Лучший Несуществующий Модуль | ходы игроков | 〘📼〙〚 0 〛 ЯНОШ

      Уютная атмосфера таверны располагала к непринуждённым беседам, особенно после долгого похода. Война между Арстоцкой и Колечией забуксовала и заглохла, а солдаты двух армий разошлись в свои стороны, чтобы остановить товарищей от участия в бойне, которая если и была кому-то нужна, то только не рядовым людям. Янош с компанией новых друзей делали тоже самое - возвращались на родину, чтобы встретиться с людьми и самой системой лицом к лицу. Деревенька, в которой они остановились, не сильно пострадала из-за войны, но её зацепило косвенно - много сыновей, отцов и мужей не вернулись домой. Оставшиеся здесь немногочисленные женщины, старики и дети встретили взбунтовавшихся солдат, как героев, и пригласили их в местную таверну, выпить за прекращение войны и отдохнуть как душой, так и телом. Вот почему деревянное здание сейчас было наполнено веселящимся народом, занявшим все столики и стоявшим у стен. Пиво с колбасой, сохранившиеся в закромах деревенских изб, текли рекой, звучала живая музыка и кто-то пританцовывал под одобрительные аплодисменты и улюлюканье.
      В этом принимал участие и сам "виновник торжества" - рядовой Лешицкий. Более того, ему уделяли больше всего внимания, как главному идеологу миротворческого движения солдат. Женщины подмигивали ему, мужчины хлопали по плечу, и в какой-то момент один из старых соратников бывшего писателя-фантаста воскликнул, подняв в воздух кружку с пенным напитком:
      - Да будет тост! Янош, молви нам речь!
      Честно говоря, от мастшабов запущенного движения Яношу становилось страшно. Нет, он конечно был страшно горд, что ему внимает столько людей, и страшно доволен, что в силу удачных обстоятельств ему удалось почти что остановить войну, но все же – на нем теперь лежала огромная ответственность за всех этих людей в потрепанной форме с красными нашивками и пятиконечными звездами. И масштаб этой ответственности пугал.
      Но кто бы сейчас не позабыл про страх? О каком страхе вообще идет речь, когда вокруг столько улыбающихся лиц, когда играет музыка и кружатся в танце деревенские девушки в пестрых платьях (он никогда не придавал значения патриотизму и традициям, но сейчас, глядя на все эти пестрые национальные убранства, понимал масштаб и важность народной памяти), когда пиво пенится и приятно горчит, проливаясь в глотку, а от выпитого шумит в голове, и остро хочется встать с места и обнять весь земной шар. Или по крайней мере сделать нечто такое… Глобальное! И хорошее. Как писали его любимые писатели – счастье всем, даром, и пусть никто не уйдет обиженным. И ведь если подумать, то для человека это самое что ни на есть естественное желание.
      Насилие нам противно, противоестественно, думал Янош, мечтательным взглядом провожая взглядами девушек, и вяло махая им руками. Так вот, насилие нам противоестественно. А естественно – любовь к ближнему, продолжение рода (Янош опять глупо улыбнулся одной из девушек), и вот еще граммулечку деревенского пива. Вот это естественно, вот это по-нашему. Не, ну конечно бывают люди, которым только дай саблю да пошли в атаку, и который приучен на людей смотреть как на расходный материал. Им на войне самое место, но они –атавизмы эволюции, в сущности еще обезьяны. Вот взять хоть подпоручика Каленска, у него даже все тело волосатое, что у твоего питекантропа – Янош давненько еще видел картинку у одного профессора-антрополога. Но ничего, мы и его переучим, мы и его сделаем человеком. Вот только еще по маленькой!
      - А? – Голос фронтового друга донесся до Яноша будто бы приглушенно. Янош неохотно зашевелил языком. – Тост? Тост. Как говорил не помню кто – дайте мне точку опоры, и я скажу тост.
      Встав с места и неловко нашарив спинку стула, Янош усилием воли прекратил вращение комнаты вокруг себя, мотнул головой, и вернул в блестящие нетрезвые глаза ясность мысли и остроту взгляда. Поначалу хотелось толкнуть нечто политическое, как обычно, но Янош мудро решил, что для этого еще придет свое время. В такой момент говорить о политике – это все равно, что ворваться на похороны с баяном. Поэтому свой тост Янош решил начать как анекдот.
      - Однажды в Восточном Грестине несколько студентов из элитного лицея для богатых проходили мимо старого солдата. Солдат это был грязен, плохо пах, у него не было одной ноги, а у ног его лежал солдатский берет.
      Лешицкий поправил собственный берет.
      - Солдат играл на губной гармошке что-то там такое, наше, вроде «Уймись, мамаша» или в таком духе. Жаль стало студентикам бродягу. Дали они ему по пятаку, а потом один и спросил.
      Янош откашлялся, и сымитировал чопорный «дворянский» голос.
      - «А скажи нам, старый служака, что было самое страшное на войне? Пулеметы?» Нет, улыбаясь ответил старик. «Тогда может артиллерия?» - спросил и второй школяр. И снова нет, только головой покачал старик. «Газы?» - спросил третий.
      Янош выдержал драматическую паузу, и, изображая стариковский хриплый голос поднял вверх палец, трясущийся, будто от болезни Паркинсона.
      - «Самое страшное, сынки – это когда спички промокли».
      И после этой фразы Янош Лешицкий взметнул вверх кружку, немного расплескав ее содержимое себе на китель.
      - Так выпьем же за то, чтобы у всех нас было столько же оптимизма и сил улыбаться в ответ даже самым ужасным несчастьям!
      Собравшийся в таверне люд разом замолк, уставившись на поднявшегося Лешицкого, как на оратора, выступающего с трибуны. Каждая голова с парой ушей слушала забавную историю, затаив дыхание, но под конец речи раздался одобрительный гул и громкое чоканье кружек.
      - Выпьем! - весело проскандировали мужчины. Она щёлкали посудой друг с другом, и волна чекушек дошла и до самого Яноша, проливая ещё больше пенного напитка на пол или на тех, кто держал его в руках. Но кого это заботило, на самом деле? Веселье продолжалось.
      Продолжалось - ровно до последнего момента.
      Потому что внезапно произошло то, чего никто не ожидал. Входная дверь таверны с резким хлопком распахнулась под ногой лейтенанта военной полиции и через неё ворвалась кучка солдат, стреляя в потолок. Женщины истошно завизжали, кто-то испуганно запричитал, у мужчин просто округлились глаза, несколько столов и стульев опрокинулись, и кто-то, кто был при оружии, неловкими движениями пытался хвататься за оное, стараясь преодолеть бьющий в голову хмель. Все окна избы были выбиты прикладами ружей и через секунду в них смотрели уже по два дула, а из чёрного хода выбежали ещё солдаты, немилосердно раздавая тумаки прикладами тем, кто подвернулся под руку, и занимая позиции наизготовку. Буквально за считанные секунды компанию окружила целая куча солдат Арстоцки, которые со злыми лицами наводили винтовки на людей.
      - Руки вверх! - зычно заорал крепкий остроносый лейтенант, водя дулом револьвера из стороны в сторону, - кто дёрнется - будет убит на месте!
      Лешицкий как стоял, так и остался стоять на месте, пораженно глядя на солдат, как и все остальные присутствующие в этой комнате. Он был удивлен не столько внезапности появления облавы, сколько удивлен тому, как сильно поверил он в свою неуязвимость. Успех опьянил Яноша Лешицкого хуже, чем пиво, но неужели он на миг возомнил, что сможет вот так, без последствий показать открытое неподчинение государственной машине по принуждению людей? Да, возомнил. Он возомнил себя неуловимым, неуязвимым, свободным - но угнетатели всего лишь не оправились от шока, с которым восприняли это неподчинение. А теперь они в панике, они хотят подавить бунт. Им уже плевать, они не будут изворачиваться и прикрываться, они в открытую и внаглую убьют его, при всех, чтобы все накрепко запомнили и навсегда испугались.
      Да, можно попробовать дать бой. Кто-то там еще остался при оружии. Но Янош Лешицкий осознавал ответственность на нем. Ответственность за всех этих людей.
      - Господа. - Нарушил тишину бывший рядовой. - Делайте так, как говорит господин лейтенант. Положите оружие. С вами ничего не сделают, потому что им нужно пушечное мясо для этой войны, и набирать его заново нет времени. Они пришли за мной
      Лешицкий криво улыбнулся.
      - Скажите мне, господин лейтенант, вы правда мыслите этими примитивными штабными категориями? Вы правда думаете, что я для них командир, и если меня убрать, армия снова вернется в подчинение ваших хозяев?
      - А, что, серьёзно?
