Однажды смерть назначит мне свиданье
Там, на ничейной и глухой земле,
Когда весна прошелестит во мгле,
Наполнит воздух яблоневый цвет.
Однажды смерть назначит мне свиданье,
Когда восторжествует вешний свет.
Последнее стихотворение Алана Сигера,
американского поэта и солдата
Французского иностранного легиона,
погибшего в битве при Сомме
Слипуокер высовывается и палит в воздух, ценой своей жизни готовый купить возможность командиру и сослуживцам покинуть ставшую вдруг ловушкой амфибию. Сухой одиночный треск звучит словно гонг или сигнальный пистолет: вместе с Винком офицер, затаив дыхание, перебрасывает себя через борт, практически чувствуя спиной чужой злой взгляд. Но вот плечо бьется о песок, и офицер, не задерживаясь ни на секунду, откатывается в сторону, давая место другим, и споро ползет к бревенчатой стене: низкой, ненадежной, но сейчас желанной, как неприступная твердыня для разбитой армии. На чистую опрятную форму, которую Манго всегда почитал лицом офицера, липнет мокрый песок, за плечо цепляются похожие на клок волос водоросли. Вжавшись между землей и теплыми пальмами заграждения, словно ища у них защиты, лейтенант, сжав зубы, смотрит на то, как один за другим его люди оставляют машину: Парамаунт, Домино, Счетовод, Болоньезе… А проклятый снайпер, чтоб его приподняло да прихлопнуло, все лупит: хорошо, что Бог и Фортуна на правильной стороне, и он не находит новых жертв.
Прыгает Подкова, оба Гловера, и сердце Манго сжимается до боли: неужто Дроздовски… Быть того не может. Это неправильно! Холл ошибся и умер – это уже отвратно, но отчаянный «красно-белый» не должен так просто погибнуть! Когда, наконец, переваливается через борт последняя пара, офицер выдыхает тяжело, только сейчас поняв, что вцепился пальцами глубоко в песок в истовой надежде обмануться. Обтерев руку о штанину и мельком дернув уголком губ на траурную кайму под ногтями, он с молчаливой тревогой смотрит, как капрал помогает раненному Ньюпорту. Убедившись, что боец почти в порядке, командир уведомляет бойцов, чтобы те, не дай Бог, не поползли вслед за ним, решив, что это стратегическая передислокация:
- Я осмотреться, за мной не ползти.
Стараясь лишний раз не смотреть на тело незадачливого Холла, Манго отползает чуть в сторону и аккуратно высовывается из-за укрытия. И тут же первым же желанием становится нырнуть вниз, за преграду, и быстро, как ящерица, поползти к амтраку и потребовать забрать всех назад, потому что он, нахер, на такое не подписывался – штурмовать с полувзводом укрепленную, простреливаемую со всех сторон позицию! Сунешься сюда – расстреляют со всех сторон, как мишени в тире, а останешься лежать за стеночкой – выкурят минометами. Проклятье!!!
Прямо на глазах лейтенанта у левой воронки злой, по-собачьи лающий пулемет разрывает какого-то отчаянного морпеха, а потом пули стрекочут рядом, врезались в бревна со стуком глухим. Донахъю сразу ныряет ниже, вжимаясь в землю, и чувствует, как гулко колотит сердце – быстро, лихорадочно, словно намереваясь проломить ребра. Не став дважды рисковать головой на одном и том же месте, шепотом сквернословящий офицер отползает чуть в сторону. Вжимает лицо в дерево, дыхание переводит. Снова поднимается осторожно, готовый в любой момент распластаться ниц. Выглядывает, оценивая всю глубину той задницы, в которую его занесло, и осознает, что, как ни крути, а вариантов нет: назад его хрен кто пустит, к тому же джапы могут также легко потопить отступающую амфибию, как и идущую вперед; лежать смирно – перебьют рано или поздно, а значит, хочешь-не хочешь, придется атаковать и надеяться, что все получится. Потому что одна ошибка – и рассказывать о ней придется апостолу Петру, ведя за собой тех, кто доверился ему, своему лейтенанту.
Снова спрятавшись от глаз невидимого стрелка, лейтенант проползает еще чуть вперед, намереваясь завершить обзор неприятностей, как впереди кто-то возникает. Фрэнк судорожно хватается за «Томпсон», но быстро признает в неизвестном морпеха из первого взвода. Сглатывает – не хватало еще в горячке своего порешить или быть подстреленным своими же.
- Ясно. – комментирует. – Там это где?
