Медаль! Даже в самых смелых мечтах Айзек не забредал в этакие фантастические дебри. Он едва не пропустил мимо ушей все остальное, но выражение лица Диаманти, тон его голоса вывели Скрипача из ступора. Капрал не был склонен к проявлению эмоций, и Айзек, прекрасно чувствовавший такие вещи, тут же напрягся и попытался понять, на какую именно мину он наступил.
Он-то, конечно, спрашивал не совсем про пулеметчика. Да и вообще задал вопрос только чтобы знать, в случае чего сочинять историю про продолбанный огнемет или честно признаться, что бросил его, когда спасал товарища. Помогать Диаманти и было его работой. Скрипач просто одалживал капралу свои руки. Тащить, стрелять — ну и вентиль крутить, куда же без этого. То, что к рукам прилагался остальной Айзек, являлось всего лишь недоразумением длинною в восемнадцать лет. Но Мрачный вроде и не подозревал Айзека в том, что тот его бросит. Что тогда? Неужели он волновался за Скрипача? О-о-о...
Здесь, на палубе "Зейлина", где самая большая опасность исходила от беспощадно засасывающих в свои ряды футбольных команд, под этим очень голубым небом, среди этих очень живых людей, трудновато было поверить в конечность бытия. А в конечность собственного бытия, и уж тем более бытия Диаманти, — и вовсе практически невозможно. Вот же он стоит. Хочешь — можно потрогать (если не боишься получить в глаз).
И все же Айзек знал, что записаться в огнеметчики — это такая сложная форма суицида. Почему Мрачный в это впрягся, Айзек не спрашивал. А с ним самим все было просто: он думал, что терять ему нечего, а выиграть в эту лотерею он мог целый мир, где ему нашлось бы место.
Конечно, он не хотел умирать. Но были вещи страшнее смерти.
(Конечно, он хотел стать героем. Но существовали сокровища дороже медали.)
— Ну какой из меня герой, — Айзек виновато улыбнулся. — Я буду торчать у тебя за плечом, не беспокойся.
("Даже если нам придется спуститься в ад," — хотел добавить он, но не стал. Получилось бы, что он как-то немножко навязывается.)