Порфир | ходы игроков | Ib. кунсткамера

Добро пожаловать в кунсткамеру Мегарона. Это коллекция диковин и ужасных тайн. Кунсткамера помещается в длинной галерее, что в левом крыле дворца Каменских. Она хорошо снабжена чугунными светильниками, расположенными через равные промежутки, а шаги отдаются скрипом паркета. Вдоль стен, покрытых персиковой штукатуркой, поднимаются высокие шкафы со стеклянными дверцами. На некоторых — защёлки, на других — цепи и оккультные геометрические фигуры. На окнах постоянно опущены тяжёлые римские шторы, ставни всегда закрыты.


Чудовище истреблено: Плоть, Отринувшая Форму
Награда: 10,000 EXP

Трофей: запаянный бак из толстого лабораторного стекла. Изнутри оно покрыто туманом неясного происхождения. В мутном мареве шевелится и пульсирует нечто кроваво-красное, неопределённый ком мышц и сухожилий. Нечто, во что хочется вглядеться поближе. Нечто отталкивающее.

  — Так вот как он умер… паршивая кончина. Не пожелаешь и врагу.

  Стекло отражалось в стекле. Ловен стояла перед высоким и почти непрозрачным баком. Её осанка была прямой, будто к позвоночнику ей подоткнули жердь, а землистого цвета лицо как будто бы заострилось до того, чтоб резаться о её профиль. Вместо вчерашних халатов Ловен облачилась в глухой чёрный мундир, мужские брюки и невысокие мягкие сапоги на пряжках. Полувоенная одежда ладно сидела по её фигуре, наверняка фраппируя всех и каждого, кто столкнулся с ней на улице. Зная одноглазую женщину, впрочем, Олеандр пребывала в уверенности, что к числу пострадавших она себя не относит. Сама Олеандр не могла до конца придти в себя после ночи, наполненной дурными снами. Приезд Ловен застал её в утренней прострации, когда неясно, что делать, как жить и что съесть.

  Оба глаза второго стража — стеклянный и обычный — не отрывались от багрового куска плоти. Тот гипнотически левитировал в консервирующем растворе. Смесь камфоры, селитры и камеди, а также препятствующий испарениям лак, придавали жуткому экспонату особо глубокий красный блеск. В лампах дрожали огоньки. Окна домашней кунсткамеры Мегарона никогда не открывались, отчего день здесь не отличался от сумерек. Голоса эхом прокатывались из конца в конец длинной галереи, даже если беседа шла на пониженных тонах. Ловен, впрочем, говорила по-турецки — на языке Олеандр. Не оборачиваясь к ней, Ирина спросила:

  — О чём ты обычно думаешь, когда видишь смерть так близко?

  — О том, как бы чужая кровь мне пальто не запачкала. — Олеандр вела себя раздраженно. Это прослеживалось в ее движениях. Ее обычная расслабленно-уверенная походка стала какой-то резкой. После ночных приключений она сменила всю одежду, поскольку с ног до головы пропахла копченым мясом. Запах Призрак этой вони не хотел от нее отставать. Это едва ли помогло. Женщина то и дело параноидально принюхивалась к своим вещам.

  — Что? Ты ожидала другого? Ты спрашиваешь это у ассасина! Ты нормальная? Ха-хах! — Олеандр уклончиво отшутилась, но пристальный глаз Ирины подсказывал, что та не отстанет. Ловен все еще ждет ответа.— Послушай, я всю жизнь видела смерть и насилие. В какой-то момент надоедает испытывать ужас. Видя смерть, я обычно думаю, что снова выиграла игру. — Олеандр немного слукавила. Накануне, при виде смерти Аджиева, ее посетило множество мыслей. До этого она верила, что избавилась от них навсегда.

  — Почему ты спросила? — Отвечала она также по-турецки.

