Порфир | ходы игроков | II. пролог: чёрный камень

    поздняя осень 1825 г.,
    Петербург

«Запутанность градусов и степеней масонства иногда вводила в заблуждение самих вольных каменщиков. Чем больше мирской суеты приходило в некогда строгие собрания, тем вычурнее становились ранги. Но закон природы гласит: всё правильное — просто. Существуют лишь две подлинные степени: ученик и подмастерье. И старый мастер — архитектор Хирам Авифф».
— Старые Тексты


Олеандр известен за розовые цветы. Этот кустарник высотою в человеческий рост или половину сверху неказист, но среди колючих пейзажей Передней Азии кажется прекрасным. Он растёт на сухой земле далёкого Закавказья и на жарких африканских берегах, в пустынях Золотого Рога… рос он и возле жёлтых от времени стен древнего города Эрзурум.

Олеандр тоже выросла там. Среди турков-мусульман, армян-христиан, авраамитов-греков, евреев-сефардов и византийской жестокости. Выросла в мире, где наказанием за открытое лицо были камни и палки, где мужчины и Аллах имели всё, а бедняки — ничего. Слабые покорялись заведённому порядку вещей, а невезучие умирали. Только в персидских сказках герой-одиночка сражал султана, обманывал визиря, переигрывал купца и помогал бродячему дервишу. В жизни всё обстояло не так, и с этим, казалось, смирились все в её окружении. Учителя в медресе, мулла в мечети, мухтар в богатом доме.

Так думали даже родители, выгоняя её на улицу. Девочка, носившая тогда другое имя, отправилась к курдам в пустыню, а те украсили её лицо синими линиями. Родители сочли её позором. Девочка в мужском платье, девочка со знаками иблиса на лице — создание порока! В тринадцать лет её нож взял первую жизнь, когда Аллах отвернулся от жадного старика на базаре. Потом Аллах отвернулся от упитанного верблюда, пошедшего за славную цену. За следующие годы Олеандр поняла, что Аллах в принципе довольно близорук и не следит за многими из своих запретов. Закурить табак? Открыть лицо? Возлечь с мужчиной до брака? С женщиной? Не заводить ребёнка, не слушать старших? Не уплатить закят? Украсть? Убить? Нож дал все ответы.

Когда пришли русские, Эрзурум уже стал слишком тесным для Олеандр. Былые подельники и друзья из уличных банд учились жрать без языков, висели на кольях у городских ворот или кололи камни на горных каторгах. Охотники-субаши подбирались всё ближе. Неудачная для Порты война стала большой удачей для жестокой женщины с ореховыми глазами. Понимая, что её дни в Эрзуруме сочтены, Олеандр вымазала лицо белилами, перерезала горло задремавшему русскому солдату, взяла его одежду и вернулась на север вместе с уходящими корпусами. В Астрахани её встретила другая женщина, чья судьба была достаточно похожа на судьбу Олеандр, чтобы доверять ей. Эта женщина назвалась фамилией Ловен и объяснила, что мир жесток, но есть те, кому противна эта несправедливость. Вольные братья, живущие по простым и честным правилам. И эти вольные братья нуждались в помощи таких, как Олеандр и Ловен. Ловен женщина назвала тайное слово древнего архитектора и привела Олеандр в холодный, сырой город на болотистой реке — к графу Каменскому, храброму, но недостаточно могущественному человеку, в доме которого Олеандр осталась жить. Убийца-гашишин сразу поняла, как именно может помочь ему и о чём говорила Ловен. Человек или чудовище — нож Эрзурума засверкает вновь!

После того, как последний гость ночного собрания скрылся за высокими дверями, Олеандр вложила меч в ножны и убрала его в сундук, заперла наружную дверь и растворилась в петербургском сумраке. До следующего утра она была свободна. Ритуальные мистерии, если и привлекали её, то не сегодня.

В первый час после полуночи дым кальяна наполнял её лёгкие. Шнур-змея обвился вокруг искристой колбы, где кипело блаженство, проложенное чёрными углями. С бурлением поднималась вода, чтобы окутать сознание Олеандр тёплыми клубами. Она неподвижно лежала на ворохе пуховых подушек и перин, которыми был усыпан пол подпольной курильни. Решётчатые ширмы на мавританский манер разделяли отдельные альковы. В красном полумраке колыхались портьеры. Изредка бородатый галбай или чеченец, заросший по самые глаза чёрной бородой, появлялся в зале и провожал искателей удовольствия к свободному ложу, а затем удалялся, оставляя их наедине с бурлящей водой. Эта обстановка напоминала Олеандр о доме, но горькими или приятными были те воспоминания?