      - Проклятые лоялисты.
      - Что с нами будет?
      - Почему?
      Среди народа прокатился тихий ропот, но солдаты-бунтари молча и угрюмо подчинились, небрежно бросили оружие на пол и подняли руки раскрытыми ладонями вверх. Лейтенант криво усмехнулся.
      - Они вас слушаются, - полицай грубо ткнул Яноша в очевидный факт, - они слушаются не того человека! Вы возомнили себя, тьфу, "мессией", пан Лешицкий, но мы положим этому конец! Вы арестованы за государственную измену! Пройдите со мной!
      - Они согласны со мной. - Возразил Янош. - Только и всего. Чего стоит эта война - очевидно всем и каждому. А вы приходите сюда, и говорите мне, что я арестован "за государственную измену".
      Янош даже повторил, будто смакуя это предложение.
      - За государственную измену.
      Лешицкий вдруг разозлился. Страх, который только что сковал его, вдруг отступил, уступив место негодованию и ярости. Глаза Лешицкого судились, и он, вместо того, чтобы подчиниться, просто опустил руки, и скрестил их на груди.
      - Значит, я государственный изменник? - Спросил он. - Я изменил Родине? Я изменил кучке мануфактурщиков, банкиров и спекулянтов, которые наживаются на этой войне, и дергают за нитки нашего государя-императора, который у них в долгах, как в шелках! Эта война - их проект! И... Вы когда-нибудь слышали о мануфактуре Эбштейна?
      Лейтенант высокомерно поднял нос, презрительно произнеся:
      - Да что ты понимаешь в этом, червяк! Солдат должен подчиняться приказам, а не рассуждать на темы, которые выше его ума. Не хочешь идти сам? Взять его!
      После этого короткого приказа двое солдат по бокам полицейского не спеша пошли в толпу, в то время как остальные лоялисты были готовы чуть что открыть огонь.
      - Дохлый номер, - прошептал кто-то в толпе.
      - Человек должен думать. - Высокомерно сказал Янош. - А не делать все, что ему велят без всяких сомнений. Тупые исполнители выгодны верхушке, но верхушка презирает солдат. Мы - да и вы, даром что полиция - для них скот. И даже хуже скота, потому что можно экономить на кормежке, подменяя ее пропагандой.
      Когда Яноша заламывали, он все еще говорил, пусть и не сопротивлялся.
      - Эбштейн - это мануфактурщик, фабрикант, текстильный магнат и большой друг нашего государя-императора. До начала войны он выиграл тендер на производство новой формы - вот этой самой, что на нас с вами. Дешевка, но солдаты все равно живут меньше, чем форма. С начала войны его прибыль с закупок формы увеличилась в двести раз.
      И, с торжеством глядя на офицера, Янош дополнил.
      - А в одной старой газете, еще довоенной, я прочел, как он хвастался открытием филиала. В Колечии.
      И Янош захохотал в голос.
      - Эбштейн настолько наглый и самоуверенный, что одевает солдат двух враждующих армий, наживаясь сразу на обеих сторонах конфликта! И вы МЕНЯ называете предателем Родины?!
      Смех прекратился. Янош тяжело вздохнул, и опустил голову.
      - Делайте, что должны, лейтенант. Вам все равно уже ничего не исправить. Эта война окончена.
      - Меня не интересуют ваши бездоказательные выпады, тем более в духе "одна газета сказала", - хищно ухмыльнулся лейтенант, - а ваши преступления имеют многочисленные подтверждения, в том числе, документальные. Так что, пан Лешицкий, ваша песенка спета. А война всё равно продолжится. Во славу Арстоцки!
      После этого восклицания лейтенант и два его помощника покинули здание вместе со связанным Яношом, в то время как остальные солдаты разоружали подвыпившую мрачную толпу людей, которые провожали Лешицкого грустными и полными сочувствия взглядами. Снаружи уже стояли два грузовичка, броневик с пулемётом и офицерский автомобиль, самые современные детища прогресса. В последнюю машину погрузили бывшего писателя вместе с лейтенантом и конвоем, после чего водитель дал газу.
      - "Одна газета", ха. - Янош не стал говорить, что прочел это в государственном издании, которое сейчас курировалось напрямую императоским МинПропом. И не стал уточнять, что газету он добыл в разрушенной библиотеке вовсе не потому, что очень хотелось что-то почитать, а, скажем так, из санитарной необходимости. - Ну пусть так, лейтенант. История нас рассудит.
      Прежде, чем Яноша затолкали в грузовик, он в последний раз посмотрел на своих боевых товарищей, и улыбнулся им. И только когда машина тронулась, он позволил себе наконец испугаться.
      Янош понимал, что ждет его расстрел или повешение. Без вариантов. И страх смерти заставлял его дрожать всем своим телом. Своей дрожи он скрыть не мог, он прятал глаза, стучал зубами, а на глза невольно наворачивались слезы. Противный голосок инстинкта самосохранения увещевал Лешицкого, что можно вымолить себе жизнь, сменить приговор на каторгу, хоть даже пожизненную! Что угодно - только не смерть! Но Янош понимал, что его расстреляют так или иначе, и вопрос только в одном - умереть просто, или умереть еще и с позором. Умереть, чтобы этот лейтенант потом рассказывал, как бравый смутьян Лешицкий путался в соплях, вымаливая свою жалкую жизнь.
      - Война все равно будет окончена. - Желание поговорить все равно пересиливало страх. Хотелось хотя бы немного пошатнуть уверенность лейтенанта. - Как вы этого не понимаете?
      Лешицкий поднял глаза на своего конвоира.
      - Вы же сами боитесь этой войны. Сами до смерти не хотите оказаться там, в окопах, в мясорубке, во славу, как вы говорите, Арстоцки. Вы лучше меня знаете, что нет там никакой славы, и поэтому служите в полиции, чтобы отлавливать тех, у кого еще не атрофировались с бесконечной муштрой первичные функции мозга. И с чего вы взяли, что загоните в траншеи тех, кто там уже побывал по милости каких-то богатых сволочей, если я умру, если бы вы и сами туда отправились разве что под угрозой расстрела?
      - Боюсь, это вы кое-чего не понимаете, пан Лешицкий, - заявил остроносый лейтенант, - кто-то должен заниматься грязной работой, чёрт вас подери! Есть люди, которые чистят деревенские сортиры, есть люди, которые воюют, и так далее. Если бы все сидели на жопах и занимались, скажем, бумагомаранием, - полицейский выразительно посмотрел на Яноша, - и никто бы не чистил сортиры, мы бы погрязли в собственных нечистотах! А без умения воевать Арстоцка станет добычей соседей или даже захватчиков из крупных империй!
      Янош усмехнулся.
      - Я вам напомню, господин лейтенант, что войну начали мы. И эти самые большие империи очень активно подогревали эту войну своими деньгами. Впрочем, для вас это тоже бред.
      Лешицкий поерзал, пытаясь занять позу поудобнее.
      - Но вот соседям эта война тоже не нужна. Колеченцы тоже ушли с позиций, им не нужны наши земли, и тем более не нужно складывать головы за собственных эксплуататоров. Можете отрицать сколько хотите, и рисовать из них кровожадных демонов, но вы же не будете отрицать того, что колеченцы тоже ушли со своих позиций?
      - Война началась с убийства нашего вождя! - немедленно возразил полицейский, хмуро смотря на Яноша, - если бы вашего отца убили, пан Лешицкий, вы оставили бы это без возмездия?
      После чего офицер, не задумываясь, ответил:
      - Мы не знаем намерений колеченцев! Они ушли - но с тем же успехом это может оказаться и перегруппировка, и даже это движение наподобие вашего, что нам будет только на руку. Если Колечия сама окончит войну и сдастся Арстоцке, это будет победой, доказывающей, что дух нашей страны силён, а дух Колечии - слаб!
      - А кто вождя убил? Колеченцы? А почему вы так уверены, что за тем убийцей стояла прям уж вся Колечия? - Пожал плечами Янош. - Вы ведь тоже поверили газетам, в чем меня же и упрекали. Причем тем же, в которых я читал про фабриканта Эбштейна.
      Лешицкий дал собеседнику переварить эту информацию, а затем продолжил.
      - Я знаю намерения колеченцев. В конце концов, с ними я тоже говорил. Мы вместе с ними лупили офицерье, и запирали в подвалах. Вместе все это затевали. Вместе решили положить конец этому бесконечному циклу насилия, который никоим образом не полезен никому.
      - В момент убийства вождя было много свидетелей его смерти, - парировал лейтенант, и он явно уже начинал раздражаться от этого разговора, - посмотрим, как встретят этих колеченцев их командиры. Довольно, пан Лешицкий! Я понимаю, что вы пытаетесь перетянуть нас на свою сторону, но бросьте свои попытки - мы сильны духом, чтобы не поддаваться на ваши провокационные заявления.
