Встреча с безумной (а теперь сомнений в ее болезни у Андерса не осталось) Линнеей привело литератора в сумрачное настроение. Он сидел в плетеном кресле, иногда переминаясь из стороны в сторону, и пил кофе, хотя и крепкий напиток в тот момент не доставлял Харстагу удовольствия. Пожилая женщина поначалу производила благоприятное и даже сочувственное впечатление, ведь при мыслях о приюте для умалишенных любой человек представляет себе мрачные стены, заколоченные ставни и грубых санитаров, развозящих жидкую похлебку в ржавеющей посуде на скрипучих каталках. И, невольно, читатель писем начинал воспринимать положение Линнеи как бедственное, требующее спасения. Однако же это восприятие было весьма далеким от реальности, в которой фрёкен Эльфеклинт наслаждалась пансионом с эклерами и прислугой. И делала она это столько самозабвенно, что не оставила у Андерса и капли сомнений в том, что единственный человек, который интересовал ее в сегодняшнем собрании, а, возможно, и во всем мире да во все времена, была никто иной как Линнея Эльфеклинт. Тому было много говорящих подтверждений и в манере женщины держать себя, и в ее интонациях, и в построении фраз, как с неоднократным подчеркиванием общего дня недели рождения гостей, но самым вопиющим было то, чем она встретила гостей.
Харстаг, в общем-то, не жаловался на свою судьбу, хотя и мог бы, если бы захотел, найти повода для горя, но он понимал, что во-многом обязан Взору, точнее, проклятию вэсен, пробудившему его, своим сегодняшним положением в жизни, и потому принимал свою ситуацию с изрядной долей смирения. Но так было не с каждым, и нельзя было уверенно сказать, что Петтер вытянул самый дурной жребий из всей компании - кто знал, какие демоны обуревали остальных? Но вот что можно было сказать, так это то, что каждый из гостей, включая и Андерса, пришел к Линнее со своей бедой, пришел в надежде получить ответы или хотя бы успокоение, что эти ответы существуют, но вместо них получил пространный рассказ о прошлом Общества, к которому старушка призывала своих гостей присоединиться. В ее повествовании было столько самолюбования, столько позы, демонстрировавшей превосходство знания, но ни капли сострадания к людям, которые искали у нее помощи.
Сам рассказ был, вне всякого сомнения, прелюбопытен и открыл литератору глаза на ту составляющую мира непознанного, с которой он соприкасался лишь весьма касательно в историях и полуправдивых сказках, которые он слышал во время своей экспедиции. И стоило бы обратить внимание на это, казать, что во всем рассказе фрёкен Эльфеклинт было столько сказано о перипетиях событий вековой давности, не имевших значения сейчас - ведь право слово, какое было дело сегодня до того, предал Линней общество или нет? - но так преступно мало о том, как, собственно, взаимодействовать с вэсен, что если бы поставить рядом Андерса, который не слышал рассказа, да человека, который только его и слышал, то вышло бы, что Андерс знал о борьбе с вэсен больше другого. Но Харстага волновало даже не это, а понимание, что читатели - его читатели - никогда не станут разбирать такую историю на страницах книги. Они в лучшем случае перелистнут главу да продолжат читать дальше, упустив важность полученных сведений.
Нет, убедительно сказал себе литератор, так излагать он не имел права. Всю эту сцену нужно было переделать, от начала и до конца. Пускай не будет ливня и цепей на дверях, но хозяйка старинного замка должна была вызывать симпатию и в то же время искреннее беспокойство, а значит, ее рассказ будет не столь гладок и складен, а обрывочен и полон недомолвок. Поглощенный этими мыслями Андерс раскрыл блокнот и, продолжая вполуха слушать беседу, начал вносить короткие пометки и наброски будущей сцены. В голове у него уже складывался сюжет первой главы, в которой герой, пережив встречу с Зимним королем, отправляется на поиски союзников в борьбе с ним и находит лишь сухонькую старушку, проводящую последние свои дни в заключении лечебницы, которая постепенно, за чередой встреч, перемежаемых буднями героя, чтобы создать нужный контраст в событиях.
Процесс этот полностью поглотил внимание Харстага, так что он практически растворился из беседы, только кивая в такт вопросам и некоторым ответам, показывая, что по-прежнему следит за течением разговора. Столь же отвлеченно он поставил подпись на документе в положенном месте и, только когда все формальности были закончены, а хозяйка встречи начала делать недвусмысленные намеки, что пора бы гостям и честь знать, Андерс едва ли не насильно вырвал себя из рабочего настроения.
- Было приятно познакомиться с вами, - проговорил он, закрыв записную книжку и поднявшись из кресла, - фрёкен Эльфеклинт, господа... возможно, теперь правильнее будет теперь говорить "коллеги"? Признаюсь, мне не терпится осмотреть замок, и я собираюсь навестить его ближайшим же утром, после завтрака. Предлагаю сделать это всем вместе, если ни у кого нет иных планов.
Литератору хотелось как-то приободрить товарищей по несчастью, сказать что-то вдохновляющее, но нужные слова не приходили на ум, да и делать это на лужайке перед Линеей было не очень удобно. Поэтому мужчина и поспешил предложить встретиться по адресу замка, чтобы увидеть его собственными глазами и в нем, под взглядом вековой истории Общества, познакомиться с новообретенными соратниками по-настоящему. К тому же так можно было дать каждому время принять последнее решение - сегодня они выслушали историю и предложение фрёкен Эльфеклинт, и, возможно, за ночь кто-то мог решить, что не готов связывать свою жизнь с Обществом. В таком случае у него или них была бы возможность не явиться под благовидным предлогом (или без оного).
- Меня, признаюсь, насторожила обязанность нас с вами избирать кастеллянов и кпелланов общества. Не слишком ли это поспешно для такого маленького круга людей? Но, возможно, в замке этот и другие вопросы станут более понятны.