Хотя Винк и заебался таскать мешки, это было лучшим, что случалось с ним на этом проклятом острове. Объективно, субъективно и вообще неоспоримо. Потому что, пока он это делал, никто не пытался его убить, никто не убивал других морпехов, и можно было забыть все и отдаться тупой физической работе. Посмотрел на мешок. Присел. Ухватился. Поднял. Понес. Положил. Вернулся. Присел. Ухватился. Поднял. Понес. Положил. Вернулся. Повторять, пока не заебешься. Таскать на карачиках, конечно, паскудно, после этого и спину рвет, и мышцы ног спереди, но это кое-как отвлекает от мыслей о произошедшем. От ощущения, что ты виноват в том, что Подкову убили. Который жизнь спас тебе, и не раз. А ты его подставил, не послав Манго с его охеренным планом куда подальше. Или хотя бы не объяснив, что пулеметом гнездо не напугаешь, и что чтобы подавить, надо стрелять долго и с оттяжкой, а если стрелять долго и с оттяжкой, то по своим попасть можно, можно своих заставить на последнем рывке залечь – пулеметная пуля она такая, на траектории огня свой-чужой не разбирает.
Куча мыслей, куча оправданий, куча объяснений… а Подковы больше нет. Вышибли мозги Подкове, потому что заранее об этом Винк не подумал. Подчинился приказу. Выполнил, блядь, приказ.
Казалось бы, повидал за службу немало смертей, и сам постоянно по лезвию ножа ходил. Казалось бы, должен был давно очерстветь. И даже малец случилось, сердце не рвало жутко, как в первый раз, когда люди погибали. Но вот то, что человек, который тебя понимал, который думал так же, как ты, и который тебе жизнь только что спас, откинулся из-за твоего нежелания сказать нет, вызывало совершенно непередаваемое чувство.
- Да, Подкова всё…
Лицо Винка пыталось не выдать эмоций. Или было неспособно их выдать. Возможно, все эмоции, которые были, оно выдало в тот промежуток, который был между тем, как отряд Клониса прорвался к бункерам, и тем, как Винк обнаружил себя таскающим мешки. Радость выветрилась, когда, вопреки науке и практике боя подавив из "тридцатки" укрепленную позицию вражеских пулеметчиков, он увидел, что Подкову отбросило на дно их неглубокого окопчика. Который должен был стать их неглубокой же могилкой. Оскал победы, яростный и торжествующий сошел на нет, когда он понял, что командира ранило. Страх и беспокойство сменились ужасом, который быстро сошел на нет в какую-то мертвую апатию, где зачем-то Винк думал про вывалившиеся мозги Подковы, что их надо оставить в каске, а не собирать. Тот момент, когда эмоции переходят какой-то барьер, уступая место просто созерцанию и каким-то вспышкам полуразумных выводов и поступков. Винк не знал, сколько он длился. Он был уверен, что в какой-то момент уткнулся лицом в грязь и заорал, но никак не мог понять, когда именно. Все было в тумане. Возможно, там же, в окопчике. Возможно, спустившись уже к Манго и остальным, после того, как отрапортовал командиру о выполненной задаче. Возможно, позже, когда Манго уже убежал. Там же, во время рапорта, выветрилась и злость с лица. На себя, на Манго, на японцев… Вилли был почти уверен, что когда он спустился обратно, к остаткам их отряда, он выглядел как человек, который готов убивать.
Но он никого не убил. Слова лейтенанта прошли, как пуля над головой – вроде бы были, но не попали, и хорошо. Может быть, Манго хотел как-то утешить или приободрить, но в тот момент кроме странного слияния созерцательного спокойствия и злости Винк ничего особо не ощущал, и что бы Донахью ни говорил, изменить это состояние он не мог. Отчасти из-за своей вины в произошедшем, отчасти из-за того, что чувства Вилли были направлены вовнутрь.