      - Да, сами мои слова ничего не стоят. - Янош поднял глаза. - Но я буду рад, если вы хотя бы ПОДУМАЕТЕ над моими словами. Я не призываю верить безоговорочно. Но может быть когда-нибудь вы рискнете подумать не так, как вас учили в штабе. Не лозунгами и категориями. И прекратите путать благо государства, которому противоречит эта война, с благом для элит.
      На этом, похоже, политическая работа была закончена. И Янош снова превратился из оратора в обычного человека.
      - Мне позволят написать письмо домой перед казнью, лейтенант? Или побоятся, что я отправляю шифровку с разведданными?
      Лейтенант хмыкнул и, считая разговор на этом законченным, повернул лицо вперёд, смотря в темноту. Машина ехала по безлюдной дороге, выхватывая фарами плотный грунт, деревья и столбики с указателями.
      - Это будет решать пан следователь, с которым вы скоро встретитесь.
      - Понятно. - И Янош замолчал до самого конца этой поездки.
      Красивая двулунная ночь накрыла Арстоцку звёздным одеялом и серебристым пледом. Яноша везли куда-то через разреженный незнакомый лес по проложенной в нём дороге. Где-то вдали печально выли волки, изредка прерываясь, чтобы прочистить глотки. Один из охранников даже заснул, но лейтенант не спал, он бдел, следя за заключённый и за дорогой.
      Но вот лес закончился, и вместо него Яношу открылся высоченный бетонный забор с колючей проволокой, железные врата, которые распахнулись пред машиной, и небольшое, но серьёзно охраняемое, мрачноватое здание, похожее на миниатюрную крепость. Решётки на окнах, псы на цепях, пулемётные вышки с прожекторами - долго думать о том, что это за место, не надо.
      Машина остановилась напротив главного входа, где к ней подошли ещё два конвоира из числа тюремной охраны.
      - Конечная остановка, пан Лешицкий, - произнёс лейтенант и вышел из машины, чтобы передать Яноша из рук в руки.
      Янош, хоть и знал, что в конце пути его ничего хорошего не ждет, желал, чтобы поездка поскорее закончилась. Его руки затекли и сильно болели от пут, и не менее сильно болела спина и шея. Все тело молило распрямиться, встать, пройтись, вдохнуть полной грудью и лечь где-то поудобнее. Чтобы отвлечься, он пытался рассмотреть доступный ему кусочек пейзажа через маленькое смотровое окошко. Видел он только участок звездного неба и одну из лун. Как-то он и не замечал раньше, как прекрасно небо. Как там было у одного автора романтико-поэтической направленности?

"О, сестры-близняшки в ночном небосводе
Хелена с Гобнэтой, с ума меня сводит
Та дева, чьи очи прекраснее вас..."

      - ...но пулю словила она промеж глаз. - Мрачно закончил Янош, так и не вспомнив оригинальной строчки. А забавно, писателя-фантаста перед смертью потянуло на любовную поэзию. Янош всегда несколько предвзято относился к этому жанру, хотя бы потому, что сравнения небесных тел с частями тел человеческих казались ему очень уж напыщенным литературным приемом. Но все же есть в этом что-то. Увы, этого Янош не познал - не познал любви, замечательного чувства, которое делает тебя дураком и пробуждает охоту писать поэмы с напыщенными сравнениями, потому что даже это является преуменьшением того, что творится на сердце и в мозгу. Да и много он еще не познал - не услышал смеха собственного ребенка, не взял с прилавка написанную им книгу с чувством гордости, не всходил на вершину горы с открытки, ни разу не встречал рассвета у моря, ни разу не ходил босиком по траве, не купался в фонтане, не пробовал апельсинов... так много всего. Яношу стало еще более тоскливо, и он поспешил проглотить огромный ком, больно расперший горло.
      И откуда вообще берется это ощущение кома в горле? Что на это говорят врачи? Этого Яношу тоже узнать больше не суждено.
      Подчиняясь своему надзирателю, Янош понуро вышел из машины, и встал на месте, ожидая решения своего вопроса. Но он не захотел умирать молча и тихо. Он снова поднял голову и вперился взглядом в лейтенанта.
      - Власть, которую вы защищаете, агонизирует. Мое убийство -это предсмертные конвульсии, попытка спастись хватаясь за соломинку. - В голосе Яноша зазвучал вызов. - Жаль что я не увижу, как вы прозреете. Думаю, это будет больно.
      - Вот достал ведь, а! - воскликнул лейтенант в ответ на это и произнёс тюремщикам, - он мне все уши уже проел, забирайте его скорее.
      Яноша ткнули дулом винтовки в спину, прямо намекая на то, чтобы он шёл вперёд, в тёмное чрево казематов. Лейтенант забрался в машину и та тронулась с места, исчезая в ясной тьме ночи, а Лешицкий прошёл в слабо освещённые коридоры тюрьмы, где его довели до камеры и бросили за железную дверь. В лунном свете, просачивавшемся через решётку, Янош разглядел две пары нар с каждой стены, пресловутую парашу, и ничего более. Пара тел, что дрыхла на койках, проснулись и зашевелились, и Лешицкий почувствовал на себе неуютные взгляды. В камере, к тому же, можно было почувствовать особый букет ароматов.
      Дом, милый дом. Хорошо, что Янош тут ненадолго. Он молча вошел в камеру, стараясь по пути не наступить на чей-нибудь плевок, дождался, когда позади него хлопнет стальная дверь, отрезая последний путь на свободу, а затем, ни слова не говоря, лениво полез на свободную койку. Вещей у него все равно не было, кроме тех, что на нем,.так что он без удобств, без багажа и без угощения для братьев по несчастью.
      - Чё, тоже схватили за братство? - послышался низкий хриплый голос.
      - Угу. - Подтвердил Янош, улегшись на жесткую койку и пялясь в потолок. - Вас тоже, что ли? Вот времена пошли...
      - Ага. "Пропаганда враждебных идей", - неизвестный закашлялся.
      - Все лучше, чем в траншеях. - Ответил Янош задумчиво. - Вы из какого полка, ребята?
      - 13-й полк, 116-я компания, - ответил всё тот же заключённый, - капрал Николай Худейка.
      Скоро отозвался и второй мужчина, чуть более басовитым голосом:
      - А я рабочий с Сенмаша, звать меня Толик.
      - И рабочих сюда? - Янош даже привстал, с удивлением глядя в сторону Толика. - Значит, рабочий класс поддерживает наше движение? Я знал!
      Несмотря на то, в каком Янош положении, он все-таки обрадовался.
      - Я знал, что пролетариат не останется равнодушен! Теперь этим гадам нас не остановить!
      - Ага, - ответил мастер и глубокомысленно заметил, - война без тылового снабжения - не война вовсе.
      - А ты-то кем будешь? - поинтересовался капрал.
      - Рядовой Лешицкий, 91-й батальон, пулеметная рота. Второй номер. - Представился Янош, причем отрекомендовал себя чисто машинально. Армию покинуть можно, а вот тебя армия не покинет никогда.
      - Неужто... тот самый Лешицкий? - удивлённо переспросил хриплый, пошевелившись на койке.
      - Да, кажется действительно тот самый. - Пожал плечами писатель. Было бы лукавством сказать, что он не польщен, но скромность не позволяла ему этого показать. - Значит, мое имя тоже уже все знают даже в тылу. Неудивительно, что полицаи подумали, что я осуществляю командование бунтом.
      - Сарафанное радио, дружище, сарафанное радио, - многозначительно произнёс басовитый и вздохнул, - эти уроды всё-таки добрались и до тебя...
      - Это печально, - заметил Николай и полушутя заметил, - вот такого государя и не жалко было бы посадить на трон.
      Янош немного вздрогнул, услышав последнюю фразу. По идее, она должна была наоборот, польстить ему, но это наоборот, немного напугало. У него вдруг появилось какое-то нехорошее, скребущее душу предчувствие.
      - Это ты загнул, конечно, товарищ. - Сказал Лешицкий с наигранным смехом. - Государство - орудие угнетения, вне зависимости от того, кто там у его руля. Как ружье - добрый или злой человек его держит, а оно все равно создано убивать, а не колоть орехи. Нам бы научиться самим думать, а не выбирать, кто будет думать вместо нас. Но в масштабах истории мы, конечно, еще дети.
      Янош одернул себя. Опять его несет на речи.
