смущённый такой внезапной капитуляцией, ничего не предпринял, а отодвинулся в сторону, позволив Джейкобу совершить долгожданный побег, и лишь прошипел что-то ему в спину. Другие, уже изрядно выпившие, с пеной у рта уверяют, что незнакомец попросту сожрал беднягу, выпустив из под своего одеяния что-то, напоминавшее узкие чёрные ленты, опутавшие тело Джейкоба и утащившие его, вы не поверите, вовнутрь незнакомца. Ну не бред ли?

Что бы там не говорили, а "старину Джейкоба" с тех пор никто не видел... одно время по кабакам гулял слушок, мол, он той же ночью, ошалевший от страха, запыхавшийся, вывалился из подворотни где-то рядом со своей квартирой.

Говорят, что в руке он сжимал банкноты. Свежие и хрустящие. Что-то около трёх сотен пятидесятками.

Откуда он мог выбежать, если та подворотня заканчивалась глухим тупиком - никто не знает.

Ну и конечно, никто из "свидетелей" не помнит, куда исчез тот огромный джентльмен в сером плаще и старомодной шляпе...

Будьте благоразумны.
Не ходите по дешевым кабакам, не слушайте завиральных историй, какие рассказывают осипшими надтреснутыми голосами тамошние выпивохи. Про безвестно пропавших и никогда уж больше не найденных. Про сгинувших посреди людной улицы, у всех на глазах, и в один миг очутившихся в другом месте, за милю или две оттуда. Про вышедших однажды за порог, в чернильную осеннюю ночь, а наутро вернувшихся другими людьми. Не слушайте. А если и придется где услышать – не верьте. Ни на секунду не допускайте мысли, что за этими небылицами прячется хоть самая завалящая крупица истины. Чего только не взбредет в хмельную голову, что только не слетит с заплетающегося спьяну языка! А ваша голова трезвая, рассудительная, и такими глупостями ее забивать не нужно.
Будьте благоразумны.
Потому что байки эти – вовсе не байки, а чистая правда. Та самая правда, от которой, раз узнав, уже нипочем не отделаться. Она заставит вас просыпаться ночами и с головой кутаться в липкие от холодного пота простыни, вздрагивать от зловещего шороха в дальнем углу и замирать в оцепенении, когда стеклянный свет фар от проезжающего мимо автомобиля заглянет на секунду в ваше окно.
Потому что пьянчуга из ближайшей пивной своими окосевшими глазами смотрит мимо всего того, что вы считаете важным и значительным, смотрит прямиком туда, куда здравый смысл и осторожность никогда не позволят вам заглянуть. Он изучает тени, змеиным клубком шевелящиеся на стене поздним вечером. Он вглядывается в темные воды ваших рек, где на самой глубине копошатся неведомые твари. Ваш уютный стабильный мир он видит с изнанки. Не давайте ему шанса поведать о ней.

В самом сердце лабиринта городских улиц, там, где озябшие под студеным небесным душем дома, пытаясь хоть как-то согреться, льнули друг к другу особенно тесно, из неприметной трещины между двумя бетонными кубами вытряхнулся на промокший пустырь маленький серый человечек. Он ошалело завертел головой, обессмысленный взгляд его запрыгал по громоздящимся вокруг близнецам-зданиям, то и дело встречаясь с пустыми глазницами их окон. Человечка колотила дрожь, но причиной тому был отнюдь не дождь, исклевавший его непокрытую лысину, не блуждающие по подворотням бездомные сквозняки и даже не огромная лужа, чьи мутные воды жадно впились сейчас в его ботинки. О, нет. Этот человечек дрожал от страха. И страх же погнал его вперед. Не разбирая дороги, человечек двинулся вброд по разлившемуся посреди пустыря грязному озеру. Он пытался бежать, словно за ним гнались, но ноги, парализованные ужасом, скверно его слушались. С посиневших губ его вперемешку со слюной снова и снова летело одно и то же, невнятное: не то «оставьте», не то «отстаньте». Из окоченевших пальцев осенними листьями опадали на рябую поверхность воды болотного цвета листовки, общим числом семь. С каждой укоризненно взирал маленький, но оттого не менее великий Улисс Грант, явно удрученный столь возмутительным с собой обращением.
Так и скрылся человечек в одном из бесчисленных переулков, оставив озадаченно переглядываться парочку блудных котов, которых нелегкая занесла на тот самый пустырь в эту зябкую октябрьскую ночь. Эти двое представителей рода кошачьего и были единственными свидетелями загадочного появления мистера Стоуна – а это был, разумеется, именно он. Ничего нет удивительного в том, что вскоре эту странную историю уже шепотом пересказывали во всех окрестных кабаках, с каждым разом уснащая все новыми невероятными подробностями. Коты, как вы и сами прекрасно знаете, бывают ужасно болтливы.