Ловин лежала на софе без ножек по другую сторону курительного агрегата. Её живой глаз был закрыт, а стеклянный неподвижно таращился в потолок. Механическая рука перебирала ворсинки на пушистом мундштуке. Крошечная чашка с крепчайшим восточным кофе оставалась нетронутой на подносе между ними. Зато несколько ложек липкого зелёного порошка, приготовленных в фигурной сахарнице, отправились прямиком в кальян. Дурман взбегал по шёлковому шнуру, щипал нёбо, заглядывал в глаза… и превращал опостылевший, сырой, чужой, русский город в то, что по-настоящему обещал Олеандр мастер-каменщик.

Олеандр видела правду.

Её тело оставалось пленником мягких перин, она была бы сейчас не в состоянии выбраться из них без посторонней помощи. Однако блуждающий разум обретал лёгкость и выходил прочь, чтобы пропасть в табачном мареве. Душа Олеандр блуждала в тумане, но туман окончился — и по другую сторону завесы Олеандр ждал чёрный шатёр. С колыханием растворялись чёрные портьеры — уже не те, которые создавали антураж в курильне, а словно бы сшитые из первородной тьмы. Пророк Магомет сидел внутри, сложив ноги крестом, и огромный чёрный камень Каабы стоял перед ним как исполинский монумент. Как правильный овал, лишённый несовершенства. Как геометрическое воплощение сокровенных истин.

Олеандр назвала Магомету тайное слово мастера-каменщика, и Пророк услышал. Ещё одна затяжка — и он заговорил бы в ответ. Только хотела ли Олеандр беседовать с ним, или ей хватало собственных мыслей?

  Мотивы узоров и обстановка в какой-то степени были привычными для янтарных восточных глаз, но не настолько, чтобы испытывать какие-либо уколы ностальгии. В Эрзуруме еще молодая, Олеандр выживала в грязи трущоб, а не прохлаждаюсь в тени айвы, наслаждалась зодческим искусством турецких мастеров. Она была не из тех, кто жил в воспоминаниях о прошлом, тем более, чего-то хорошего в детстве и юношестве нынешней убийцы было до смешного мало. Довольствуясь малым, она научилась только одному - ценить все хорошее. Поэтому любая нынешняя роскошь, неважно какого происхождения, всегда радовала глаз. В довесок к этому, она контрастировала с аскетичным минимализмом Мегарона, который в перерывах между собраниями, был способен навести тоску.

  Поднеся мундштук к губам, чтобы в очередной раз утопить легкие в черном дыму, Олеандр замерла. Образы перед глазами казались странными и очень правдоподобными. Никогда не совершая паломничество в Мекку, она прекрасно понимала, кто и что явились ее разуму. Но почему? Женщина находилась крайне далеко от османских земель. Испытывание воли Аллаха давно перестало быть каким-либо спортом и превратилось в повседневность. Она не помнила, когда в последний раз становилась на колени, обратив взор в сторону священной Каабы, а кыбла давно растворилась в памяти Олеандр.

  Пора кончать с этим.

  Она отпустила мундштук и тот с глухим стуком упал на ковер, а за ним потянулся шелест трубки-змеи. Очень хотелось пить и Олеандр помнила, что где-то поблизости был кофейный оазис. Наркотик в кальяне преобразовывал восприятие окружения и, будучи в его власти, стюарт ложи знала, что на вкус крепкий восточный напиток будет освежающе сочным, словно спелый арбуз. Оставалось самое сложное: протянуть руку и дотянуться до чашки.

Это действительно оказалось не так просто.

Рука поднялась будто сама собою и прошла через истончившиеся стены чёрного шатра. Олеандр следила за собственной конечностью как за отдельным телом, почему-то функционирующим по её наставлению. Смуглые пальцы тянулись в темноту, перебрались через подушку и нашли ободок в нидервиллеровском духе. Олеандр потянулась вперёд, обхватила чашку целиком… и поняла, что не первая нашлась с этой идеей.