Проследив за пальцем рядового, лейтенант видит сгрудившихся солдат, среди которых мелькает слабо знакомое лицо. Кажется, этот парень с выражением каменного истукана – из саперов. Как его там, Мрачный Скрипач, что ли? Однажды, еще в Новой Зеландии, офицеры «Гольфа» выпивали с несколькими своими коллегами из штаба 18-го полка. Смеясь, инженеры рассказали, что у них в роте «В» завелся капрал-эксперементатор, просто доставший все начальство до дивинженера включительно своими бесконечными «рацпредложениями», а потом при оказии и показали издалека своего непризнанного гения. Вот этот-то заочный знакомец, кажется, и куковал теперь вместе с оторванными от начальства людьми Клониса.
- Понял. – дергает головой лейтенант. – Где Клонис – я не знаю, так что принимаю командование на себя. Сейчас разбираться будем, что делать. Передай своим, чтобы ползли к нам: будем консолидироваться и не распылять силы.
Почти сразу выясняется, что на маленьком пятачке за невысокой стеной можно открывать клуб встреч – появляется еще один боец, на сей раз из «Фокса», сообщивший радостную новость, что здесь неподалеку есть еще люди из второй мардив. Стало быть, шансы сделать хоть что-то возрастают – это успокаивает. А поднявшая голову амбициозность, скрывшаяся при обстреле в глубинах сердца, поднимает голову и шипит тихонечко об открывающихся возможностях.
- Смогу, обожди чутка. – предупреждает лейтенант и, чуть отползя назад, уведомляет подчиненных:
- Так, морпехи. Примете вооружение – проверьте его боеготовность. Не высовывайтесь без нужды. Парамаунт за старшего – проследи. Я – к нашим на левом фланге. Домино – пройди по стене вправо, попробуй найти наших, но особо собой не рискуй и не высовывайся. Найдешь - разузнай обстановку и назад. И скоро с левого фланга придут наши парни из первого взвода, имейте ввиду.
Раздав указания подчиненным и надеясь, что они нигде не напортачат – не должны вроде, парни умные, ответственные! – Донахъю выдвигается вслед за парнем из «Фокса», по пути прикидывая, сколько у Андерсона может быть людей. По всему выходит немного: раз посыльный не упомянул ни капитана Морриса, ни хоть кого-то из его взводных, значит, ганни там за старшего. А значит, с сержантом не более одного-двух амтраков: мысль о том, что офицеров здесь убивают также просто, как и солдат, Манго даже в голову не приходит. Как вскоре становится ясно, лейтенант заблуждается – с сержантом гораздо больше отделения. И вновь Донахъю зарекается строить предположения: слишком уж это бесперспективное занятие, лучше сосредоточится на том, что есть, чем гадать о том, что может быть.
Мимо раненных и пока что здоровых, мимо безразличных ко всему, словно камни, и тех, кто нервно вскапывает носком ботинка песок, мимо людей, объединенных одной общей волей и единой опасностью. Прямо по мертвецу с распахнутыми пустыми глазами, чувствуя формой недвижное тело, еще недавно жившее, надеявшееся, пытающееся что-то сделать. Офицер нервно кусает губы и закрывает глаза, словно это поможет абстрагироваться от вида покойника и мерзкого ощущения, что он ползет по нему словно по бревну. Какой-то парень с оторванной кистью демонстрирует свою страшную рану словно пропуск из ада, словно доказательство того, что он свой долг исполнил. «Шок» - говорит кто-то рядом, и Манго согласен с говорящим, но промолчать было бы ошибкой – надо хоть как-то поддержать ставшего вмиг инвалидом молодого парня:
- Вижу, морпех. – на секунду останавливается офицер. – Отдыхай. – Хочется добавить что-то еще: про то, что для него война закончена, что скоро беднягу заберут на амтрак и доставят на корабль, где окажут помощь, но сказать это – значит обнадежить, а судя по тому светопреставлению, что творится вокруг, все надежды на благополучный исход могут оказаться ложными. – Держись.
Снова обстрел и новые раненные. И минуты не проходит без того, чтобы джаповские снаряды и пули не нашли новую жертву: такими темпами, если ничего не предпринять, скоро на побережье не останется ни одного живого «гостя». А вот и Андерсон. Первый же вопрос от сержанта приводит офицера в состояние легкого ступора, но вскоре все проясняется. Вот только легче от этого не становится: на и без того мрачное полотно поля боя гании легкой рукой добавляет еще несколько антрацитово-черных мазков. Снова хочется безбожно ругаться, чтобы хоть как-то выплеснуть всю ту бурю, что комом застряла в груди. Но перед нижними чинами слабость демонстрировать нельзя: паникующий офицер – лучший способ деморализовать солдат. А посему остается только вновь принять невозмутимый вид и попытаться разобраться с предложенным планом.
