Он не помнил конца прошлой ночи, но, встав удивительно рано и с на редкость лёгкой головой, пусть и с полным кислоты и горечи ртом, младший Авидий спешно засобирался – куда? Мысли путались, ускользая, но маша хвостами, как пушные звери Фадро, он забыл про букет, который испепелял взглядом и думал выбросить, забыл, о чём хотел спросить мать перед тем, как искать отца, забыл, что отец, быть может, даже не соизволил вернуться. Какой там, когда крутишь интриги и интрижки со вдовой своего мёртвого конкурента.
Почему он был неспособен на скорбь и не способен сегодня на (к слову, заслуженный) гнев? Наверное, перебрал вина. Вино всё глушит. Наконец, смирившись с этой апатией, которую перекрывало пока ещё не распознанная, не распробованная жажда, Эридан вспомнил и проснулся:
– Где он? – спросил он, не уточняя, завтракая в одиночестве во дворе, но всё равно под очами сложившей руки в замок перед собой матери.
– Твоего брата отнесли в храм. Было поздно, его предадут огню на закате.
– Я не о нём. Где отец? Его не было ночью дома.
Она набрала полную грудь воздуха и шумно выдохнула, выпрямляясь и облокачиваясь на платан, складывая руки.
– Сейчас не время ссориться.
– Сейчас не время делать вид, что в семье не отсутствует её глава, когда наследник погибает от какой-то кары небесной! Твой сын! Мой брат!
– И я ничего не могу с этим поделать, Эридан! – впервые не только за день, но и за месяцы, что предшествовали походу, статуя с лицом его матери стала человечной, и тотчас же испугалась эха собственного крика, встревожившего птиц, взяла себя в руки. – Я стараюсь сохранить эту семью. Я забочусь о Таците, люблю её как дочь, и её детей, как вас любила. Но пойми...
– Понимаю! А ещё терпеть не могу, и смириться тоже, с вашим молчанием. Этим вы позволяете ему творить всё, что он хочет, разрушать всё, что... – что? А было ли счастье? Или сплошной благочестивый вид, амбиции, холодный и полный только терпения союз, который мать и отец давно переросли, но не могли расторгнуть?
Эридан встал, окончательно потеряв всякое желание есть свежий сыр и лепёшки, и прошёл мимо неё, одёргивая домашнюю тунику.
– Куда ты?
– Прогуляюсь.
– Ты хотел ехать в город, – заметив, что он направляется вовсе не в конюшни и не в сторону врат, напомнила мать.
– Вечера ждёт.
На самом деле, всё ещё хотел, но, выехав сейчас, Эридан чувствовал, что натворит чего-то, о чём пожалеет. Но в этом доме без Марка, как он понял внезапно и с горечью, его ничего не держало. Не хотелось видеть покладистых как скот женщин, заискивающих или попросту отсутствующих мыслями в собственной бессмысленной жизни и пребывающими где-то в следующей, куда они отпускают вместе с умирающим солнцем мёртвых, рабов. За виллами и садами были холмы ещё круче, каменистые и разнотравые, заросшие рододендронами и сиренью, где братья в детстве объезжали лошадей.
Наследник.
Мысль холодила кожу больше, чем ветер. Конечно, Марк был слишком несерьёзен и беспечен по мнению отца, но Эридан никогда не хотел – и был рад быть освобождённым от обязанности – в больших делах главы фамилии мараться. Ему не было интересно выбирать себе невесту из ещё невостребованных дочерей других родов, может, из рода повлиятельнее и побогаче, особенно теперь, когда он прославился и чуть ли не затмил старшего, скверное дело, особенно в иерархии одного легиона. Ему не хотелось дальше карабкаться по этой змеиной горе. Эридан был просто хорош в том, что он выбрал своим делом, и с солдатнёй, в новых крепостях, вдали от дома и политики Аверии, ему нравилось. Истаяла вся его вчерашняя тоска. Осталось страстное желание броситься во что-то с головой, забыться. А потом, с новыми силами, гнать, рвать, бунтовать. Рушить и делать заново.
Он замер на той мысли, а новая так и не пришла, потому что он оказался лицом к лицу с красивейшей женщиной из тех, что встречал, и онемел от этого на долгие мгновения. Мысли ещё не собрались, а Эридан услышал свой голос, спросивший низко, почти шёпотом:
– Кто ты?