Южная ночь, насыщенная пряными ароматами, густа и черна, так, что кажется, что ее можно ложкой черпать. За распахнутым окном, впускающим в комнату игривый ветер, колышутся в такт порывам усеянные маленькими золотистыми цветочками свисающие ветви, исполняющие свой тихий летний танец. Южный Крест, яркий и большой, клеймом легший на небо, по-прежнему служит путеводной нитью путешественникам: а для американцев он – символ чужого, незнакомого горизонта.
В маленькой комнатке с выцветшими полосатыми обоями горит под зеленым абажуром тускловатая горчично-желтая лампа, разгоняющая свет у невысокого кривоногого столика, за которым на стуле с широкой спинкой сидит, сгорбившись, мужчина в накинутом на плече кителе. При свете видно, как серебрятся на его широких плечах лейтенантские погоны. Следуя уверенным движениям руки, по страницам дневника скользят написанные убористым почерком строки:
…Есть что-то общее между армией и крупными компаниями. И там, и тут ты чувствуешь себя лишь маленьким винтиком в этом тонком механизме, и порой даже не знаешь, ради чего ты вращаешься. И пускай от твоего движения зависит работа какой-то части этого безумно сложного устройства, ты все равно не определяешь его ход. Но и в войсках, и в моем родном «United Fruit» шестеренка с мозгами и амбициями может подняться вверх – и грех таким шансом не воспользоваться. Деталь, показавшая себя хорошо и там, и там, может рассчитывать на многое – если не сломается, конечно.
Армия… Вернее, наша морская пехота – не суть как важно в глобальном плане. Всем бы она была хороша, и могла бы послужить хорошим карьерным толчком, если бы не одно – не люди, в ней служащие. Работая в фирме, ты всегда можешь, так или иначе, подобрать штат подчиненных под себя: кого-то уволить, кого-то перевести на другое направление. А войсках так нельзя: дали тебе человеческий материал, с ним и работай. А материал этот да-алеко не лучший. Оно и понятно: у доброй трети нет ни образования, ни мозгов. К тому же возраст: соображения по молодости лет нет никакого, и они постоянно ищут баб и бухло – как дети малые, ей-Богу!
А все потому, что мы бездельничаем. Отдыхаем после военной компании, которая благополучно – на полях поставлен жирный подчеркнутый знак вопроса – прошла мимо меня. Вот от безделья все и начинается. От него, и от того, что наше командование наконец-то соблаговолило снова начать закручивать гайки. Нет, я понимаю, что солдатам надо было дать отдохнуть, иначе в перспективе проблем было бы еще больше, и ни в коей мере не оспариваю подобное решение, но все же, все же… Как же тяжело с ними работать. Если бы не мои сержанты – отличные парни, между прочим! – было бы мне гораздо хуже. А так хоть есть, на кого положиться. Физик – ветеран, успел повоевать и знает, что надо солдату, чтобы не сдохнуть в первые же минуты боя. Трещетка всегда оптимистичен, замечательно знает материальную часть своей пулеметной группы и, что немаловажно, умеет вести людей за собой. К тому же наши отцы служили в Великую войну на одном и том же затерянном и всеми позабытом фронте, а раз уж мне мой смог привить правильные взгляды на жизнь, то и ему его тоже. Бэтмен – сержант надежный и исполнительный, ответственный. Крепкий малый – хоть сейчас на плакаты. Да и в принципе не по годам взрослый… если закрыть глаза на его увлечение комиксами. Но пока оно не мешает службе – пускай читает своего «Бэтмена» сколько угодно! Уж лучше так, чем если бы он пьянствовал по барам, как ирландец.
Да уж, без сержантов было бы совсем поносно. Но и так все не особо хорошо: тоска за душу берет от этого тупого сидения. Хотя, конечно, здесь красиво, да и местные нас превозносят как героев – приятно, черт побери! Ну и внимание со стороны слабого пола льстит, куда ж без этого. Но все равно: сидеть на курорте и понимать, что все планы идут псу под хвост, обидно. С тем же успехом я мог постараться попросить нужных людей надавить на неповоротливую бюрократическую машину, и остаться дома в каком-нибудь штабе, или при учебке: ничего бы не изменилось, зато перед старшими офицерами примелькался бы.
А тут сидишь на другом конце мира и маешься в ожидании хоть чего-то. О доме все чаще вспоминаю, скучаю по сыну, сестре, жене. Как они там, без меня? Семья, конечно, без поддержки не оставит, но все равно: тяжело осознавать, что я должен им помогать и поддерживать, а иначе, чем в письмах, не могу. Вот и остается только одно – дрючить свой взвод до посинения, чтобы, когда нас отправят в бой – а я верю, что отправят – они сами не передохли, и меня убить не дали.
Хотя, послушав тех, кто уже сталкивался с джапами, я начинаю сомневаться, правильный ли я выбор сделал, став морским пехотинцем. Гораздо безопаснее, кажется, было бы проходить службу в артиллерийских частях: знай высаживайся на расчищенный плацдарм да командуй кидать «чемоданы» туда, куда глазами и не разглядишь. И тоже есть шанс на награду: правильно все рассчитал, уничтожил огневую позицию или фугасным засадил в атакующую пехоту орду – герой! Но ладно, чего уж, о сделанном выборе, который изменить все равно нельзя, и переживать не стоит. Уж лучше быть в пехоте, чем в летчиках – у тех проблем побольше нашего.
Поскорей бы закончилось это ожидание! Хоть как-то, хоть чем-то – только не это тупое сидение и затянувшиеся учения!»
Дописав последнюю строчку, мужчина поднялся и, закрыв дневник, аккуратно убрал его в верхний ящик стола. Пройдя неспешно к распахнутому окну, он выудил из лежащей на подоконнике пачки сигарету и задумчиво затянулся. На горизонте уже алел рассвет, первыми лучами блестя на широко раскинувшемся море, и птицы уже начинали свою перекличку. Начинался новый день. Френсис Донахъю, известный сослуживцам больше как лейтенант «Манго», не загадывал, что он принесет с собой, стоически ожидая хоть каких-то перемен в своем однообразном сидении в этом поистине райском уголке.