- Никуда! – нервно огрызается Манго, и без советов Парамаунта понимая, что его жизнь сейчас, в моменте, важнее, чем любого рядового бойца. Не потому что он такой хороший, не потому что он такой нужный – просто дело в том, что он делает вид, что знает, что нужно делать, и принимает решения за других. Плохие или нет – не столь важно, весь смысл в том, что без единой воли, хоть цементирующей, хоть эфемерной, рота превратится из монолитной части в скопление людей: а значит, и справляться с ними джапы будут по одному. Сейчас они один за всех, а будут каждый сам за себя, и каждый, даже самый тупой морпех понимает, что потерять плечо товарища – смерти подобно.
- Никуда я не поползу, это на всякий случай. – добавляет, словно оправдываясь, хотя и не должен. А ведь хочется: не именно хоть одного японца убить, а просто хоть что-то сделать, хоть как-то оправдать свое присутствие. Пока что здесь, на Тараве, все его заслуги эфемерны: орал что-то, песок взрывал, курил безбожно, снова орал, заставил кого-то куда-то ползти – и все на этом. Это ощущение собственной ненужности, невозможности своими глазами увидеть дело рук своих давят, требуют исподволь совершить хоть что-то, как-то оправдаться перед собой за сам факт присутствия на острове и тяжелое право отправлять остальных на убой.
- Смайли, тогда страхуй, – внешне надо держать лицо и не давать голосу срываться на высокие, пронзительные ноты. Все идет путем, все идет как надо, солдат воюет, а командир излучает уверенность, которой у самого и в помине нет. Кому-то же это, как тому же Болоньезе – как он, кстати? – помогает самому быть увереннее, а, значит, эффективнее, верно?
Вместе со всеми находящимися в воронке и не участвующими в охоте на охотника Манго замирает, продолжая жевать так и не зажженную сигарету. Вот этот новичок через край переваливается – офицер смотрит ему в след, удивляется как-то отстранено, как много песка налипло на подошвы берцев и как это, наверное, мешает передвижению. Но вот ноги скрываются куда-то в бок, и теперь за общим грохотом и шумом его даже не слышно. Теперь остается только верить, что у парня все получится, да молиться одними губами, вымученно вспоминая накрепко, казалось бы, вбитые слова.
«Готов!» - задорно орет приподнявший было голову Смайли. Вряд ли он так радуется смерти товарища – значит, Слипуокер сделал свое дело.
- Молодец, Дроздовски! – приподнявшись на локте, Донахъю хлопает подчиненного по плечу, куда только что бился приклад винтовки. – Тебе бы на марсмена отстрел сдавать! Робинсон - как тебя, кстати, прозвали? - ты тоже хорош: нервы у тебя стальные.
Лейтенант улыбается, выдыхает успокоено – одной желтоглазой смертью меньше, и даже никто не пострадал. Ах, если бы все бои проходили так бескровно – для правильной стороны, естественно. Близкая опасность миновала, и теперь Манго наконец вспоминает о сигарете, чей жеванный мундштук давно потерял форму. Закуривает облегченно, чувствуя, как дым заполняет живые и целые легкие. Как все просто здесь, на Тараве – «Я курю, а значит, я существую»!
- Надо, - отвечает офицер пулеметчику, - естественно надо.
Робинсон, Уистлер! – окликает он посыльных. Клонис пока что не в состоянии командовать, а, значит, договоренности о «разделении полномочий» пока не действуют. – Прикрывая друг друга, проверьте, есть там еще джапы? При обнаружении угрозы в бой не лезьте, сразу сюда.
Слипуокер! – вот и следующий кандидат оставить уютное убежище. А надо ли? - Сиди пока что, отдыхай.
Парамаунт, - поворачивается он к командиру расчета, - готовься к передислокации, как только ганни и его люди укрепятся в блокгаузе. – О, - криво усмехается Фрэнсис, когда саперы протяжным гулом обозначают, что начали штурм, - вот и огнемет подал голос! Думаю, уже скоро.