Внезапно я очнулся. Невозможно было определить, сколько прошло времени. Казалось, что я просто моргнул, но, похоже, это было совсем не так, потому что проснулся я от новых, настойчивых звуков. В комнате щебетали тупые птицы, забывшие недавнюю сцену с их собратом, и кто-то сердито бурчал что-то неразборчивое.
Я резко обернулся и осмотрел комнату. Пернатые пустобрехи тут же заткнулись, прекратилось и бурчание. Впрочим, не на долго.
— At last! — снова послышался медлительный утробный британский голос, — Mean, I will digest your kidney now. Do you want to take part in this?
На сей раз я уже не удивлялся. Наверное, после всего это было бы просто глупо. Живот на самом деле отзывался неприятной тянущей болью; на его месте ощущался втягивающий в себя грудную клетку вакуум.
Я с трудом сел на край кушетки и отрешённо уставился на зачесавшуюся левую голень:
— Что-то я надолго моргнул.
Птицы в панике забились по клеткам, испуганно теряя теперь уже бесполезные перья и шурша крыльями по стальным прутьям. Отчаянная попытка вырваться из заточения на свободу. В большой мир. Который, к слову, населяет одно единственное существо, имеющее на этих пташек вполне конкретные виды. Не безопаснее ли сидеть внутри, голубушки?
Внезапная аналогия заставила меня хрипло расхохотаться и повалиться на спину. К крутящей боли в животе добавился ещё и ушибленный о стену затылок. Я чувствовал боль. Значит, я был жив.
— Чёрт их дери, может, нам тоже не стоит так отчаянно ломиться наружу из своей безопасной клетки, а, Сучий Потрох? — новое имя, на мой взгляд, здорово подходило моему желудку. Он тоже не имел ничего против, — тут кровать, сухо, тепло и еда.
Отсмеявшись, я поднялся на дрожащие от слабости ноги и шатающейся, но уверенной походкой направился к клеткам с бьющимися в истерике птицами. Изнутри меня поддерживало нетерпеливое голодное урчание. В голове опять всплвыали какие-то слова Вивасвана (в последнее время это уже стало обычным делом: парень, похоже, говорил дело) о том, что нужно отрешиться от суетливых чувств, не поддаваться их зову и страстям. Именно это сейчас и происходило со мной, хоть и невольно: я словно расслаивался на части. Где-то отдельно ощущался разум, отдельно выл в исступлении голод, любопытство, доселе незамечаемое, на самом деле постоянно скреблось и скулило где-то под костяным капотом головы. Вся эта свора жила своей жизнью, а я своей, и это было фантастическое чувство! Но я понимал: они всё ещё сильнее меня. Если их не кормить, то эти паразиты набросятся и сожрут своего «хозяина». Или, правильнее сказать, «носителя». И сейчас я делал полностью осознанные движения: я знал, зачем иду, что буду делать и почему это необходимо.
Рука послушно ворвалась в приоткрытую дверь клетки и молниеносным движением схватила последнего из могикан — вождя Большого Попугая. Этот организм даже не успел издать последний отчаянный крик сдавленными лёгкими, как его голова уже безжизненно болталась на сломанной веточке шеи.
— The truth is that I was always amused with one human feature, — снова заговорил Сучий Потрох, — they are so moved with some birdies, pigies and cows, and sob so violently when they suffer! One establish international societies for care of living creatures... And five minutes later you can see them playing a good knife and fork with their belowed and protected pets. Just an odd hypocrits. And these birdies and pigies are just a food.
Филосовская тирада Потроха была прервана куском закинутого в него попугайского мяса: руки уже быстро воспроизводили заученные движения, разделав тушку на обрезке торчащей из стены трубы. Он был прав: это просто еда, а я должен просто выживать. Вообще в этом мире всё довольно просто, если лишний раз не грузить себя придуманными от скуки проблемами.
Вскоре за попугаем последовала и первая канарейка, затем вторая, третья, пятая. На этом я всё же остановился. Голод требовал больше, но его ярость была ублажена ровно настолько, насколько необходимо. Любой хищник всегда должен быть чуточку голоден, чтобы быть в форме. А я, похоже, всё-таки был хищником от природы.