Бьет «Томпсон» в плечо. Азартно, захлебисто лает, стремясь вцепиться пулей в человеческую плоть, разорвать ее, добраться до горячей, свежей крови, испить ее сполна, напоив заодно и вечно голодный желтый песок, и закрыть глаза человеку, вставшему на пути безжалостной машины, созданной только для убийства. Автомат не знает страха, не знает сомнения, готовый за короткий миг сожрать все патроны в алчном желании убийства…
Человек не таков. Он маленький, слабый перед лицом угрозы, точно также не могущий ничего сделать против летящих ему в лицо свинцовых москитов. Его часто влечет не горячка боя, не желание исполнить свой долг, а простой и такой естественный страх смерти: особенно когда не чувствуешь рядом чужого плеча, когда на твоей стороне внезапно осталось так мало, что ощущаешь себя безмерно одиноким. Тогда ты просто пытаешься сделать все, чтобы избежать смерти. Кто-то бежит, вверяя свою судьбу быстроте ног. Кто-то вжимается в землю в надежде, что она поглотит, как сказочного героя, и обережет от бед. Кто-то стреляет, отвечая ударом на удар. Но страх – не исчезает.
Сейчас в воронке, грозящей стать братской могилой – даже копать не надо – от лейтенанта Донахъю, от морпеха «Манго» не осталось почти ничего. Здесь был только обыкновенный человек, Фрэнсис Джеймс – и толпа японцев, желающих убить именно его, внезапно оказавшегося из практически тыла на переднем краю обороны. Как это произошло, почему – все выветрилось из головы, оставив только страстное желание не умереть.
До этой минуты для Фрэнсиса война казалась чем-то сродни мальчишеской игре: да, здесь стреляли, да, убивали и калечили, да, даже приходилось топтаться по трупу, чтобы занять удобную позицию. Но… это все происходило не с ним. Казалось, что пуля обязательно прилетит другому, артиллерийский снаряд разорвется где-то в стороне, пулеметная очередь вспашет песок. А он, такой хороший, такой правильный и живой, останется цел вопреки всему. Потому что как это можно – умереть во цвете лет, не сделав все, чего хотелось, не оставив после себя ничего, кроме сына?
Короткая радость от разбегающихся джапов меркнет, когда начинается ответный огонь. Обе стороны словно в пятнашки играют, стараясь коснуться того, другого, невидимого. В висках колотит кровь, стучит пулеметно, зубы болят так, словно по ним вдарили прикладом – а это всего лишь так сжата челюсть. Пот водопадом льет за шиворот, течет струями из-под каски, солоно скатывается по носу к губам. Пальцы до боли сжимают «Томпсона», став вмиг неуклюжими, пытаются поменять магазин в раскаленном столе.
Оглушительный голос, похожий на написанный в Библии, заставляет забыть на миг обо всем – тело слушается раньше, чем команда доходит до разума. Осыпается земля под ногами, врезается подошва во что-то мягкое, податливое, нервно дернувшееся. Тело, трясущееся тело, съеживается на дне воронки, прикрывая руками голову, перед зажмуренными изо всех сил глазами плывут разноцветные круги, концентрически расширяющиеся и уходящие куда-то за край сознания. Лихо трещит вражеский пулемет, долбит кукушкой, считая, сколько жить осталось попавшим под его внимание неудачникам – и ему, Фрэнку Джей Донахъю, в первую очередь.
Буравчиком в мозг ввинчиваются в коротком перерыве межу очередями чужие слова: Фоксы, Эхо, Блондины… Какие, к дьяволу, блондины, какие, к черту, лисы? Отстаньте от меня, дайте вкопаться в эту желто-серую пыль, дайте слиться с ней, стать маленькой, незаметной, никому не нужной былинкой!
Строчит пулемет, долбит хищно…
Блондины, Дасти, Клонисы… Они придут, они вытащат, надо только лежать и не двигаться!
Новая очередь бросает в лицо горячий песок…
Уничтожат фланги и передавят, как кутят. Сомнут остальных, дезорганизованных, растерянных, а потом добьют тебя. Поглумятся еще, наверное.
Пулевая чечетка по сухости бревен – что угодно, лишь бы не в податливую плоть…
Надо что-то делать, делать, делать… Надо встать и сказать… Нет, лежать! Надо, надо, надо…
Иногда бывают времена, когда страх сильнее инстинкта самосохранения. Бывают времена, когда надежда сильнее рассудка. А бывают такие, когда логика берет вверх над испугом просто потому… Да черт знает, почему. Потому что так устроен человек. Потому что, найдя шанс, он цепляется за него, как утопающий за обломи, и ни в какую не желает размыкать бульдожью хватку упорно, как японский пулемет, долбящей в лоб мысли.
- Да, - устало выдыхает уже не простой парень Фрэнсис, а лейтенант морской пехоты Манго, - надо делать… Как начну кидать гранаты – валите через лаз. Ганни, Уистлер, Крот. Потом я – зря я, что-ли, весь университет в бейсбол играл? Это приказ, ганни – выводи за собой парней.
И… Оставьте мне пару гранат.
«А ведь и правда, - стремится он убедить сам себя, - у меня гранатометание получится лучше всех. За таким чадом ни хрена они не увидят, а то еще и глушану, как рыбу на реке… А, Боже милостивый, лучше так, чем корчиться тут и ждать тапка, как таракан! Семпер, чтоб его, фиделис…».