Её пальцы держали не фаянс, а металлические фаланги. Ловен взялась за ту же чашку секундой прежде, точно так же перегнувшись через подушку на своей стороне. В том жёлтом глазе, который был настоящим, на мгновение вспыхнул соревновательный азарт.

  Казалось бы, А’вар и Меляун были одними из многих эпитетов, которые применялись к Иблис, делая последнего зловещим и будоражащим разум. Так вот сейчас эти двое были беспомощные, как перевернувшиеся на панцирь черепашки. Они одновременно пытались добраться до заветной цели, окунуться в оазис. В их движениях отсутствовал намек на грацию, не поспевая за разумом. А’вар или же просто Ловен, обладала определенным преимуществом. Из ее железной хватки будет не так-то просто вырвать хрупкий фаянс. Олеандр это хорошо знала, но не могла позволить себе сдаться на пол пути.

Пальцы турчанки — живые и здоровые — ловко скользнули между протезированных фаланг. Кофейная поверхность дрогнула от молчаливой борьбы. Железная в прямом смысле рука отказывалась уступать до тех пор, пока Ловен не разразилась хриплым смехом от их ребячества. Сопротивление пропало, и, обжигаясь горячим кофе, Олеандр сделала вожделенный глоток. Молотые зёрна, приправленные гвоздикой, давали едкий вкус. Он вышиб иллюзорного Пророка из сознания Олеандр. Вокруг остались красноватая полумгла, шепотки курильщиков, затемнённые абажуры и портьеры, превратившие подвал в мягкий лабиринт. И смеющийся жёлтый глаз по ту сторону кальяна.

— Смотрите-ка, своего не упустит! — с одобрением буркнула сыщик и откинулась на тахте. — Давно ты такая жадная?

  Горячий напиток принес с собой облегчение, смыл все наваждения. Он, подобно безупречному библиотекарю, упорядочил все мысли и расставил их на нужные полки. Закончив пить, Олеандр, вместо того, чтобы отставить на две трети опустошенную чашку обратно, силой мысли отстранила ее от себя и направила в сторону железнорукой напарницы. Это был трюк, которому позавидовал бы любой шарлатан.

  Светлые глаза из под черных бровей сфокусировались на Ловен, которая уже тоже пребывала в ясном сознании, раз сумела сострить. Переведя в уме сказанное и проанализировав посыл, Олеандр пришла к выводу, что требовало отшутиться или окончательно сменить тему.

  — Senden asla vazgeçmeyeceğim! — Уголки губ дрогнули в улыбке, хотя интонация не намекала на шутки. — А два чашка не принести было, мать его?

— Тебя, не иначе, джинн целовал… — покачала головой та, следя за приближающейся через воздух чашкой. Чубук кальяна дымил в её здоровой руке. — Не знай я этот трюк, решила бы, что спятила…

Не сказать, что подобное решение сильно опередило бы время. Кое-кто всерьёз считал, что Ловен пора в долгауз; то бишь, в скорбный дом. Иногда Ловен производила пугающее впечатление даже на своих. Она никогда не была замужем, её волосы рано поседели и были взяты в короткую тугую косу, лежавшую между лопаток. Ловен жила одна в грязном доходном доме за Гостиным двором, и там же содержала своё странное дело — розыскную контору. Официально она ведала призрением вдов и сирот и даже принимала на этот счёт пожертвования от тех, кто не трудился вникнуть в происходящее. Однако зачастую в ту контору обращались не вдовы или сироты, а полицейские чины, не имевшие власти в проулках между тремя ужасающими клоаками, где варилось и клокотало людское месиво: Щукинским овощным рынком, Апраксинскими скобяными рядами и внешне благородной «Гостинкой». Там Ловен наладила то же занятие, которым до Петербурга промышляла на юге. На ковровом торжище в Астрахани, где впервые встретились Олеандр и Ловен, последняя торговала информацией и давала наводки против бандитствующих татар и лезгинов. Мало что изменилось. После вахмистра Аджиева и самой Олеандр Ловен, пожалуй, была самым опытным полевым агентом графа Каменского. Но о том, как второй страж ложи пришла к такой жизни или где потеряла руку и глаз, турчанка не знала. Даже настоящее имя Ловен — Ирина Глебовна — всплыло из наркотических облаков с большим трудом.