  — Там, — Ловен неопределённо махнула рукой в направлении Сенной, — умирают каждый день. От холода, от голода, от болезней, от солдатских кулаков, от дубинки полицианта. Одни умирают в слезах, другие со смехом. Одним смерть — избавление, другим — трагедия. Третьим, как тебе, — ремесло. Я хожу среди них и видела каждый сценарий. Было интересно, что видишь ты.

  Сыскной агент помолчала, опять уставившись на консервационный бак. Она едва заметно раскачивалась с носка на пятку, в чём сметливый физиолог подметил бы признаки невроза.

  — Я хочу показать тебе кое-что, Олеандр. Можно сказать, для сравнения. Составишь компанию? — не глядя в её сторону, Ловен жестом фокусника расправила в пальцах узкий рекламный проспект.

  Олеандр молча кивала в такт доводов Ловен. Схожие картины мелькали перед глазами, стоило их только прикрыть и хорошенько все представить, когда речь заходила о смерти. Разум, натренированный опиумом, с легкостью погружался в места, далеко за пределами кунсткамеры; в перенаселенные трущобы, где беззаконие гарантировало выживание. Это было нормальным.

  — Гм-м. Прям сейчас? Средь бела дня? — Турчанка интуитивно подняла воротник, пряча за ним татуированные скулы. Ее мир находился в рассеянном свете луны и плохо освещенных кварталов, где такие, как она, до недавних пор могли спокойно существовать. Тогда ночь благоволила нищим, проституткам и разбойникам, а не порождению тьмы. — Если там не очень людно, то пойдем.

  — Нет, — Ловен едва заметно улыбнулась. — Там всего лишь холодно.
  И они пошли.

  В начале русской зимы, крепкой и суровой, земля вымирает, зато преображается небо. С севера, из самой тундры, летят на юг белолобые гуси, казарки и кулики. Из хвойных лесов поднимаются иволги, утки и журавли. Взмывают остро-быстрые ласточки. Среди клиньев перелётных птиц есть и лебеди, однако не все они улетают на азиатские зимовья. Нежные шипуны, узнаваемые благодаря гибким, выгнутым знаком вопроса шеям, поднимаются в небо. Зато остаются их собратья, похожие на изящных гусей лебеди-кликуны.

  Летний сад протянулся между оранжевыми бастионами Инженерного замка, где был убит отец царствующего императора, и простором Марсова поля, где воздел копьё бронзовый бог. Окружённый застывшими в предзимнем оцепенении каналами, сад шелестел и полнился ковром опавших листьев. Его хитроумно подогретые пруды остались будто бы окнами в ушедшее лето. В тёмно-зелёной воде скользили силуэты белых птиц, огибая бельведеры и ажурные мостки, переброшенные над водой между аллеями и увитыми плющом французскими коридорами. Белоснежные античные статуи чередовались со строго разбитыми эспланадами и аллеями. В жару их великолепное многоцветье поражало умы гостей со всех концов света, однако ноябрь оставил Летнему саду лишь чёрное и белое.

  Седой привратник покосился на чернильные узоры на лице Олеандр, но предпочёл промолчать. На турчанку всегда оборачивались, стоило ей показаться среди людей. Она отлично знала об этом — тем и были, по-видимости, вызваны её колебания. Волей или неволей Олеандр вынуждена была ежечасно отмечать глаза детей в матросках под меховыми шубками, хмурые взгляды горничных, гневные лица пожилых дам и возмущённо-обожающие взоры юных девушек, а порой и их кавалеров. Природная жестокость, впитавшаяся в убийцу как вторая кожа, отталкивала комментаторов. Бесшумный пузырь пустоты плыл перед нею, расшвыривая неугодных с дороги, но за спиной она всегда слышала шепотки. В этом смысле Летний сад оказался намного более комфортным местом. Облетевшие деревья уже не создавали тени, однако на аллеях было по большей части пустынно и тихо. Редкие гуляющие, преимущественно светские особы и совершающие моцион чиновники, были увлечены беседами. Взяв одну из свободных лодок, Ловен и Олеандр позволили той неспешно дрейфовать в тёплой воде. Едва заметный пар, поднимающийся над нею, напоминал о вчерашних банях. То было страшное, склизко-мерзкое воспоминание. Пар, плоть, Аджиев…

  О чём на самом деле думала Олеандр, когда видела смерть так близко? Никто не знал, а если бы узнал, то не отличил бы ложь от правды. Путь убийц — это путь одиночества.