- Держи. – Манго протягивает Андерсону три сигареты. – Парням еще раздай, у кого нет. У меня пока что ничего не понятно: два пулеметных отделения да до отделения пехоты из соседнего взвода, обстановку я еще полностью не уяснил, как и результаты разведки по правому флангу. Где оставшаяся часть моего взвода и другие части роты – в душе не представляю. Равно как и то, чья там амфибия.
Услышав о смерти Уоррена Морриса и половины его офицеров, Донахъю мрачнеет. Ситуация складывается хуже и хуже: все части поперепутались, и вместо сокрушительного удара кулаком дивизия нанесла удар растопыренными пальцами. Причем по каменной стене, ага.
- Какой, ты говоришь, блокгауз взять надо? – Фрэнк на несколько ударов сердца снова поднимается над бруствером, накладывая слова сержанта на местность. – Тот, который ближний? – услышав отрицательный ответ указание на желаемую цель, лейтенант морщится, как от зубной боли. – Слушай, ганни, ты тут обжился чутка поболе моего, а я даже сориентироваться не успел: первичное наблюдение не закончив, сразу к тебе в гости пополз. Поясни-ка, почему именно дальний? Тот, который напротив, вроде как должен большую угрозу тебе и твоим парням представлять, да и занять его немного проще, как мне кажется. Не то чтобы я против – один хрен делать что-то надо, но поясни-ка, а?
Манго чувствует, как щеки опаляет стыд. Он, офицер, спрашивает, почему должен атаковать ту или иную цель у какого-то сержанта, пускай даже и комендор-! Но, черт побери, никаких объяснений в голову не приходит! Пулемет, из которого скосили того одинокого парня у воронки, расположен, судя по сектору обстрела, где-то между левым укрепленным пунктом и первым бараком, или, может, в скоплении пальм на левом фланге, которое и лесом-то назвать язык не поворачивается – но это менее вероятно. К тому же этот дырявый, как решето, сарайчик худо-бедно, а прикроет от обзора узкоглазых на правом фланге солдат Андерсона. А вот тех, кто попробует взять дальний блокгауз в лоб или со стороны текущих позиций пульвзвода роты «Гольф», ждет с распростертыми объятиями натуральный огненный мешок. И Андерсон не может это не понимать, но все же просит о помощи! Может, он знает или приметил что-то из того, до чего не додумался лейтенант?
Выслушав ответ, он кивает:
- Хорошо. Только есть одна проблемка. – Донахъю выразительно постукивает двумя пальцами по запястью, где отсутствуют часы. – Но ничего, что-нибудь придумаю. Сколько сейчас на твоих?
Над головами громыхает, и вместе с криком «Пригнись!» Донахъю чувствует, как чья-то тяжелая рука вжимает его в землю. По спине и каске дробит частый град толи осколков, толи земли комьев. Прямо перед носом офицера в песок входит даже на глазок острая и длинная щепа, и Фрэнк чувствует, как проступивший пот холодит спину. Кто-то стонет, а он опять цел. Но как долго это продлится? Этот проклятый островок будто создан для того, чтобы убивать! Огромные снаряды линкоров его не взяли, бомбы только бесполезно перерыли землю, а бедная пехота вместо того, чтобы зачистить недобитков, обильно оросила негостеприимный берег своей кровью. А сколько ее еще прольется?
Андерсон ругается на чертову шрапнель – и Манго с ним полностью согласен: только попасть под огонь артиллерии еще не хватает, тем более под такой практически прицельный – головы не поднять. И тут, словно хор, отозвавшийся солисту, гремят новые взрывы, уже потише – в ход, видимо, пошли минометы. Не надо быть пророком, чтобы понять, что огонь ведется из разных калибров – участок и вправду пристрелян хорошо. И хрена с два со своего места сдвинешься – осколками начинит тушку только так. Остается только ждать и понимать, что время на подготовку тает водой в чашке под жарким солнцем.
Рядом орет комендор-сержант, настойчиво требуя ответа. Взводный сплевывает скрипящий на зубах песок, осторожно прочищает мизинцем ухо от неумолчного звона.
- Понял, понял! – отзывается ворчливо. – Успею, куда уж я денусь отсюда. Постараюсь сделать что в моих силах, как доберусь до своих – друг от друга зависим же. – новый разрыв заставляет вжать голову в плечи. - Есть пока какие мысли и идеи, которые мне стоит знать?
А обстрел все не стихает, вырывая из солдат все новые и новые стоны. Близкий разрыв заставляет Донахъю инстинктивно зажмуриться и внезапно пробуждает в памяти давно читаные строки Сигера. И сразу рождается ощущение, что все эти неумолчные, бесконечные разрывы – словно послание, морзянка от смерти, которой она зовет на свидание именно Фрэнка. Вот только никакого желания видеться с ней у лейтенанта нет.
- Вашу ж мать! – цедит он. – Да когда ж они прекратят, с-суки!?