  Олеандр задумалась. Татуировки джинна появились задолго до того, как ей открылись обходные пути законов природы, но примерно в то же время она, сама того не зная, начала освобождать свой разум от некого коллективного бессознательного, предрекавшего ей жизнь по тем традициям и принципам, которые выращивались человечеством не первое тысячелетие. Она пересекла пол материка и много где побывала. Это позволило увидеть традиции и быт разных народностей. Ну и, конечно же, разные практики с дозированным использованием опиоидов. Все это привело Олеандр к тому, что ее разум перестроился, позволив по-новому взглянуть на законы мироздания и частично подчинить их своей воле.

  Нечто подобное умели некоторые представители ложи, пусть и объясняли их по-своему. Иначе как объяснить то, что прошлогодний потоп удивительным образом миновал обогнул поместье Графа Каменского? А сыщик Ловен? Она тоже имела пару козырей в рукаве, ибо ее контора была частым местом паломничества городской полиции.

  — А ты следовала бороться до конца, — Работая с ней и общаясь, убийца часто забывала о том, что седовласая являлась человеком с особыми потребностями.

  Турчанка уперлась ладонями о подушки и приняла сидячее положение. Она немного потеряла связь со временем и осмотрела убранство комнаты, ища намек на часы.

Кальян зашелестел, когда Ловен взяла левитирующую чашку и втянула наркотический дым. Комментарий остался без ответа.

Часов не было. Зато Олеандр заметила кое-что иное. Возле дверей, занавешенных «водопадом» из крупных деревянных бус, бородатый галбай в халате — тот самый, который показывал курильщикам места — униженно кланялся перед спустившейся в подвал делегацией. Оную возглавлял массивный мужчина в коротком цилиндре над брылястым лицом с щёточкой усов. На покатых плечах толстяка блестела снегом пелерина, а полы уличного плаща открывали мундир с крупными золотыми пуговицами. За его спиной обретались два моложавых смуглых парня, и эту породу Ловен отлично знала. Надменные ухмылки, блеск перстней на пальцах и золотых цепей на шеях. Не скрываясь, оба цыгана носили за матерчатыми кушаками кривые ножи. Под полушубками из дорогих мехов виднелись яркие одежды и несколько надетых друг поверх друга рубах нараспашку. Широкие шаровары и украшенные цепочками яловые сапоги довершали козырные наряды. Извозчичий шик ни с чем не спутать — цыганские бандиты.

Оказалось, что Ловен наблюдает за ними же сквозь полуприкрытые глаза и кумар:

— Банда «Самоцветы», — хрипло прошептала она с ленивыми от опиума, почти кошачьими интонациями. — А с ними — щукинец, «щука». Человек купца первой гильдии Ивана Щукина, хозяина рынка. Щукин всем здесь заправляет, а его приказчики — вроде мелких князьков. Не смотри на них прямо. Спугнёшь. Они нам нужны.

Цыгане нагло осматривали зал. Редкие курильщики, кто поднимал головы, тут же торопливо опускали глаза к полу, не выдерживая агрессивных взглядов. Толстяк в цилиндре что-то лениво выговаривал галбаю, а тот кланялся с каждым словом, а потом засеменил в подсобку. Назад он показался, ведя перед собою босоногую девочку со спутанными светлыми волосами. Рваное платье и худоба выдавали в ней беспризорницу или лишний рот в бедной семье. Девочка шла спотыкаясь, едва переставляя ноги. Галбай пнул её, чтобы поторапливалась, но толстый господин с неожиданной резвостью махнул тростью — и бородач взвизгнул, закрывая руками ушибленную голову. Цыганы с ухмылками переглянулись.

— Товар не порти, — грозно сказал «щукинец» во весь голос и набросил на плечи девочки пелерину. — Она для особого случая!

Ловен так же тихо продолжила:
— Что-то сильно не так в Вяземской Лавре. В ней всегда торговали людьми с молотка. Бордели скупают опороченных девок, бездомных и крепостных по дешёвке. Но стали ходить дурные слухи. Говорят, кто-то закупает девиц, но они нигде после не появляются. Ни на панели, ни на паперти. Исчезают бесследно. Да… поэтому мы здесь. Мастер приказал проследить.