  Тут Ловен, как будто уловив опустившуюся на лодку меланхолию, легонько толкнула Олеандр коленом в колено и усмехнулась. Из-за отворота меховой накидки она выудила фляжку чёрного стекла. В морозном воздухе явственно расплылся аромат крепкого португальского вина. Олеандр вспомнилось, о чём говорили в тайной ложе: сыскной агент Ловен всегда пьёт, сыскной агент Ловен ненавидит весь мир.

  — Вы видели чудовище прошлой ночью.

  Ловен запрокинула голову и прижала фляжку к губам. Олеандр могла бы убить её одним ударом. Разбить костяшками трахею. Переломить ток кислорода ребром жесткой ладони. Стеклянный глаз Ловен смотрел в небо, однако живой ехидно остановился на лице ассасинки.

  — Видели чудовище, — повторила Ловен. — И убили его. Там, куда вчера увезли девочку. Правильно?

  По ощущениям, Олеандр прожила в России достаточно, чтобы привыкнуть к ее пейзажам и быту, но в то же время недостаточно, чтобы назвать этот Петербург своим новым домом. Слишком высокая влажность и холодные ветра, приносимые с моря превращали людей в озлобленных алкоголиков. Турчанка не стала исключением, хоть и уступала Ловен в количестве потребляемого. Она сдержанно усмехнулась, поняв, что с этим этапом ассимиляции справилась на отлично.

  — А я почти поверила, что ты меня на птиц глазеть привела. — Женщина осмотрелась по сторонам. Последняя пара белоснежных птиц давно пропала из виду. Лодку окружала черная вода, изредка отражавшая серое небо.

  — Да, все верно. — Олеандр убрала волосы со лба. Черные брови напряженно хмурились, вспоминая тот ад, что проник в явь той ночью.

  — У птиц меньше ушей, чем у стен Мегарона, — отозвалась Ловен на первую фразу. — Да и компания приятней. Сказать правду, мне интересно, что ты планируешь дальше, Олеандр. Искать побирушку, коли не нашла её тела? Спасать подобных ей? Продолжать охоту, чтобы снискать славу убийцы уже не людей, но чудовищ? Верно служить мастеру-каменщику?

  Пути двух женщин, как помнит история, пересеклись в Астрахани много лет назад. Ловен помогла плохо понимающей по-русски турецкой беженке, из всего имущества при которой был нож, покрытый кровью солдат, купцов и матросов, добраться до Петербурга. Там она представила Олеандр в тайной ложе, и масоны нашли талантам Олеандр интересное применение. Но иногда — лишь изредка — стоит оглянуться на прожитую жизнь. Ещё раз взвесить поступки и события, как богиня Маат взвешивает души праведников и грешников, ведь даже Аллах послал правоверным ал-гарад — право мерить и судить.

  — Ирина… — Она посмотрела в лицо женщины напротив. Сердитый взгляд янтарных глаз немного смягчился. Олеандр наклонилась вперед и потянула одну руку вперед, к фляжке. Лодка едва заметно качнулась. — Ты нашла меня. В виде такой же побирушки. Но ты привезла в Петербург, в город, о существовании которого я не знала. Ты показала мне Россию и познакомила с теми, кто хочет сделать мир другим. Не зная жизни лучше, я охотно на все согласилась. Но это не отменяет, что ты взяла на себя ответственность за мою дальнейшую жизнь. И теперь задаешь вопросы. Тебе не кажется это занятным? Или настал момент, когда моя компания тебе наскучила?

  Турчанка умолкла, задумавшись, правильно ли истолковала причину посыпавшихся на нее вопросов. Она сделала глубокий вдох. Морозный воздух тут же защекотал ноздри.