      - Это не страшно, что добрались. Страшно другое. - Янош подумал, и решился озвучить свое предчувствие. - Я и сам не понял, как запустил такое движение, но если меня не станет - на мое место может прийти кто угодно, кто это движение направит, раз уж остановить его уже невозможно. И кто знает, может быть этот парень и вправду будет именно вождем, рвущимся к власти.
      - Я даже не знаю, что тебе ответить, - вздохнул капрал, - мне кажется, ты где-то неправ, но я не знаю, где.
      - Я всего лишь человек, товарищ Худейка. - Пожал плечами Янош. - Все люди могут быть неправы.
      Лешицкий улегся обратно в жесткую койку, кутаясь в шинель, чтобы было теплее.
      - Главное, чтобы эти люди не доказывали свою правоту через тюрьмы и лагеря.
      - Обидно, - вздохнул чему-то Толик и в камере повисло молчание.
      Сон был коротким и тяжёлым. Как только сквозь тюремное окошко забрезжили первые лучи рассвета, в камеру вошли двое тюремщиков, немилосердно разбудили Яноша и протолкали его к выходу под удивлённые взгляды оставшихся арестантов. Лешицкого повели куда-то, а если бы он пытался что-то говорить или спрашивать, то ответом ему было бы давящее молчание. Двое дюжих парней были абсолютно не предрасположенными к разговорам и бунтарь пересёк добрую часть здания, прежде чем его бросили в комнату со следователем. По соседству с этой комнатой глаз бывшего писателя выцепил два помещения: одно из них походило на пыточную, а другое - для казней. Сам следователь сидел за столом с бумагами, и с первого взгляда он производил впечатление жестокого и немилосердного человека, глухого к чужой боли и страданиям. Яноша посадили на тяжёлый железный стул, его руки и ноги привязали за спинкой и к ножкам, и только тогда следователь соизволил поднять бездушные серые глаза на арестанта.
      - Янош Лешицкий, - глухим зловещим басом произнёс мужчина имя, - вы далеко зашли, и вот что теперь случилось с вами. Но для вас ещё не всё потеряно. Не хотите сотрудничать со следствием?
      Похоже, Янош зря надеялся, что хотя бы в лагере его оставят в покое. Посидит какое-то время, выдерживая рабский труд, получит сотню-другую зуботычин от надзирателей, а потом будет чинно-благородно расстрелян, к чему уже давно будет готов, так как лагерный режим отобьет всякую волю к жизни. Но нет - с ним всенепременно решили поговорить. Лейтенант не врал - сам пан следователь снизошел по его душу.
      Лешицкий опасливо глянул в сторону пыточной. Он не хотел, чтобы его пытали. Это в патриотических книженциях отважные герои выдерживают невероятные зверства со стоическим молчанием, а то и смехом в лицо проклятым колеченским палачам. А реальность такова, что расколоть можно любого, только дай свободу проклятым палачам. Профессиональный заплечных дел мастер самому крепкому орешку развяжет язык за три дня без нанесения особых увечий и досрочной смерти пытаемого от нестерпимых мук.
      - Даже не представитесь? - Вскинул брови Янош. - Я не совсем понимаю, какого сотрудничества вы от меня хотите. Мне кажется, каждой собаке уже известно, что, как и зачем я делал последнее время.
      И тут Яноша осенило. И он гаденько так заулыбался.
      - Похоже, вы и вправду думаете, что я какой-нибудь шпион. На собственную пропаганду клюнули?
      - Вы зажгли этот неприятный огонь - в ваших же силах потушить его, - с каменным лицом произнёс следователь, проигнорировав представление и всё остальное.
      - Даже если бы я по какому-то глупому недоразумению захотел, как вы выражаетесь, погасить огонь - у меня бы ничего не вышло. - Холодно ответил Янош. - Эти люди недовольны, разозлены и жаждут получить ответ на вопрос, кому и зачем нужна эта война. И если я хотя бы заикнусь о том, что им нужно вернуться в окопы - они совершенно заслуженно подымут меня на штыки, потому что я их предал.
      - Вы уверены? - спросил следователь, и уже сам гаденько улыбнулся.
      - Я совершенно не желаю этого проверять. - Дернул плечами Янош, невольно отворачиваясь от следователя. Ему было слишком неуютно под этим взглядом.
      - Дорога ли вам ваша семья, пан Лешицкий? - хитро спросил следователь.
      - Очень. - Кивнул Янош, чувствуя, как сжимается его сердце. - И именно поэтому я снова говорю вам "нет". Ваш проклятый режим работает варварскими, бандитскими методами принуждения, шантажом и взятием заложников! Как бы мне ни было тяжело отдавать любимых людей вам в лапы, но если я пойду вами на сделку, я отдам на заклание сотни тысяч других людей, которых ваш режим замучает, пытаясь "вычистить ряды"! А так у меня еще будет надежда, что это уродливое самодержавие будет вынуждено уйти!
      Янош выпалил это уверенно, на одном дыхании, но кто бы знал, чего стоило ему это. Он не позволял себе даже задуматься, гнал прочь ужас и жалость, и не обращал внимания на слезы, все-таки невольно полившиеся из глаз. Сейчас он сосредоточился на том, как сильно ненавидит сидящего перед ним человека.
      - Мы их уже взяли, вообще-то, - торжественно объявил следователь, - ещё с самого начала, когда только узнали о вашем предательстве. И теперь советуем ещё раз подумать. Иначе... вы увидите, как мы будем пытать вашу мать.
      Будь у Яноша свободны руки - он бы бросился. чтобы задушить следователя. Если бы у него хоть раз вспыхивала настолько сильная ярость, пока он был на войне - Янош прославился бы как безбашенный военный герой. Но сейчас он мог только натягивать до предела свои путы, не замечая боли.
      - Пошли вы к черту, ублюдки! - Проревел Лешицкий, рванувшись на стуле. - Ненавижу вас! Ненавижу! Тебя ненавижу, палач проклятый, и короля твоего поганого!
      И в этот момент неожиданно узлы, стягивавшие запястья, лопнули и разошлись в стороны, освобождая Яношу руки.
      Янош тут же воспользовался этим, с животным криком бросаясь на следователя прямо через стол, чтобы или схватить его за горло, или за голову, чтобы надавить большими пальцами на глаза.
Янош перелетел через стол и вцепился в следователя, но тот перехватил его руки и отшатнулся назад. Завязалась борьба, мужчина смачно выругался и сзади на помощь быстро подбежали тюремщики: они схватили Яноша за подмышки и оттянули назад, поставили ему фингал под глазом и ударили под дых, чтобы тот отпустил следователя. Стул вместе с парнем упал на пол и в ход пошли ботинки и приклад винтовки, которыми Яноша немилосердно избивали, сломав несколько рёбер и набив синяков, пока следователь не сказал:
      - А, хватит! - и стул подняли обратно, заломив Лешицкому руки. Растрёпанный злой человек за столом начал приводить себя в порядок и разочарованно поцыкал, осмотрев Яноша:
      - Весь "товарный вид" попортили этому ублюдку. Ладно, чёрт с ним. Расстреляем его на глазах его собственной матери, - и следователь поднимает трубку телефонного аппарата, что стоял на столе, - привести её!
      Что ж, бойцом Янош никогда не был. В учебке готовили на скорую руку, торопясь восполнять численность войск и полностью махнув рукой на качество подготовки - все равно мол большая часть сдохнет, а остальные и сами всему научатся. Рукопашная? Помилуйте, Янош за весь год на фронте противника видел всего-то раз пять, а в основном противник находился на километровом рубеже в своих укреплениях, огрызаясь пулеметными очередями и огнем из артиллерийских орудий. Чему уж удивляться, что Лешицкого быстро и организованно скрутили обратно. И ведь не преминули отыграться.
      Рядовой обмяк, полулежа на стуле, держась за бок одной рукой, и тихонько постанывая от боли. Он превратился в сплошной комок страданий, не видя перед собой ничего кроме цветных пятен, застящих глаза, и с трудом понимая, что там говорят все эти недалекие и жестокие люди. Но вот взгляд прояснился, и рядовой понял, что смотрит прямо на лампочку, и тут же заморгал, отводя взгляд в пол Шмыгнув разбитым носом, Лешицкий попытался немного накопить кровавой слюны, чтобы попоритить следователю мундир прицельным плевком.
      - Твою бы мать сюда привести! - Прорычал Янош сдавленно. - Полюбовалась бы на своего милого сыночка.
      - Вот ведь мерзкая скотина, - выругался следователь, кладя трубку и брезгливо смотря на то место, где его костюм был подпорчен, - я лично приведу приговор в исполнение!
