Система "коллективного контроля" (в просторечье иногда зовется "к2" или "колкон") стала символом продолжительной эры культурного и технологического упадка РУДА [источник?], с которой столкнулась эта страна в итоге смерти архилекта Гильгамеша.
Считается, что прообразом системы были нейролинки беженцев-птиц, которые в огромном количестве переселились в систему HD 95089 из Зоны Свободного Обмена в поздних десятилетиях XXXV века РГК (релятивистский григорианский календарь). Беженцы в массе своей были птицами без генетических аугментаций, и для развития интеллекта использовали вживляемые нейрокомпьютерные интерфейсы. По экономическим причинам, такие системы собирали информацию в многочисленных облачных хранилищах. Позднее, в рамках коллективной иммунизации 4660-х (РКГ), протоколы таких серверов были стандартизированы. В начале 4680-х, крупнейшие в пространстве РУДА агрегаторы памяти были национализированы и интегрированы в суперкомпьютер ГА.
В начале XXLII века, порядка 94% граждан РУДА подключены к системе коллективного контроля (в т.ч. почти 100% граждан-птиц).
– Википедия
Шестнадцать дней спустя, многочисленные медобследования не нашли внутри меня никаких необычных химикатов или микромашин. Врачи, многократно изучившие ритмику моего сознания, развели руками: картина не то чтобы здоровая, но вполне характерная для человека, потихоньку восстанавливающегося после серьезного рассинхрона.
Следователь-лейтенант Амагуччи, упитанный филин с окрашенными в пурпурный цвет "ушками", который вел мое дело, несколько раз навещал меня в палате – уже персональной, с отдельной раковиной и тумбочкой – с "дружескими беседами". Он поведал, что госадминистрация считает мою знакомую Кэрол Хейнс виновной в проведении того самого теракта, который унес двадцать три жизни; в свете этого, он ожидает моего активного содействия на почве искреннего патриотизма. Нельзя было назвать эти разговоры приятными: хотя птиц и пытался показаться приветливым и дружелюбным, делился со мной новостями и даже пронес мне в палату мобильник, то и дело он бросал в меня острый вопросец на тему Кэрол, на тему моих воспоминаний о происшествии, на тему моего чудесного исцеления. Нельзя сказать, что я блестяще справилась с ролью патриотичной дурочки, но межвидового разрыва, похоже, хватило для того, чтобы филин не уловил в моих ответах коварства. В последнюю нашу встречу он как бы невзначай сказал, что не станет добиваться снятия "аверы" через суд и желает, чтобы больше я в подобные истории не попадала.
Из хороших новостей: я сбросила шесть килограммов.
Едва пернатый инквизитор дал отмашку, врачи с огромной радостью прогнали меня из больницы на вольные хлеба, где уже ждала очередная дурная новость: меня выселяют. Вернувшись на съемную квартиру, я обнаружила на двери короткую записку: "Договор истекает в конце месяца, переоформлять не будем – П.Т." Пэм Тахома, хозяйка, в своем репертуаре. Хорошо хоть, сразу на мороз не выгнала. Наверное, поленилась сама вещи выкидывать.
* * *
Хозяйку мою, в принципе, нетрудно понять. Новости и – что особенно важно – слухи в Эрехе распространяются быстро, и она наверняка уже в курсе, что мою мимолетную пассию подозревают не только в идеологической войне (срыв плаката), но и в полноценном терроре. Знает Тахома – как и соседи по дому – также про треугольник на шее, который свидетельствует об отсутствии в моей голове коллективной совести. Плохой пиар как он есть, а в этой экономике домовладельцы должны оставаться конкурентоспособны. По дороге на личную беседу с хозяйкой, я глянула мимолетом рейтинг многоэтажки, которой не повезло быть моим домом: семь звезд из двенадцати, хотя месяц назад было девять.
Госпожа Тахома, женщина рациональная и прагматичная, сдавала жилье на поверхности, а сама обитала в Лабиринте – ажурном переплетении обиталищ на низкой орбите, который как вуаль прикрывает нашу планету от взглядов инопланетных завистников. Положа руку на сердце, условия в здешних вращающихся цилиндрах даже комфортнее, чем на дне (гравитационного) колодца, да и пыли тут почти нет, только вот все равно большинство эрехцев предпочитают жить под подлинным небом. Госпожа Тахома имела на этот счет собственное мнение, поэтому жила одна в небольшом белом домике под красной черепицей, посреди шикарного вишневого сада.
