Ах, это парижское утро, шумней чем субботний день на ярмарке Роазоне и столь же бестолковое! Только первые, еще пока несмелые лучи рассветного солнца коснулись покатых крыш, как город ожил, зашумел. Зеленщики и пекари, торговки и горничные спешили на своим делам, успевая переговорить, казалось бы, с каждым вторым встречным. Ах, этот Париж, город жизни и любви! Но также – крови и смерти. Пока простецы решают свои маленькие дела, благородные господа готовятся поубивать друг друга.
Одним из тех, кто готовился сегодня испытать удачу и свое мастерство, был мсье Танги де Тонкедек, небогатый бретонский шевалье лет сорока, проживавший в небольшой комнатке на верхнем этаже небезызвестного трактира «Лиса и виноград». Проснулся он сегодня еще до рассвета и, как это часто с ним бывало, в прескверном настроении. Пол беды, что он тратит свое бесценное время на дуэль – честь дело святое, обиден повод, такой, что в него не поверит даже самый наивный и глупый из дворян.
Танги знал, что повод этот – гнусная клевета, и цель дуэли одна – унизить и убить его. Эти парижские хлыщи, чтоб им пусто было, боятся честных бретонцев, боятся и не любят. А почему? Потому что завидуют чистоте и древности их крови, достойному воспитанию и близости к своей земле. Для парижских вертопрахов их поместья всего лишь способ получить деньги на кутежи да, кому повезло, поохотиться. А бретонцы свою родную землю чувствуют, живут ей – и она отдает свои дары вдвойне и втройне. Точно также и неприветливое холодное море.
Все хотят обидеть бедных бретонцев! Поэтому самого назойливого наглеца следовало проучить, и сделать это так, чтобы впредь он навек зарекся оскорблять кого бы то ни было. Ну, кроме чертей, что будут под ним угли ворошить до поглубже макать в котел с кипятком. Правда, вчерашнее вино развязало язык и, в итоге, вместо твоих должны были биться восьмеро… Но уж если Господь так рассудил, то почему бы и нет? Все просто: спутники шевалье де Буле в чем-то провинились, и Бог таким образом собирается их убрать из колоды живых в отбой. Так почему бы не помочь Ему с этим?
Одним словом, де Тонкедек началом утра был недоволен, хотя и признавал, что оно должно пройти именно так и никак иначе. Облачившись в свой привычный костюм, построенный для него еще лет двадцать тому назад одним из виднейших столичных портных, проверив верную шпагу и надвинув почти до самого своего выдающегося носа старую верную шляпу, Танги вышел в парижское утро.
Со спутниками своими за все время пути он не обменялся и парой десятков слов, предпочтя бессмысленным разговорам мысленное брюзжание надо всем происходящим и увиденным. И только когда обе группы благородных господ встретились, Танги позволил себе сказать самую долгую фразу за весь день:
- Приветствую благородное собрание. И тех, кто со мной, и тех, кто на стороне моего визави. Давайте по-быстрому решим этот вопрос, отправим тех, кто заслужил, в короткое путешествие в Ад, а сами – не важно, на чьей стороне были выжившие, отправимся в таверну. Столик и доброе бургундское вино нас уже ожидают.
Мсье де Буле? Не желаете ли признаться, что оклеветали меня, или предпочтете умереть с ложью на устах? Кстати, забыл спросить, - де Тонкедек виновато пожал плечами, - вы кем будете? Добрым католиком? Или вам приятнее считать себя бесчестным гугенотом? В любом случае, я рассчитываю, что ваша шпага будет хотя бы в половину такой острой, как ваш язык.
Сбросив всю лишнюю верхнюю одежду и оставшись в белой (ладно, скорее серой) рубахе с поеденными молью кружевами, бретонец разгладил мигом снова встопорщившиеся усы, подергал себя за острую бородку и, откашлявшись, наконец отсалютовал оппоненту. Медлить и выжидать он не стал, сразу перейдя в наступление. Движения его, хотя и весьма напористые, были движениями скупца, холодного и расчетливого.