      За спиной Яноша хлопнула дверь и он услышал до боли знакомый голос:
      - Янош! Сынок! - страдальчески воскликнула женщина, всхлипывая, а за ней стоял конвоир с глухим сердцем. Он же и схватил порывавшуюся побежать к арестанту мать.
      - Пани Лешицкая, ваш сын осуждён за государственную измену и будет расстрелян. Закон суров, - объявил следователь, - ведите его на помост!
      Лешицкого отцепили от стула и на руках потащили в соседнее помещение. Изрешеченные и окрашенные в багровые оттенки пятна на одной из стен говорили о том, что смертная казнь в этой тюрьме была обычным явлением. К этой стене и приставили Лешицкого. Напротив него собрались несколько тюремщиков, его плачущая мать и следователь, взявший в руки винтовку.
      - Последнее слово, пан Лешицкий? - надменно спросил палач.
      - Закон может и суров, но расстрелять сына на глазах у матери он не требует. - Зло прошипел Янош. - Фашист.
      А потом он замолк. Он не нашел, что ответить своей престарелой матери, как утешить ее или ободрить. Каким бы оратором он ни был, даже ему не под силу дать хоть малое утешение бедной женщине, которая на старости лет увидит смерть сына. А ведь он и внуков-то ей не оставил... Сердце Яноша снова сжалось в мучительном спазме.
      И вот он у стены. Еле стоит, потому что нестерпимо болят ребра, громко сопит из-за крови в ноздрях, и щурится, потому что ему страшно смотреть в дуло винтовки, из которой вылетит его собственная смерть. Да, он же прямо сейчас умрет! Даже выстрела не успеет услышать, как прекратит свое существование! И слово его - оно будет последним. Это даже не укладывалось в голове, в это не верилось.
      - Прости, мама. - Взгляд Лешицкого на миг просветлел и потеплел, и он даже нашел в себе силы грустно улыбнуться матери. - Я знаю, ты меня поймешь. Я не мог иначе. - И зажмурившись, напрягшись как струна, Янош скомандовал следователю. - Давай, палач. Ты всего лишь убьешь человека.
      Янош слышал, как взводится оружие, как шуршат руки палача, как переминаются с ноги на ногу солдаты, как тихонько причитает его мать. Каждая следующая секунда ожидания была томительнее предыдущей. А потом... все звуки будто пропали. Будто Янош погрузился в воду - или оказался в космосе.
      И буквально через считанные мгновения сквозь веки парня прорвалась ослепительно яркая вспышка, уши разорвал взрывной электрический треск, а в кожу вонзились иглы, тысячи их, они словно разрывали паренька на части. Все органы чувств Яноша внезапно охватила дикая какофония ощущений, которые через несколько долгих мгновений так же резко пропали, как отрезанные.
      Янош перестал быть частью этого мира и погрузился в черноту небытия.

      Следователь ошарашенно смотрел на то место, где ещё секунду назад стоял Лешицкий - теперь там были красивые сферические выемки в полу и в стене. Яркий жёлто-зелёный шар с бьющими в стены пугающими всех молниями буквально сожрал всё, что оказалось в его радиусе, и взорвался, испуская горячую волну. Палач медленно опустил дымящееся дуло, с тревожным ликом вглядываясь туда и не веря своим глазам. Как и у многих собравшихся в этом помещении, у него был один-единственный вопрос, который он озвучил, перед этим подобрав упавшую челюсть:
      - К-какого хрена только что произошло?
      - Ну, чисто технически... его больше нет, - пробормотал один из охранников, вытирая пот со лба.
      - Сойдёмся на этом, - волей-неволей согласился палач, всё ещё не в силах до конца понять и принять увиденное, но пятна гари на полу и стенах выглядели убедительно, как и лёгкий дымок, что вился над ними. Следователь отдал оружие, в смятении выходя прочь вместе с прочими тюремщиками. И только пани Лешицкая осталась в комнате и всё смотрела на опалённое место расстрела краснющими глазами, чтобы тихонько пробормотать:
      - Без сомнения... Те самые Ангелы пришли и забрали Яноша на небо.
      Человеку свойственна вера в чудо, даже несмотря на то, что про Бога в этом мире давно забыли.

      В беспросветной и безотрадной черноте небытия зажёгся огонёк разума. Бездна постепенно наполнялась отрывками воспоминаний Яноша. Вот отец усадил его, совсем мелкого и всему удивляющегося мальчугана, на крепкую шею и широкие, мускулистые плечи. А вот забавная сценка, когда лошадь с повозкой и честной люд испугались бешено тарахтящей машины, что проехалась по улицам родного города. А здесь Янош с друзьями-гимнастами гулял вокруг да около стройплощадки, подсматривая строительство нового цеха. И ещё один отрывок, где подросток тайком пробрался в машинное отделение парохода, чтобы посмотреть на то, что там происходит, и его оттуда выгнал сердитый кочегар.
      Разрозненные воспоминания собирались в кучку, демонстрируя разные периоды жизни Яноша, от его детства и до самой войны. И среди них нашлось несколько особых. В чём заключалась их особенность, сказать было трудно, и тем не менее, они вплыли во всей своей яркости.

      То было лето 1477-го года. За четыре года до начала войны, когда Арстоцка хоть и была государством с жестковатой системой контроля, внутри неё царил мир и лёгкие бурления оппозиции. Янош жил в собственной квартире, из окон которой открывался отличный вид на индустриальный район города с гордо нависающими над прочими зданиями трубами, что дымили день и ночь. Сегодня у парня был выходной день, для расслабления и занятия любимыми делами. Например, написания книг. Но этот выходной вдруг отличился тем, что в квартирную дверь кто-то скромно постучался.
      В тот летний день, может статься что один из последних хороших деньков, когда Янош еще не увлекся протестными движениями, а о войне даже не думал, его основным занятием и было написание книги. Как раз тогда он готовил объемный фантастический рассказ под названием "Аршаим-07" - рассказ об одноименном космическом корабле размером больше нескольких городов, Название Янош выбрал неслучайно - он помнил уроки истории, и помнил рассказы учителя про город Аршаим, в котором родился философ и чудак Юше, он же Юсуф-бен-Риах. В подобие Аршаиму реальному корабль тоже был местом острых социальных пертурбаций. Экипаж, набранный из лучших людей самых разных земных народов, в условиях изоляционизма через пару поколений тоже стал взрывоопасным котлом народов, рас и идеологий с подспудно бурлящими в нем противостояниями. Однако в центре сюжета был вовсе не столь положительный персонаж, как Юсуф, а вовсе даже напротив - человек куда более неоднозначный, намеренный как раз разжечь конфликт, и привести к победе самого себя малой кровью. Ученый, гений, амбициозный мужчина со своим взглядом на лучшее будущее и группой завербованных им людей, ставших пешками в его игре. Этот сюжет пришел к Яношу после недавнего сна, и Лешицкий ухватился за него с азартом охотника - он совершенно позабыл и про завтрак, и про обед, и про свое желание прогуляться, так увлечен был им. По правде сказать, он и одеться-то забыл, и сейчас трясся от холода в одних кальсонах, как одержимый отстукивая чечетку пальцами по округлым клавишам печатной машинки. О, эта старая печатная машинка, как же счастлив был Янош, когда отец преподнес ему настолько ценный и дорогой подарок, а вместе с ним - символическое одобрение и благословение родителя на литературную деятельность. И вот, Янош уже заканчивал абзац, как до его ушей донесся стук.
      Держать гостя на пороге невежливо. Но и бросать дело не хотелось - Яноша редко когда так "перло", и он держался за такие моменты цепко и крепко. Но вежливость победила - и в спешке поставив в конце предложения контрольный восклицательный знак, Янош быстро запахнулся в халат и поспешил открыть дверь. спросить, кто там, ему даже и в голову не пришло - он даже не думал о том, что за дверью может оказаться, например грабитель, который треснет его дубиной по голове, и обчистит квартиру. Его представления о людях были еще слишком позитивны, чтобы принять меры предосторожности.
      Но то, что ожидало Яноша, выходило за рамки его обычной повседневности - и превосходило его самые смелые и неприятные ожидания. Когда дверь открылась, парень увидел пред собой молоденькую девчушку. Черновласка, чернобровка и черноглазка, в меру красивая славянка, одетая в простое платье городских девиц сего времени, туфельки и шляпку. Увидев Лешицкого, она выпалила заранее заготовленное "Здравствуйте!" и осеклась, оценив внешний вид парня, после чего скромно потупила взгляд.
      - Прошу прощения, если не вовремя побеспокоила вас..., - девушка скрестила руки за спиной, держа в них сумочку.
