Glorious now behold Him arise,
King, and God, and Sacrifice;
Heav’n sings Hallelujah:
Hallelujah the earth replies.
— John Henry Hopkins Jr., “We Three Kings of Orient Are”
Золото для царя, ладан для Бога и смирна для смертного, чья участь погибнуть. Некто — мы должны спросить у Федроса, кто именно; возможно, святой Григориос Низианзин восемь веков назад — сказал, что из трех халдейских астрологов, прибывших с Востока, чтобы приклонить колени перед колыбелью новорождённого Иисуса, Вальтасару выпал самый печальный жребий. Да, Вальтасар из Эфиопии был молод, когда он распластался ниц перед Сыном Человеческим. Ему было всего лишь двадцать лет, в то время как Мельхиор разменял уже четвертый десяток, а седобородому предсказателю Каспару в его красном колпаке мага было уже шестьдесят. Здесь он имел преимущество над своими коронованными спутниками. Да, втроём они преодолели все те же опасности: счастливо избегли смерти в бурных реках, в горах и от рук сарацин. Здесь они были равны. Тем не менее то был именно Вальтасар, кто был удостоен печальной части преподнести будущему Спасителю Мира погребальные масла. Дар, означающий, что Христу суждено кровоточить, и страдать, и умереть, и быть похороненным в гробнице хладного камня. Здесь Вальтасар был в явном проигрыше перед Каспаром и Мельхиором и их подарками, предназначенными для царя царей и бога богов.
Константин Ангел почитал себя сейчас новым воплощением младшего из библейских магов на земле. Надо сказать, что речь сейчас идёт не о нашем Константине Ангеле, том, который также Лакапин. Нет, Константин, который думал о себе сейчас, что он Вальтасар, был назван «ангелом» не в качестве какого-то сравнения, прямого или ложного, с божьим посланником. Нет, он был Константином Ангелом, потому что происходил из Агелы, области вблизи Амиды, что в Верхней Месопотамии. Он также был офицером атанатов, верно служащим Лисеросу-антонианцу, потому что тот исправно оплачивал многие и многие долги, накопленные им за игорным столом, и потому, что тот обещал пристроить его сыновей при дворе.
Сейчас Константин приблизился к изгороди, за которой держали военнопленных, в компании трех солдат, ранее отчитанных Тавросом Тавридесом за отсутствие милосердия. Они, эти солдаты, несли с собой дар воды в двух бочках — одной широкой и полной, требующей усилий двух людей для своего перемещения, и второй, меньшей по размеру. Бросив взгляд внутрь темницы, покинутой сынами Каина после их трапезы, Константин обнаружил, что его дар воды был также и даром смирны. Именно потому он и решил в потёмках своего ума сравнить себя с волхвоцарем. Что ему было теперь делать? Кого из этих обескровленных мертвых и беспамятных умирающих он должен был напоить влагой человеческого и нечеловеческого сочувствия? Быть может, ему лучше стоило уподобиться сотнику Лонгинию и успокоить их предсмертные судороги своим копьём? Ох, ох, что за ужасная сцена.
Как бы там ни было, нам не столько важно, о чем там думал или не думал второй Константин Ангел. Для нас важно то, что его немертвый теска и другие каиниты насытили свою жажду за счёт презренных разбойников и были таковы. Они были готовы встретить предстоящую ночь на своих условиях.
В этом отношении мы должны сказать, что Таврос Тавридес с его любящим отповеди языком и умением в нужный момент вовремя удалиться, чтобы не видеть жестокости тех, кого он почитал за друзей, был особо хорош. Он смог уйти из этой сцены прежде, чем она превратилась в сцену трагедии, а потому смог уйти чувствуя себя милосердным. Все же он устремился от одного доброго деяния к другому. Он не видел того, что было после. Очень важное умение для каинитов, желающих думать о себе не как о богах или королях, но как о сыновьях человеческих. Очень важное. Очень хорошо Таврос!
*****
Федросу и сопровождавшим его побратимам было доложено, что со стороны крепости к лагерю приблизился одинокий воин с поднятым вверх щитом и белой тряпицей, обмотанной вокруг дубины, что, вроде как, делало её белым жезлом. Хех, белый флаг.
Интересно, мог спросить у себя михаэлит, его двойник с вражеской стороны, что же, был знаком также с трудами Корнелия Тацита, а не только с Ареопагитом? Тот, кажется, писал о белом флаге как о символе перемирия и переговорщиков. Несколько старомодно, если подумать. Но в чем-то уместно. Сегодня Федрос был вправе чувствовать себя Каспаром, благословленным и многоопытностью и мудростью, что приходят с возрастом.
Михаэлиту было сказано, что вестник из башни был взят под стражу и разоружен у внешнего периметра лагеря. Теперь он хотел, чтобы его проводили к лидеру осаждающих, дабы он мог говорить с ним.
*****
Таврос мог видеть, что его новый друг теперь уже не бранился и смотрел на него куда как более ровно. Теламон Афенайос мог чувствовать, что он более не умирает.
Сверх того, разглядывая атаната, антонианец заметил, что восприятие сыграло с ним некоторого рода забавную шутку. Видимо, то были лишь лихая обманка света и тени, что заставили его предположить, что волосы и кожа раненого атаната были светлы как у его собственных родичей в далекой Исландии. Нет, нет. Воин, лежавший перед ним — он, кстати, был уже далеко не молод, ещё одна ошибка — был смугл и черноволос в той мере, в которой это полагается чистокровному ромею. Вероятно, он уже подступал к своему сорокалетию — возрасту библейского мага Мельхиора.