Письмо. Винк писал письма домой. Поначалу. Ответов, правда, не получал. Возможно, не везло, и раз за разом обстоятельства не давали письмам догнать адресата. Или, быть может, нечему было догонять. Скорее – второе. Но и это Вилли уже отстрадал. Решение было спонтанное, решение было судьбоносное, решение было дурацкое. Но оно было, и оно было в прошлом. А впереди было только будущее. Люди часто пытаются исправить прошлое, сами того не осознавая, вместо того, чтобы принять настоящее таким, какое оно есть, и пытаться изменить будущее.
Например, добавив в мешочек с родными, американскими центами, местных монеток – трехпенсовиков с дубинками, пенни, шестипенсовиков и двухшиллинговых с птичками, и странного одношиллингового мужика на корточках с копьем. Возможно, стоило еще земли набрать, но для этого нужны были банки какие-нибудь или что-то герметичное. Когда твой талисман превращается в стекающую из штанов или из рюкзака грязь, это нехороший талисман.
Например, обзаведясь бензедрином. Замешкаться при высадке, утонуть или потерять пулемет из-за того, что небо, воздух и вода танцуют лихорадочный свинг было бы бессмысленно. К японским пулям и снарядам это не относилось – тут от Вилли ничего не зависело, где высадят, там высадят, кто встретит, тот встретит. Как говорится, на кого бог пошлет, тому и прилетит.
Например, написав письмо. В канцелярию, конечно, с пометкой. Потому что прятать это письмо в карманах или рюкзаке – просто глупо. От того, что в посмертном послании будет дырка, оно будет разъедено водой или разорвано взрывом адресатам лучше не станет. Содержимое письма родственникам, впрочем, было достаточно лаконичным. Все эмоции уже были потрачены на предыдущие письма. В том числе и такие же. Завещание, в котором все, что еще осталось от имущества, передавалось детям. Бессмысленные извинения. Заверения в любви – частично искренние, частично ложные. Майка и Анну Вилли любил, хотя слабо понимал, ибо они как-то даже для детей быстро отдалились от него. Жену – скорее терпел. Второе письмо было в газету. В NYT, которую на гражданке Вилли почитывал. С таким адресатом, конечно, с письмом могло случиться всякое, но Вилли чувствовал, что обязан его написать. Стэнтон не вел дневник. Но он смотрел по сторонам. Он слушал. Он не слишком активно участвовал в развлечениях сослуживцев – стеснялся, что ли. Несколько неудобно мужику за тридцать развлекаться с мужиками под двадцать. Но он видел людей, а не некоторое количество солдат. И как бы он ни старался забыть про это, в такие моменты, перед приближающимся боем, накатывало. И он писал, чтобы их не забыли. Чтобы запомнили такими, какими они были. Правда, по какой-то полуосознанной, полуинстинктивной причине он писал это в «посмертном». И, пока что, еще ни одно из этих писем не было отправлено.
Например, заниматься чем-то более полезным, чем пытаться пробурить в стене кубрика дырку взглядом. Службы преподобных Вилли старался не пропускать, потому что сказать, к какой религии была более благосклонная высшая сила (она же судьба, она же бог, она же провидение, она же карма) было достаточно сложно. С одной стороны, католическая церковь весьма успешно управляла миром почти тысячу лет, с другой стороны, протестантская добилась куда больших результатов за более короткое время. И поэтому к службам Стэнтон подходил как к игре в карты – не ставил слишком много, но и не пасовал каждую раздачу. А после службы, посмотрев по сторонам и убедившись, что за карты на гауптвахту никого не тащат, Вилли достал таро и начал раскладывать, пытаясь понять, что судьба ему готовит.
Ему, или любому, кого подобный расклад бы заинтересовал.
Потому что непонятно было, что будет. Мощь, которая выкатилась на рейд, не то что впечатляла, она завораживала. Казалось, одного бортового залпа хватит, чтобы от япошек ничего не осталось. Чтобы любой остров с водой сравнять, а потом еще немного пониже сделать хватит. Чтобы гору в ущелье превратить. А об концентрацию морпехской удали можно было ножи точить. Ну, или в нее можно было топоры вешать, и Вилли не был уверен, что так и было запланировано, так много людей на одном корабле. Наверное… С другой стороны, транспортов-амфибий так и не увидели. И сердце у полковника прихватило. И обещания командования были какие-то слишком уверенные…
В общем, непонятно было, как всегда. А в такой ситуации было можно только полагаться на судьбу. И, при определенной наглости, пытаться подсмотреть, что она готовит.
Делиться своими сомнениями, впрочем, как и открытиями, с Шерродом Вилли не собирался. Это не самая хорошая примета, загадывать что-то наперед, хорошее или плохое. Да, потом можно говорить, что «я же говорил», но зачем. Как-то мерзко это выглядит, самоутвержаться на гибели сослуживцев. Единственное, что он сказал бы Бобу, если бы тот спросил, что на все воля Судьбы, и от Судьбы не уйдешь, не уплывешь, и не улетишь.