Винку было не суждено умереть в этом бою. Но из-за его ошибок умирали другие. Из-за его действий умирали другие. Из-за его бездействия умирали другие. Может быть, он бросился бы помогать зашивать шею Болоньезе (или что там санитар делал), но он не знал, просто не знал, что делать. Единственное, что он мог сделать, что могло не навредить, что могло как-то пробиться сквозь ступор – это помолиться. И то, он, похоже, это сделал, собезьянничав с Милкшейка, который явно что-то такое шептал, работая ножом сейчас. Сам бы не додумался, не было мыслей тогда. Если кто-то наверху смотрел, может быть, ему придется это по вкусу. Он рваным, механическим движением достал из кармана блокнот, оставляя на нем грязные следы, пролистал, пока не нашел что-то подходящее.
- Господь, о Опекающий людей! О устраняющий беды! Исцели, ведь Ты – Исцеляющий. Лишь ты исцеляешь. Исцели так, чтобы целительная сила Твоя попала прямо в цель.
Что-то наверху могло услышать. Но избавиться от ощущения, что Болоньезе тоже поплатится за то, что Винк выжил, у пулеметчика никак не получалось. Даже когда Милкшейк закончил, он просто смотрел частично на раненного, частично сквозь него, и лишь чей-то толчок заставил его частично выйти из ступора. И ползти собирать пулемет и ленты.
Дважды. Пулеметное отделение перестало существовать, превратившись в одинокого пулеметчика. Где-то был Флаин-Фиш, но где именно? Его отправили вместе с группой Физика, а что случилось дальше Винк не знал. Он попытался было расспросить, равно как и про Флориду-Кида, которому советы давал, кажущиеся теперь столь бессмысленными перед лицом того, что их встретило на берегу, но тут уже подбежал Смайли, с приказом, не настолько самоубийственным на этот раз. Мешки таскать.
И так вот он и оказался занят физической, освобождающей от мыслей работой. Присел. Ухватился. Поднял. Понес. Положил. Пот в три ручья, спина уже чувствует, что пора бы перерыв сделать. В порту вот мешки таскал. Правда, там было понятно, чаще всего, когда стрелять начнут. Участие было не обязательным, правда. Тогда Винк, не будучи еще Винком, ценил это гораздо меньше. Но перерыв – это мысли. А думать не хочется. И Домино свои дурацкие вопросы задает. Выберемся. Не выберемся.
- Выберемся. Наверное. Как судьбе будет угодно.
Не ложь, но и не правда. Винк помнил последний расклад, который делал, но не помнил, откуда он взялся. Был ли он вообще. Как раскладывал карты после гибели Подковы он не помнил, но больше времени особо и не было. Зато значения карт в голове светились, будто огнем.
- Шут. Восьмерка кубков. Двойка пентаклей, обратная Колесница.
Он устало кинул мешок на землю, и чуть было не выпрямился, но потом вспомнил о снайперах. Потому плюхнулся на землю задницей и потянулся, руки не высовывая из укрытия.
- Безрассудство, которое может окупиться. Если кто скажет, что это не про нас, я ему по роже съезжу. Но при этом мы вроде как должны верить, что это окупится, и идти вперед, чтобы обрести совершенство. Дословно из трактовки. Я думаю, что победа тут имеется в виду.
Последние слова он произнес, прикрыв глаза, будто читая смыслы на память.
- Это самая мощная карта из возможных, Домино. Может, судьба улыбнется нам. Без артиллерии, без огнеметов, без базук, без танков же мы взяли этот гребаный берег!
Последние слова вырвались чуть громче, чем должно было быть. И в них было чуть больше эмоций, чем Винк думал, что в нем осталось.
- Кубки говорят о разочаровании, попытке уйти в себя, сбежать от ситуации. Пентакли это внутренняя борьба, попытка сохранить разум в нашей ситуации, я бы сказал. Крышей не поехать. Они не перевернутые были, так что мы хорошо с этим справляемся, видимо. Обратная колесница говорит, что если мы соберем яйца в кулак, то победим. Вот как-то так.
Стэнтон посмотрел на набросанные сейчас рядом с ними мешки. Пока что они на укрепленную позицию не походили.
- Ладно, мы тут даже близко не закончили. И это, Болоньезе глупо подстрелили, высунулся не вовремя. Не будем повторять его ошибку.