  — Хах. Ты меня обескуражила своими вопросами. — Объяснила она спокойным голосом. Олеандр не видела смысла извиняться за нервозность. — Если помнишь, я все еще в долгу перед Мастером. И давно не задумывалась, что будет после того, как закрою этот вопрос. Я ведь все еще останусь членом Великой ложи? Знаю, что была принята в качестве вынужденной меры. — Стюард знала, что женщин неохотно берут в масонство, так как масонство считалось мужским обществом. Это вызывало некую насмешку.

  Лодка едва заметно качнулась, сама собою войдя под своды облетевших вязовых крон над каналом. Обрамлённые льдисто-белой травой берега взбегали наверх, к сухим изгородям вдоль аллей. Нахохленная от мороза птица искала что-то в воде, регулярно опуская плоский клюв в туман.

  — Твоему положению ничто не грозит, стюард Олеандр. Ничто не грозит, покуда ты выполняешь волю ложи, — Ловен перевернула опустевшую фляжку над бортом, и последние пряные капли разбились о чёрную гладь. Её настоящий глаз наполнился нездоровым духом. — Одно дело — отнимать жизни злодеев, дурных людей. Другое — отбросить даже память о былой добродетели. Там, на Сенной… там люди перестают быть людьми, когда подчиняются порядку, который считают заведённым и единственно верным. Помни, что, преследуя чудовищ, ты легко сама обернёшься монстром. А я не желаю, чтобы компания некой Олеандр сменилась компанией человека, в котором не осталось ничего собственноличного. Поэтому не оставляй человечность. Отыщи девочку или прекрати рабский промысел. Всё равно лишь тебе это по силам.

  Не изменяя наклона головы, Ловен подмигнула с изредка мелькавшей в ней дурацкой вальяжностью. Совсем другим тоном она отметила — как будто невзначай:

  — …ведь мне весело в этой компании.

  Олеандр не сразу ответила. Она на минуту задумалась, припоминая свой образ жизни в последние годы. Она все еще бралась за задания ответственно, но каждый раз Идея, стоявшая за всей этой деятельностью, тускнела. Она грозила совсем испариться среди меланхоличного потока ее жизни.

  — Видимо, ты права. Если буду жить с таким же подходом, то еще рывок и отброшу людское. Окажусь на стороне тех, против кого борюсь. — Олеандр наклонила голову вбок и тоскливым взглядом проводила последние капли алкоголя. Холод и прокачивание на воде начинали убаюкивать.

  — Хорошо. Буду для нее той, кем некогда ты некогда стала для меня. — Эта фраза походила на вызов, но по крайней мере она веселила одну из женщин.

  Обещание Олеандр прозвучало в тишине над лебединым прудом. Затем лодка исчезла в зимнем тумане, и только тихий плеск вёсел мог бы выдать её присутствие. Две женщины то негромко говорили о чём-то, то вглядывались в чёрную воду, думая каждая о своём. Ловен не обманула: катание в Летнем саду и впрямь вышло созерцательным.

  Недолог век зябкого, дрожащего в сизом небе зимнего петербургского солнца. Слабенький свет ложился на цилиндры и меха, на кузова жужжащих по брусчатым эспланадам карет, на штукатурку казённых оттенков и покатые крыши красных да зелёных тонов. Будь Петербург южным городом подстать какому-нибудь Эрзуруму, откуда происходила Олеандр, он бы потрясал яркостью и архитектурным масштабом. Но красота Северной Пальмиры лежала в бессветном ингерманландском краю, где мертвецы служили почвой мертвецам. В унисон с этой мыслью проступил из облаков недостроенный скелет собора святого Исаакия. Чёрный колосс возвысился над бледной рекой, где мешались ранние льдины с Ладоги и силуэты барж. Река волокла связки дров и вереницы гружёных товарами плотов, на крепостных стенах Петропавловской менялся караул… а для Олеандр и её спутницы настало время возвращаться в Мегарон.

  Так они и поступили.