Еще в лифте меня от беспокойства бросило в дрожь, хотя прежде ничего подобного не бывало: я вообще всегда считала себя очень уравновешенной и собранной женщиной. Руки тряслись так сильно, что когда я купила себе газированного сока в стаканчике, на свежевыстиранной майке немедленно образовалось безобразное пятно ржавого цвета размером с ладонь. К счастью, людей в лифте почти не было, поэтому обошлось без свидетелей. На орбите стало легче: сев в автоматическое такси, я немедленно задремала и провалялась без сознания до самого хозяйкиного дома.
– Я думала, тебе духу не хватит, – призналась госпожа Тахома, завидев мою взлохмаченную голову за живой изгородью. – Ну давай, изменница родине, кайся.
Она сидела на веранде за широким круглым столом, крышка которого состояла из нарочито широко расставленных досок из натуральной березы, на изящном стуле из той же древесной породы. Уже пожилая женщина, недавно разменявшая тринадцатый десяток, благодаря дорогим процедурам оздоровления она выглядела моей ровесницей. Выдавали ее лишь нарочитая ухоженность и женственность образа, свойственные женщинам с давно устроенной жизнью. Легкий белый сарафан и пышные серебряные волосы ярко контрастировали на фоне чернильно-черной листвы окружающего сада.
– За плакат я уже отработала, а по поводу случившегося прессовали две недели. Если бы в том была хоть капля моей вины, мы бы с вами не разговаривали. Я жертва, госпожа Тахома, и администрация со мной согласна. О случившемся скоро забудут, и все придет в норму. Работать я могу, никто меня не увольнял, и я всегда плачу в срок.
– Люди жалуются, – хозяйка пожала плечами, кивком головы затем пригласив меня сесть напротив. – Скоро зима, на твоей широте выпускники институтов побегут искать крышу над головой. Да, они поголовно пьяницы, но зато готовы платить хорошие деньги. И у них, в отличие от тебя, есть колкон.
– То есть у нас сейчас разговор о цене?
– Нет, разговор о тебе. Мина, я тебя еще совсем девочкой зеленой помню, и помню как сдавала тебе квартиру. Ты подавала такие надежды, такую вишню мне вывела! Недавно у меня полгода небо ремонтировали, я жила в кромешной тьме, а вишня плодоносила. Даже косточки есть!
– Это баловство...
– Нет. Баловство – это то, чем ты занимаешься сейчас. Над чем ты работаешь, кроме своего бара? Ни над чем. Ходишь по кольцу от дома до работы и назад, и день за днем ничего не меняется. Сколько это будет продолжаться? Пятьдесят лет? Семьдесят? До старости? Мина, у тебя субдепрессия, тебе нужно снять "аверу" и починить уже, наконец, мозги. Я даже не удивлюсь, если у тебя не в мыслях дело, а в одних гормонах!
– Может быть, – я развела руками. – Но я не готова. Жили же как-то древние, и живут в других странах сейчас, люди без этого мухлежа. Да, может быть, когда мне все внутри исправят, я стану вдруг невероятно творческая и счастливая, да только что с того? Сейчас я смотрю на эту мировую совесть и испытываю омерзение. Впущу ее внутрь, перестану быть собой.
– Чушь. Сейчас внутри тебя сидит Мина, и сидит болезнь, – я вдруг впервые за этот визит почувствовала веющий через сад прохладный ветерок. Пэм наклонилась вперед, ее холодные стальные глаза притягивали взгляд как магнит. – Чужеродный червячок, к которому ты никого не подпускаешь. Если его убрать, настоящей Жасмине станет легче расправить плечи и двигаться вперед.
– Нет настоящей Жасмины. Внутри меня много всего. Мина, которая хандрит. Мина-биотехник. Мина, которой хочется детей. Мина, читающая карты. Я – это все они, и ни одну из них я терять не хочу. Я лучше смирюсь с каждой из них, чем задушу половину в угоду остальным.
– Подумай о пользе, которую могла бы принести.
– На одной только Рехе и в Лабиринте живут семнадцать миллиардов человек, не говоря уже обо всей Сфере Странников. Для цивилизации моя жизнь капля в море, но для меня она – буквально все, что у меня есть.
