Недолго же ей удалось порезвиться.
Мезиния была ей хорошим домом, пожалуй. Там она родилась, в узкой долине, разделённой надвое маленькой речкой со смешным названием Беглянка. Джинны делили это место со смертными, ютясь выше по течению, в месте, где Беглянка падала в долину с горного уступа, и люди почтительно держались от них поодаль, огородив вид на скромный водопад вытянутыми к небу камнями, выбеленными мелом. Красиво. И неизмеримо тесно для неё, Рошни, мечущейся вдоль границ известной ей земли, словно тонкая молния.
Как она родилась? Ну, что-то сплело её — ветер, брызги Беглянки, незримые магические Нити, опутавшие благодатную долину, да воля асур, захотевших себе такое чудо. А теперь она пропала, и виной тому, конечно, её любопытство и непослушание, а вовсе не недосмотр старших — по крайней мере, в том она их не винит.
О, Рошни и раньше приходилось иметь дело с людьми. Когда они осторожно просили её помощи в своих маленьких домашних бедах или когда призывали ответить за град в огородах и сорванные её шалостями соломенные крыши. Такие простые и беспомощные, эти чумазые земледельцы. Ей больше нравились другие, заезжие — в красивых пышных нарядах или блестящих доспехах, они нередко обращались к мудрым старшим джиннам за советом, совершали сделки или оставляли дары. Такие ей были интересны, и к таким ей запретили приближаться, но она не послушала. Такой засомневался в её силах, решив, будто она не сможет влезть в обычную масляную лампу. А она решила, что он дурак.
Так начинается история о дураке, поймавшем молнию. И о гиганте, скованном муравьём.
О своей наивности у Рошни было время подумать как следует. Пока сидела в зачарованной лампе, пока выполняла приказы своего ненавистного владетеля. Она была дважды глупа: сначала когда залезла в свою будущую тюрьму, и затем, когда назвала своё истинное имя в обмен на обещание её выпустить. И что бы она ни делала, как бы ни пыталась сломать свои оковы, ничего не выходило. Выходило только терпеть да ждать чего-то, но это что-то всё не наступало...
Он был шарлатаном, должно быть, её хозяин, но с ней в услужении стал уважаемым магом. Рошни даже не знала, как его зовут, потому что в именах, оказывается, сокрыта сила — так что это он был мудр, а вовсе не она. Она была глупой маленькой асур со сквозняком в голове — и только в литом латунном погребе под круглой крышкой он начал устаканиваться. Здесь, внутри, для неё был приготовлен целый мир, хоть и фальшивый.
Она была в нём пылинкой, пляшущей в кудрявой бесконечности сухих вихрей, что сами являлись её же кровью и плотью. В тесной лампе гуляли тучи, яростно закручиваясь в воронку, и били молнии, схлёстываясь и ветвясь, а потом, когда всё заканчивалось, чтобы завтра повториться, на тёмных латунных стенках её тюрьмы, как падающие звёзды, катились вниз блестящие капли дождя.
Сколько их она выплакала. Каждая — чья-то радость, каждая — чьё-то горе. Каждая — капля чистой магии. А она лишь беспомощный узник. Исполнитель желаний, неспособный исполнить ничего для себя, кроме грустного мотива о царице ветров и гроз, попавшей в ловушку собственной беспечности.
Скольких она кляла. Своего Мастера — всякий раз, как кланялась ему. Но больше всего себя, самонадеянную, глупую, хитрую, всесильную и такую слабую, отчаянную и трусливую. Сколько думала, что хотела бы вычеркнуть из памяти, кто она есть, и забыть настоящее своё имя. Может, тогда бы с ней не приключилось подобного в следующий раз. Если он, конечно, будет. Может, тогда бы она смирилась со своей участью и перестала терзаться.
В её лампе было всё: солёный запах моря и мягкие волны, качающие, как колыбель, знойный полуденный ветер и вечерняя прохлада, весёлые барашки-облака и отдалённый рокот грома… В ней было всё, кроме самого важного — выхода. Рошни искала его. Искала всюду, вглядываясь в непомерное далеко и щупая руками под самым носом. Оборачивалась мельчайшей блёсткой тумана, только чтобы не суметь просочиться в магическое нигде. Вырастала до размеров тайфуна, чтобы упереться в непроходимое ничто.
Волшебные декорации вокруг неё рушились, выставляя напоказ истинный вид её узилища, лишь когда Мастер, владетель её и тюремщик, снимал свою наговорённую печать. Тогда стиралось её фальшивое звёздное небо, отслаиваясь, словно куски сырой фрески, опадало — и Рошни видела выход. Но тогда-то ей и не хотелось выходить, однако выбрать она не могла. Она вся превращалась в вопящее торнадо и уносилась ввысь, в открывавшуюся лазейку размером с ноготок.
Последнее время этого долго не происходило. Впрочем, не ново. Иногда её услуги не требовались неделями, и она просто скучала, не делая ничего и всё разом: сплетала и расплетала воздушные косы, гонялась за своим туманным хвостом, объявляла грозы, наливала озёра и осушала их, выветривая влагу всю до капли. Иногда она ловила себя на мысли, что после таких перерывов в принципе не против выполнить просьбу-другую, только бы хоть немного размяться от этого тоскливого безделья. Мастер с улыбкой говорил, что она становится более покладистой. Рошни закатывала глаза да демонстративно потягивала своё почти-человеческое тело.
Она выдумала себе этот облик ещё там… Ещё дома. Присмотрелась к людям, покривлялась перед своим отражением в глади Беглянки — и вот. Получилась не низкая и не высокая девчушка с синеватой кожей, излишне пересыпанной блестящими драгоценными камнями вместо родимых пятен, и будто живыми, похожими на облака пушистыми кудрями. Глаза как два лазурита — глубокого синего цвета. Не совсем по-людски, конечно, но ей и так нравится. Жаль, покрасоваться особо не перед кем, даже в те редкие моменты, когда удавалось вырваться наружу.
Но когда теперь наружу? Что-то сейчас было не так. Она чувствовала это, но взаперти судить было сложно. Рисованные стены её тюрьмы не давали никаких подсказок, и Рошни беспокоилась всё сильнее, так что когда они вдруг рухнули — совсем не так, как обычно, в этот раз было сдёрнуто с её клетки звёздное покрывало, — джинн выпорхнула во внешний мир, забыв заготовить новое проклятье для этой встречи. В растерянности — а может потому, что не почувствовала больше внутреннего принуждения, — она даже забыла поклониться... кому?
— Э-э? Ого! — опешила Рошни. — А ты ещё кто, козлиная морда?
Она скорчила гримасу, подозрительно вытаращив свои ярко-синие глаза из клубящегося облачного безобразия, в которое превратились её растрёпанные локоны. Отступив на пару шагов назад, взглянув на лампу в руках незнакомки, а потом снова той в лицо, джинн деловито ткнула руки в бока. Ветер, который она принесла с собой, трепал её волосы и широкие цветные шаровары. Блестящий песок вился вокруг её голых ступней, на лодыжке, почти скрытый мягкой тканью штанов, замыкался сотканный из капель браслет-гусеница, а ногти переливались перламутром.