Снова забурлил кальян.

  Если девочка попалась в лапы хищников и до сих пор не сбежала, значит она слаба и не справляется с той сложной жизнью, которая была ей предоставлена. Не стоит отрицать того, что даже сейчас у нее имелся небольшой шанс спастись, но чем дольше она будет тянуть с этим моментом, тем меньше вероятность избежать той участи, которую за нее решили мужчины. Из имевшейся информации еще не было известно, те ли это люди, по причине которых пропадали женщины или нет. Ассассин, как говорят местные, “ставить крест” на ребенке раньше времени не стала.

  — Не сообщил мне таковое. — Понимая, что имеет в виду Ловен, она не стала долго задерживать взгляд как на делегации, так и на бедной девочке, которую вывели из подсобки. Олеандр скептично прищурилась. Было бы неплохо, чтобы этот самый Мастер чаще отдавал поручения напрямую, а не вот так, как сейчас. Уже немало времени прошло с тех пор, как она оказалась в Петербурге. Неужели граф Каменский все еще опасается ядовитых цветов?

  — Могу скрыть, но висят в двери проблемы. — Голоса почти не было слышно и уловить ее речь можно было разве что по губам. Олеандр заговорщически посмотрела на живой глаз сыщика, затем на бусы, которые служили в их комнатке дверью. Турчанка не была джином и не умела исчезать по-настоящему, но она знала, как заставить людей думать, что ее нет. Они просто игнорировали ее присутствие. Весьма важный навык в карьере убийцы.

  Олеандр передвинулась ближе к Ловен, чтобы никакие другие взоры до нее не достали.

Ловен медленно и как бы случайно кивнула.

— Не беда. Как они соберутся уходить, я подниму тебе занавес, чтобы бородач не заподозрил неладное. Снаружи — ты. Потом встретимся в Мегароне.

Двое цыган у входа в последний раз окинули подвал злыми взглядами. Толстяк положил пухлые ладони на плечи беспризорницы и повернул её к лестнице, что-то вполголоса выговаривая приспешникам.

  — Давай так. — Олеандр кивнула ей в ответ, довольная тем, что Ловен достаточно хорошо понимала ее скудный славянский. На этом можно было бы успокоиться, но янтарный взгляд зацепился за чашку, на дне которой осталось совсем мало кофейной гущи. Положив ее на пуф, на котором сидела, женщина надавила через подушку на тонкую ручку, чтобы та тихо треснула или вообще сломалась.

  — Узнать сможешь? — Олеандр показала плоды своей деструктивной деятельности сыщику. Не хотелось подставлять себя или Ловен прибегая к использованию личных вещей, а вот эта чашка, помимо дружеской борьбы, имела с ними мало общего, но в то же время была достаточно уникальной, чтобы седовласая напарница смогла выйти на её след.

  — Если есть удача, найдешь куда ребенок пропал. — Когда-то похожим способом Ловен и ее нашла, правда пропащей Олеандр себя не считала, даже когда сбежала из Турции.

Фарфор хрустнул. Ловен странно посмотрела на чашку и зачем-то озвучила очевидное:

— Чашка из яркого французского фаянса в один-два шкалика мерой с золотым ободком, следы кофе внутри, ручка отломана, от верха к низу сужается и в том низу поставлена на округлое основание. Видена мною в курительной между Большой Мещанской и безымянным переулком, что за «деламортовым дворцом».

Механическая рука потянула чубук к губам. Дым, пахнущий наркотиком окутал плоское лицо Ловен. Масон добавила как что-то незначительное:

— Я найду её везде.

  — Отчень охорош. — Она предоставила сыщику возможность внимательно изучить кружку, прежде чем спрятала ее в кармане.

  Предмет подходящий. Оставшаяся часть работы Ловен будет зависеть от того, насколько успешно Олеандр выполнит свою. Зная свет, наемная убийца умела держаться в тени и оставаться незамеченной, когда преследовала своих жертв. Этой ночью никого убивать в планах не было. Достаточно необычное задание, но, по предположительным оценкам, более простое. Она была готова сорваться с места по команде и успела накинуть на плечи шинель. Погода Петербурга с уверенностью занимала лидирующее место в списке вещей, которые ей не нравились в этом городе.

  К курению в этот вечер Олеандр больше не притрагивалась.

