В пути Брафин молчал. Он и в крепости особой разговорчивостью не отличался, а после смерти Хмельного Кряжа и вообще будто пива в рот набрал. Только перекинулся парой слов с дварфом-попутчиком для знакомства — и всё.
Зато думал много. Меряя шагами подземные проходы, где каждый звук отдавался гулким эхом, и спускаясь в глубины гор, Брафин размышлял. Больше, конечно, тревожился и переживал, да и вообще всё думы были невесёлые. Думал о матери с отцом, — где они, что с ними стряслось? — об остальных выживших, о Штеррене, даже о Гуннирсоне. О детишках-раздолбаях. О самой крепости. О трубке. Об очках. Мрачные были мысли, да.
И вот теперь, сидя задницей в грязи на дне Армоком забытого ущелья, слушая утихающий гнев земли, Брафин думал о том, какие же они с Оравером везучие.
— Ты в порядке? Ух… — спросил Стаддар Оравера, протирая рукавом стёкла очков. Затем и сам поднялся, немного покачнувшись под весом нагруженного рюкзака, обтряс налипшую на штаны грязь. Раздавшийся следом бодрый голос Оравера утвердил Стаддара в мысли, что его товарищ не убился во время падения.
— Стенка говоришь? Ну-ка… — каменщик огляделся, нашёл взглядом ту самую стену, подошёл поближе, внимательно осмотрел. — И впрямь дрянная! Ну-ка глянь, что там за водой, пройти можно? — журчание воды дварф тоже услышал, видимо, она прибывала откуда-то снаружи. — Я тут кайлом пока примерюсь…