Доподлинно неизвестно, какие силы гнали в ту ночь мистера Стоуна по капиллярам городских трущоб. Что бы там ни было, а квартиру свою он, обезумевший от жути, отыскал почти сразу. Сбив колени от несчетных падений, с горем пополам вскарабкался по веренице лестничных пролетов на свой финишный этаж. На площадке было тихо. Засаленная лампочка, расплескивала слабый свет, желтый и густой, как оливковое масло. Дверь соседней квартиры была приоткрыта. В проеме виднелся мистер Уилсон. Он застыл на пороге своего жилища, совершено неподвижный, древний высохший призрак последнего этажа. Казалось, он так и стоял в дверях уже целую вечность, этот выживший из ума старик, поджидая чего-то. Может, своей смерти. А может, Джейкоба. Тот поспешил отвернуться, наткнувшись на испуганный взгляд мутных стариковских глаз, в которых отчего-то стояли слезы. Этот взгляд он чувствовал спиной все время, пока прыгающий в ладони ключ тыкался вокруг замочной скважины, пока скрипела на фальшивой ноте открывающаяся дверь. Лишь когда клацнула под рукой Стоуна циклопическая задвижка по ту сторону двери, взгляд наконец отпустил его. Что было написано на лице мистера Уилсона, что еще одной морозной иглой прошило и без того сбивающееся в панике сердце пианиста? Нет, не сейчас, сию минуту он просто не мог думать об этом. Потом, все потом.

Не разуваясь, в ванную. Выкрутить до отказа кран, тут же захлебнувшийся ржавой водой, зашедшийся лающим кашлем. Не смотреть, ни за что не смотреть в давно не мытое зеркало, где сверкают ярче обычного два глаза – дымчато-серый и янтарно-желтый. Опрометью в комнату, срывая с себя одежду, ручьями растекающуюся по полу. Той же одеждой наспех заткнуть сочащуюся желтизной щель под дверью, за которой – в этом нет сомнений – все еще стоит, глядясь в одному ему видимое озеро вечности, старый мистер Уилсон. Окна – те уже давно задраены, и тяжелый бархат проеденных молью темно-зеленых штор душит в своих складках малейшие каплицы света и звука, забредшие сюда по незнанию или по глупости.
Вода в ванне, тем временем, уже льет через край. И плевать. Джейкоб разберется с этим завтра, потом, после того как ласковое, безотказное лоно его убежища примет его, очистит, заберет страх и грязь, отчаяние и холод. И звук. Обязательно звук.

Заливая дешевенький кафель, мистер Стоун заполз в ванну. Почти кипяток. Еще чуть горячее – и не было бы сил терпеть. Покой. Благословенная тишина. Минуты идут. Тревожные мысли последних часов плавятся, сливаются в одно целое, неузнаваемое, но уже почти не страшное. Вытекают свободно, не сдерживаемые больше ничем, растворяются в обжигающей воде. Оттаивает в груди. Веки наливаются тяжестью, опускаются сами собой.
Хорошо.
Тихо.

Когда-то мы все были людьми.

