Ей потребовалось несколько мгновений: все таких же долгих, как прежде, все таких же хаотичных, чтобы понять, что произошло. Чтобы ощутить вкус железа на кончике языка, с разбитой губы, откуда медленно стекала тонкая струйка крови. Грубый и резкий удар призрака не мог уничтожить её физическое вместилище - и тем более дух. Но гордыню? Демоны – и ангелы, как бы врали себе и другим – существа эмоций, и Гордость была присуща всем элохим. И задеть её – опасное занятие. Гнев медленно закипал в душе Ксин, растекаясь по ноющим мышцам и венам, рискуя вырваться наружу в любое мгновение. Убийца усмехнулась, когда она, прикоснувшись к губам, увидела на кончике пальцев кровь.
Те немногие светлые намерения, что таились в душе падшей, когда она прикоснулась к артефакту, исчезли; она даже не слышала крика Генри – или, пока разум был затуманен ядом злобы, просто не обращала внимание. Наконец, поднимаясь с пыли, она заговорила:
– Я… я... – словно в грубой пародии на удивление и отвращением призрака, говорила Ксин, – твоя госпожа и богиня, мертвец. Domina et Dea, и вы будете слушать меня, а если поднимешь руку на меня впредь - отправишься в самые грязные, самые темные, самые страшные и отвратительные уголки Лабиринта!
Голос Ксин сорвался; ей никогда не хватало ни выучки рыцарей и герцогов, когда дело доходило до внушения собственной воли; ей не хватало природной, божественной харизмы Первого Дома; в конце-концов, сейчас ей просто не хватало сосредоточения и спокойствия. Поэтому, чтобы подкрепить собственные слова, она замахнулась ладонью, будто собираясь дать пощечину призраку. Убийца попыталась призвать силу Забвения, подкрепляя умение направлять причудливую мощь пассивного разложения собственной агрессией и злобой.