Ждать пришлось недолго. Окончив наставления, «человек Щукина» повёл девочку наверх. Два цыгана, шутливо толкаясь плечами на узкой лестнице, последовали за ним. Их злобное баловство иррационально констатировало с рассказом Ловен — как будто не забирали человека, а впрямь получили с посылкою вещь. Может, Ловен ошибалась?

— Давай, — заметила Ловен и первая вышла в проход между альковами. Невзначай привалившись к косяку так, чтобы плечом стянуть на себя занавес из деревянных шариков, она пьяно заговорила с галбаем: — Слушай, человек, мне бы трубку поменять. С этой хватит. Ага? Сделаешь? А какую сделать можешь?..

  Путь был свободен и вскоре из полумрака дымных комнат, незаметная для окружающих, она вышла вслед за цыганами, повторяя ритм их поступи. Оказавшись на улице женщина была слишком сосредоточена на задании, чтобы поежиться от перепада температуры. Фокус ее внимания был прикован к скромного вида бричке, в которую начали грузиться люди. Решать, что именно и как делать, нужно было быстро: любая секунда промедления могла стоить напрасной жертвы.

  В идеале было бы как-то вручить чашку девочке, но та была настолько скудно одета, что даже при лучшем раскладе, ничего бы не вышло. Проще всего будет спрятать деталь сервиза в само средство передвижения. Олеандр тихо обогнула повозку сзади, чтобы не напугать лошадь и, просунув руку под пассажирское сиденье, поставила в угол перевернутую чашку.

Она не стала сразу же удаляться, надеясь, что сможет услышать что-то полезное из уст предпологаемых посредников.

Те болтали на жаргоне, который постороннему был ясен так же худо, как положенный перед лицеистом свод законов. Сенная жила по своим, совершенно особенным правилам. Тем не менее, Олеандр разобрала кое-что:

    — Каплюжник Казань не мацнет, а нам — всё колыман, — скороговоркой твердил один из пассажиров. Судя по молодому голосу, один из братьев-цыган: — Хорошо, что на сей день не карымка.
    Второй согласился:
    — Паханин хорошо вписал, не даёт уроки! А не зря вы его, Клим Фёдорович, так обидели? Не в дубацкой чай, а?
    — Ты ещё тут не спел. Чебурчал за марёнку много, вот и обидел, — прервал его басовитый цилиндр.

Цыгане хором засмеялись. Олеандр примерно поняла из сказанного, что покупатели не опасаются полицейских, девочкой довольны и удивлены разве что тем, что галбаю в курительной досталось палкой за отличную находку. Никто не выглядел взволнованным или хотя бы самую малость напряжённым. Всё состоялось до обидного просто.

Бричка тронулась под скрип колёс. Кобыла впечатывала мохнатые копыта в раскисшую снежную кашу. Поздние пешеходы — кто выпившего, кто мрачного, а кто откровенно голодного вида — жались вдоль стен. Доски, лежавшие взамен тротуаров, то и дело погружались в жижу вместе с их разбитыми ботинками. В этой части города зажигали мало фонарей. Неказистые, низкие дома в пару этажей нависали над переулком и грозили рухнуть сверху, пока бричка не вывернула на пустынную Большую Мещанскую. В морозном воздухе стояло ощутимое зловоние, которое лучше иных знаков выдавало близость к проклятой Сенной площади. Там торговали шкурами, сеном и прочими лошадиными снастями, а от нищих не было прохода. Вонючие кучи лежали прямо на мостовой. На углу с Вознесенской перспективой два матроса в бушлатах пинали ногами сжавшегося под грязной стеной собутыльника и бранно изъяснялись. Из-за тесно сбитых крыш было не разглядеть ни Адмиралтейского шпиля, ни маковок Успенской церкви. Олеандр как будто ехала по тесному ущелью, ведущему в душный, снежно-чёрный, кирпичный ад с плохими окнами и запутанными подъездами.

Повозка свернула на узкую набережную, а потом опять и опять — в лабиринт дворов среди одинаковых доходных домов. У вполне приличного трёхэтажного строения с вывеской «Усачёвские бани» и плохо оштукатуренным портиком бричка начала заезжать во двор, и здесь поездка турчанки окончилась.

Ей предстояла дорога домой.
Судьба девочки осталась загадкой.