ссылкаЗачем было менять шу на шен, Эна? Кружась в танце после чаепития на лесной полянке Эна ощущало совершенно не то, что…ощущала обычно. Тело, такое текучее, гибкое, нынче отказывалось слушаться. Эна не настаивала, но всё же дважды врезаться в дерево, а потом и вовсе потерять ориентацию, до тошноты, будто гравитация и вестибулярный аппарат поменялись местами - или что там они делают - это уж слишком!
Сначала было весело. Потом уже не смешно. И тогда Эна поняла. Это самадхи. Началось! Вот так просто, после пуэра на опушке, да под любимую песню. Никакой тебе ломки, растворения, В общем, если честно, Эна не очень понимала, что такое есть самадхи, но очень хотела. Все йоги хотят.
В самадхи ей перестало нравится спустя тридцать секунд. Она каким-то образом знала, что прошло ровно тридцать секунд, потому, когда тело завыло от боли, зачем-то крикнула «Тридцать один!».
Да, она собиралась уйти пораньше. Лет в тридцать-тридцать пять, но перед этим всё успеть, по гештальтам основательно пройтись, и уж точно не свести все дела к «Перешла с шу пуэра на шен пуэр». Это будет последнее, что она сделала. Позор! Ведь ей даже не понравилось.
Когда оторвало ноги и руки, Эна уже не различала, где свой крик, где чужой. Может, это самадхи, может, автомобильная авария, может, ее каннибалы расчленяют – разница есть, разве, если мысль только одна «Скорее бы это закончилось»?
Потом ее отпустило, долго рвало. Или нет. Или не её. Стон ее при этом был какой-то чужой. А когда увидела татуировки на руках, вяло и с грустью подумала, что это на всю жизнь,а она не такие хотела. В носу ощущался запах крови. Наверное, её. Переколбасило-то знатно.
Но есть и хорошая новость – голову не оторвало, иначе, как бы она ей сейчас думала и блевала.
Тело по-прежнему не слушалось, как после пятичасовой медитации, когда «весь затёк», но пошевелив с огромным усилием татуированной рукой, Эна не осталась довольна. Рука двигалась не так плавно, как она привыкла. Пальцы были длиннее и вообще не ее. И ноги ей не понравились. А одежда вот просто пушка! Давно искала дизайнера, чтоб из натуральных тканей пошил ей похожую хламиду с капюшоном, но дизайнеры заламывали такую цену, что проще было носить Прада, как все, и не выпендриваться.
Своего платья, в котором она совершала ежевечерний танцевальный ритуал и моцион и много еще чего, было жалко. Она сшила его сама, отчаявшись найти дизайнера.
«Как теперь двигаться, танцевать…боже, и все асаны заново осваивать?!?! Нет, лучше убейте меня сразу» - лениво соображала новую жизнь Эна и ждала, что вот-вот придет медсестра и ее отпустит. Или друзья придут и она спросит, что было в том пуэре.
Но пришли те, кто мог помочь ей со смертью. Эти двое, что пинали труп, убили вот тех всех и сейчас примутся за нее. Эна, опираясь на локти и колени, немного покачиваясь, сделала попытку встать на колени. Мда...Убежать не получится... Разве что отползти в кусты.
Но тут же новая мысль похлеще присутствия каннибалов-убийц-насильников чуть не отправила ее в обморок снова. «Волосы! Что с моими волосами?!».
И так, через шевелюру, пришло к ней осознание тотальных изменений, а за ним и итог всего «приключения».
- Я переродилась, - прошептала она голосом фиолетового дурика из русского мультика, который ей однажды показали русские друзья. Тогда было забавно и смешно. Сейчас не очень. Если бы не присутствие рядом бандитов, она наверняка завыла бы почище чем в самадхи. Которого не было.