      Янош немедля вспыхнул румянцем. Он, понятное дело, был не рад, что предстал перед девушкой в таком "домашнем" облике. Во-первых - неловко. Во-вторых - он только что уничтожил хотя бы небольшой шанс на начало удачного романа. Ах, если бы он только сейчас был при своем хорошем костюме, с нормальной прической, и заготовил хотя бы печенье и чай! Ооо, какие перспективы бы это открыло! Да, конечно Янош не самый красивый парень, да и его образ жизни ставит его на грань бедности, но, может быть, эта девушка оценила бы его внутренний мир, остроумие, литературный слог, а потом может быть согласилась прийти еще, еще, еще...
      Янош одернул себя только тогда, когда уже раздумывал, как они назовут общих детей. Немедля стерев с лица рассеянное выражение, Лешицкий откашлялся, вернул во взгляд осмысленность и вежливо ответил.
      - О, нет-нет, что вы! Просто я только что принимал ванну! Ну, то есть душ. Холодный, освежающий душ! - Парень спохватился, что он даже не мокрый, и снова оговорился. - То есть, собирался принять, буквально только что! Неважно. Проходите!
      Янош в спешке отошел от проема, чтобы пропустить даму, и тут наконец ему пришла в голову мысль спросить наиболее логичное в этой ситуации.
      - А... Собственно, чем обязан?
      Девушка добродушно хихикнула и тактично промолчала, слушая неловкие слова парня, и сделала первые неуверенные шажки в его квартиру, с любопытством глядя по сторонам. Остановившись в коридоре, девушка ответила Яношу, повернувшись к нему и улыбнувшись:
      - Я ведь разговариваю с паном Лешицким? - она легонько поклонилась, - меня зовут Тося Соколова. Я ваш преданный читатель! Вы не против, если я погощу немного у вас?
      Подняв лицо, дама вопросительно наклонила голову чуть в сторону.
      Однако! У него есть поклонница! И при этом поклонница, которая не поленилась найти его самого, прийти сюда и высказать свое почтение! Ну как не покраснеть? Но его шансы очаровать даму выросли изрядно! Главное - не теряться, сказал себе Лешицкий.
      - Всегда рад принять почитателей моего творчества! - Галантно ответил Янош. - Проходите. Можете не разуваться. И прошу меня извинить, я оставлю вас на минуту.
      И Янош поспешил в соседнее помещение, чтобы одеться.
      Тося всё-таки разулась, на носочках пройдя в единственную комнату скромной квартиры, и принялась ждать Яноша. Тот застал её как раз в тот момент, когда любопытный носик девушки заглядывал в написанный им текст.
      Янош, приодевшись в свитер, брюки и тапочки и немного наведя порядок на голове, вернулся обратно в комнату. При виде того, как Тося читает его машинописный текст, Лешицкий немного занервничал, и начал мучаться обычными вопросами творца - как ей, понравится ли, не попалась ли ей какая-нибудь неудачная часть?
      - Кхм. Это пока всего лишь черновик. - Как бы извиняясь, сказал Янош, проходя в комнату. - Планируется довольно объемная работа, по редактуре. Вы пьете чай с сахаром или без?
      - С сахаром, пожалуйста, - отвечает девушка, спохватившись. Она резко поднимает голову и с невинным видом поворачивается к Яношу, словно школьница, которую застали за постыдным делом.
      - Вы мило пишете, - замечает Тося, - а о чём будет ваш новый рассказ, если не секрет?
      - О, мой рассказ будет о большом космическом корабле. - Янош любил, когда ему задавали такие вопросы, и мог часами рассказывать о выдуманных им мирах. - И этот корабль летит в космическом пространстве с миссией найти для человечества новую планету и освоить ее, как когда-то осваивали этот дикий край наши предки.
      - "...с которых, правда, так и не слезла их былая Родина, которая теперь вовсю обогащается за счет потомков поселенцев, и использует их как рычаг политического влияния." - Дополнил Янош про себя.
      - Но космическое пространство бесконечно огромно, и прошли уже сотни лет полета. - Продолжал Янош, вдохновенно жестикулируя. - И это уже не просто экипаж, а общество в миниатюре, с традициями, моралью, противоречиями... Как бы своего рода аквариум, только с людьми вместо рыбок. - И тут Янош осекся, и задумчиво почесал голову. - Я вдруг подумал, что это звучит довольно цинично. Но я не вкладывал в текст ничего такого, честно! И я едва не забыл про чай. Пройдемте на кухню!
      И Янош унесся в сторону своей маленькой кухоньки, на которой с трудом помещалось два человека. Молодой человек захлопотал с чайником, примусом, чашками(нужно было выбрать какие поприличнее), и конечно с сахаром и печеньем, вазочку с которым водрузил на стол.
      - А вы, Тося, чем заняты в этой жизни? - Осведомился Янош. - А то мы все обо мне да обо мне....
      - Не стоит беспокоиться об этом, пан Лешицкий, - успокаивающе заметила девушка. Она внимательно выслушала всю речь Яноша, время от времени кивая парню и побуждая его говорить дальше. А сейчас она скромно заняла стол, макая печенье в приготовленный чай.
      - Ой, ну, я так, швея с одёжной фабрики Эбштейна, - с улыбкой ответила девушка, - но сейчас у меня выдался отпуск. Я познакомилась с вашими рассказами совершенно случайно, и они мне очень понравились, так, что я даже решила попробовать поехать в другой город и поискать вас. А вы ещё будете писать про школьницу-путешественницу?
      Последний вопрос был задан очень неожиданно и по тону голоса девушки можно понять, что она больше всего восхитилась именно этим произведением.
      - Оу... - Тут Яношу стало неловко.
      Дело было в том, что цикл рассказов о школьнице уже порядком разросся, и начал себя изживать. Когда используешь одного и того же героя много времени - поневоле начинаешь повторяться. Все труднее выдумать нечто оригинальное, одни и те же сюжетные ходы, обусловленные свойствами персонажей и историй, становятся клише, а погоня за хоть какой-то новизной заставляет слишком сильно отклониться от логики созданного мира. Вот, например эта недавняя идея о ее перемещении в сказочную эпоху, якобы существовавшую в древних временах. Вся эта магия, драконы, ведьмы - это не ложилось на жанр фантастики, и даже с попытками логически обосновать выглядела неаккуратно пришитым к кобыле... Впрочем, не нужно таких сравнений, тем более это уже преувеличение. Однако, Янош не был уверен, что не вернтся к Эллис - он успел привязаться к маленькой и непоседливой девчушке, как к собственной дочери, и ее образ напрочь закрепился в воображении, регулярно о себе напоминая.
      - Думаю, когда-нибудь у меня созреет что-то такое. - С улыбкой ответил Янош. - Странно, это ведь, по сути, детская литература, приключенческая беллетристика. Я писал эти рассказы между делом, и они давались мне легче всего. Я и не думал, что они могут чем-то приглянуться взрослому.
      - Все мы в глубине души немного дети, не правда ли? - риторически спросила Тося, немного покачав волосами, а потом уже задала настоящий вопрос, - а вот как вы думаете, в реальности мир, который вы описали в этих книгах, был бы создан?
      - Точно, дети. - Янош снова заулыбался, вспомнив, как часто мать с недовольством говорила ему, что он никогда не повзрослеет. - Хм, мир? Может быть. Но не сразу. И не могу сказать, когда.
      Улыбка на лице Яноша стала немного грустной, а затем и вовсе сошла на нет, уступая место задумчивости.
      - Честно говоря, когда я упомянул в книге, что в том обществе даже нет нужды в правительстве, у меня был неприятный разговор с редактором. Цензура усмотрела в этом антигосударственную пропаганду и призывы к анархии. Но мы сошлись на том, что это все-таки детская литература. Люди, в массе, пока боятся остаться без правительства, без системы, а особенно их удивляло отсутствие в том мире денег как таковых. - Снова ироничные смешки. - Я и сам только очень условно представляю, как возможно обходиться без денежной системы, если честно. Но в целом...
      Янош выдержал молчание, в течение которого нашел время присесть, сложив руки домиком.