– Но никто не просит тебя жертвовать жизнью. Пожертвуй парой недель, а потом вернись к своему пластырю! Да, черт возьми, тут нет смысла лицемерить, меня заботят эти сраные семь звезд на моем доме – но также, одновременно, меня заботишь ты! Мина, это не взаимоисключающие вещи, равно как колкон и индивидуальность!
Я не нашла, чем ответить. Пэм гневно фыркнула, подалась назад и небрежным движением руки поправила безупречную прическу. Какое-то время мы сидели под ярко-синим фальшивым небом в окружении наших вишен, что шелестели на едва заметном ветру.
– Мина, я предлагаю компромисс. Сними "аверу", потерпи до конца месяца, и мы продлим договор. Это успокоит соседей и успокоит меня, а потом хоть на голове ходи, – она замолкла на секунду, а затем, не дав времени на ответ, продолжила: – Но пожалуйста, пойми меня. Я не из-за соседей тебя выгоняла, а потому что мне больно сидеть сложа руки, глядя на то, что происходит. Ты умная девочка, я хочу помочь. Уйдешь из квартиры – встряхнешься и, может, сама пойдешь на поправку. Но я бы хотела, чтобы ты дала колкону шанс. Понимаешь?
Признаться, у меня не было рациональных аргументов. Да, если вернуться к этой теории "множества Мин", колкон свяжет это мое приунывающее воплощение по рукам и ногам – а равно и несколько других, социально нежелательных. Например, ту Мину, которая влюбилась во врага. Но только к чему привело меня то увлечение? К чему привели годы, проведенные во мраке изолированного рассудка? Древние были жесче, они были грязнее: каждому из них личная совесть прививалась годами воспитания. У нас же в Эрехе ничего подобного нет. Мы тепличные человеки, слабые и изнеженные. Мы умрем, если не будем заботиться друг о друге.
– Понимаю, – я поглядела Пэм прямо в глаза.
Ладонь поднялась к шее, ногти нащупали кончик заветного пластыря. Я хотела красиво сорвать "аверу" одним движением, но не вышло. Со второго раза – получилось. Это пока только красивый жест, по закону наномашины войдут в нервную систему только через двадцать четыре часа – и все-таки это первый шаг на пути к свету. Хозяйка тепло улыбнулась и молча кивнула. Я отдала ей злосчастный пластырь.
* * *
После разговора я отправилась назад к авто-такси, чтобы вернуться домой. Но не успела я отойти на пару десятков шагов, как вдруг мной овладело ощущение необъяснимой тревоги. По спине пробежал холодок. Повинуясь нехорошему предчувствию, я развернулась и побежала к тому белому домику под красной черепицей, где жила женщина, которая из заботы была готова выкинуть меня из гнезда. Дверь была приоткрыта.
Она лежала, распростершись, на полу в прихожей, и билась в мелких конвульсиях. Глаза закатились, изо рта брызгала слюна, но самое главное: Тахома была цела. Я схватила ее за плечи, повернула набок и одной рукою прижала череп к животу. Вторая рука достала коммуникатор, набирала вопрос: "Как вызвать скорую?"
Но было поздно. Если бы я не паниковала, то заметила бы, что приступ прекратился, едва я вбежала в помещение. Была бы всеведуща – знала бы, что пока я была вне сада, конвульсии были сильнее. Помощь не требовалась, потому что в моих руках эта поддельно-молодая женщина уснула спокойным глубоким сном. И только большая ссадина на локте напоминала о случившемся.
Потом, когда я хотела оттащить ее на диван или постель, госпожа Тахома неожиданно поднялась на локтях и помогла мне отвести себя внутрь дома. На вопросы она при этом не отвечала, действовала с закрытыми глазами и дрожала в ужасе со мною в унисон. Когда я отводила от нее внимание, Тахоме становилось хуже. Пугалась и возвращалась к ней – странный приступ исчезал.
Отныне мы были связаны, я очень быстро догадалась. Вот он каков, дар Вишреки. Вот что она имела в виду, когда просила не сжигать. Вот что она называла огнем. Мои нервы, чтобы продолжать работать, отталкиваются от чужих, но это связь в две стороны. Стоит мне перестать отталкивать людей, стоит впустить их в свою душу – они падают, смертельно отравленные. Такова рабочая гипотеза: я убиваю сердцем.
"Авера" нашлась на столике в прихожей, аккуратно уложенная в вазочку для ключей. Если я когда-нибудь сниму ее по-настоящему, яд растечется по всей РУДА.