Какой все-таки восторг. Это тебе не из винтовочки палить куда-то туда. Не дергать за веревочку пушку, даже не видя, куда ты стреляешь. Это даже не рукопашная. Тут ты не взял Бога за хвост исподтишка. Тут ты даже не наравне с Богом. Сейчас – ты сам Бог. Жизнь отделения японцев, занявшего эти злосчастные развалины, сейчас в твоих руках. И пока шипит огнемет – они будут умирать.
Огнемет погас. Шипение прекратилось. Откуда-то с полуфланга заработал пулемет. И умирать сейчас будешь, судя по всему, ты.
Мрачный развернулся, припав плечом к стенке, и на лице его сослуживцы видели не страх даже, а какую-то растерянность. Пулеметчик, скажем прямо, был лопух – нормальный первый номер уже снял бы сидячего человека не первой, так второй очередью. Но на рывке маленький по сравнению с мощью ручного пулемета капрал морской пехоты все равно представлял собой отличную мишень. И пули сыпятся, и джапы что-то на своем ублюжьем языке кричат, и сейчас, кажется, прилетит граната. Но вот командует ганни, командует так, что слышат, наверное, даже япошки, и ты понимаешь, что тебя прикрывают огнем, и на душе просто немножечко полегче. И пулемет на мгновение затыкается. Может, парни сняли пулеметчика, может, у него магазин закончился. Но Мрачный почуял затык, почуял момент, как чувствуют его каким-то верховым нюхом бывалые солдаты, и рванул к спасительному укрытию. Спасибо тебе, комендор-сержант, слава тебе, слава сержантам морской пехоты!
Правда, на войне достаточно даже миллипиздрического осколочка, чтобы ухлопать там какого-нибудь генерала-адмирала. А уж тебя, капрал, и подавно. Вроде бы, обычный стук металла об металла, но этот "цвирк!" раздался эхом в ушах Диаманти, со страху перевернул все его внутренности, как будто он зашел в лифт со скоростью выстрела из зенитного автомата. Последние футы он прямо-таки летел, исполняя такое буги-вуги, что все новозеландские девчонки отдались бы ему не глядя, если бы видели. А он еще и пытался на ходу расстегнуть свой огнемет. Ведь знаешь же, что все враки, что не успеешь. Попадет пуля – и нет спасения. А все равно жажда жизни берет свое.
Расстегнуть лямки получилось уже только лежа за стенкой, откуда выходил. И то силы вышли, Диаманти не сбросил с себя огнемет, а как-то безвольно вылез. Конечно же, сбил дыхание и задохнулся, поэтому громко сипел и жадно глотал воздух, не обращая внимания ни на песок, ни на бетонную пыль. Казалось, будто сил нет совсем, однако, когда подошел ганни, Мрачный подсобрался, похлопал его в ответ по затылку и негромко, чтобы слышали они двое, произнес:
– Ганни... ганни, бля... я обосрался, на...
И захохотал. Захохотал с облегчением, осознавая это прекрасное чувство – жизнь.
Сержант ушел. А Диаманти остался. И те, кто с ним. Мрачный подполз, волоча огнемет, шумно вдохнул и сказал:
– Спасибо, парни.
Выдохнул и продолжил:
– Малой, Крот – окопаться. Остальным – наблюдать. Потом меняетесь. Все.
Можно было бы и не копать, наверное. Но кто его знает, может, сейчас опять джапы начнут минами сыпать. А то и в атаку попрут. Пусть покопают, нечего тут. Пот, как известно, сберегает кровь, а кровь и на войне – не вода. Правда, у самого сил было маловато, так что если бы ему кто принес лопатку, то он был рыл лениво, с важным лицом какого-нибудь тылового офицера.
Вместо этого он стал натягивать на себя огнемет. На вмятину на баллоне смотреть не хотелось.