      - Знаете, Тося, мы, человечество в целом, ведь тоже еще в сущности дети, пусть и подросшие. А как воспитывают детей? В силу своего развития они не способны мыслить самостоятельно, нести ответственность за себя, они боятся принимать решения, с трудом кооперируются, у ни даже нет нужных знаний и опыта, чтобы дойти до вещей, которые взрослым кажутся само собой разумеющимися. Вот, родители вас наверняка пугали бабайкой, или еще чем-то, чтобы вы не влезли руками в растопленную печь, или не выпали из окна, или не нанесли непоправимого ущерба. Только потом вы поняли истинный смысл. Вот и мы - когда-то наше людское общество нуждалось в мифах, предохранявших нас от опасностей. Или в Богах, которые наставляли бы нас вместо "родителей". Нас пугали адом, огненной геенной, мучениями души, чтобы мы сдерживались от низменных желаний. Нам говорили о громовержцах, и о больших рыбах, на которых стоит Земля, потому что нас пугала неизвестность, которую мы были не в силах преодолеть. Но мы выросли, и перестали в этом нуждаться, сами отвергли все это. Но нам все еще нужны авторитеты, чтобы принимать за нас решения, нам нужны идеалогии, чтобы мы имели моральные ориентиры, нам нужно множество законов, чтобы мы снова же не поддавались соблазнам. и нам нужны деньги, потому что мы все еще жадны, как дети, не понимающие, как родителям достаются любимые сладости, и не умеем как следует думать о благе других детей - человечества в целом.
      Кажется Янош начал увлекаться.
      - Для мира, в котором живет Эллис, нужно обладать принципиально иным уровнем собственного и коллективного сознания. Персонажи, населяющие ее мир, более честны, ложь для них постыдна, будь она хоть сто раз во благо или на пользу себе же без особого вреда другим. Они проще в общении, они уважают друг друга, и им нечего делить. Конечно, прогресс и его плоды - тоже важная часть, ведь мы должны снять с человека бремя тяжелых, непосильных, вредных, опасных, монотонных и отупляющих, но жизненно необходимых работ. Но в первую очередь - иной уровень сознания, с которым прогресс и пошел в эту сторону. Многие скептики говорят, что это утопия, что человеческая натура неизменна, что человек - тот же, что и был тысячи лет назад, и будет тем же и еще через тысячу лет. Циники, вроде этих модных философов-нигилистов, вы знаете.
      И тут Янош важно поднял палец.
      - Но у меня есть некоторые основания не верить в это.
      - Оооо, даже так! - Тося искренне внимала словам Яноша, приятно удивлённая обильностью его речей. Но на лице у девушки было написано и удовольствие, она явно ожидала чего-то такого от парня. Когда тот поднял палец, дама завороженно и мечтательно посмотрела на него, после чего перевела тот же взгляд на Лешицкого.
      - Основания? А какие? - тут же с энтузиазмом спросила Тося, добавив, - не нравятся мне все эти... "ценники" и "нихиглисты".
      Польщенный таким вниманием Янош с охотой продолжил.
      - А вспомните хотя бы уроки истории! Тысячу лет назад, дикие века рабства, когда люди могли быть собственностью, и это считалось естественным. Это никого не смущало. Право сильного заменяло все остальное, а жалость считалась слабостью. Положительные персонажи геройских эпосов были многоженцами и рабовладельцами, и жестоко убивали всех, кто смел их ослушаться, а описывалось это в восторженных тонах. Да что тысячи лет - несколько сотен лет назад, буквально четыре-пять поколений - ничто по историческим меркам - и уже та темная действительность выглядит для нас дикой настолько же, насколько для них были дики древние предки. Сейчас сострадание - неотъемлемая часть человека, не исключительная доброта "милостивых владык и героев", а норма поведения. Мы развиваемся, меняем свое общественное устройство, пытаясь найти компромисс, при котором будет как можно меньше людей ущемленных, бесправных, вынужденных страдать. Изыскиваем способы дать людям возможность менять свою судьбу, свое положение. Это значит только одно.
      Янош снова поднял палец, и даже привстал.
      - Доброта - неотъемлемое свойство человека. Нам противно, противоестественно насилие над ближними, и мы всегда старались уйти от этой позорной необходимости. Казалось бы, непреложный закон природы - борьба за выживание, сильнейший подавляет слабейшего, но разве не приятнее на душе не задавить ближнего, а протянуть ему руку помощи? Да, сейчас у нас преобладает индивидуализм, и по прежнему наши нравы далеки от идеала. Но даже самый эгоистичный, безжалостный и равнодушный человек хочет хотя бы ВЫГЛЯДЕТЬ хорошим. Он чувсвует порицание, ему некомфортно знать, что он поступает плохо, и он глушит собственную совесть, обманывая себя, или фокусируясь на благах, которые приносят дурные поступки. А больше этого человеку некомфортно от общественного осуждения. Даже человек, который не будет наказан обществом за дурные по меркам морали вещи, даже стоящий у руля этого общества и не боящийся его гнева - и тот изобретает себе оправдания, лжет и пытается скрыть неблаговидный поступок. Сама его суть, его внутренняя мораль противится его животному началу - желанию выжить, самоутвердиться и окружить себя благами в ущерб другим.
      - Даже войны - продолжал Янош - преступления против человечности, совершаемые целыми обществами, совершаются путем обмана. Война выгодна элитам, но они не участвуют в ней, они отворачиваются от лика войны, подменяя ее ужасы сухими, безликими терминами вроде "материальных потерь", "зачистки" и так далее. Война может быть тысячу раз обоснована выживанием, но общество не заставить пойти на войну словами "нам нужны их угольные шахты, иначе нас ждет дефолт и крах". Ни один человек не пойдет на войну во имя этого, и поэтому общество дурят пропагандой, рисуют из противников чудовищ, которые жрут детей и вот-вот придут к нам в дома. Убить чудовище, в котором давно угасло человеческое - куда как проще, это благое дело, за которое чествуют, награждают медалями и называют героями. Но сколько из тех, кто был на войнах, еще верят этому? - Янош развел руками. - Меньшинство. Мой дед был на войне, и я знаю, о чем говорю. Человек - это творец, создатель, а не зверь и разрушитель, только и ищущий способы набить себе брюхо и забраться повыше по чужим головам. Мы не таковы, Тося! И если мы не сойдем с пути развития - мы придем к обществу если не идеальному, то... Черт, чайник!
      И Янош в панике помчался к примусу, чтобы в последний момент отключить его. Чайник уже свистел, как паровоз, и пар из него валил не хуже. Донышко металлического сосуда уже почернело, и Янош уже с недовольством предвкушал, с каким трудом будет оттирать эту копоть.
      - Ох. Кажется, придется подождать, пока немного остынет. Иначе мы сожжем себе языки.
      - Мне нравится то, что вы говорите, пан, - произнесла девушка, поддерживая разговор. Она с восхищением смотрела на Яноша, будто тот озвучил все её мысли так, как она того хотела. И Тося даже не обратила внимания на примус.
      - Но если человек стремится к доброте и это его свойство, почему же существуют преступники и даже ужасные маньяки, раз за разом совершающие ужасные вещи и которых исправляет только смертная казнь? - вздохнула девушка, чуть дрогнув плечами.
      - Не знаю. Но даже в мире Эллис существовали, к примеру, космические пираты. - Пожал плечами Янош, доставая чашки. - Кем-то из них двигал тривиальный материальный интерес. Их удовольствие от благ заглушало человеческую сущность. А кто-то - жертва насилия, которое оставило на нем более сильный отпечаток. Если приводить в пример детей, то ребенок, которого регулярно избивают в школе, может давать сдачи, может смириться, а может и приучится бить первым, чтобы не допускать ударов в принципе. И так он приучится ко всем вокруг относиться как к потенциальным противникам , которых лучше заранее уничтожать. И хуже того, он может почувствовать эйфорию от своей победы, и захотеть почувствовать ее еще раз. Что касается маньяков, то они и есть маньяки - больные личности, одержимые некоей манией, ментальной зависимостью. часто это тоже след от примененного к нему насилия. Это симптомы пороков как нашего общества, так и каждого его представителя. А смертная казнь никого не исправляет. Я считаю, что это вообще нежелательный пережиток древних времен.
      И вот перед Тосей оказалась чашка с горячим янтарным напитком, подслащенным несколькими ложечками сахара. У Яноша было смешное пристрастие - пить чай так, чтобы в чашке находилась ложечка, поэтому он чисто машинально оставил ложечку и для Тоси. Знак расположения, как ни крути.
      - Вы задаетесь такими масштабными вопросами, а вам бы лучше быть более легкомысленной. - Отметил Янош с улыбкой. - В нашем мире есть много радостей, особенно для такой прекрасной девушки. Насладитесь лучше преимуществами нашего этапа развития.
      - Ну-у-у, - протянула девушка, беря чай и задумчиво двигая пальцем ложечку по ободку, - если бы я была более легкомысленной, как мои подруги, я бы, наверное, и не обратила внимания на ваши книги. В них ведь описываются вещи, которые и представить-то себе трудно!
      Сказав это, Тося отхлебнула из чаю чашки, привычным жестом придерживая ложку большим пальцем. Она с хитрым прищуром посмотрела на парня.
