Высоколобые интеллектуалы любят утверждать, что человек меняется с прошествием времени, подразумевая, конечно, годы или даже десятилетия. Кто бы спорил! Только вот есть такие ситуации, когда изменения происходят куда быстрее: и лейтенанту Донахъю довелось стать тому для себя примером. И его это вот просто совершенно не радовало.
Первый час после посадки и пересадки энергия била через край: вот оно, вражье логово, рукой подать! Сейчас все начнется, и узкоглазые макаки пожалеют, что вовсе родились на свет. Артиллерия, авиация, гул непрестанный и взрывы – настоящая, мать ее, симфония грядущего торжества! А что стреляют в ответ, так и черт с ним – на то и нужна высадка, чтобы прибрать оставшихся недобитков. И пусть будет непросто, но зато это шанс проявить себя и доказать и Ами, и Уэлл-Уэллу, что он, лейтенант Манго, достоин куда большего, чем командовать взводом! Готовый к любым трудностям офицер терпеливо стоял, опершись на борт утлого суденышка, стоически перенося и холод, и мокрые капли, что ветер-паскуда швырял в лицо, и неповторимый аромат морской соли, бензина и блевотины, который был столь крепок, что его, кажется, можно было в горсть зачерпнуть. Невозмутимое и горделивое выражение человека, который знает, что происходит, и знает, что будет, не сходило с лица Фрэнсиса, и только абсолютно немелодичный свист, в котором только настоящий меломан, и то с трудом мог узнать «I've Got My Love to Keep Me Warm».
Час второй это бравурное, шапкозакидательское настроение погасил. Довольное ощущение от того, что японца сейчас причесывают изо всех калибров, и морпехам останется только добить случайно уцелевших, сменилось муторным, сосущим под ложечкой ожиданием, когда же все это наконец закончится, и амтраки двинутся к берегу. Стало зябко, а непрестанно ходящая под ногами палуба заставляла с тоской вспоминать если не земную твердь, то хотя бы плавное покачивание «Зейлина». Желудок офицера, в отличие от многих его бойцов, не подводил, хотя на сильной волне иногда и подскакивал кверху. Тогда Манго кривился, как от зубной боли, и воротил нос в сторону, лишь бы не ощущать убойного амбре. Нехудожественный свист тоже закончился, а на лице Фрэнка поселилась мрачная мина.
«Хуже уже не будет» - был уверен офицер, но безжалостное время доказало, как он заблуждается. К исходу второго часа захотелось курить. Сначала – просто и привычно подымить, а потом желание стало просто невыносимым, одуряющим и навязчивым. Скрипя зубами, Фрэнсис тщетно пытался задавить его, но даже в краткий миг темноты, когда он моргал, перед глазами как живая стояла картина, как он, наплевав на все, достает, наконец, эту проклятую сигарету и блаженно затягивается. Это был катарсис, короткий, как удар ножом, а после него Манго снова возвращался в постылую реальность, где, само собой, шанс, что джаповский артиллерист пристреляется по огоньку, был минимален, но… чем черт не шутит? Да еще у некоторых представителей личного состава мозгов нет – под горячую руку лезут.
- Че происходит? – ласково поинтересовался Донахъю у капрала. – Действительно. Какой правильный вопрос! Сплавай-ко по-быстрому к генералу Джулиану, или к «Тихоне» Спрюэнсу, обрати их внимание на то, что у них все распустились. Не поря-адок! Ладно, - посерьезнел офицер, - если без шуток, то дело, вероятно, в том, вероятно, что штабные артиллеристы не смогли по такой темноте корректно определить не попавшие под огонь артиллерии объекты, и решили сдвинуть график вылета. И это нам на пользу: если бы наверху какой-то умник решил бы на это наплевать, то часть секторов осталась бы охваченной ни огнем с моря, на атакой с воздуха. Они перестраховались – нам же лучше. Больше шансов, что зачистка территории от противника пройдет успешно. Все, свободен.
Час четвертый сменил раздражение злобой на весь белый свет, и только офицерское достоинство и понимание того, что те, кого ты сейчас пропесочишь, потом будут прикрывать спину, останавливало Манго от того, чтобы сорваться на бойцов в жалкой попытке хоть как-то задавить безумный коктейль из смешанной с бешенством усталости. Вот уж действительно, из двух самых паршивых дел – «ждать и догонять», ожидание – наимерзейшее. Да еще курить хочется все также сильно. Задеревеневший офицер переминался с ноги на ногу, лихорадочно стучал подошвой по палубе, барабанил пальцами чечетку по борту и бубнил себе под нос параграф за параграфом основ организации караульной службы: не то чтобы помогало, но хоть как-то занимало бесцельное растрачиваемое время.
И, кажется, происходящее медленно сводило с ума и подчиненных. Домино тянул длинные, словно жвачка, совершенно несмешные анекдоты. Остальные вроде и смеялись, но все равно хотели его заткнуть. Или хотели заткнуть, но смеялись – хрен их разберешь. Тем временем переходящий флаг шутника принудительно втиснули в руки Слипуокера. Пока тот изображал дикарский акцент, Донахъю пришел к выводу, что ему, как командиру, пора бы уже взять вопрос о боевом духе солдат в свои руки. Что он и сделал – в своем стиле.
- Верно подмечено! – стеклянно усмехается лейтенант, дергая рукой словно марионетка в руках пьяного кукловода. – Зуб даю, что там осталось десятка два-три злых джапов, сожравших всех своих приятелей и теперь думающих, что наши лоханки с бульоном и мясом – их завтрак! Верят, сволочам, что их ждут квелые от долгого плавания джи-ай с приправой из говен, а вместо них придут морпехи, сблевавшие весь страх словно кошка – шерсть. Ну ничего, заровняем их в землю как асфальтовый каток – окурок!
«Что ты несешь, Манго?» – ужасается внутренний голос, еще не забывший, как надо вести себя на гражданке. И тут же вторит ему досадное прозрение: «Матерь Божья, дожил, да чтоб тебя-а-а! Уже мысленно себя по прозвищу зову! Я не Манго, я – Фрэнсис Донахъю, с-сука, чтобы вы все провалились!» С несказанным раздражением офицер проводит с нажимом мокрой рукой по лицу, словно пытается снять маску – и резко отдергивает ее. «Нет, не сейчас. Не перед боем. Лейтенант Манго, говорите? Пускай будет Манго. Уж он-то точно знает, что делать. И помилуй, Боже, япошек, потому что я… нет – мы – мы их не помилуем».
Как выяснилось, гарнизон острова тоже щадить гостей не намерен. Сверху – Фрэнсису показалось, что точно над его головой – отчаянно громыхнуло, и лейтенант инстинктивно вжал голову в плечи. Вмиг побледневшие губы шевельнулись, словно пытаясь пробормотать молитву или грязно выругаться, но ни звука с них не сорвалось. Лишь несколько секунд спустя, после того, как Донахъю судорожно втянул сквозь зубы холодный воздух, он нашел в себе силы скомандовать:
- Не высовываем морды: сегодня не тот день, чтобы открывать во лбу третий глаз. Ветчина, как второй номер экипажа заметит противника – вставай к пулемету, не раньше. Давайте, парни, держитесь – началось.