Пламя уже разгоралось. Быстро схватилась сухая листва, тонкие струйки потекли меж ветвей, поднимаясь ввысь. Мрачен был Бран. Год его жизни был отдан на то, чтобы найти пришедший ему в видениях Топор Возмездия, который оказался драконом, который оказался яйцом, которое снова оказалось драконом. Это сложно было понять, но Костеголовый никогда не сомневался, что всё делал правильно. И вот Нагарайя пал. Пал прежде, чем пророчество свершилось. Безупречный покров чешуи сохранил антрацитовый блеск — ни единожды сталью врагов не был он тронут. А потоки его кислоты в перегной превращали врагов под ногами Брана-тулнея. Он был горд и великоречив, и три месяца от роду знал больше тех, что прожили три тысячи лет. Он служил Тиамат на заре тех времён, когда в пламени горна Вселенной был выкован весь этот мир. Но он пал, чёрной магией пойман врасплох — злые козни богов истеричных, что убили ребёнка за то, чем он был — лишь игравшим ребёнком.
Жарко пламя костра погребального, только холод в душе не согреет. Языки его — выше всех крон — не поднимут из бездны отцовское сердце. Рассыпаясь цветами голов Тиамат, пламя красное, синее, чёрное спешно сжигало дракона. Изумрудное пламя прощальные ласки дарило его перепончатым крыльям. Пламя белым венцом охватило рогатую голову принца, что возвещал об Асгóрате, древнем драконе, образ чей — Багамут, Тиамат — всё едино, в едино-слившемся мире. Не свершилось, и мир не вернулся в Эбейр и Торил. Цветные драконы остались врагами вирмам стальным Багамута.
Рядом с Браном стояли и Врана, и Бьёрн, Анерикс был и Галвин. Так и стояли они, пока пламя костра не угасло. Холодный ветер с собой забирал струйки дыма — с последней из них, согласно поверьям тулнеев, улетит душа павшего воина. На земле оставался лишь прах, и тлеющие угли, которым тлеть всю ночь до зари, а позже их скроет ворох жухлой листвы и покровы снегов. Зима была близко. В наступающем вечере её дыхание чувствовалось в воздухе немеющей свежестью.
Первым обряд завершил Анэрикс. Как погасли последние языки пламени, он по-хозяйски смастерил кульки из своей одежды, и стал собирать золу с одной ему известной целью. Он не был шаманом, но явно делал что-то шаманское. Собирая золу, пальцы Анэрикса порезались об острый край особенно длинной кости. Смахнув с неё прах, он увидел костяную секиру — два мощных лезвия смотрели в разные стороны, как два драконьих крыла, а двуручная рукоять была покрыта резьбой, имитирующей чешую, и завершалась шипом. Топор был угольно-чёрным, за исключением узора на лезвиях — клиновидные письмена на неизвестном Анэриксу языке, отливавшие ядовито-зелёным.