Когда-то мы жили, ходили, дышали и бились сердцами о прутья рёбер.

И только память о том, кем мы были когда-то, ещё сдерживает скрюченные в спазме нестерпимой боли руки, готовые сорвать лживую, ядовитую ртутно-тягучую плоть и освободить стальной блестящий каркас. Только память, милосердная и трусливая, не даёт тебе тихо и мирно сойти с ума, размазав воск собственного лица по пыльным стёклам и закапав жидким стеклом, вытекшим из глазниц, чёрно-белые клавиши.

И вот, вы снова спрятались в своём надёжном, как гроб, чугунном сейфе. Под толщей воды вы не услышите царапающих сознание острыми когтями звуков. О, как же вы счастливы в своём священном, нежно лелеемом неведении, мистер Стоун. Вы даже не подозреваете об этом.

Да, мистер Стоун, это ваша память, ваше шарнирно-шестерёночное, разболтанное и несмазанное сознание держат вас в блаженной невесомости, в тёплом и ржавом космосе. Подальше от оббитых пухом плесени коридоров, от слепящего глаза хищного света, от сырого гнилостно-пористого бетона и от невидящего взгляда вечного старика Уилсона, доживающего свои очередные «последние» пять лет на задворках тонущего города в ожидании вечно запаздывающей Смерти… Прочь.

Джейкоб закрыл глаза.

Чудовищная ошибка для любого, имевшего неосторожность быть схожей с нашим героем природы…

…сон был продолжен реальности, бледной и блеклой, где он лежал, с головой окунувшись в воду. Сон о том, как ты спишь и видишь сон, о том, как ты спишь и видишь…

Словно желая проверить глубину своего погружения, Джейкоб пошевелился. Медленно, осторожно. Волны, мягко объявшие его со всех сторон, качнули его колыбель. Слегка подтолкнули наверх. Так называемое «ощущение потолка» стало ближе, острее. Невольно Стоун напрягся. Импульс, в мгновение смётший безвольно дрейфующие у берегов разума пустые жестяные банки мыслей, ударил по воде длинным, тягучим вздохом. Раскинувший руки посреди пустоты человек не нашёл преград. Костлявая грудь поднялась и осела, судорожно сжав в железных тисках дребезжащие, исходящие паром сердце и лёгкие. Нутро его залила ледяная и до боли в дёснах солёная морская вода. Тело дёрнулось раз-другой, разрывая немой покой, сопротивляясь, не желая верить истошно вопящему мозгу. И застыло, окружённое тусклым безжизненным светом.

Джейкоб открыл глаза.

Как сквозь мутные линзы, он видел водные блики, блуждающие по шершавому мрамору сводчатого потолка. Видел замысловатый узор, выдавленный на камне. Вместе с нахлынувшим на него ужасом к нему пришло осознание того, что он понимает эти переплетения змеиных линий. Боль, кровь и слава. Народ, чьё название - Каль'ри, взращенный мраком глубин и холодом дна, сражались во имя заветов Нака-Халаши, Вечного Короля, и воды Триморья вскипали от горячей крови неверных. Джейкоб видел, как перед его глазами извиваются символы, сплетаясь в экстатической какофонии, гипнотизируя и обволакивая…

Джейкоб закричал, захлёбываясь водой. Отчаянно завертел головой.

Ветвистые колонны, оплетённые лоснящимися, слабо пульсирующими щупальцами, подпирают разукрашенный рисунками кровавой бойни купол. Округлые стены, смыкающиеся над головой четырьмя ребристыми клыками. Полуразрушенные, облепленные лиловыми мохнатыми водорослями статуи существ из Народа, чьё название - Каль'ри, на заросших полипами постаментах. Осколки костей, обломки оружия на конусообразном полу. Длинные и узкие проходы, зияющие чернотой, слева и справа, под перекрещёнными ятаганами двух мраморных стражей Народа, чьё название - Каль'ри…

…ведь сон для любого Сбежавшего не более, чем очередная пытка.