      - Ну, во всяком случае, у нас нет совсем уж таких дикостей, и то ладно. Но, иногда мне кажется, что нужно нечто большее, чем то, что есть сейчас, - продолжала размышлять дама, - но вот знаете, что в добре самое главное? Чтобы благие намерения не привели нас в ад!
      - Да? - Похоже Янош был удивлен. - Я думал, мои книги вполне легки для понимания. Особенно те, что про Эллис. Но я рад, что вы не легкомысленная, и решили копнуть чуть глубже, и узнать, что стоит за историями о приключениях.
      Янош и сам отхлебнул чаю, случайно издав характерный звук прихлебывания, и тут же устыдился этого. Не хотелось выглядеть глупо.
      - Наверное, благие намерения ведут в ад тогда, когда их осуществляют неправедными методами. - Предположил Янош. - Даже цензура, которая временами проедает мне плешь, тоже имела благородную цель - сохранить порядок и не саботировать процесс общественного воспитания. Но вы и сами понимаете, что она превращается в средство контроля, а не защиты. И этот контроль иногда переходит границы дозволенного.
      - Вы меня не поняли, - мягко сказала Тося, качнув волосами и ободряюще улыбнувшись, - цензура - это плохой пример. Я говорю о другом. Вот, например, полетим мы на другую планету. начнём её колонизировать. Это ведь хорошо, правда?
      - Хорошо. Наверное. - Пожал плечами Янош. - Но судя по всему, есть некое "но"?
      Янош, кажется, догадывался, куда ведет девушка.
      - Но что если, когда мы прилетим на планету, нас встретят недружелюбные обитатели, которым о принципах добра рассказать будет невозможно и, более того, они без всяких церемоний нападут на колонистов и будут убивать их?
      Девушка вздохнула.
      - Ну или не такой страшный пример, но более близкий к нам. А что если технологии, которые должны нести пользу, внезапно начнут нести вред? Не из-за происков плохих людей, а просто так, просто потому, что появились на свет?
      - Ну...
      Янош не знал, что тут ответить. История колонизаций диких местностей с имеющимся на них коренным населением часто заканчивалась большими кровопролитиями и исчезновением целых народов. Или обращением оных в рабов с закономерным схожим результатом. Или даже создание зависимости от себя, более мягкий но тоже нечестный вариант.
      - Потому и не стоит спешить начинать сражение. - Ответил на это Янош. - Насилие рождает насилие, и это касается не только колонизаторов. Первобытный страх перед неизведанным свойственен и нам. Прилети к нам какие-нибудь звездные путешественники из далеких миров - и мы с большой вероятностью тоже бросимся на них, хоть и привержены к благодетели.
      А на второй вопрос Янош ответил так.
      - Прогресс не может быть опасен нам по себе. Даже ружье, предмет созданный ради убийства, не выстрелит без человека, и без его намерений, страха или неосторожности. Технологии не могут угрожать лишь своим существованием. Их использование во вред - следствие пороков человечества, от которых мы понемногу освобождаемся с каждым столетием. Но я абсолютно уверен, что только в технологиях наше будущее, и без них мы обречены на прозябание в дикости. Технологии решают не только технические задачи, но и социальные. Подъемные краны, шахтерские буры, сборочные конвейеры и станки позволяют нам заменить ими рабочих, не принуждая их к непосильным объемам труда для обслуживания нашей жизни. Они же решают проблему выработки ресурсов в достаточной мере для всех людей, чтобы хватило каждому, кто может их приобрести, и чтоб никто не был вынужден добывать их, отнимая у других. Именно прогресс и развитие - наш билет в лучшее будущее.
      Тося продолжала с интересом внимать Яношу и вела с ним длинный разговор о разных вещах, простых и сложных, глубоких и не очень. В частности, поинтересовалась о его жизни, о вкусах, ещё о чём-то. Незаметно для обоих во время этой беседы на улицу опустился вечер и только тогда девушка спохватилась.
      - Ох, у меня же билет на поезд! - воскликнула она и смущенно добавила, - не могли бы вы проводить меня до станции, пан Лешицкий? Но сначала я бы хотела получить ваш автограф.
      Тося достала из сумочки книжку, первую часть цикла про девочку-путешественнику, и скромно протянула её вместе с ручкой писателю.
      Янош приятно провел время за интересным разговором, и был даже разочарован, что Тося уже покидает его. Он с удовольствием исполнил ее просьбу, и оставил на титульной странице свою роспись, снабдив ее небольшой припиской: "Будущее прекрасно".
      - С удовольствием провожу вас. - Сказал он девушке, отдавая ей книгу и ручку. - Я был бы рад, если бы вы писали мне иногда. И... Может быть, еще как-нибудь приедете?
      - О, обязательно! - весело кивнула Тося, добавив, - вы тоже, если хотите, можете писать мне или даже приехать. Если дадите мне листочек бумажки, я напишу вам свой адрес.
      Янош тут же выдернул листочек из пишущей машинки, на котором осталось две строчки(и недопечатанная третья) из его грядущего творения, и вручил девушке. Его мысли слова ушли в романтическую сторону. Ах, роман по переписке, это так волнующе! И, по правде сказать, так изматывающе...
      - Прошу вас.
      Девушка тут же аккуратным почерком сделала запись и отдала листочек парню.
      - Идёмте? - спросила она, не спеша выходя в коридор.
      - Конечно. - Сложив листок квадратиком, Янош отправил его в карман, и, после того, как закрыл свою квартиру, взял Тосю под руку.
      Вечерний город выглядел по своему романтично - зажглись электрические лампы, пришедшие на смену газовым, тут и там под сенью уличных деревьев гуляли люди, кто в одиночестве, а кто в компании. Романтические парочки тоже встречались, но чаще они прятались за деревьями или сидели на скамейках. Время от времени по улицам проезжали машины - всё ещё редкое явление. Но они постепенно вытесняли кареты с лошадьми, которые тоже ещё встречались.
      Железнодорожная станция выглядела очень просто и со вкусом - крупное красивое здание, под крышей которого собирались поезда, привозя или увозя людей. Прекрасные в своей внешности паролокомотивы с вагонами гордо стояли тут и там. Где-то потрясающе прогудел один из них, из трубы которого валил дым.
      - Кажется, это мой, - заволновалась Тося. На том перроне проводники с нетерпением ждали последних пассажиров. Девушка с билетом наготове подошла ко входу в вагон и повернулась к Яношу.
      - Спасибо вам за встречу, пан Лешицкий! - мило улыбнувшись, произнесла дама, и помахала писателю ручкой.
      Прекрасный вечерний Грестин, как приятно гулять по нему не в одиночестве, а в сопровождении девушки. Впервые гуляющие романтические пары не вызывали в Яноше какую-то дурацкую смесь легкой зависти и раздражения, а вполне себе даже добродушную улыбку. Может, когда-нибудь и он вот так вздрогнет, как те двое, которых Янош и Тося отвлекли от поцелуя в парке, в тени старого кедра. А потом, проводив вторженцев в личное пространство взглядом, он снова повернется к любимой, отпустит какую-нибудь неуместную шуточку, услышит ее смех, и они снова потянутся друг к другу губами. А потом...
      Впрочем, вот и поезд. На сердце навалилась легкая тоска расставания. Янош не был уверен, что снова свидится с этой девчушкой, или напишет ей хоть строчку. В этом он был человеком ненадежным. Но все же...
      - Да, да. Вам спасибо. До свидания. - Сказал Янош, смущенно улыбаясь. Ему ужасно хотелось перебороть неловкость, и все-таки поцеловать девушку в щечку на прощание, но пока что неловкость перебарывала его самого. - Я надеюсь... - Лешицкому все-таки хватило смелости взять Тосю за руку и посмотреть ей в глаза. - Надеюсь, что вы по-прежнему сохраните это свое свойство задавать вопросы и добиваться ответов. Но еще я надеюсь, что это будет не в ущерб золотому времени вашей молодости, когда людям самая пора веселиться и получать от жизни все.
      Румянец тронул щёчки славянки и она отвела смущённый взгляд в сторону.
      - Ох, вы... Я постараюсь! - воскликнула дама. А потом вдруг взяла да и тронула губками щеку парня, после чего с неловким смехом забежала вагон, крикнула:
      - До свидания! - как раз в тот момент, когда проводник закрыл дверь. Паровоз медленно дал газу и состав двинулся по рельсам прочь. Янош ещё мог заметить, как Тося машет ему рукой из окошка купе.
      Янош помахал и Тосе, глупо улыбаясь ей, и все еще чувствуя щекой прикосновение теплых губ девушки. Ему подумалось, что ее образ теперь надолго останется с Лешицким, и обязательно найдет свое отражение где-нибудь в новой книге.
      И еще, он обязательно ей напишет. Когда-нибудь.