Я только в самых общих чертах помню, что происходило сразу после того, что я сделала с Тахомой. В голове всплывают лишь обрывки воспоминаний: аккуратный дощато-тканевый интерьер домика; тело моей жертвы на диване; бьющаяся крупной дрожью ее правая рука; неудачно приклеившаяся сама к себе "Авера" в моих пальцах.
Зато помню четко, о чем думала в те минуты: эта штука не такая, как на теракте, она ядовитее, незаметнее, и прожигает колкон. Меня буквально убьют. Рауль наверняка выйдет в пикет. Я предала Эрех и продолжу его предавать, если не сдамся. Я заслужила быть проклятой. Мысли вдруг стали липкими как стальная решетка на морозе, и ни одна из них не истлевала при появлении следующей. Вместо этого они будто срывали с меня какой-то слой человеческого существа, какой-то аспект Мины Гипатии, и отходили в сторону. Обнажали что-то сокрытое под многими слоями культуры. Какое-то первобытное существо, одновременно мой антипод и подлинную сущность. Млекопитающее. Зверя.
И эта моя звериная натура просто хотела жить.
Поэтому я наклеила пластырь впавшей в страшный транс одинокой женщине. Позвонила Тапе и попросила отгул: присмотреть за подругой, которой стало плохо. Просидела над ее бьющимся в конвульсиях телом две ночи, анализируя если не природу, то внешние проявления нашей новой связи.
Научилась двигать ее телом как марионеткой, пусть для этого нужно максимальное напряжение моих собственных душевных сил. П.Т. sans человек еще может подавать признаки жизни.
Выяснила, что связь исчезает на расстоянии шестидесяти шагов.
Придумала колоть транквилизаторы П.Т. Санс, пока я на работе.
Переехала жить на орбиту.
Чтобы всегда иметь доступ к телу Санс, женилась на ней.
Поклялась себе, что проживу остаток своих дней без греха. Что никто больше не повторит судьбу моей жены.
* * *
Трудно сказать, когда я впервые предала ту клятву. Должно быть, когда заболела раком.
Вообще, когда живешь на орбите, онкология – вопрос скорого времени. Здесь нет толстенной планеты под ногами, нет многокилометрового атмосферного щита над головой. Только космическое излучение – и ты. Да, мы строим обиталища во внутренностях исчерпанных астероидов; да, мы дополнительно окружаем вращающийся цилиндр броней из воды и тяжелых металлов – но только какому-нибудь космическому протону, разогнанному со скорости света, плевать. Он ударяется о скорлупу колонии и рассыпается дождем увлекательных частиц, каждая из которых тоже движется со скоростью света с точностью до произвольного знака.
Мои вишни захватывают эти частицы, чтобы за их счет не умирать в кромешной темноте. Мои нервы – чтобы искрить случайными вспышками в глазах. Мое ДНК – чтобы рваться в лоскуты и мутировать, как бы в наказание.
Я вообще тяжело акклиматизировалась к Лабиринту и к постоянным поездкам на лифте. Болели поясница и отчего-то печень. Без солнечного ультрафиолета я стала бледна как сама смерть, с тщательно замазанными синюшными кругами под глазами. Мо шутил, что пить надо меньше. Рауль говорил возвращаться вместе с женой на планету. Самочувствие было в целом поганенькое, но не мешало жить обычной жизнью. Когда подмышкой вскочили болезненные шишечки, я отнеслась к ним по-житейски. Узелков в груди я, говоря откровенно, уже ждала и даже как-то на них надеялась — но только когда они возникли, стало очень больно.
И я поглядела как-то утром в зеркало на себя — не на лицо-фасад, а на человека — и увидела там больную женщину, которая скоро разменяет шестой десяток. Страшную, как ядерная война: Санс безо всякой косметики выглядела лучше меня накрашенной. Но в то же время, если убрать за скобки болячки, я не чувствовала себя даже на тридцать.
Родилась. Выучилась на биотехника. Ушла искать себя за рутинной работой. Предала страну. Превратила женщину в куклу. Состарилась. Струсила.
Спустила почти все деньги на первое глубокое омоложение.
* * *
— Жасмина, да тебя не узнать! — рассмеялся Рауль, когда впервые увидел меня после больничного отпуска. — Прямо, девочка! Балует тебя Пэм, вусмерть балует. Куда теперь пойдешь?
— Вернусь в клевер.
До того момента меня как-то миновала мысль, что обычно фальшивую молодость покупают зубастые карьеристы. Я вдруг почувствовала себя обязанной уйти на полезную работу, и растерялась. Рауль, рубаха-парень, хлопнул в ладоши:
— Шик! Слушай, я знаю, это не мое дело — но замолви потом как-нибудь перед женой за меня словечко. А то я уже становлюсь не мужик, а сплошная видимость. Буду с клюкой ходить, позориться. А если омоложусь — построим с тобой бессмертный бар. Назовем его в честь спонсорши: "Тахома Навсегда"! Каково?
Тогда я отшутилась.
И во второй раз, через десять лет. Хорошие были дни, золотые: Солнечный Город (Солнечная система и ее сателлиты) аннексировал несколько звезд и попытался национализировать сверхсветовые перевозки в своем пространстве. РУДА в ответ сблизилась с Верениканой, и даже пустила в эфир корпорацию "Голос Вишреки". Я бесстыже подсела на тамошние сериалы. Ворон Мо к тому моменту умер, а на месте его стоматологии вырос магазин натуральных тканей. Чтобы оплатить омоложение, пришлось продать пару домов.
И в третий, через тридцать. Технологии шагнули так далеко, что на процедуру ушло всего два дня. Я была подружкой невесты на свадьбе Лиды Тапы, дочери Рауля и новой хозяйки "Клевера". Сам Рауль покинул наш мир всего год спустя, после чего Лида иммигрировала куда-то на задворки звездной системы. Я стала барменом и менеджером, едина в двух лицах. Отношения РУДА и калифата снова испортились, но повторы сериалов крутить не перестали: просто теперь они стали наглядным примером духовного разложения и пошлости золотой калифы.
Четвертое омоложение я купила еще почти через сорок лет: начался сентябрь 2160 года. Похоронив Санс, я тут же продала ее вишневый сад и улетела в клинику. Вернувшись с процедуры, я посреди ночи завалилась в "Клевер" и распила в одну глотку бутылку подлинной земной рецины.
Вечно молодая, вечно пьяная.