— Знаешь, Боб, — прищурился Райз против солнца и опустил стенсон ниже на лоб, чтобы тень закрыла глаза, — там они. В кишках чую, — шлёпнул себя по голому пузу. — Они ж как крысы, в норы зароются и сидят. Много ли места надо японцу? Они у себя к тесноте привыкли, вот и расползаются теперь. Паразиты!
А больше ничего журналисту не сказал, только сигареткой его угостил. После того, как весь лагерь перерыл, чтобы слухи поганые пресечь, как-то самому нагнетать, тем более публично, прессе, и не к лицу. Улыбнулся объективу фотокамеры — полуголый исхудалый морпех в ковбойской шляпе и правда являл из себя любопытный вид, достойный увековечивания. Но на душе скребли кошки. И сколько не убеждал себя Эд, что всё дело во вновь проснувшейся малярии, или противных таблетках, или всепожирающей скуке, всё равно гудело брюхо, предупреждая об опасности. На Соломоновых их тоже было мало, они голодали, но опять-таки подобно крысам, бились до последнего. И даже заражали своими японскими болезнями. Снова как грызуны.
От воспоминаний о лихорадке Родео тряхнуло и он полез в карман за атабрином. В лазарет не шёл — чем лежать на больничной койке лучше утопиться. Тут, на палубе, хотя бы воздух свежий и солёный, солнце светит, дельфины плещутся. Не Техас, но тоже хорошо. Лучше, чем в Зеландии — все свои. Хоть, конечно, увольнений с прелестями городской жизни сержанту не хватало немного. Да и держаться подальше от человеческих скоплений тут было значительно сложнее. Скэмп и Бандит, что помогли с Розой, почти не мешали, но за недели вдали от суши даже они начали побешивать. Эд, впрочем, этого не показывал ни им, ни кому-либо другому — морская пехота была, прежде всего Братством, если не по крови, то по духу, выделяться не стоило.
Да и нашлась социальная активность по душе даже Райзу — карты. И рутину разнообразили, и денег шанс подзаработать предложили. Не то, чтобы они в бою хоть какую-то ценность имели, но всё равно приятно. И воспоминания о доме навевает — покер почти национальный спорт Техаса. Недолго думая, Родео записался на турнир. И даже обещание себе дал: победит — новую наколку набьёт. На груди. Карту с бабой-джокером.
И была ещё тревога: письмо родителям. Многие сослуживцы строчили как печатные станки, исписывая десятками страницы, а Эд, как ни старался, но за несколько подходов даже пары строчек выдавить из себя не смог. Не шли слова. О чём писать? О том, что происходит, нельзя — цензура зарежет, о политике тоже. О Зеландии? Отец не одобрит. Прощаться? Сглазишь. Да и слабость это — в семье Райзов душевные разговоры не велись. Случись в гробу вернуть и то, сомневался сержант, что кто-то (кроме, может, пары соседских девчонок) хоть слезинку прольёт. Гордиться будут, в этом был уверен. Хвастать, может. А горевать? Нет, как ни пытался, не нашёл Родео, что написать.