Вид подобных манёвров огорчил Федроса. Такое бывает, когда на поле боя собираются армии нескольких военачальников — их несогласованность губит их прежде, чем то успеет сделать их общий враг. Гармония и порядок нарушены, ритм сбит, как в шестистишье, каждую следующую строфу которого рифмовал новый поэт. Федрос покорил себя за то, что позволил допустить это. Он думал, что оставшиеся в лагере будут просто играть в поло и беседовать с пленниками.
Но повернувшись к крепости, Федрос добродушно рассмеялся:
— Напасть на вас? Ха-ха-ха! Что же вы, не видите, что то едет монах? Это мой собрат Ливелий, из семьи Обертусов, и его личная стража, что он приставил к себе, узнав, как предвзято относятся к Обертусам фуроры, приходя погостить в их монастыри. Но знаете, я, пожалуй, действительно пошлю им гонца. Собрату Ливелию будет лестно узнать, что его фигура внушила страх свите потомка самого Дайзуса по линии Мирншеу. Ты, — Федрос указал на атаната, от которого наиболее веяло страхом, — пойди, передай моему дорогому Ливелию эту забавную весть.
— Теперь же, если дама позволит, я бы хотел всё же продолжить разговор с воеводой Венсиславом. То разговор весьма серьёзный, и он не о вас, и не обо мне, и не о монахе Элии. Это разговор о всех воеводах Искырских, и о послании им. Придя в эти земли, вы взяли больше, чем заложника и обоз, что грозит стать вашей обузой. Вы взяли жизни всех монахов из монастыря святого Ираклия. В отличие от золотых кубков и окладов, те жизни вы уже не можете вернуть. И что же теперь? Вы стоите здесь и просите помиловать вас, но просите без раскаяния. Вы не предлагаете мне союз. Вы даже позволяете своей свите называть меня глупым греком. В Болгарских землях решат, что Константинополь ослаб. Что можно приходить и разорять его провинции, и в худшем случае вы лишь уйдёте с пустыми руками и поощрением в виде лошадей. Вот о чём вы просите меня, Венсислав из линии Шеу. Исполнили бы вы сами такую просьбу, будь вы на моём месте?